Глава 7. Он потерял сознание. Сэм отбросила кусочек, металла в сторону и выронила нож

Он потерял сознание. Сэм отбросила кусочек, металла в сторону и выронила нож.

— Слава Богу, — прошептала она. — Разве можно вынести это?

Она старалась сделать все как можно быстрее. К счастью, пуля застряла не так глубоко, как она опасалась вначале, но все равно потребовалось мучительно много времени.

Голова кружилась, и Сэм боялась, что вот‑вот сама потеряет сознание. Она храбро держалась во время операции, но теперь, когда все закончилось, силы и решимость покинули ее. Не открывая глаза, она вытерла подолом нижней юбки нож, потом руки, зубы, подавила подступившую тошноту.

— Извини.

— За что?

Он сказал это так тихо, что она едва расслышала.

Сэм замерла от неожиданности: она думала, что без сознания, и ответила не сразу.

— Извини, что сделала тебе больно, — наконец произнесла она.

Зеленые глаза открылись, и на губах появилось некое подобие прежней ухмылки.

— Ты не первая женщина… вонзившая в меня нож, ангелочек, он снова закрыл глаза и затих.

Сэм не знала, что ей делать. Должно быть, ему было нестерпимо больно, но он даже не дернулся во время операции. Мускулы его были напряжены, рая или два он застонал, а под конец перекусил зажатую в зубах палку, Ровно пополам.

Судя по многочисленным рубцам на спине, ему и правда приходилось сталкиваться с ножом и с пулями тоже. Глядя на распростертое на земле тело, залитое предзакатным солнечным светом, Сэм разглядывала шрамы, светлыми отметинами выделявшиеся на загорелой бронзовой коже. А вот еще странные топкие отметины поперек спины. Похоже, это следы, оставленные плетью. Под ними — другие, едва заметные, стершиеся, будто были получены давно.

Кто же этот человек?

Вопрос назойливо стучал в висках. Сэм перевела взгляд на прочную цепь, и ей стало дурно, так что пришлось прижать ладони к холодной, влажной земле, чтобы прийти в себя.

Кто он и откуда эти шрамы, говорящие о многих годах боли? Сэм знала только одно: он не тот вор, за которого его приняли полицейские. И еще — он поставил на кон свою и ее жизни, чтобы избежать встречи с судьями в Олд Бейли.

Сэм вспомнила Суинтона. Он убил его голыми руками. Но те же руки дрожали, когда он держал пистолет. Она хорошо помнила это. Он промахнулся, стреляя в Такера, будто ему никогда в жизни не приходилось держать в руках пистолет.

Кто же он, черт возьми?

Сэм отвернулась и принялась отрывать от нижней юбки полосу ткани, чтобы заново перевязать рану.

— С тобой все в порядке? — спросила она, стараясь, чтобы не дрожал голос.

— Да.

Ответ прозвучал не очень убедительно. Да и Рана кровоточила сильнее, чем прежде.

— Я… я думаю, надо бы как‑нибудь зашить рану.

— Взяла нож в руки и уже воображает себя врачом, — слабым голосом пробормотал он.

Сэм пропустила его замечание мимо ушей и оглянулась вокруг — листья, палки, застоявшаяся вода в луже… Ничего подходящего. Меньше, чем ничего.

— Я могла бы… Как это называется… Прижечь рану. Лезвием ножа. Если бы развести огонь.

— Нет. — Он резко поднял голову. — Не будь дурочкой. Дым приведет их прямо к нам.

— Но если не остановить кровотечение, ты не сможешь идти дальше.

— Все обойдется. — Он с усилием попробовал сесть. — У меня нет выхода, — пробормотал он сквозь стиснутые зубы.

— Нужно зашить рану.

Опираясь на локоть, он с изумлением взглянул на нее. Потом в глазах появился насмешливый огонек, который она уже успела возненавидеть.

— Блестящая идея! И чем ты это сделаешь? — спросил он, стараясь отдышаться. — Сучком и травинкой?

Сэм не удостоила его ответом и, отвернувшись, сунула руку за лиф платья. Вот что им поможет — золотой игольничек, который она всегда хранила у сердца. Это единственное, что сохранилось от ее прошлой жизни, единственное, что напоминало ей о» доме, о семье… о матери. Она носила его при себе постоянно, оберегая от любопытных глаз и жадных рук. Развязав ленточку, Сэм сняла через голову тонкую золотую цепочку.

Подвеска в форме бочонка скользнула между грудей. Его филигранная поверхность, отшлифованная до блеска многими поколениями носивших его женщин, сверкнула на солнце. Ноготком Сэм открыла крошечный изящный замочек и вынула одну из белошвейных иголок, принадлежавших ее матери, и с победоносным видом показала ее.

— Что это за медальон? — равнодушно спросил он.

— Это не медальон, а игольник. Ты что, никогда не видел дамского игольника?

Он взглянул ей в глаза.

— Редко приходилось бывать в высшем обществе.

— Вот как? — Она помолчала. — Понятно. Собственные слова показались ей глупыми: ей ничего не было понятно. Большинство женщин, даже не принадлежащих к аристократии, носили при себе игольники. Что же за жизнь он вел, если не знаком с таким обычным предметом?

Взгляд его остановился на кусочке золота, подвешенном на цепочке, но в зеленых глазах не было заметно ни восхищения, ни любопытства… одна лишь алчность.

Сэм подавила желание прикрыть золотую вещицу рукой. Она физически ощутила на своей груди его взгляд, будто он прикоснулся к ней грубыми пальцами.

Все то же странное ощущение прокатившейся по телу жаркой волны потрясло ее, и она чуть не выронила из пальцев иголку.

— Ну вот, — сказала Сэм деловым тоном, пытаясь отвлечь и свое, и его внимание, — теперь мне нужна только прочная нитка.

Он взглянул на ее, удивленно подняв брови.

— Так, значит, ты не только воровка, мошенница и несостоявшаяся убийца, но и искусная белошвейка?

Она пожала плечами.

— Что‑то вроде этого.

Если он окружил себя тайной, то почему бы и ей не поступить так же? Совсем ни к чему рассказывать правду.

К тому же даже если он ей поверит, то снова поднимет на смех. А насмешками она сыта по горло. Сосредоточившись на том, что ей предстояло сделать, Сэм критическим взором оглядела его одежду — рубаху, жилет, дырявые черные брюки. Все это было сшито из грубой домотканой ткани, простыми суровыми нитками.

Сэм перевела взгляд на свое платье из чистого шелка и тонкого батиста и нахмурилась: придете укоротить либо платье, либо нижнюю юбку. Шелковые нитки прекрасно подходят для того, чтоб зашить рану. Платье уже не починишь — оно заляпано грязью, разорвано в нескольких местах, а драгоценное кружево оторвано и болтается.

Печально вздохнув, Сэм взялась за иголку и начала распарывать шов на рукаве, осторожно, стежок за стежком высвобождая нитку. Несколько минут спустя на большом пальце уже была намотана светло желтая шелковая нить. Продев один конец нити в иголку, она взглянула на своего пациента.

— Я готова. Боюсь, что будет… — Больно? — Он снова улегся на листья. — Неудивительно.

Сэм снова уселась рядом с ним. Она делает все, что может, чтобы помочь ему, а вместо благодарности — одни язвительные замечания. Такого зануды она еще в жизни не встречала.

Может быть, ему просто очень больно? Сэм почувствовала щемящий укол.

Зашивать рану было нетрудно, потому что она была относительно невелика. Не верилось, что приходится пользоваться белошвейной иглой матери для зашивания пулевой раны.

Эта мысль вызвала воспоминания о такой милой, тихой жизни, что, казалось, ею жил кто‑то другой, а не она. Вспомнилась гостиная, горящий камин, три женщины, сидящие вокруг огня, с иголками, поблескивающими в руках. Они разговаривают, смеются. Рядом сидит мужчина, курит трубку и, снисходительно улыбаясь, с любовью смотрит на них…

Нет! Сэм зажмурила глаза, чтобы прогнать навернувшиеся слезы. Она не смеет вспоминать. Все это осталось в прошлом. Навсегда. Любовь. Смех.

Все ушло. Что толку жалеть о жизни, которая больше не вернется. Осталось то, что есть сейчас. Сегодня. Борьба за выживание. И этот незнакомец. Этот возмутительный бродяга, чью жизнь по иронии судьбы связала с ее жизнью железная цепь.

Пока Сэм работала, он ни разу даже не вздрогнул, не проронил ни звука, как будто был из железа.

— Готово. — Она закончила работу и откусила нитку. Потом все тем же лоскутком ткани, оторванным от нижней юбки, вытерла иголку и аккуратно убрала ее в игольник. — Думаю, это остановит кровотечение.

Она хотела помочь ему надеть рубаху, но он вырвал ее из ее рук. И, повернувшись спиной, осторожно оделся сам, стараясь не потревожить только что зашитую рану.

Сидя на корточках, Сэм нахмурилась.

— Не стоит благодарности.

Он молчал.

Прекрасно. Значит, он даже сказать «Спасибо» не может.

Сэм решила сделать еще одну попытку.

— Наверное, нам надо бы как‑нибудь называть друг друга, — сказала она. — Меня можешь называть мисс Делафилд.

Это было ее ненастоящее имя. Она стала называть себя так после того, как покинула Лондон, — по названию первого попавшегося на пути церковного прихода. Так обычно поступали сироты: брали фамилию по названию церковного прихода.

— Я не собираюсь с тобой разговаривать, — пробормотал он.

Потеряв терпение, Сэм поднялась на ноги.

— Должно же у тебя быть какое‑то имя. Придумай его, в конце концов. — Может быть, мне называть тебя как‑нибудь простенько, например… — Он не успел до конца застегнуть рубаху. — …Сатана.

Это слово она произнесла уже шепотом, потому что увидела на его груди клеймо. Клеймо в виде трезубца, выжженного на груди прямо над сердцем.

У Саманты подкосились ноги. Она узнала это клеймо и знала, что оно означает. В Англии не было человека, не слышавшего страшных рассказов о нем. Нянюшки до сих пор пугают ими непослушных детей.

Он пережил заключение в плавучей тюрьме, которая была устроена на отслуживших свой век судах. Туда свозили самых отъявленных преступников, чтобы разгрузить переполненные тюрьмы на суше. С попавшими туда узниками морские надзиратели обращались хуже, чем с животными.

Но ведь это было… Боже милосердный! Это было более двух десятков лет назад. Во время бунтов 1720 года большинство плавучих тюрем было затоплено в Канале вместе с десятками заключенных и охранников, а вырвавшиеся на волю закоренелые преступники держали в страхе Лондон. Больше этот эксперимент не повторяли.

Сколько же может быть лет этому бедолаге сейчас? Наверное, он тогда был еще ребенком. Боже милосердный! Она медленно подняла взгляд на его лицо. Он стоял неподвижно, руки замерли на средней пуговице, лицо непроницаемое, бледное и измученное после перенесенной операции, но в пристальном взгляде его глаз она увидела странное выражение. Не успев остановить себя, она испуганно прошептала:

— Кто ты, черт возьми, такой?

Помедлив мгновение, он сказал:

— Я тот, с кем тебе лучше не знаться.

От его холодного тона и «особенного» взгляда у нее мурашки по спине пробежали, будто капля ледяной воды попала за ворот.

С нарочитой небрежностью он застегнул до конца рубаху и надел жилет. Сэм перевела дыхание. «Тот, с кем тебе лучше не знаться». Слабо сказано. Это — предостережение. Она не осмелилась расспрашивать его дальше: и без того она узнала теперь больше, чем ей хотелось, об этом человеке, прикованном к ней восемнадцатью невероятно прочными железными звеньями.

Он убьет и не поморщится. Теперь понятно, где он научился убивать — в одной из самых гнусных тюрем за всю историю Англии. И от этого человека зависит сейчас ее жизнь.

Саманта смотрела на него в упор, твердо помня правило, которое усвоила в ту пору, когда судьба вынудила ее стать воровкой, — отвлеки их глаза, и тогда твои руки смогут заниматься чем угодно.

Опустившись на колени, она взяла в руки полосу, оторванную от нижней юбки.

— Нельзя оставлять тут ничего, что могло бы навести на наш след полицейских, — спокойно сказала она.

Той же рукой она подобрала нож, который так и лежал в листьях, и сунула его вместе с кусочком ткани в глубокий карман юбки.

Казалось, он ничего не заметил. С трудом, поднявшись на ноги, он внимательно посмотрел на видневшуюся сквозь листья красную полоску заходящего солнца.

