Глава 20. Варшава, ноябрь 1942 – февраль 1943

Жегота

Варшава, ноябрь 1942 – февраль 1943

В ноябре 1942‑го Варшаву сковали самые сильные за всю историю холода. Цены на уголь, продукты и лекарства взлетели до невиданных высот. Чтобы оставаться в тепле, легальные жители гетто, т. е. рабочие немецких предприятий и их семьи, набились в комнаты десятками душ.

В конце ноября, незадолго до комендантского часа, Ирена вздрогнула от громкого, но вместе с тем какого‑то стеснительного стука в дверь. Она сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, и распахнула дверь – на пороге стояла девчонка с грязным, угловатым от голода лицом.

– Меня зовут Ванда, у меня для вас есть послание.

Ирена втащила ее в квартиру, надеясь, что их голоса не привлекли внимания соседей. Девушка стянула с головы некогда щегольской берет, растрепав при этом свои темные, заскорузлые от грязи и по‑мужски коротко подстриженные волосы.

– Я принесла деньги, – сказала она, дрожа от холода и стреляя по комнате большущими кроличьими глазами.

Ирена не торопилась ей верить, потому что гестаповские провокаторы могли принимать любое обличье.

– Я не очень вас понимаю, – сказала она.

– От Делегатуры…[91]от Польского правительства в Лондоне. Для тех, кто прячет еврейских детей.

– А кто вам сказал, что я прячу еврейских детей?

– Троян.

Ирена успокоилась.

– Тсс! – прошептала она. – В соседней комнате спит моя мама. Хочешь чаю? Я вижу, ты замерзла.

– Хочу, – быстро ответила она, – но мне скоро нужно будет идти.

Девушка развязала веревку, которой были подпоясаны ее брюки, и запустила руку куда‑то в нижнее белье.

– Пять тысяч злотых, – заговорила она, словно повторяя заученный текст. – Я буду вашим связным, я буду доставлять вам деньги, лекарства, документы и «прочие материалы», которые необходимо тайно переправлять на территорию гетто.

Ирена пересчитала купюры и положила конверт в карман халата.

– Очень неожиданный сюрприз. И как нельзя вовремя.

Она налила девушке чашку чая и сделала бутерброд с джемом, который Ванда мгновенно съела.

– Сколько тебе лет? – спросила Ирена.

– Семнадцать, – ответила девушка, дожевывая бутерброд.

– А как ты стала… – Ирена замешкалась, не зная, как лучше сформулировать свой вопрос.

– Я знаю Варшаву лучше всех. До войны я была скаутом. Я выигрывала соревнования по скалолазанию, бегу и ориентированию…

– Но это не повод рисковать жизнью.

Девушка подняла взгляд от своей тарелки.

– Я ненавижу немцев. Они убили всех моих родных. А у вас нет еще кусочка хлеба?

Ирена в очередной раз поразилась тому, в какую отвагу могут перерасти ярость и горе. После ликвидации гетто работа связных, как правило, молодых евреек, стала исключительно опасной. Многих арестовывали, пытали и расстреливали.

Ирена открыла дверку буфета и вытащила полбуханки крестьянского хлеба. Она подвинула хлеб и банку с джемом поближе к девушке и кивком приказала есть:

– А что случилось с Мартой?

– Застрелили… – ответила девушка, спешно набивая рот едой, – пару дней назад… в пригороде. Жаль. Мы с Мартой хорошо ладили. Я слышала, у нее нашли 20 000 злотых… из последней выброски.

Она вытащила из рюкзака журнал и разрезала ножом липкую ленту, склеивавшую его страницы.

– Чуть не забыла… это тоже вам.

Она вручила Ирене две поддельные Kennkarte. Ирена мысленно пересчитала, сколько теперь будет стоить жизнь человека. До ликвидации гетто на 500 злотых пять человек могли протянуть недели три. Теперь тех же денег им с натяжкой хватило бы на неделю. Любая встреча со шмальцовником обойдется в 2000…

Откинувшись на спинку стула, Ванда уронила голову на грудь. Ирена испугалась, что она вот‑вот заснет.

– Ты сказала, что для меня есть какое‑то послание.

Девушка вздрогнула и очнулась.

– Да. От Жеготы. Я должна вас отвести на встречу с писательницей Зофьей Коссак[92], – глаза девушки потеплели, – я все ее романы читала!

– С Зофьей Коссак?

Ирена тоже прочитала несколько работ Коссак… но это была не беллетристика. Пару месяцев назад Стефан принес Ирене замусоленный множеством рук ПРОТЕСТ, вышедший из‑под пера Зофьи Коссак. До войны она была весьма сложным и спорным литератором… писала талантливые исторические романы, а также славилась своим антисемитизмом. Теперь она умоляла поляков прийти на помощь евреям. Самыми главными врагами истинного поляка и католика, писала она, являются лицемерие и подлость. Она во всех красках описала ликвидацию гетто, поезда, Треблинку, а завершила свое воззвание так:

Погибнут все. Богатые и нищие, старые и молодые, женщины, мужчины, подростки, дети… Их вина только в том, что они родились евреями и принадлежат к национальности, приговоренной Гитлером к уничтожению.

Молчит Англия, молчит Америка, молчат даже влиятельные интернациональные еврейские круги, всегда так остро реагировавшие на любые выступления против своего народа. Молчит Польша. Погибающие евреи оказались в кольце из умывающих руки Пилатов.

Молчаливый свидетель убийства становится сообщником убийцы, тот, кто не осуждает преступника, – его пособником.

Бог велит нам протестовать. Тот самый Бог, который запретил нам убивать друг друга. Протестовать нам велит совесть. У любого человека есть право на любовь со стороны других людей. Наш святой долг – отомстить за кровь, пролитую убийцами. Тот, кто не присоединится к нашему протесту, не имеет права называться католиком.

Появление ПРОТЕСТА вызвало у немецких оккупационных властей откровенную ярость, и они расклеили по улицам Варшавы напоминания об изданном еще год назад приказе: