Халед Хоссейни. солнечные лучи сверкали на поверхности озе- ра, по воде пробегала легкая рябь

солнечные лучи сверкали на поверхности озе-
ра, по воде пробегала легкая рябь. Свежий ве-
терок раздувал паруса игрушечных корабликов.
В небе плыла пара красных воздушных змеев, их
длинные голубые хвосты полоскались в воздухе.
Люди, деревья, ветряные мельницы и прочая ме-
лочь остались далеко внизу, и змеи величествен-
но созерцали Сан-Франциско, город, который стал
мне домом. И тут я услышал слова Хасана: «Для
тебя хоть тысячу раз подряд». Голос мальчика с
заячьей губой, который обожал запускать воз-
душные змеи и всегда первым прибегал к месту
их приземления, отчетливо прозвучал у меня в
голове.

Я присел на лавку под ивой, стараясь перева-
рить слова, которыми Рахим-хан закончил разго-
вор: «Тебе выпала возможность снова встать на
стезю добродетели». Глядя на воздушных змеев,
я думал о Хасане. Думал о Бабе. Об Али. Вспо-
минал Кабул. Вспоминал, как я жил, пока не
настала зима 1975 года. Эта зима все изменила.
И сделала меня таким, какой я есть.

В детстве мы с Хасаном частенько залезали на
какой-нибудь из тополей, росших во дворе у дома
моего отца, и пускали солнечные зайчики в окна
соседям. С карманами, набитыми сушеными туто-
выми ягодами и грецкими орехами, мы забирались
высоко, садились каждый на свою ветку, свешива-
ли ноги и по очереди ловили лучи осколком зер-
кала. Весело хихикая, мы набивали рты ягодами,
кидались ими друг в друга. Так и вижу Хасана на
дереве: солнечные лучи играют в листве, трепе-
щут на его круглом лице, словно вырезанном из
дерева, — плоский широкий нос, раскосые глаза,
формой напоминающие бамбуковые листья (в за-
висимости от освещения глаза у Хасана станови-
лись то золотистыми, то зелеными, порой даже
бирюзовыми). Вижу его маленькие приплюсну-
тые уши и выпирающую косточку на подбородке,
словно у китайца-кукольника соскользнул резец.
А может быть, мастер просто устал и допустил
небрежность.

Иногда, сидя на дереве, я подговаривал Хаса-
на пульнуть из рогатки орехом в соседскую од-