Готическая повесть 6 page

– Этого я и ожидал.

– Тише! Ни слова более, – ответил ему Освальд. – Вот увидишь, они подозревают нас в чем‑то, хотя и сами не знают в чем. Подожди, пока тебя не спросят. Тогда нам обоим будет что сказать.

Они передали ключ барону.

– Мы убедились, что в восточных покоях всё как обычно, – сообщил Освальд.

– Вы просили Джозефа пойти с вами, или он вызвался сам? – осведомился барон.

– Милорд, я пожелал, чтобы кто‑нибудь сопроводил меня, но все, кроме него, отказались. Я счел, что следует заранее позаботиться о еще одном свидетеле на случай, если мне доведется что‑либо увидеть или услышать.

– Джозеф, ты служил покойному лорду Ловелу. Что за человек он был?

– Очень приятный, с позволения вашей милости.

– Ты узнал бы его, если бы увидел?

– Не могу сказать, милорд.

– Не согласишься ли ты остаться на одну ночь в восточном крыле?

– Прошу вас… если можно… умоляю вас, ваша милость, не заставляйте меня!

– Значит, ты боишься. Зачем же ты вызвался идти туда?

– Потому что был испуган меньше других.

– Я хотел бы, чтобы ты провел там ночь, но не настаиваю на этом.

– Милорд, я бедный невежественный старик и не гожусь для такого дела. К тому же, если я увижу призрак моего господина и он поведает мне нечто и прикажет держать это в тайне, я не посмею ослушаться его, – а тогда какую службу я смогу сослужить вашей милости?

– Пожалуй, ты прав, – согласился барон.

– Его речь и проста, и хитра одновременно, – проговорил сэр Роберт. – Из его слов тем не менее ясно, отец, что Джозеф не тот человек, на которого мы можем положиться. Он почитает покойного лорда Ловела более, нежели живого барона Фиц‑Оуэна, – его он называет своим господином, его тайны обещает хранить. А что скажете вы, святой отец, кем вам приходится призрак – господином или другом? Вы тоже обязаны оберегать его секреты?

– Сэр, – промолвил Освальд, – отвечу вам то же, что и Джозеф: я скорее умру, чем выдам тайну, доверенную мне при подобных обстоятельствах.

– Так я и думал, – произнес сэр Роберт. – В поведении отца Освальда кроется нечто мне непонятное.

– Не порочьте отца Освальда, – велел ему барон. – Мне не в чем его упрекнуть. Возможно, разгадка тайны будет найдена гораздо раньше, чем мы думаем, впрочем, не стоит наклика́ть беду. Освальд и Джозеф говорили как и подобает добродетельным людям, и я удовлетворен их ответами. Мы ни в чем не виноваты, так давайте же сохранять спокойствие и стараться восстановить мир в нашем доме, а вы, святой отец, помогите нам.

– Со всем усердием, – ответил Освальд. Он позвал слуг и обратился к ним: – Никто посторонний не должен ничего узнать о том, что здесь сегодня случилось, в особенности – в восточных покоях. У молодых джентльменов не было столь серьезных причин для страха, как им показалось: в одной из комнат внизу упало что‑то из обстановки и произвело шум, так их встревоживший. Но я могу вас заверить, что там нет ничего странного и нечего бояться. Через час я жду вас всех в часовне. Исполняйте свои обязанности, уповайте на Бога, повинуйтесь своему господину, и всё уладится.

Все разошлись; солнце встало, наступил день, жизнь текла своим чередом. Но не так легко оказалось успокоить слуг: они шептались между собою, что тут что‑то не так, и ждали, что со временем всё разъяснится. Мысли барона всецело были заняты ночным происшествием, в котором он видел предзнаменование великих событий; порою он думал об Эдмунде, сожалея о его изгнании и тревожась о дальнейшей судьбе юноши. Но перед домашними он старался выглядеть спокойным и умиротворенным.

