Чернокожие и европейцы 4 page

Буры отчаянно сражались до последнего. Перед тем как казнить Ретифа, зулусы заставили его стать свидетелем смерти товарищей и малолетнего сына. Трупы буров, как обычно, оставили разлагаться на вершине Хломо Амабуто, поверх навалили тела их чернокожих помощников и кучеров. Палачи вырезали сердце и печень Ретифа и, завернув в тряпку, отнесли королю Дингаану. Надо думать, этот монстр сполна насладился своей победой! Тем солнечным февральским утром на Холме Казней лежали тела шестидесяти буров, одного англичанина и огромного числа готтентотских слуг. Богатая пожива для стервятников, которые уже кружились в небе.

Несколько дней спустя Оуэн со своей семьей покинул Умгунгундхлову, опасаясь, что их тоже может постигнуть судьба несчастных треккеров. Он провел в Южной Африке около трех лет, а затем вернулся в Англию, где занял пост викария в одном из шеффилдских приходов.

Знакомство с «Дневником» Фрэнсиса Оуэна позволило положить конец несправедливым слухам, которые долгое время циркулировали по всей Колонии. Слухи эти (хоть и понятные в той обстановке, но от того не менее обидные) касались неблаговидной роли британцев в случившейся трагедии. Поговаривали, будто буров предали их английские друзья. Должен напомнить, что англичане сами серьезно пострадали в этой истории. В первые же дни после убийства Пита Ретифа их поселение в Порт‑Натале было стерто с лица земли зулусскими воинами Дингаана.

Не удовольствовавшись убийством шестидесяти буров, Дингаан решил уничтожить все их лагеря на своей земле. Он отправил десять тысяч воинов, вооруженных ассегаями и боевыми дубинками, на берега Тугелы с наказом напасть на спящих буров и вырезать всех до единого.

К тому времени передовые стоянки буров раскинулись почти 80‑километровым фронтом вдоль берегов Бушмен‑Ривер и Блаукранц в районе их впадения в Тугелу. Повсюду, куда ни кинь взгляд, виднелись распряженные вагоны. Люди стояли в основном семейными группами и имели слабую связь с соседними стоянками. Лишь очень немногие буры соблюдали походную дисциплину и составляли на ночь повозки в лагерь. А враг был уже рядом. К вечеру 16 февраля, то есть через десять дней после кровавой бойни в Умгунгундхлову, тысячи вооруженных зулусов подобрались на расстояние броска к ближайшим стоянкам буров и залегли в ожидании ночи.

В назначенный момент зулусские отряды бесшумно покинули свои укрытия и одновременно атаковали стоянки спящих треккеров. На следующее утро оставшиеся в живых подсчитали потери и ужаснулись масштабу постигшей их катастрофы. За одну лишь ночь погибли сорок один мужчина, пятьдесят шесть женщин, сто восемьдесят пять детей и свыше двухсот пятидесяти цветных слуг. Таковы печальные итоги события, позже получившего название «Блаукранцской резни».

Буры прекрасно понимали: до тех пор, пока Дингаан не разбит, им не будет жизни в этой стране. Однако еще долгих десять месяцев – до самого декабря 1838 года – они залечивали раны и собирались с силами, чтобы выступить против ненавистного Дингаана. За это время Герт Мариц умер, и движение треккеров возглавил новый лидер – Андриес Преториус, чьим именем впоследствии была названа столица Трансвааля. Буры сформировали коммандо из четырехсот шестидесяти четырех всадников и выступили в поход против врага, численность которого составляла десятки тысяч человек. С собой буры взяли шестьдесят четыре вагона с продуктами и боеприпасами. Где‑то по пути, на одной из стоянок, они сообща вознесли молитву Господу с просьбой о помощи в борьбе с врагом и поклялись в случае дарования победы над зулусами возвести церковь и в память об этом учредить особый День благодарения. Профессор Уис рассказывал мне, что в то время, когда буры приносили свой обет, их лагерь охраняли англичане.

Коммандо вошли в контакт с противником неподалеку от зулусской столицы. Буры встали лагерем возле реки, заняв очень выигрышную позицию, и стали ожидать подхода вражеской армии. Ранним утром зулусы атаковали вагонную крепость вуртреккеров. Очевидцы пишут, что буры не открывали огня до тех пор, пока импи не приблизились на расстояние десяти ярдов. Лишь тогда из‑за стен вагонов на них обрушился шквал «слоновьих» пуль и «бурской дроби». Сражение длилось три часа, и ружья треккеров, опять же, по свидетельствам очевидцев, раскалились докрасна.

Затем в ходе битвы наступил момент, который вызывает наибольшее восхищение. Небольшая группа буров во главе с Бартом Преториусом, братом коменданта‑генерала, покинула пределы лагеря и выехала навстречу врагу. Они на ходу наводили двуствольные ружья на импи и палили прямо с седла, а затем разворачивались и отъезжали обратно, чтобы перезарядить оружие для новой атаки. Это была испытанная практика буров, и она вновь дала блестящие результаты. Во время последнего броска треккерам удалось в одном месте расколоть зулусскую армию. Видя это, Андриес Преториус возглавил отряд из трехсот буров и тоже бросился в атаку. Всей массой треккеры вломились в образовавшуюся брешь. Затем одна половина стала забирать вправо, а вторая влево, все более разрывая ряды импи. Неожиданность нападения вкупе с мощью огнестрельного оружия совершенно деморализовала зулусов, и вскоре те обратились в паническое бегство.

Когда буры вернулись в лагерь – лошади их были в мыле, а ружья в буквальном смысле слова дымились, – то обнаружили, что воды реки покраснели от крови убитых врагов. С тех пор река эта именуется Блад‑Ривер, что в переводе означает «Кровавая река». Читая отчеты о подобных сражениях в духе Гомера, кто‑то, пожалуй, может решить, что и потери в них подсчитывались дедовскими способами, то есть на глазок и весьма приблизительно. Так вот, спешу уверить вас, дорогой читатель: по крайней мере в битве на Блад‑Ривер потери зулусской армии были подсчитаны весьма тщательно, и оказалось, что они превышают три тысячи человек!

После столь убедительной победы Преториус повел войско на столицу Дингаана. К сожалению, король зулусов загодя узнал о приближении врага. Он велел поджечь селение и бежал в Свазиленд, где вскоре и умер. Дингаан пал от рук враждебно настроенных родственников и был похоронен в могиле, месторасположение которой раскрылось лишь несколько месяцев назад. Что касается буров, то, захватив зулусскую столицу, они первым делом отправились на Холм Казней. По остаткам одежды, ножнам и прочим личным вещам они разыскали тела Пита Ретифа и его товарищей, которые десять месяцев пролежали на вершине холма. В соответствии с королевской волей никто из жителей Умгунгундхлову не смел прикасаться к вещам казненных жертв. Поэтому вершина Хломо Амабуто была усеяна медными браслетами и прочими ценными предметами. Они прекрасно сохранились за ненадобностью главным властителям холма – стервятникам.

То же самое можно сказать и о личном имуществе буров, бывшем при них на момент гибели. Все их вещи по‑прежнему лежали в карманах или валялись на земле рядом с полуистлевшими телами. Из кожаной сумки Ретифа извлекли документ, подписанный Дингааном и подтверждающий права треккеров на Натальскую землю.

В этой печальной эпопее особенное впечатление на меня произвели две детали. Прежде всего в глаза бросается необыкновенное сходство бурских лидеров и «железнобоких» Кромвеля. И второе: не могу не восхищаться военным мастерством и личным мужеством зулусских воинов. С современной точки зрения Дингаан, конечно же, выглядит чудовищем. Но, полагаю, он был не более жесток, чем большинство чернокожих той поры (да и белых тоже, если на то пошло). Не следует также забывать, что Дингаан являлся патриотом Зулу. Стремясь во что бы то ни стало защитить свою страну от вторжения белых чужаков, он не останавливался ни перед предательством, ни перед вероломством. И в этом заключается личный вклад Дингаана в совершенную военную машину, созданную его великим предшественником Чакой.

В заключение остается сказать, что буры исполнили свой обет. Они построили церковь в Питермарицбурге, нынешней столице Наталя; а также учредили День Дингаана – 16 декабря весь Союз отдает печальную дань тем бурным событиям девятнадцатого века.

В Питермарицбурге я первым делом отправился взглянуть на церковь Обета, где ныне располагается Музей вуртреккеров. Это маленькое скромное здание, возведенное бурами в исполнение данной клятвы.

