Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
А.М. Ремизов
Зайка [2]
I
В некотором царстве, в некотором государстве, в высокой белой башенке на самом на верху жила‑была Зайка. В башенке горели огни, и было в ней светло, и тепло, и уютно. Лишь только солнце подымалось до купола и в саду петушок‑золотой гребешок появлялся, приходил к Зайке старый кот Котофей Котофеич. Впрыгивал Котофей в кроватку и бережно бархатной лапкой будил спящую Зайку. Просыпались у Зайки синие глазки, заплетала Зайка свою светлую коску. Котофей Котофеич пел песни. Так день начинался.
Зайка скакала, беленькая плясала. С ней скакала Лягушка‑квакушка с отбитою лапкой[3], плясали две Белки‑мохнатки. А гадкий Зародыш[4]садился на корточки в угол, хлопал в ладошки да звонил в серебряный колокольчик. То‑то веселье, то‑то потеха! И обедать готово, а Зайку за стол не усадишь. Завязывал Котофей Котофеич Зайке салфетку, и принималась Зайка кушать зайца жареного да козу паленую, а на загладку «пупки Кощея»[5], такие сладкие, такие вкусные, малиновые и янтарные, – весь ротик облипнет. Тут Лягушка‑квакушка себе мух ловила, а Белки‑мохнатки орешки грызли. Но вот заходило за домик Барабаньей Шкурки красное солнце, проходила мимо башенки старуха Буроба, проносила Буроба огромный мешок за плечами. Не дай бог повернет Буроба в башенку! Подымется Буроба наверх по лестнице, возьмет Зайку в мешок, унесет с собою да и съест. Которые дети спать не ложатся, Буроба в мешок собирает. Котофей Котофеич уж охаживал кроватку, усатой мордочкой грел пуховую Зайкину думку, сон нагонял. Зайка зевать начинала, просилась в кроватку. Выползал из ямки Червячок. Рос Червячок, распухал, надувался, превращался в огромного страшного червя, потом опадал, становился маленьким и червячком уползал к себе в ямку. В окне показывался Кучерище[6], подпирал Кучерище скулы кулаками, ел Зайкины игрушки. А Зайка расплетала свою светлую коску, скидывала с себя платьице и чулочки да в кроватку бай‑бай ложилась. И подымался из‑за угла гадкий Зародыш, залезал Зародыш в фонарик, дул в огонек. И огонек становился огонечком с ноготок Зайкин. Васютка, сынишка Кучерищев[7], затягивал в трубе тонко песенку, – сонную песенку. Так вечер кончался, ночь начиналась.
Ночью нередко Зайка ловила рыбку. И чихал же наутро старый кот Котофей Котофеич, не пел песен. А бедная Зайка замирала от страха: по лестнице шлепала‑топала старуха Буроба с огромным мешком за плечами, пробиралась Буроба наверх к Зайке.
Которые дети по ночам ловят рыбку, Буроба в мешок собирает.
По праздникам, когда Петушок‑золотой гребешок пел голосистей, а Курочка‑кудахточка несла золотое яичко и солнышко ярче и светлее светило в башенку, вылезал из отдушника кум Котофея Котофеича – Чучело‑чумичело. Чучело‑чумичело до самого обеда ходил на голове перед Зайкой, – все животики надрывала себе Зайка от хохота, а после обеда Чучело усаживался на шесток вместе с Котофеем Котофеичем, и у них разговор начинался. Прислушивалась Зайка, но понять ничего не могла. Чучело‑чумичело все рассказывал о крысах, да о мышах, да о мышатах маленьких. А Котофей Котофеич себе под нос мурлыкал. Раз Котофей Котофеич говорит куму: – Чучело‑чумичело‑гороховая‑куличина, беда мне с Зайкой, да и только! Сам видишь, обносилась вся, локотки продраны, чулочки все в дырках, а какие были кружевца на штанишках, давно от них и помину нет, все обшаркались. – Эх, кум, кум, – отвечал укоризненно Чучело, – чего ж ты загодя не сказал: приходил вчера ко мне Волчий Хвост, предлагал Хвост кубышку с золотом, да на что мне золото, я и без золота Чучело. – Может, опять придет?.. – замурлыкал Кот. – Ни зайца у нас жареного, ни козы паленой, ничего на обед не было, а одними «пупками Кощея» сыт не будешь, да и «пупков» всего ничего осталось. Призадумался Чучело‑чумичело, да и говорит Котофею: – Так ты, кум, вот что, как пойдешь ужотко за мышами, загляни ко мне в отдушник, там я тебе пошепчу на ушко что‑то. Рано легла баиньки Зайка, а глазки все не спали – глядели, а ушки все не спали – слушали. То червячок из ямки покажется. То Васютка в трубе запищит. – Велите дать говядинки, говядинки! – пищал из трубы Васютка. Так Зайку все и разгуливало. Уж Котофей Котофеич все свои песни перепел, все сказки порассказал, а Зайка все ворочается, перекладывается, то на один бочок, то на другой. – Спи, деточка, а то люди ночь разберут, – уговаривал Кот. Только когда Петушок‑золотой гребешок прокукарекал полночь, а в домике Барабаньей Шкурки труба закурилась, Зайка засопела носиком и завела далеко‑далеко свои синие глазки: прямо на пруд... ловить рыбку. А Котофей Котофеич прыг с кроватки да тихонько к отдушнику. Покликал Кот Чучела‑чумичела. Высунул Чучело мурло из отдушника. И шептались они долгое время.
Наутро Котофей Котофеич не чихал, не пел песен, снаряжал Котофей свою Зайку в путь‑дорожку. Говорил Кот Зайке: – Зайка беленькая, отправляйся, моя курнопяточка, в темный лес, иди все прямо‑прямо, и будет тебе избушка Бабы‑Яги. Заглянуть к Яге в окошко можно, а входить не входи в избушку. Яга тебя без шапки‑невидимки заметит и съесть захочет. Ты иди лучше мимо избушки наискосок по тропинке, пролезай через шиповник, не бойся, пальчиков не оцарапаешь. Так‑то, Зайка, так‑то, беленькая! Встретит тебя птица Гагана[8], поздоровайся с птицей: Гагана тебе птичьего молочка даст. Покушаешь молочка и снова в путь трогайся. К полночи придешь к подземелью, не туркайся в дверь, а залезай прямо на дерево и жди, что будет. Пройдет мимо дерева слепышка Листин»[9], прошуршит листьями, не бойся: Листин не страшный, Листин только пугать любит. Пролетит мимо дерева Сорока‑белобока, проскачет Коза рогатая, ты не бойся: больно Коза не забодает, – жди, что дальше будет. Выйдут из подземелья двенадцать черных разбойников, ты слушай, что станут говорить разбойники, заруби их слова себе на носике, а когда пропадут разбойники, спускайся в подземелье и скажи то, что они говорили. Простилась Зайка с Котофеем Котофеичем, простилась с Лягушкой‑квакушкой, простилась с Белками‑мохнатками, простилась с гадким Зародышем и с Червячком из ямки. Все дружно проводили Зайку до самой последней ступеньки, назад в башенку вернулись, и занялся всякий своим делом. Лягушка‑квакушка мух ловила; Белки‑мохнатки орешки грызли; Зародыш в ладошки хлопал да звонил в серебряный колокольчик; Червячок выползал из ямки, рос, надувался, превращался в огромного страшного червя, потом опадал, становился маленьким и червячком уползал в ямку. А Котофей Котофеич по башенке с топориком похаживал, приводил все в порядок, подшивал и подглаживал, а то заберется в Зайкину кроватку и там лапкою гостей замывает. Каждый вечер все в кружок садились, пили чай – дули на блюдечко, вспоминали свою беленькую Зайку. Васютка, сынишка Кучерищев, в трубе скучал‑насвистывал. – Зайка‑Зайка, вернись‑перевернись! – насвистывал из трубы Васютка. Кучерище в окне игрушки ел.