— До наступления темноты еще есть немного времени. — Тяжело дыша, он обнял рукой ствол ближайшего дерева. — Надо этим воспользоваться. Саманта сидела, скорчившись, на земле, и сердце ее билось так сильно, что она не смогла сразу ответить.

— Да.

— В таком случае в путь. — Нечто похожее на прежнюю циничную ухмылку изогнуло уголки его губ. Протянув руку, он помог ей подняться. — После вас, мисс Делафилд.

Вокруг них, словно мачты кораблей в гавани, вздымались стволы деревьев, высокие и неподвижные. По расчетам Николаса, он и его притихшая спутница были в пути около часа, возможно, даже больше. Трудно было сказать наверняка. Он потерял счет времени, отупев от потери крови, усталости и боли.

Рана в левом плече пульсировала и горела. Остается только надеяться, что дело не дойдет до заражения крови, подумал он. Не хотелось бы умирать с изящной вышивкой лимонного цвета на шкуре. Не годится ему, бывшему пирату, обставлять свое торжественное прибытие в ад таким образом.

С приближением ночи лес затих. Или, может быть, из‑за постоянного громыхания проклятой цепи все остальные звуки были не слышны? Тени деревьев становились длиннее, низко падающие лучи заходящего солнца рождали туманную дымку, которая окутывала все вокруг, включая тонкую фигурку, шедшую на шаг впереди него.

Мисс Делафилд.

Николас упорно смотрел ей в спину, не зная, что беспокоит его больше: пульсирующая боль в левом плече, громыхание цепи, непривычное и неприятное чувство слабости или то, что он позволил ей оставить у себя нож.

Он и сам не мог бы объяснить, почему он позволил ей сделать это. Это противоречило здравому смыслу. Мало того, что она импульсивна, своенравна и взвинчена, как кошка на бриге во время шторма… а теперь она еще и вооружена.

Поморщившись, Николас попытался убедить себя, что никакой беды в этом нет. Пусть думает, что перехитрила его. Возможно, теперь она не будет спорить по любому поводу, а если так, то он будет только рад.

Он с трудом оторвал взгляд от ее напряженной спины, плеч, копны спутанных белокурых волос и роскошных, чуть покачивающихся бедер. Эта благородная воровка оказывала на него странное действие, и это ему не нравилось.

Наверное, это просто желание, решил Николас, и все объясняется вынужденной близостью; к тому же у него давно не было женщины. Одного прикосновения ее руки было достаточно, чтобы у него взыграла кровь, а когда он почувствовал на своем плече ее теплое дыхание, сердце чуть не выскочило у него из груди.

Даже сейчас его взгляд то и дело возвращался к ней. Он еле сдерживался, чтобы не прикоснуться к ней, пропустить сквозь пальцы ее волосы, похожие на расплавленное золото, схватить и крепко прижать ее к себе.

Он потряс головой, чтобы прогнать эту восхитительную картину. Откуда у него, черт возьми, такие мысли? Непостижимо.

Даже имя, которым она себя назвала, казалось соблазнительным. Мисс Делафилд. Оно ей шло. Простое, элегантное, грациозное. И по всей вероятности, не настоящее.

Так почему же он так обрадовался, когда она сказала «мисс», а не «миссис» Делафилд? Возможно, она лгала, назвавшись незамужней. Впрочем, это похоже на правду. Какой мужчина смог бы вытерпеть ее упрямство и острый язычок достаточно долго, чтобы успеть жениться на ней?

Николас заставил себя хоть ненадолго забыть о своей восхитительной спутнице. Беги, не останавливайся, говорил он себе. Левой правой, левой правой. Кем бы и чем бы она ни была на самом деле, это не имеет никакого значения. Ничто не имеет для тебя значения: ни ее имя, ни соблазнительные формы, ни волнение, которое она вызывает.

Она видела клеймо. И Николас понял: ей известно, что это клеймо означает. А вдруг она проговорится? Он не мог рисковать. Следовательно… ее придется убить.

От одной этой мысли у него сжалось сердце. За все свои тридцать восемь лет — даже в самые худшие годы — он никогда не причинил вреда женщине. На борту своего корабля он категорически запретил матросам дурно обращаться с пленницами — небывалое правило для пирата! За это его и прозвали «Сэром Николасом». Беспощадный враг флота его величества, гроза торговых судов, он был рыцарем с женщинами, попадавшими к нему в руки.