Прекрасная Эмма пережила немало тяжелых часов со времени отъезда Эдмунда. Она желала разузнать о юноше, но боялась обнаружить свое участие в нем. На следующий день, когда к ней зашел ее брат Уильям, она отважилась задать ему вопрос:

– Скажи, братец, не догадываешься ли ты, что стало с Эдмундом?

– Нет, – ответил он, вздохнув. – А почему ты спрашиваешь меня?

– Мне подумалось, милый Уильям, кому и знать, как не тебе? Ведь он так любил тебя, что не мог оставить в неведении. Послушай, тебе не кажется, что он исчез из замка при очень странных обстоятельствах?

– Да, дорогая сестра. Его отъезд – сплошная тайна. И всё же, откроюсь тебе, уезжая, он отличил меня среди прочих.

– Я так и полагала, – сказала она. – Но ведь ты скажешь мне, что́ тебе о нем известно?

– Увы, милая Эмма, я ничего не знаю. Когда мы виделись последний раз, он был взволнован, словно прощался со мною, и у меня было предчувствие, что нас ждет долгая разлука.

– Ах, и у меня было такое чувство, когда он расстался со мною в саду.

– О каком расставании ты говоришь, Эмма?

Она покраснела, не решаясь открыться брату.

Но Уильям просил, уговаривал, настаивал, и она наконец, потребовав строжайше хранить тайну, рассказала ему всё. В ответ он заметил, что и в этом случае поведение Эдмунда было столь же необъяснимо, как и во всех остальных.

– Но теперь, когда ты поверила мне свою тайну, – добавил он, – ты вправе узнать мою.

И он передал ей письмо, которое нашел у себя на подушке; Эмма прочла его с величайшим волнением.

– Да поможет мне святая Винифред!{51} – воскликнула она. – Не знаю, что и подумать! «Отныне нет больше крестьянина Эдмунда – есть тот…» По моему разумению, это значит, что Эдмунд жив, но теперь не крестьянин.

– Продолжай, дорогая сестра, – сказал Уильям. – Мне нравится, как ты объясняешь письмо.

– Ах, братец, это всего лишь догадка! А что думаешь ты?

– Я думаю, мы согласны еще в одном: он просил тебя не за друга, а за самого себя. И будь он действительно благородного происхождения, я бы предпочел, чтобы мужем моей милой Эммы стал он, а не какой‑нибудь принц.

– Что ты, Уильям! – возразила она. – Неужели ты считаешь, что он может быть знатен или богат?

– Трудно сказать, что возможно, а что нет. У нас есть доказательство того, что в восточных покоях обитают призраки. Без сомнения, Эдмунду открылось там немало тайн, вероятно, они касаются и его судьбы. Я уверен: он уехал из‑за того, что увидел и услышал там. Нам остается терпеливо ждать разгадки этого запутанного дела. Думаю, излишне просить, чтобы ты молчала о сказанном здесь – тому порукою твое сердце.

– О чем это ты, братец?

– Не делай вид, будто не понимаешь, дорогая сестра. Ты любишь Эдмунда, и я тоже. Нам нечего стыдиться. Было бы странно, если бы столь разумная девушка, как ты, не отличила лебедя в стае гусей.

– Милый Уильям, прошу, оставим это. Право, ты снял у меня камень с души. Будь уверен, я никому не отдам своей руки и сердца, пока не узнаю, чем кончится это дело.

Уильям улыбнулся:

– Сбереги их для того, кого Эдмунд назвал своим другом. А я буду счастлив, если он получит право просить их.

– Тише, братец! Ни слова более, я слышу шаги.

Это оказался их старший брат, который пришел пригласить мистера Уильяма на верховую прогулку и невольно прервал их беседу.

С этого дня прекрасная Эмма вновь обрела веселый спокойный вид, Уильям же часто, ускользнув от друзей, спешил к сестре поговорить о том, что было дорого им обоим.

А в это время вдали от замка Ловел Эдмунд и Джон Уайет держали путь в поместье сэра Филипа Харкли. Дорогой они беседовали, и Эдмунд нашел в спутнике разумного и чуткого юношу, хотя и не облагороженного образованием. Он также увидел, что любовь и уважение Джона к своему господину граничат с благоговением, и узнал от него немало об этом достойном рыцаре. Джон поведал ему, что сэр Филип приютил у себя двенадцать старых солдат, изувеченных в сражениях и лишенных средств к существованию, а также шесть престарелых воинов, поседевших в ратных трудах, но так и не дослужившихся до чина. Упомянул он и о знатном греке, плененном сэром Филипом и ставшем ему другом, человеке доблестном и благочестивом.

– Кроме них, – продолжил молодой Уайет, – еще многие едят хлеб и пьют вино моего господина и молят Бога за своего благодетеля. Его слух всегда внемлет чужой нужде, а рука готова облегчить ее, и он всегда готов разделить с добрым человеком его радость.

– Он безупречен во всем! – воскликнул Эдмунд. – Я всей душою хотел бы уподобиться ему! О, если бы мне это удалось хотя бы в малой степени!

Эдмунд не уставал слушать о делах этого поистине замечательного человека, а Уайет – рассказывать о них, и в продолжение всех трех дней пути их разговор не смолкал.

На четвертый день, когда они почти достигли цели своего путешествия, в сердце Эдмунда закралось сомнение, встретит ли он радушный прием. «Что же, – сказал он себе, – если сэр Филип будет со мною холоден, досадуя, что я так долго пренебрегал его приглашением, и не пожелает мне помочь, это будет лишь справедливо».

Он послал Уайета вперед уведомить сэра Филипа о своем приезде, а сам остался ждать у ворот, терзаемый сомнениями и тревогой перед грядущей встречей. Сбежавшиеся слуги радостно приветствовали Уайета.

– Где наш господин? – осведомился он.

– В гостиной.

– У него гости?

– Нет, только домашние.

– Тогда мне следует явиться к нему. Он вошел к сэру Филипу.

– А, Джон! – сказал тот. – Добро пожаловать домой. Надеюсь, ты оставил родителей и родных в добром здравии.

– Все здоровы, слава богу! Они передают глубочайшее почтение вашей милости и, что ни день, молят Бога за вас. Осмелюсь спросить, как здоровье вашей милости?

– Не жалуюсь.

– Хвала Всевышнему! Сэр, мне надо вам кое‑что сообщить. Я приехал не один, а в сопровождении одного юноши, который проделал весь этот путь со мною и у которого к вашей милости, по его словам, дело большой важности.

– Кто он такой, Джон?

– Мастер Эдмунд Туайфорд из замка Ловел.

– Ах, вот как, юный Эдмунд! – воскликнул сэр Филип с удивлением. – Где же он?

– У ворот, сэр.

– Почему ты оставил его там?

– Он попросил меня прежде осведомиться, угодно ли вам будет его принять.

– Веди его скорее сюда! – распорядился сэр Филип. – Да скажи, что я ему рад.

Джон поспешил передать слова своего господина Эдмунду, и тот молча последовал за ним. Низко поклонившись сэру Филипу, он остался стоять у дверей. Сэр Филип протянул ему руку и велел приблизиться. Эдмунд с трепетом подошел к нему, упал на колени и, взяв руку рыцаря, поцеловал ее, молча прижимая к сердцу.

– Добро пожаловать, молодой человек! – произнес сэр Филип. – Смелее, расскажите мне, что привело вас ко мне?

Эдмунд глубоко вздохнул и наконец отважился нарушить молчание.

– Я проделал столь дальний путь, благородный сэр, чтобы броситься к вашим ногам и умолять о защите. Лишь Бог да вы один – моя надежда!

– Я рад тебе всем сердцем! – ответил сэр Филип. – С нашей последней встречи ты так возмужал – надеюсь, и духом тоже. Я слышал о тебе немало хорошего от тех, кто знал тебя во Франции. Я помню о своем обещании, которое дал тебе много лет назад, и готов исполнить его, если ты не совершил ничего, что поколебало бы лестное мнение, сложившееся у меня о тебе прежде. Я сделаю для тебя всё, что согласно с требованиями чести.