Как сказал Котофей Котофеич, так все и вышло. Не успела Зайка оглянуться в лесу, попался ей Медведь с Мужиком: Медведь с Мужиком[10]стояли на палочке, ковали железо, пели песни. Поздоровалась Зайка с Медведюшкой и дальше пошла. Шла Зайка, шла и видит, стоит избушка на курьих ножках, на собачьих пятках. Заглянула Зайка в окошко, а в избушке Баба‑Яга спит, распустила длинные уши: одно ухо вместо подушки, а другим, будто одеялом, с головкою покрыта. Показала Зайка пальчиками нос Бабе‑Яге да скорее наискосок по тропинке. Выпорхнула из шиповника птица Гагана, ударила оземь красным крылом. Поздоровалась Зайка с Гаганой, взяла у птицы кувшинчик с птичьим молочком, выпила молочко и дальше тронулась в путь. Вот видит Зайка подземелье, подходит она к двери, а дверь из человечьих костей и скрипит, и светится. Забоялась Зайка да на дерево. Вскарабкалась, ждет – навострила ушко. Прошел слепышка Листин, прошуршал листьями, пролетела Сорока‑белобока, проскакала Коза рогатая, упала с неба сестричка‑звездочка, и растворилась дверь из человечьих костей, – задрожали у Зайки поджилки, – и двенадцать черных разбойников вышли из подземелья, и сказали разбойники в один голос: – Чучело‑чумичело‑гороховая‑куличина, подай челнок, заметай шесток! И тотчас дверь подземелья закрылась. Постояли разбойники, позевали на месяц. Сказали разбойники в одно слово: – Чучело‑чумичело‑гороховая‑куличина, подай челнок, заметай шесток! И тотчас дверь подземелья раскрылась. А как пропали разбойники, спрыгнула Зайка с дерева да все слова разбойничьи и повторила. И дверь снова раскрылась, и Зайка вошла в подземелье. Видит Зайка огромный хрустальный зал, по углам банки, в банках золотые рыбки плавают. Хотела Зайка хоть одну рыбку поймать, да одумалась. Подошла к семивинтовому столу. На семивинтовом столе – черная шкатулка, на черной шкатулке – шитое разноцветными шелками полотенце, а по полотенцу беленькая Мышка‑хвостатка бегает. Поздоровалась Зайка с Мышкой‑хвостаткой, подала ей Мышка золотой ключик. Приняла Зайка от Мышки золотой ключик, отперла шкатулку. А как открыла крышку, глазенки так и забегали: вся шкатулка до самого верху была полна бисерными кошельками. Взяла Зайка один кошелек с голубенькими цветочками, – больно уж кошелек ей понравился, хотела Зайка его в сумочку положить, а из кошелька вдруг золото орешками и посыпалось. Схватилась Зайка подбирать золото, а двенадцать черных разбойников встали с своего места да всю шкатулку Зайке и отдали. – Чучело‑чумичело‑гороховая‑куличина, подай челнок, заметай шесток! – сказала Зайка по‑разбойничьи. Дверь раскрылась. И Зайка была такова.
