Кузнечиха Авгинья

Пока мы беседовали, в комнату вошла панна Малгожата,[146]что была за хозяйку у моего дяди.

— Ах, ах! — заахала она, — что деется на свете!

Дядя глянул на неё с удивлением:

— В чём дело? Что там случилось?

— Пришла жена кузнеца Авгинья; какие она чудеса рассказала, вспомнишь, так страх берёт.

— Проси её сюда, пускай и нам расскажет, интересно послушать, что там за чудеса на свете.

Заходит Авгинья. Была эта женщина с живым характером, словоохотливая и кума всей околицы.

— Про какие ты там чудеса рассказывала панне Малгожате, что она пришла к нам сюда со стонами да с тревогой на лице?

— Ах, паночек! Ещё какие чудеса, страх вспомнить. Сегодня только лишь приготовила я обед и закрыла печь, как заходит в хату убогий старичок, седой, как лунь. Сел на лавку, прочёл молитву. Поставила ему на стол миску капусты. Когда отобедал, спрашиваю:

— Из каких краёв привёл Пан Бог старинушку?

— Из далёких, — отвечает.

— А что слыхать на свете?

— Новости очень плохие, — говорит. — У одного богатого человека случилось чудо неслыханное. Сын его едва родился, сразу сел и закричал громким голосом: «Дайте мне есть!» Перепугались все, однако ж отрезали ему половину хлеба, а он тотчас проглотил его, вскочил с места и кинулся к двери. Там стояла кадка, полная воды. Он запрыгнул в неё и нырнул. Все кинулись спасать, а вытащили оттуда рыбину. Положили её на стол и долго разглядывали в задумчивости. Сбегали за попом. Тот сразу приехал и лишь только перекрестил эту рыбину, как она вновь превратилась в младенца. Окрестил его поп. Сын растёт, но всегда холодный, будто рыба. Старые люди говорят, что когда он просил есть, то не хлеб ему надо было давать, а камень, ибо теперь будет неурожай и голод. И плохо, коли он вырастет холодный, как рыба, а сохрани Бог, если ещё умным станет, много бед натворит.

— И ты веришь этому? — спросил дядя. — То, верно, где-то отливали колокола, а чтоб были они звонче, разнесли такие враки по свету. Разве ж может дитя превратиться в рыбу и расти холодным как покойник?

— Да какие там колокола, пан? У нас повсюду в церквях колокола ещё целые. Медные колокола бьются не так легко, как горшки.

— Янкó, ты веришь таким историям? — спросил дядя, обращаясь ко мне.

— Мне сдаётся, дядюшка, что такие фантазии создаются людьми от печали и тяжких страданий.

— Может, и так. Расскажи нам, Авгинья, что ещё слышно.

— Варька Плаксуниха померла.

— Вечная память. Это не новость: люди рождаются и помирают.

— Но померла всё ж по-христиански. Исповедовалась и причастилась. Слава Богу, в Полоцке она переменилась.

— Разве это была великая грешница?

— О! Я обо всём знаю. Как жила её мать! Да и она сама, уж пусть Пан Бог не помянёт ей грехов, имела родимое пятно на губе, которое много ей навредило.

— Ты должна знать об этом доподлинно, ведь тебе всё рассказывают открыто.

— Я во всей этой околице крещу детей, тут всюду мои кумы, все меня любят, каждая рада со мной поговорить, потому я и знаю обо всём — кто что делает да как живёт. Мать Плаксунихи была известной чаровницей. Неужто пан про это не знает?

— Ничего не знаю. Расскажи мне про мать и дочку.