В нем можно увидеть старый орган, который сопровождал буров во время Трека. Полагаю, он принадлежал мистеру Эразмусу Смиту и вместе с ним совершил рискованное путешествие через Берг. Здесь же хранится складной метр, которым пользовались в 1839 году при закладке Питермарицбурга. Среди экспонатов музея и несколько женских нарядов начала девятнадцатого века. Они дают представление о том, как выглядели бурские дамы во время воскресных служб. Рядом выставлены мужские камзолы из тонкого сукна, свадебная фата и некоторые другие предметы одежды. Во внутреннем холле стоит настоящий треккерский вагон.

Больше всего меня заинтересовала темно‑зеленая стеклянная фляга, найденная на теле Пита Ретифа. На одной ее стороне – обрамленное венком изображение американского орла и инициалы «J. К. В.», очевидно, обозначающие имя мастера‑изготовителя. На другой видны масонские эмблемы, которые были в ходу в Англии и Америке в начале девятнадцатого века. Фляги эти представляют загадку для экспертов по истории масонской организации. Хотя в экспозиции музея этот экспонат именуется «бутылкой для воды», я абсолютно уверен (и, думаю, большинство специалистов со мной согласятся), что изначально фляга предназначалась для джина или виски. Я видел точную копию фляги Ретифа (с теми же самыми инициалами!) в лондонском музее франкмасонов, расположенном в здании действующей Великой Ложи Англии. И, насколько мне известно, в Соединенных Штатах существуют и другие экземпляры этой реликвии.

Я беседовал с директором Художественной галереи Йельского университета, и он сообщил мне, что подобные фляги, помеченные инициалами «J. К.В.», производились в Нью‑Хэмпшире в самом начале девятнадцатого века – как раз тогда, когда дискуссия по поводу масонов достигла в Америке пика. Считается, что загадочные инициалы «J. К. В.» – комбинированный знак хэмпширских мастеров.

Однако возникает вопрос, откуда у Ретифа эта фляга? Ведь он вроде бы не принадлежал к масонам? Проблема еще более запутывается благодаря иллюстрации, приведенной в книге доктора Годи‑Молесбергена «История Южной Африки в изображениях». Там представлен совершенно иной сосуд в серебряной оправе! По словам автора, Ретиф получил его в подарок от грейамстаунских масонов. И будто бы фляга эта хранится в музее Претории. Годи‑Молесберген написал об этом в 1913 году, но я побывал в музее и убедился, что там нет такого экспоната. И, насколько мне удалось выяснить, никогда не было! Тогда где же он? Тот экземпляр, что выставлен в музее Питермарицбурга, был предоставлен Богословской семинарией из Стелленбоша. Это весьма солидная организация, и нет оснований сомневаться в подлинности ее дара. Было бы очень интересно узнать, каким образом этот таинственный предмет попал к Питу Ретифу. Возможно, флягу дал ему один из американских миссионеров, которые в то время жили в окрестностях Дурбана. Однако если у Ретифа уже имелась одна фляга – подарок грейамстаунских масонов, то зачем бы ему обзаводиться еще одной? Сплошные загадки.

Как бы то ни было, но, думаю, вуртреккеры порадовались бы, узнав, что их национальный герой отправился на смерть с американской флягой в кармане.

Питермарицбург производит впечатление очень приятного и респектабельного поселения, которое с подобающим достоинством несет бремя столичного города. Во время моего визита в Питермарицбурге стояла страшная жара, от которой не было спасения даже в ночные часы. Пышная субтропическая растительность неподвижно замерла в сгустившемся воздухе и, казалось, мечтала хоть о малейшем ветерке. Местные жители в шутку называют свой город «Сонной лощиной» и постоянно прохаживаются по поводу его врожденной лености. Послушать их, так жизнь в Питермарицбурге – одна нескончаемая сиеста. Подобное представление, однако, никак не согласуется с витринами местных магазинов, где во множестве выставлены теннисные ракетки, клюшки для гольфа и поло, а также биты для крикета и футбольные мячи.