Вся башенка поднялась на ноги, когда Петушок‑золотой гребешок прокричал о беленькой Зайке: – Беленькая Зайка домой бежит! Все спустились по лестнице вниз и на пороге встретили Зайку. Зацеловали беленькую, задушили курнопяточку: так были все рады‑радехоньки. А Зайка едва дух переводит, закраснелась, запыхалась вся, все штанишки спустились, по земле волокутся, а волоски взбились хохликом. Подала Зайка шкатулку Котофею Котофеичу, говорит Коту: – Вот тебе, Кот, находка, разбирайся! А сама села присесть да как убитая тут же на месте и заснула. И спала Зайка целых три дня и три ночи без просыпу. Вышел из отдушника Чучело‑чумичело, стал ходить на голове перед Зайкой. Видит Чучело, не обращает Зайка на него внимания, пошушукался с Котофеем Котофеичем и опять в отдушник забрался. Котофей Котофеич загреб золото, стал считать. И день считал, и другой считал, все со счета сбивается, – ничего не выходит. Побежал Кот к Барабаньей Шкурке за мерой. – Дай, – говорит, – мерку мне на минутку. – А зачем вам мера? – спрашивает Барабанья Шкурка. – «Кощеевы пупки» считать. – Хорошо, – ухмыльнулась Барабанья Шкурка, – дам я вам меру, только смотрите, не затеряйте. А сама думает: «Тут дело не чисто, кто же это „пупки Кощеевы“ мерой считает – „пупки“ в коробках на фунты продаются!» А чтобы вернее дознаться, что будет Кот мерить, намазала Шкурка дно у своей меры липким медом. Взял Котофей Котофеич Шкуркину меру и домой в башенку. А уж мерил Кот, мерил, мерил‑мерил – конца‑краю не видно. А как вымерил до последнего золотого, отнес меру Барабаньей Шкурке, накупил платьицев и игрушек, нарядил Зайку и сел себе тихомолком гостей замывать. Тут пошел такой в башенке пляс, хоть образа выноси из дому. Не плясали, а бесновались. Больше всех отличалась Лягушка‑квакушка, до того дошла Квакушка, что под вечер еще одну лапку себе отбила и осталась всего о двух лапках задних. Ну и Чучело‑чумичело, нечего сказать, постарался – Чучело‑чумичело лицом в грязь не ударил: ходивши на голове, мозоль натер себе Чучело на самом носу. То‑то веселье, то‑то потеха! А Барабанья Шкурка не моргала. Как принес ей Котофей Котофеич меру, Шкурка всю меру во все глаза оглядела и на самом донышке нашла золотой, – прилип золотой к меду. И порешила Шкурка разведать, откуда такое богатство попало в руки Зайки. Много годов живет на белом свете Барабанья Шкурка, сундуки Шкурки доверху золотом завалены, а такого золота она глазом отродясь не видала, ни слухом не слыхала: не простое золото, а серебряное! И стала Барабанья Шкурка подсылать к беленькой Зайке двух своих жогов подручных: Артамошку‑гнусного да Епифашку‑скусного.
Нос крючком, голова сучком, брюшко ящичком, а все само жилиное и толкачиком, – такие эти были Артамошка с Епифашкой. В первый раз пришли они чуть свет в башенку. В другой раз – в сумерки, в третий раз – поздно вечером, и повадились. И днюют и ночуют пакостники, отбоя нет. Придут они в башенку, рассядутся на кухне и клянчают. Немытые, нечесаные, – страсть взглянуть. Разжалобили жоги Зайку. Пробовала Зайка посылать им грибков да щавелику, – не помогает, все свое тянут, все еще клянчают. Еще больше разжалобили Зайку. И стала Зайка их в комнаты пускать. А как влезли они в комнаты, – тут уж ничем их не выживешь. Зайка скачет, беленькая пляшет, а они мороками[11]по башенке бродят, все трогают, все нюхают, а то в игры свои играть примутся: либо угощают друг дружку мордой об стол, либо в окно выбрасываются, – такие эти были Артамошка с Епифашкой. Остерегал Зайку старый кот Котофей Котофеич: – Ой, Зайка, ой, беленькая, не водись ты с этими полосатыми: шатия эта шатается, не будет прока, помяни ты мое котово верное слово... С Буробою они знаются, тетенькою Буробу величают, сам слышал, тоже и башмачок твой намедни сожрали, да то ли еще натворят, ой, Зайка, ой, беленькая! А Зайка хохочет. – Старый ты, ворчун, все б тебе ворчать, иди‑ка ты лучше да мышек топчи. – Не могу я больше мышек топтать, – грустно вздыхал Котофей Котофеич и снова принимался журить Зайку. Раз села Зайка в ванночку мыться. Котофей Котофеич головку ей мылил, банные песни пел. И случись такой грех: попало едкое мыло Коту в глаз. Пошел Котофей Котофеич в кухню глаз промывать, а Артамошка с Епифашкой стук к Зайке в ванночку. – Расскажи да расскажи, Заинька, откуда бисерные такие кошельки у тебя разноцветные да откуда золото такое не простое, а серебряное? Зайка все язычком и выболтала. Вернулся из кухни Котофей Котофеич, а уж Артамошки с Епифашкой и след простыл. И с той поры сгинули они из глаз, полосатые, словно никогда их и земля не носила. Призналась Зайка Котофею Котофеичу. Встревожился Котофей Котофеич. – Пропали мы, пропали все пропадом! – одно твердил старый Кот. Проснется Зайка ночью попить, покличет Котофея Котофеича, а Кота нет у кроватки: Котофей Котофеич целыми ночами напролет перешептывался с Чучелом‑чумичелом, куму свое горе поверял. Всякий праздник, как всегда, вылезал из отдушника Чучело‑чумичело, ходил до обеда на голове перед Зайкой, а после обеда, сидя на шестке с Котофеем Котофеичем, оба об одном рассуждали и на разные лады умом раскидывали, как из беды Зайку выпутать: неспроста приходили полосатые, наделают они дел, не оберешься. – Пропали мы, пропали все пропадом! – твердил старый Кот.
