Глава 17. После двадцатого круга в бассейне болели шея и спина

После двадцатого круга в бассейне болели шея и спина. Он проглотил, пожалуй, литра два воды с приличной добавкой детской мочи и огромной дозы хлора. Глаза щипало, слегка подташнивало. Давид остановился и попробовал сделать в воде несколько упражнений на растяжку. Он понял, что не только потерял форму за эти несколько недель, но к тому же стал зажатым и негибким, как бревно. Он дал себе зарок как минимум три раза в неделю по утрам отрывать задницу с кровати и приходить в бассейн.

Давид почувствовал, что за ним наблюдают – чья‑то фигура маячила на краю бассейна. Единственный посетитель кроме самого Давида, потому что спортивный центр открывается в семь часов, а сейчас была только четверть восьмого. Он узнал неуклюжую фигуру в основном благодаря прическе – красновато‑рыжей копне, которая, против обыкновения, не была стянута в хвост.

Давид подплыл ближе:

– Доброе утро, Марк. Ты так рано встал? Мы с тобой оба встали рано. – Его голос прозвучал неестественно весело и громко и эхом разнесся под сводами пустого зала бассейна. Давид встал в воде под внимательным взглядом холодных глаз.

– Мама сказала, что ты получил работу в больнице.

– Ну и что? Я могу помочь, пока доктор Брэннаган бол… в отпуске.

– Она взбесилась.

– В каком смысле? – осторожно спросил Давид.

Впервые губы подростка растянулись в подобие улыбки.

– Не в смысле сумасшествия, – снисходительно пояснил он, – просто от злости бесится.

– Ну, – протянул Давид, пытаясь придумать, как лучше отреагировать, – ей придется привыкнуть, как думаешь? Я постараюсь не путаться у нее под ногами.

– А почему ты просто не дашь ей денег и не улизнешь отсюда?

– Я здесь затем, чтобы познакомиться с тобой и твоей сестрой. – Давид почувствовал, как поднимается волна раздражения. Он ухватился за край бассейна, вылез и сел рядом с мальчиком, своим сыном. – Разве тебе не хочется узнать меня хоть немного? Конечно, к этому трудно привыкнуть, но я твой отец, даже если ты думаешь, что я просто чертов зануда.

Мальчик ничего не ответил, и Давид стал рассматривать их с сыном ноги. Оба сидели, болтая ногами и шлепая по грязноватой воде. Ноги у мальчика были длинные и узкие и так разительно отличались от ног Давида – у него ступня широкая, сужающаяся клином. Фактически между ними не было ни малейшего уловимого сходства. Тело Марка было болезненно‑бледным, странно вытянутым и тощим, ни намека на мускулы, и каждый дюйм был усыпан веснушками. Тело Давида тоже худое, но плотное. В парнишке не было ничего от его массивности и компактности конечностей. Однако он еще слишком юн.

Марк наблюдал, как Давид рассматривает их различие.

– Ты мне не отец. Я это точно знаю, – бросил он и прыгнул в воду. Он поплыл прочь неожиданно грациозным кролем. Давид сидел онемевший, глядя, как мальчишка быстро плавает туда и обратно – гораздо быстрее, чем Давид когда‑либо мог проплыть. Когда он наконец вылез из бассейна, Давид пошел за ним следом в раздевалку. Она тоже была пуста.

– Что именно ты имеешь в виду, когда утверждаешь, что я не твой отец? – спросил Давид.

Марк быстро вытерся, скрылся в кабину и стал одеваться.

– Я опаздываю в школу, – крикнул он через стенку.

– Да брось ты! – ответил Давид. – Сейчас только около половины восьмого. Я угощу тебя завтраком, если ты поторопишься.

* * *

Они сидели в кафетерии гостиницы «Северный отдых», всего в пяти минутах пешего хода от спортивного центра. Несмотря на то что шли сюда они быстро, у обоих были посиневшие носы и уши, ведь волосы были все еще влажными, а температура – минус двадцать.