Он протянул руку, поднимая молодого человека с колен, и Эдмунд снова поцеловал ее.

– Я приму ваше покровительство только на таком условии, сэр, и, если когда‑нибудь обману ваше доверие или злоупотреблю вашею добротой, – отрекитесь от меня в ту же минуту!

– Довольно, – остановил его сэр Филип. – Встань же и дай мне обнять тебя. Я поистине рад тебе!

– О, благородный сэр! – воскликнул Эдмунд. – Я должен рассказать вам странную историю, но только наедине, чтобы лишь Небо было свидетелем нашего разговора.

– Хорошо, – согласился сэр Филип, – я готов тебя выслушать. Но прежде подкрепись с дороги, а затем снова приходи ко мне. Джон Уайет прислужит тебе.

– Я не голоден, да и не смогу проглотить ни куска, пока не поведаю вашей милости о своем деле.

– Ну что же, – сказал сэр Филип, – тогда идем со мною.

Он взял юношу за руку и направился в другую комнату, оставив своих друзей гадать, что за дело могло привести сюда этого молодого человека. Джон Уайет сообщил им всё, что ему было известно о происхождении Эдмунда, его характере и положении.

Усадив своего юного друга, сэр Филип молча выслушал его удивительный рассказ. Эдмунд коротко поведал рыцарю о наиболее значимых событиях своей жизни, начиная с их первой встречи, когда он пришелся так по душе сэру Филипу, вплоть до своего возвращения из Франции. А всё случившееся в дальнейшем он изложил пространно, не упуская ни одной важной подробности, глубоко и прочно запечатленной в его памяти. Повествование с каждою минутой всё более захватывало сэра Филипа. Порою, молитвенно сложив руки, он возводил очи к Небу, ударял себя в грудь, вздыхал, громко восклицал, а когда Эдмунд пересказывал свой сон, его слушатель, затаив дыхание, напряженно вглядывался в юношу. Внимая же описанию потайной комнаты, он сокрушался, трепетал и едва сдерживал слезы от волнения. Наконец Эдмунд передал весь разговор со своей названой матерью и показал драгоценности, доказывавшие его знатное происхождение и ужасную смерть той, что подарила ему жизнь. Тогда сэр Филип бросился к нему, прижал к груди и, не в силах говорить, громко зарыдал. Его чувства нашли выход в отрывочных бессвязных восклицаниях:

– Сын моего ближайшего друга! Драгоценный потомок славного рода! Дитя Провидения! Возлюбленный Небесами! Приди ко мне! В мои объятия! Сюда, к моему сердцу! С этого часа я твой родитель, а ты мой сын, мой наследник! Едва я впервые увидел тебя, разум сказал мне, что ты – точное подобие моего друга, и мое сердце отверзлось навстречу тебе, отпрыску лорда Ловела. Меня охватило странное предчувствие, что мне суждено стать твоим защитником. Я уже тогда был готов усыновить тебя, однако Небеса устроили всё к лучшему: Они избрали тебя, дабы свершилось это открытие, и в назначенный Ими час привели в мои объятия. Хвала Создателю за чудеса, что Он творит ради потомков рода человеческого! Всё, что произошло с тобою, случилось Его соизволением, и Он не оставит тебя и впредь. Я же надеюсь послужить Его орудием, что покарает виновных и возвратит права и титул осиротевшему сыну моего друга. Этому служению я посвящу себя, сделав его делом моей жизни.

Исполненный восторга и благодарности, юноша дал волю своим чувствам. Так сэр Филип и Эдмунд провели несколько часов, забыв о времени: один расспрашивал, другой рассказывал, вновь и вновь повторяя каждую деталь удивительной истории.

Наконец их прервал заботливый Джон Уайет, пожелавший узнать, не нужно ли что‑нибудь его господину.