Артамошка с Епифашкой потирали себе руки от удовольствия: так ловко провели они Зайку и носик ей натянули курносенький. Получили жоги в награду от Барабаньей Шкурки старую собачью конурку на съедение. Засели в конурку, лакомились да облизывались. А Барабанья Шкурка намотала себе на ус разговор полосатых и недолго думая снарядилась в поход за шкатулкой: добывать себе черную шкатулку с не простым, а с серебряным золотом. И случилось с Барабаньей Шкуркой то же, что и с беленькой Зайкой. Пришла Шкурка в полночь к подземелью, влезла на дерево. Вышли из подземелья двенадцать черных разбойников, постояли разбойники, позевали на месяц, сказали заклинание и пропали. – Чучело‑чумичело‑гороховая‑куличина, подай челнок, заметай шесток! – повторила Барабанья Шкурка разбойничьи слова. Дверь раскрылась, и Шкурка вошла в подземелье. Обошла Шкурка весь хрустальный зал, все переглядела и все перетрогала, забрала с семивинтового стола черную шкатулку да к двери. А дверь не раскрывается. И барабанила Шкурка, колотила дверь из всей мочи. А дверь не раскрывается. Забыла Шкурка впопыхах разбойничье заклинание. А разбойники встали с своего места, окружили Шкурку да всю ее и измяли. И превратилась Барабанья Шкурка в кожу, а из кожи сапогов да башмаков понаделали, и пошла Шкурка по мостовым шмыгать да ноги натирать, – пропала Шкурка пропадом.
Именины Зайки совпали с известием – мухи рассказывали, что Барабанья Шкурка в кожу превратилась. Бегал Котофей Котофеич в домик к Шкурке, но ни единой души не нашел в домике: Артамошка с Епифашкой в лес улизнули и там свили гнездо себе, живут‑поживают, творят пакости да народ смущают. Три дня праздновали в башенке именины, и пир горой шел. На третий день, когда Кучерище объелся игрушками, а Чучело‑чумичело голову потерял, прокралась незаметно в башенку старуха Буроба да за суматохой все добро и поклала себе в мешок. И лишилась Зайка серебряного золота, и черной шкатулки, и бисерных кошельков. Только наутро хватились, – туда‑сюда, да, видно, уж чему быть, того не миновать. Ну хоть бы тебе что, словно в воду кануло! Мрачный ходил Котофей Котофеич, завязывал ножку у стола[12]и снова и снова принимался пропажу искать. – Не завалилось ли куда! – мурлыкал Кот. И с отчаяния Кот обмирал на минуту и опять ходил мрачный. Ночью покликал Котофей Котофеич Чучела‑чумичела. Чучело долго не отзывался. – Трудно тебе, кум, без головы‑то? – соболезновал Кот. – Страсть трудно, не приведи бог. – А я тебе, кум, мышиной мази принес, ты себе помажь шею, оно и пройдет. – Мажусь, не помогает. – А у нас, кум, несчастье. – Слышал. – Подумай, кум, выручи. – Ладно. Отошел Кот от теплого отдушника, обошел вдоль и поперек всю башенку, потрогал засовы – крепко ли держатся, – успокоился и замурлыкал. В окне сидел Кучерище, давился, – больше не ел игрушек. Покатывался со смеху гадкий Зародыш, катался в фонарике. И шалил огонек: то вспыхнет, то не видать. А по лестнице шлепала‑топала старуха Буроба с огромным мешком за плечами, шарила в потемках Буроба, метила в башенку, подымалась на пальчики, подступала тихонько к двери, отмыкала волшебным ключом тяжелый засов, приотворяла дверь... – Кис‑кис! – плакала Зайка от страха.