– Тут, наверное, ничего нет из того, что я могу есть, – заметил Марк, исследуя меню.

– Как насчет большой тарелки овсянки с корицей и медом, хрустящих ржаных хлебцев с печеными бобами и жареными помидорами и грибами, тостика с маргарином и джемом плюс фруктовый салат? – бросил Давид, ровняя пальцами загнутые края пластикового меню.

Очевидно, есть брешь, через которую можно подобраться к этому мальчишке, и эта брешь – еда. При очевидном отсутствии понимания со стороны матери и не совпадении с общими пищевыми пристрастиями жителей города, бедный мальчишка переживал нелегкие времена в поисках вегетарианской пищи. Блеклые глаза загорелись, но потом плечи сгорбились, и он скептически произнес:

– Сомневаюсь, что у них все это есть.

Все это было, и Давид, который и сам любил всякие овощи, присоединился к этому пиру. Когда они закончили жадно поглощать все это в сосредоточенном молчании, Давид решил попробовать еще раз:

– Я понимаю, что все это свалилось на тебя вопреки твоей воле, но давай хотя бы попытаемся стать друзьями.

Марк глянул на свои массивные часы.

– Да просто посмотри на нас! – воскликнул он. – Мы совершенно непохожи. Ты точно не мой отец! Может, сестры, но не мой!

– Но это невозможно, – запротестовал Давид, – надеюсь, что ты это понимаешь.

– Я не твой сын. Я просто уверен в этом. Иди поищи кого‑то другого. – Мальчик, казалось, пожалел о последних словах и добавил: – Как же я наелся!

* * *

Давид торопился в больницу. Теперь, спустя неделю, он понимал, что был прав, согласившись на совместительство. Пять тысяч долларов будут весьма кстати. В этом городе ничего не делалось бесплатно. Возможно, это было самое дорогое захолустье в мире, а ему еще предстояло начать выплачивать что‑нибудь Шейле. Он ни на шаг не приблизился к выяснению истины; наоборот, кажется, ему придется‑таки признать свое прямое родство с этими близнецами. Когда он пытался думать о времени их предполагаемого зачатия, память молчала. Может, потому, что он очень часто возвращался к этим воспоминаниям. И ни один человек, с кем бы он ни говорил, не мог ничего толкового ему подсказать. Миранда показала их свидетельства о рождении без всяких просьб с его стороны (но, может, по просьбе Шейлы). И даты полностью соответствовали. Но в любом случае, пока он не готов уехать, работа давала еще одну уважительную причину задержаться и не позволяла просто бездельничать и размышлять.

Марк был прав, Шейла бесилась от злости. Она не хотела, чтобы он находился в больнице, и точка! Однако Хогг лично нанял его, и это значило, что не в ее компетенции остановить его. Ее угрозы по поводу иммиграционных служб были пустым звуком. Хогг знал, как обойти это препятствие. Все дело в правильном оформлении бумаг.

– Ты сказал Хоггу, – шипела она, когда они готовились вправлять грыжу какому‑то младенцу.

– Да, сказал. Он обещал никому не говорить. – Давид уже вымыл руки и теперь натягивал хирургические перчатки. – Ну и что? – добавил он раздраженно. – Он лечащий врач детей. Я поражаюсь, как ты сама ему не сказала. И потом, кто же тогда проводил забор крови на анализ у тебя и Марка?

Шейла отвела взгляд, сжатые челюсти выдавали ее напряжение.

– Какая разница? – фыркнула она. – Один из здешних врачей, который не задавал вопросов.

– А, значит, он, – заметил Давид, вычеркивая доктора Этайлан, женщину‑гинеколога, и Надю Кристофф, молодого терапевта, только что окончившую обучение. Это не имело значения, но ему надоели секретность и таинственность и хотелось посмотреть, как она будет изворачиваться.

– Черт, ты настоящая заноза в заднице, – призналась Шейла. – Если это для тебя так важно, это был Иен. Но оставь его в покое. Он умирает, ему не нужны твои допросы с пристрастием.