– Сэр, – сказал он, – уже стемнело, не принести ли вам огня?

– Нам довольно того света, что льется с Небес, – ответил сэр Филип. – Я и не замечаю, темно ли, светло.

– Смею надеяться, – произнес Джон, – что не произошло ничего ужасного, что ваша милость не получили дурных вестей и что я… я… что я не навлек на себя вашего неудовольствия.

– Нет‑нет, отнюдь, – промолвил добрый рыцарь. – Я ценю твою заботу. Многое из того, что я сейчас узнал, опечалило меня, а многое – весьма обрадовало; впрочем, печаль – удел прошлого, радость же остается со мною.

– Слава богу! – воскликнул Джон. – А я‑то испугался, не приключилось ли чего вам на го́ре.

– Благодарю, мой верный слуга! Взгляни на этого молодого джентльмена, Джон, я хочу, чтобы отныне ты поступил в его распоряжение: назначаю тебя служить ему, и свою преданность мне ты можешь доказать усердными заботами о нем.

– О сэр! – отозвался Джон упавшим голосом. – За какую провинность вы гоните меня от себя?

– Ничего подобного, Джон, – заверил его сэр Филип. – Ты остаешься у меня на службе.

– Сэр, – возразил Джон, – по мне, лучше умереть, чем покинуть вас.

– И я, славный Джон, привязался к тебе так, что не хочу разлучаться с тобою, но, став слугой моего друга, ты будешь служить мне. Узнай же: этот молодой человек мой сын.

– Ваш сын, сэр! – воскликнул Джон.

– Не родной сын, но мы родственники, он мой приемный сын и наследник!

– Он будет жить с вами, сэр?

– Да, Джон, и я надеюсь умереть у него на руках.

– Ну, тогда я готов служить ему всей душою и буду стараться изо всех сил, чтобы вы оба остались мною довольны.

– Благодарю тебя, Джон, я не забуду твою искреннюю любовь и преданность. А в знак доверия поведаю тебе об этом джентльмене нечто такое, что подтвердит его право на твое уважение.

– Мне достаточно и того, что ваша милость уважает его, – ответил Джон, – я буду оказывать ему такое же почтение, как и вам.

– Но когда ты лучше узнаешь его, Джон, ты станешь уважать его еще больше. Пока же я лишь скажу тебе, кем не нужно его считать, ведь ты думаешь, что он всего лишь сын Эндрю Туайфорда, не правда ли?

– А что, разве нет? – удивился Джон.

– Нет, хотя жена Эндрю вскормила его и он считался их общим сыном.

– Знает ли про это старый Туайфорд, сэр?

– Знает и может выступить свидетелем, что на самом деле сей юноша – сын моего близкого друга, более знатного, чем я, и ты должен почитать его и служить ему как человеку высокого происхождения.

– Не премину, сэр. А как мне называть его?

– Это ты узнаешь в свое время, а сейчас ступай принеси огня и проводи нас в гостиную.

Когда Джон удалился, сэр Филип сказал, что вопрос об имени надлежит обсудить и решить не откладывая.

– Тебе следует пользоваться вымышленным именем до тех пор, пока ты не сможешь взять имя своего отца. Я бы хотел, чтобы ты отказался от имени твоего приемного отца и выбрал другое, более уважаемое.

– В этом, как и во всем остальном, я всецело полагаюсь на вас, сэр, – ответил Эдмунд.

– Ну что же, зовись Сигрейвом. Я буду говорить, что ты мой родственник, ведь моя мать и правда принадлежала к этому роду.

Вскоре вернулся Джон и проводил их в гостиную, куда сэр Филип вошел, держа Эдмунда за руку.