Которые дети любят поплакать, Буроба в мешок собирает.
Много ломал голову Котофей Котофеич с Чучелом‑чумичелом: жалко им было беленькую Зайку, не было у Зайки ни кошельков бисерных, ни зайца жареного, ни козы паленой, ни «пупков Кощея», и личико у Зайки стало такое грустненькое, глазки заплаканы. И порешили Котофей с Чучелом: опять идти Зайке к подземелью и проделать все, что в первый раз делала, и тогда все пойдет как по маслу, – будет и черная шкатулка, будут бисерные кошельки, будет и золото не простое, а серебряное. – Только смотри, Зайка, будь осмотрительна! – напутствовал Кот свою Зайку. Не тут‑то было. Шагу не сделала Зайка, попала в беду. Ну, заглянула Зайка в окошко к Яге, ну и хорошо, идти бы ей себе дальше, нет, не утерпела. Захотелось ей поближе посмотреть. Отворила Зайка дверку да шасть в избушку. И это бы ничего, с полбеды, а то возьми да и ущипни Ягу за ушко. Яга проснулась, Яга осерчала, села Яга в ступу да за беленькой Зайкой мигом в погоню. Боже ты мой, чего только не натерпелась бедняжка! И с дороги‑то Зайка сбилась, и сумочку Зайка потеряла, и наголодалась и продрогла вся. Спасибо, Коза рогатая на пути попалась, а то хоть ложись да помирай, вот как! Шла Коза бодать, приметила под кустиком Зайку, накормила Зайку молочком, взяла к себе на закорки да на дорогу и вынесла. Вот она какая – Коза рогатая! Шла Зайка, шла, пришла к подземелью, влезла на дерево. Вышли двенадцать черных разбойников сердитые‑пресердитые, сказали заклинание и скрылись. – Чучело‑чумичело‑гороховая‑куличина, подай челнок, заметай шесток! – сказала Зайка по‑разбойничьи. И когда растворилась дверь и Зайка попала в подземелье, захлопала Зайка в ладошки от радости: все как стояло на своем месте, так и осталось стоять, – и семивинтовый стол, и черная шкатулка, и банки с золотыми рыбками. Узнала Зайку Мышка‑хвостатка, бросилась к Зайке с золотым ключиком. Взяла Зайка у Мышки ключик, и захотелось ей наперед рыбку поймать, только одну, самую маленькую. А как поймала Зайка рыбку, – Буроба тут как тут. – А, – говорит, – попалась! Тут Зайка сложила ручки крестиком да бултых в банку прямо к рыбкам. И рыбкой, не Зайкой, поплыла.
Двенадцать родилось молодых месяцев, и один за другим двенадцать ясных они рождались слева. С левой стороны показывались месяцы рогатые старому коту Котофею Котофеичу. И Кот вздыхал тяжко. Недоброе предвещали месяцы: не было Зайки, не возвращалась Зайка беленькая к себе в башенку. И бросили Белки каленые орешки грызть, помчались в лес разыскивать Зайку, но и Белок не было, не возвращались Мохнатки в башенку. И сидела в Зайкиной кроватке Лягушка‑квакушка под Зайкиной думкой, квакала. – Кис‑кис! – кто‑то кликал, как Зайка, в долгие ночи. – Чучело‑чумичело‑гороховая‑куличина, выручи! – мяукал жалобно Котофей Котофеич, не отставал от Чучела. Но Чучело, измазанный мышиной мазью, без головы ничего не мог выдумать. – У меня, кум, что‑то вроде мышиной головы пробивается, и я боюсь, ты меня поймаешь и съешь. – Да не съем, – клялся Кот, – провалиться мне на месте, не съем тебя, только выручи! – Ладно. Неладно было в башенке, пусто: ни стрекотни, ни говора, ни смеха. Только Васютка, сынишка Кучерищев, свистел в трубе, пересвистывал визгливо. И ночь приходила, приникала к окну темными лохмами, застила свет, а Котофей Котофеич все сидел у окна пригорюнившись, не спускал глаз, глядел на дорогу. В окне сидел Кучерище. Привязался Кот к Кучерищу, а Кучерище к Коту. Оба в оба глядели. – Надоумь меня, Демьяныч! – мяукал Кот. Кучерище ощеривался: – Дай сроку, Котофеич, все устроится. И молча выползал Червячок из ямки. Рос Червячок, распухал, надувался, превращался в огромного страшного червя, потом опадал, становился маленьким и червячком уползал к себе в ямку. – Кис‑кис! – кто‑то кликал, как Зайка, из ночи и грустно и жалостно. Огонечек в фонарике таял.
Ранним рано, еще Петушок‑золотой гребешок не примаслил головки, вышел Котофей Котофеич из башенки выручать свою Зайку. Всю дорогу по наущению Кучерища Демьяныча и Чучела‑чумичела шел Кот степенно, заводил умные речи. Никого не обошел он, со всяким хлеб‑соль кушал. Встретились Коту по дороге два Козла‑барана[13], ударялись Козлы‑бараны друг о друга стычными лбами. Кот и Козлов не забыл, помяукал бодатым. Переночевал он ночь у Бабы‑Яги, с Ягой крысьи хвостики ели. Посидел часок‑другой у Артамошки с Епифашкой, осмотрел их гнездо, похитрил чуточку. – Зайка теперь рыбкой плавает, доловилась! – ехидничали полосатые. – А я ее съем! – подзадорил Кот. – Ан не съешь! – Ан съем, и очень просто съем! – Да как же ты ее съешь? Разбойники ее караулят! – Ну и пускай себе караулят. – Разве что Коза... – почесался Артамошка. – Конечно, Коза! – подхватил уверенно Кот, будто зная в чем дело. – А даст ли Коза холодненькую водицу? – усумнился Епифашка. – За водицей дело не станет, Гагана обещала! – сказал Артамошка. Слово за слово, всю подноготную Кот и выведал. Насулили Коту Артамошка с Епифашкой золотые горы, пошли Кота проводить, да на другую дорогу и вывели: не к подземелью, а нарочно опять к Зайкиной башенке. Вот они какие, полосатые! Уж и плутал Кот, плутал, только на осьмую ночь пришел Кот к подземелью. Все, как водится, вышли двенадцать черных разбойников, сказали разбойники заклинание и скрылись. – Чучело‑чумичело‑гороховая‑куличина, подай челнок, заметай шесток! – сказал Кот по‑разбойничьи и вошел в подземелье. Вошел Кот в подземелье да хвост поджал. Неласково встретили Кота двенадцать черных разбойников. – Иди, Котофей, – сказали разбойники, – отправляйся, Котофеич, подобру‑поздорову домой, пока цел, нет у нас тут для тебя никакой корысти. – А Зайка? – замяукал Кот. – Зайка! – заартачились[14]разбойники: – Не отдадим мы тебе Зайку никогда! Зайка у нас рыбкой плавает, и мы на ней все женимся: такая она беленькая, беляночка. – Ну, вы меня хоть чаем угостите, а я вам сказку скажу, – будто сдался Кот. Согласились разбойники, велели самовар подать, а сами расселись вкруг Кота, рты разинули. Кот пил вприкуску, передыхал, сказывал. Рассказывал Кот длинную‑длинную сказку о каких‑то китайских яблочках и о купце китайском, запутанную сказку без конца, без начала. Разбойники слушали, слушали Кота и заснули. А как заснули разбойники, опрокинул Кот чашку на блюдечко, да и пошел по банкам ходить, искать Зайку. – Кис‑кис! – тихонько покликала Зайка. Котофей Котофеич и догадался, выловил Зайку лапкой, обернул в платочек да себе в карман и сунул. А разбойники дрыхнут, ничего не видят, ничего не слышат. Тут загреб Котофей Котофеич в охапку черную шкатулку, сказал заклинание да поминай как звали. – Э‑эх! – укорял дорогой Котофей свою Зайку‑рыбку. – Да я, Котофей Котофеич, только одну хотела рыбку поймать, самую маленькую. – Ну и стала рыбкой, прости господи! – чихал Кот, не унимался. Зайка едва дух переводила, так прытко стремился Кот в башенку. И только когда сестричка‑звездочка с елки