В городе имеется великолепная ратуша, которую почему‑то называют ренессансной, хотя, на мой взгляд, это массивное здание служит типичнейшим образцом эпохи Эдуарда VII – короткого, но яркого периода в архитектуре и повседневной моде. Мне показывали также здание Провинциального совета, в котором прежде (еще до образования Союза) заседал парламент Наталя. Странно было наблюдать, как вездесущая тень Вестминстера дотягивается даже до этого городка в южноафриканской глубинке. Я заглянул в просторный античный зал, где мне продемонстрировали барьер – точь‑в‑точь как в палате общин, парламентский звонок и хранившиеся в застекленной витрине принадлежности «Черного жезла» – гофрированные манжеты, шейный платок, жезл и меч. Военная история Вестминстера представлена здесь камнем из лондонского здания парламента.

Не приходится удивляться, что в столь молодом государстве (каковым по сути является Южная Африка) искусство общественной скульптуры рассматривается как некая дорогостоящая прихоть. Да и особыми шедеврами данный жанр пока не блещет. Тем более приятно было увидеть памятник натальским добровольцам в англо‑бурской войне, стоявший в маленьком городском садике. Я подумал: очень символично, что центральной фигурой мемориала является Ника, крылатая богиня победы, которая вкладывает меч в ножны.

Каждый вечер на закате небо над Питермарицбургом оглашается звуком хлопающих крыльев, и вы можете наблюдать сотни птиц, слетающихся в город. Некоторые, подобно уткам, летят стройными рядами, другие же, как скворцы, прибывают огромными хаотическими стаями. И все они устраиваются на ночлег в Птичьем заповеднике.

Он представляет собой хорошо спланированный парк площадью пять акров, отданный в безраздельное пользование пернатым. Здесь много водоплавающей дичи, изредка встречаются неторопливые, величавые журавли и более распространенные цапли – эти ежедневно покидают заповедник, улетая кормиться на дальние поля. Глядя на это скопление птиц, я сразу же вспомнил Трафальгарскую площадь. Там тоже каждый вечер собираются тысячи скворцов, которые устраиваются на ночлег в окрестностях Национальной галереи и церкви Святого Мартина‑в‑Полях. Надо отдать должное здешним скворцам: хотя их и больше, чем в Лондоне (наверное, сотни тысяч), но вели они себя не в пример тише и воспитаннее.

Белая цапля является неизменной спутницей коров, и ее неподвижная фигурка, застывшая посреди поля, давно уже превратилась в характернейшую деталь любого сельского пейзажа Южной Африки. Местные жители называют ее «птицей‑побирушкой», и прозвище это покажется не столь обидным, если знать привычки белой цапли. Дело в том, что она приспособилась склевывать насекомых, которые расползаются из‑под копыт коров. За этим занятием цапля и проводит весь день: стоит возле своей «благодетельницы» и ждет, когда ей что‑нибудь перепадет на обед. Говорят, не брезгует она и теми насекомыми, которые падают с самой коровы. Порой можно видеть особо нетерпеливую цаплю, которая стоит, взгромоздившись корове на спину.

Проезжая по бескрайним просторам Южной Африки, вы постоянно видите этих птиц – на любом поле обязательно торчит одна, а то и две одинокие унылые фигурки. Зрелище это трогает душу, и в голову начинает лезть всякая сентиментальная чушь, типа – вот она, преданная птица‑однолюб. Наверняка, она в прошлом потеряла любимого супруга и теперь коротает свои дни в горестном одиночестве. Спешу разочаровать вас, уважаемый читатель. Ничего подобного! На самом деле белые цапли не менее общительные птицы, чем, скажем, ласточки или скворцы. Они точно так же живут стаями, и каждая из этих трогательных «одиночек» принадлежит к определенной стае. Достаточно понаблюдать за цаплями в сумерках, чтобы убедиться: с приближением вечера каждая из них говорит «спокойной ночи» корове и присоединяется к остальным сородичам, которые летят на ночевку. Для здешних цапель это означает – домой, в заповедник Питермарицбурга, где для каждой найдется уютное местечко в ветвях деревьев.

По пути в Дурбан я остановился, чтобы полюбоваться долиной Тысячи Холмов. По своей популярности здешний пейзаж, наверное, занимает второе место после знакомого всем абриса Столовой горы. Ни один путешественник, направляющийся в Дурбан, не пожалеет часа‑другого, чтобы обозреть захватывающую панораму. Вашему взору предстает подлинный Наталь – бесконечная череда зеленых холмов, простирающаяся до самого горизонта. Уверяю вас, это пейзаж, который вы не скоро забудете.