– Друзья, – промолвил он, – этот джентльмен – мистер Эдмунд Сигрейв, сын моего дорогого друга и родственника. Он потерялся в младенчестве, его воспитала из чистого человеколюбия одна добрая женщина, и лишь совсем недавно ему довелось узнать, кто он. Обстоятельства, сопутствовавшие этому, скоро станут известны. А до тех пор я принял его под свое покровительство и употреблю всё влияние и возможности, чтобы помочь ему вернуть наследное состояние, которым ныне владеет узурпатор, послуживший причиной изгнания юноши и смерти его родителей. Считайте его моим родственником и другом. Задиски, обними его первым! Эдмунд, относись к этому джентльмену с любовью ради меня, со временем ты полюбишь его ради него самого.

Все поднялись с мест, каждый обнял и приветствовал юношу. Задиски сказал:

– Сударь, какие бы беды и злоключения ни выпали на вашу долю в прошлом, с той минуты, когда вас полюбил и взял под защиту сэр Филип Харкли, можете забыть о них.

– Я твердо верю в это, сэр, – ответил Эдмунд. – Я уже испытал здесь больше счастья, нежели за всю свою жизнь, и сердце говорит мне, что в будущем меня ждет исполнение всех моих желаний. Дружба сэра Филипа для меня – залог грядущей награды, данный Небесами.

Довольные друг другом, они сели ужинать, и Эдмунд, позабыв печали, наслаждался трапезой так, как ему уже давно не доводилось. Сэр Филип с истинным удовольствием смотрел на его оживленное лицо. Он сказал:

– Глядя на тебя, я всякий раз вспоминаю твоего отца: то же лицо, что было мне дорого двадцать три года назад!{52} Как я рад видеть тебя в этих стенах! Ложись отдыхать пораньше, а завтра мы обсудим всё остальное.

Эдмунд удалился и провел ночь, забывшись сладким безмятежным сном.

Наутро он проснулся здоровым и бодрым и сразу явился к своему благодетелю. Вскоре к ним присоединился Задиски, который в знак особого внимания и уважения предложил юноше располагать им как тому будет угодно. Эдмунд принял это предложение с почтением и скромностью; чувствуя себя непринужденно, он был мил и любезен. Собравшиеся позавтракали вместе, после чего сэр Филип выразил желание прогуляться с Эдмундом.

Отойдя достаточно далеко, чтобы никто их не услышал, сэр Филип сказал:

– Я не мог уснуть всю ночь, думая о твоих делах. Строил планы и тут же их отвергал. Мы должны всё предусмотреть, прежде чем начнем действовать. Как поступить с этим бесчеловечным предателем, с этим чудовищем – убийцею своих ближайших родственников? Я готов жертвовать своей жизнью и состоянием, лишь бы над ним свершилось правосудие. Отправиться ко двору и там добиваться справедливости у короля? Или, может быть, обвинить злодея в убийстве и призвать к суду? Если предъявить ему обвинение как лорду, его будет судить суд пэров{53}, если же как человеку простого звания – тогда дело разберет суд графства. Но мы должны представить доказательства, что титул ему не принадлежит и нечестивца следует его лишить. Ты можешь что‑нибудь посоветовать?

– Ничего, сэр, я только хотел бы, чтобы это дело получило возможно меньшую огласку ради моего великодушного благодетеля барона Фиц‑Оуэна, на которого неизбежно падет тень семейного позора, – это было бы недостойным воздаянием за его доброту и щедрость ко мне.

– Столь благородная мысль делает честь твоему сердцу, однако ты в гораздо большем долгу перед памятью твоих безвинно погубленных родителей. Впрочем, есть еще один путь, и он, думается, подходит нам более всех прочих. Я вызову негодяя на поединок и, если у него хватит духу принять мой вызов, докажу его вину, а если не хватит, предам его гласному суду.

– Нет, сэр, – сказал Эдмунд, – это мой долг. Неужели я останусь в стороне, наблюдая, как мой храбрый благородный друг ради меня подвергает свою жизнь опасности? Да я был бы недостоин имени вашего покойного друга, которого вы так оплакиваете. Сыну лорда Ловела подобает самому защитить честь имени своего отца и отомстить за его смерть. Я, и только я, вызову сэра Уолтера!