на Кота глянула, сел Кот посидеть немножечко. Вынул Котофей Котофеич платочек из кармашка, развернул платочек, покликал Козу рогатую. Прибежала Коза рогатая, дала Зайке‑рыбке холодненькой водицы. И превратилась Зайка‑рыбка в настоящую беленькую Зайку. – Опасность, друзья мои, миновала: разбойники ошалели от гнева, пустили погоню... да не в ту сторону. – Ну, спасибо тебе, Коза рогатая, – благодарил Кот, – заходи когда к нам Зайку пободать. – Хорошо, зайду когда‑нибудь, – отвечала Коза, – да лучше вот что, я вас сейчас до дому провожу. Так втроем и отправились: Кот Котофей, Зайка да Коза рогатая. Много было страху и опаски: и с дороги сбивались, и погоня чуялась, и топали шаги Буробы. Артамошка с Епифашкой попали впросак и в отместку Коту свои козни строили.
Радость необычайная, радость невыразимая! Достигли путники башенки! Пошел в башенке дым коромыслом. Снова пляс, снова смех, снова песни. Прибежали Белки‑мохнатки, притащили кулек каленых орехов, вылез из отдушника Чучело‑чумичело, прискакала Лягушка‑квакушка о двух задних лапках, выполз Червячок из ямки, явился и сам Волчий Хвост, улыбался Хвост поджаро, болтался. А гадкий Зародыш сел на корточки в угол, ударил в ладошки, – и начались хороводы. Водили хоровод за хороводом, из сил выбились. А Коза всех перебодала, да и опять в лес за кленовым листочком, только Козу и видели. А Чучела‑чумичела чуть было Котофей Котофеич не съел: такая у Чучела соблазнительная мышиная мордочка выросла! – Э‑эх, кум, – пенял Коту Чучело, – не говорил ли я тебе, что ты меня съесть захочешь?! Кот извинялся. Кучерище сидел в окне, ел игрушки, головой поматывал. То‑то веселье, то‑то потеха! Насилу Зайку спать в кроватку уложили, – так разрезвились, из рук вон. И три дня пировали в Зайкиной башне. На четвертый день утром приступил старый кот Котофей Котофеич к Зайке, тронул Зайку лапкой, сказал Зайке: – Отпусти меня, Зайка, отпусти, беленькая, из башенки по свету погулять, выхолил я тебя, Зайку, вынянчил, пора и на волю мне. Утерла Зайка слезки себе пальчиком, погладила по шерстке Котофея Котофеича и говорит: – Как же я без тебя жить буду, Котофей Котофеич, меня Буроба съест. – Не съест, Зайка, не съест, беленькая, где ей, ну а придет старая, ты только покличь, я и вернусь в башенку. Поцеловала Зайка Кота в мордочку, вытащила из новой сумочки любимый свой бисерный кошелечек с павлином, подарила его на память Котофею Котофеичу. – Голубушка беленькая, Зайка моя! – прослезился растроганный Кот. Так и покинул Котофей Котофеич Зайкину башенку, пошел с палочкой по свету гулять. И осталась Зайка одна в башенке, надела себе Зайка золото на пальчики, взяла у Зародыша афту[15]– такую краску, размазала афту на дощечку и стала свой собственный портрет писать. Придет старый Кот, вернется Котофей в башенку, Зайка ему портрет и отдаст. – Афта‑афта! – гавкал в трубе собачонкой Васютка, сынишка Кучерищев, стерег башенку. Петушок – золотой гребешок на заре по заре распевал петушиные голосистые песни. И играло солнце над башенкой так весело, весеннее.
|