Но сейчас был другой случай. Он не может позволить себе пощадить ее, если, конечно, не хочет собственными руками накинуть себе петлю на шею.

Лишь жалкая горстка людей выжила после бунта на борту «Молоха» — плавучей тюрьмы, в которой он пробыл целых восемь лет. Он ни на минуту не сомневался, что власти немедленно опознают корабль, если мисс Делафилд представится случай описать им, как выглядит клеймо.

Николас Броган ничуть не сомневался, что она это сделает, особенно если это поможет ей снасти от петли собственную хорошенькую шейку. «Это трезубец, ваша честь», — скажет она. — Клеймо выжжено прямо над сердцем, и три зуба обращены вниз. Я могу клятвенно подтвердить это, если вы будете великодушны и снимете с меня обвинения». Да, она так и сделает. Ведь она уже пыталась в тюрьме оболгать его ради собственного спасения.

Стиснув зубы, Броган снова взглянул на нее, бормоча проклятия. Мало того, что ему приходится заботиться о ней, пока они прикованы друг к другу, так ему еще предстоит поразмыслить о том, что с ней делать, когда им удастся снять кандалы. Он проклинал свою рану и слабость, из‑за которой не успел вовремя застегнуть рубаху.

Но больше всего он проклинал Бога — за то, что эта девица оказалась на его пути, и сейчас он, Николас Броган, должен сделать выбор.

Он чуть не задохнулся от охватившего его жгучего чувства вины, стараясь прогнать воспоминания, так часто мучившие его. Удивленные глаза мальчика… его лицо среди кромешного ада охваченного огнем тонущего пиратского судна… выстрел, звук которого снова и снова раздавался в ушах.

После той ночи Николас поклялся никогда больше не убивать. Он надеялся, что шесть лет жизни законопослушного гражданина могли изменить его. Но надежда умерла сегодня вместе с Суинтоном и Личем, изувеченные, безжизненные тела, которых он бросил на поляне. Зверя, жившего в нем, не удалось победить — он всего лишь на некоторое время задремал. Притаился и ждал удобного случая, чтобы снова убить. Слепо. Бездумно.

А теперь у него снова в руках пистолет, который уже успел стать частью его. «Такому, как я, — с горечью думал Николас, обратив взор к небу — нельзя позволять подходить ближе, чем на сотню миль к беззащитному человеку».

Шедшая впереди мисс Делафилд неожиданно остановилась и замерла на месте, как испуганный олень.

— Смотри! — прошептала она, указывая вдаль. — Что там такое?

— Я не вижу…

Но он не закончил фразу. В нескольких ярдах от них, слева, вспыхивала и гасла яркая точка света.

— Проклятие. — Схватив девушку, он быстро отступил за густой разросшийся куст.

Неужели это фонарь? Или факел? Неужели их уже окружили? Затаившись в густом кустарнике, он ждал оклика или выстрела. Он чувствовал, как рядом дрожит девушка, прижавшись к нему плечом.

Но было тихо. Минуту спустя Николас осторожно выглянул, внимательно всматриваясь в ту сторону, где появился свет. Вот новая вспышка. На сей раз, он понял, что это такое.

— Не бойся, — сказал он, сам, почувствовав облегчение, — это всего лишь солнечный луч отражается в стекле.

— В стекле? — прошептала она. — Откуда бы взяться стеклу здесь, в самом центре Каннок‑Чейз?

— Это я и намерен выяснить. Ты сиди здесь, а я… — Он замолчал, поняв, что его приказание выполнить невозможно.

— Куда бы ты ни пошел, я пойду рядом, разве ты забыл? — сухо напомнила она, звякнув цепью.

Как он мог забыть об этом?

А проще простого, подумал он, поморщившись. Несвобода, черт возьми, противоречит его натуре, не говоря уже о том, что причиняет дьявольское неудобство: он не привык быть с кем‑нибудь в наре.

— Постарайтесь по крайней мере не шуметь, ваша светлость, — сказал он и тихо вышел из зарослей.

Они медленно, настороженно двинулись вперед, чтобы узнать, что их ждет.