– Так ты думаешь, он примет вызов неизвестного юнца, нежданного претендента на его имя и титул? Уверяю тебя, что нет. Предоставь это мне. Я устрою так, чтобы мы встретились в доме третьего лица, знакомого обеим сторонам, в присутствии надежных свидетелей. Время, место и способ встречи я выберу самым тщательнейшим образом, и твоя совесть может быть спокойна.

Эдмунд хотел было возразить, но сэр Филип перебил его, попросив замолчать и позволить ему поступать по‑своему.

Затем он повел его осматривать поместье и показал всё, что заслуживало внимания. Сэр Филип объяснил Эдмунду, как поставлено у него хозяйство, и к обеду они вернулись домой, где их ждали друзья.

Несколько дней прошло в обсуждении, как призвать сэра Уолтера к ответу, тем временем взаимная дружба и доверие между сэром Филипом и Эдмундом всё более крепли. Юноша так полюбился своему другу и покровителю, что тот перед всеми близкими и слугами объявил Эдмунда своим приемным сыном и наследником, приказав относиться к нему с должным почтением. Привязанность и уважение друзей и домочадцев рыцаря к юноше росли с каждым днем, и вскоре он стал всеобщим любимцем.

После долгих раздумий сэр Филип утвердился в своем решении и приступил к его осуществлению. Он отправился в поместье лорда Клиффорда в сопровождении Эдмунда, Задиски и двух слуг. Лорд Клиффорд встретил их любезно и гостеприимно.

Сэр Филип представил Эдмунда лорду Клиффорду и его семье как своего близкого родственника и предполагаемого наследника. Они провели вечер, наслаждаясь общим весельем и дружеской беседой. На другой день сэр Филип отчасти открылся лорду Клиффорду, поведав, что его юный друг, как и он сам, претерпел великую обиду и несправедливость от нынешнего лорда Ловела и намерен призвать того к ответу, но по ряду причин нуждается в надежных свидетелях и просит его милость быть первым из них. Лорд Клиффорд поблагодарил рыцаря за доверие и предложил стать третейским судьею в этом споре. Но сэр Филип объявил, что совершенные сэром Уолтером преступления не подлежат разбирательству третейского суда, как лорд Клиффорд впоследствии убедится сам; впрочем, он предпочел бы не входить в подробности, пока не узнает, согласится ли лорд Ловел встретиться с ним, ибо в случае отказа ему придется действовать иначе.

Лорд Клиффорд пожелал узнать причину ссоры, но сэр Филип не стал ничего объяснять, пообещав рассказать ему всё позднее. Затем он послал Задиски в сопровождении Джона Уайета и слуги лорда Клиффорда к лорду Ловелу с письмом следующего содержания:

Милорд Ловел!

Сэр Филип Харкли настоятельно желает встретиться с Вами в доме лорда Клиффорда, где намерен призвать Вас к ответу за содеянное над покойным Артуром, лордом Ловелом, Вашим родственником. Если Вы исполните его требование, лорд Клиффорд обещает быть свидетелем и судьею в этом деле, если же нет – Вас перед всеми объявят предателем и трусом. Время, место и условия встречи Вам сообщат после ответа на это письмо.

Филип Харкли

Представившись другом сэра Филипа Харкли, Задиски вручил письмо лорду Ловелу. Содержание послания, казалось, привело его в замешательство, однако, приняв надменный вид, он произнес:

– Я ничего не знаю о деле, на которое намекает это письмо. Впрочем, подождите час‑другой, я дам ответ.

Он распорядился, чтобы Задиски приняли как джентльмена, оказав должное почтение, но сам к нему больше не выходил, потому что грек обладал острым, проницательным взглядом и замечал малейшее изменение в выражении лица собеседника. На следующий день лорд Ловел, извинившись, что накануне оставил гостя одного, вручил ему ответ и просил кланяться лорду Клиффорду. Посланцы поспешили в обратный путь, и вскоре сэр Филип прочел всем собравшимся письмо:

Лорд Ловел не знает ни о каких своих проступках перед покойным Артуром, лордом Ловелом, чьи титул и имение он получил как законный наследник, а равно не понимает, по какому праву сэр Филип Харкли призывает к ответу человека, с которым едва знаком и которого видел лишь однажды, много лет назад, в доме его дяди, старого лорда Ловела{54}. Тем не менее лорд Ловел никому не позволит безнаказанно порочить свое доброе имя и честь, а посему готов встретиться с сэром Филипом Харкли в любое время, в любом месте и на любых условиях, какие тот назовет, в сопровождении одинакового числа друзей и слуг, дабы обе стороны были на равных.

Ловел

– Хорошо! – сказал сэр Филип. – Я рад, что у него хватило мужества встретиться со мною – значит, это противник, достойный моего меча.

Лорд Клиффорд выразил мнение, что противникам следует, выбрав верных спутников из числа друзей, отправиться на границу с Шотландией и испросить дозволения у правителя тех земель решить там свой спор. Сэр Филип согласился с его предложением, и лорд Клиффорд от своего имени написал лорду Грэму, прося подобного разрешения, каковое получил на условии, что с каждой стороны будет не более оговоренного числа сопровождающих и слуг.

Лорд Клиффорд послал гонцов к лорду Ловелу сообщить о назначенном месте, времени и условиях встречи, а также известить о том, что его просили выступить судьею в поединке. Лорд Ловел принял все условия и обещал непременно прибыть в указанное место. Лорд Клиффорд передал эти сведения и лорду Грэму, правителю пограничной области{55}, тот же приказал огородить участок земли для поединка и сделать необходимые приготовления к условленному дню.

Тем временем сэр Филип Харкли счел нужным привести в порядок свои земные дела. Он поведал Задиски историю Эдмунда во всех подробностях, объявив, что должен отомстить за смерть своего друга и восстановить в правах его наследника. Задиски принял эту историю близко к сердцу, что лишний раз свидетельствовало о его привязанности к другу.

– Почему вы не поручили мне расправиться с этим предателем? – спросил он. – Ваша жизнь слишком ценна, чтобы подвергать ее риску. Я верю, что правота вашего дела сулит победу, но, если случится иначе – клянусь отомстить за вас, уж от нас двоих ему не уйти! Однако я твердо надеюсь увидеть, как справедливость будет восстановлена вашей рукою.

Затем сэр Филип послал за стряпчим и составил завещание, указав в качестве главного наследника Эдмунда Ловела, также известного как Сигрейв и Туайфорд. Он распорядился сохранить прежнее содержание старым друзьям, солдатам и слугам до конца их дней, Задиски же назначил пожизненную ренту в сто фунтов в год и завещал двести фунтов. Сто фунтов он оставил некоему монастырю, столько же велел разделить между отставными солдатами, а еще сто раздать бедным и нуждающимся по всей округе.

Своим душеприказчиком наряду с Эдмундом он назвал лорда Клиффорда и передал завещание на хранение этому благородному джентльмену, поручив Эдмунда его заботе и покровительству.

– Если я останусь в живых, – сказал он, – то докажу, что он их достоин, если погибну – ему понадобится друг. Вы выступаете судьей поединка, милорд, поэтому я хочу, чтобы вы сохраняли беспристрастность, и не буду настраивать вас против моего противника. Если я погибну, притязания Эдмунда умрут вместе со мною, но мой друг Задиски сообщит вам, на чем они основывались. Я соблюдаю все эти предосторожности, чтобы быть готовым ко всему. Но мое сердце согревает надежда, и я уповаю на то, что я останусь жив и докажу правоту – свою собственную и моего друга, который в действительности является более знатной особою, нежели вам могло показаться.

Лорд Клиффорд принял завещание и заверил сэра Филипа, что всецело полагается на благородство и искренность собеседника.

Меж тем как шли эти приготовления к решающему событию, призванному определить судьбу притязаний Эдмунда, в замке Ловел врагам юноши пришлось поплатиться за свои козни.