Давид чуть не выпалил, что именно с ее помощью он дошел до такого состояния, но придержал язык. Не хотелось компрометировать Иена. Вместо этого он спросил:

– Умирает? С чего ты взяла, что он настолько болен?

– У него печень ни к черту, если ты не заметил.

«Его смерть будет большой потерей для твоего годового дохода, сука!» – подумал Давид, но ему пришлось проглотить свое отвращение. Он пытался подавить растущую враждебность по отношению к ней, такое отношение не улучшало ситуацию, но после того как он выяснил основную причину физического и духовного падения Иена, его финансового краха… У Давида появилась навязчивая фантазия, особенно когда он вспоминал, в чем Шейла обвинила его. Он хотел причинить ей боль. Давида очень беспокоила эта мысль; ему никогда раньше не хотелось сделать кому‑нибудь больно. Иногда даже он задавался вопросом, не кроется ли за этой фантазией какой‑то нездоровый сексуальный мотив? Но нет, он чувствовал только гнев, отвращение и возмущение. Шейла – само зло, он ненавидел ее такой, какой она стала.

Атмосфера во время операции была не очень хорошей. Давид попросил составить расписание его дежурств таким образом, чтобы, по возможности, не пересекаться с Шейлой, но ему сказали, что именно она и составляет расписание. И хотя они на дух не переносили друг друга, женщина, очевидно, чувствовала, что нельзя спускать с него глаз. Если бы не она, Давиду по‑настоящему нравилась бы его работа, настоящие пациенты с настоящими проблемами. Тут встречались сложнейшие случаи, и он мог с ними справиться благодаря своему опыту, зрелому мастерству, приобретенному упорным трудом. Оглядываясь назад, он вспоминал свои опасения четырнадцатилетней давности. Он не совсем соответствовал тогда своей работе. Он сравнивал здешнюю практику с работой в Кардиффе, где постоянно появлялись все новые технические приспособления и доктора должны были учиться работать на них. Здесь все было иначе. Оборудование было устаревшим, и врачи работали, глядя на пациента, цвет его тела и лица, дыхание, частоту пульса, вместо того чтобы уткнуться носом в мониторы приборов, которые обезличивают процесс лечения и превращают людей в системы органов, которые нужно удалять или ремонтировать. Он открыл в себе кое‑что новое: ему нравилась такая работа руками, нацеленная на человека медицина, лечение простых людей. Работа часто рискованная, порой пугающая, но иногда очень благодарная.

Его последним на этот день пациентом был Джозеф, внук Медведя. Он очень удивился, увидев Давида в приемной.

– Вот уж кого не ожидал здесь встретить! – воскликнул он, когда увидел Давида за столом врача. – Я думал, вы в отпуске. Меня обычно осматривает военный врач, Леззард. Он все знает о моем состоянии.

– Я тут только временно, заменяю… – Давид просмотрел записи в карточке. Он увидел, что у Джозефа гипертрофический диабет. – Доктор Леззард говорил вам о необходимости снижения веса? – спросил Давид, и в его памяти предстала высокая массивная фигура Брюса Леззарда – настоящий человек‑гора!

– Нет, он просто прописывал мне уколы.

– То‑то и оно. Вы можете обходиться и без уколов, если похудеете… Сильно похудеете. – Давид понимал, что реально такого никогда не произойдет, поэтому замолчал. Он осмотрел пациента и с удивлением обнаружил, что ему всего пятьдесят восемь лет. Климат здесь суровый, а продолжительность жизни небольшая. Он выписал назначения и вручил пациенту. Коротко поблагодарив, Джозеф направился к двери.

– Джозеф, у вас есть семья? – спросил Давид, глядя ему в спину.

– А почему вы спрашиваете? – тон Джозефа был осторожным, но он остановился и повернулся.

– Просто я ничего о вас не знаю, – пожал плечами Давид.

– Да уж. Точно, не знаете, – с сарказмом согласился Джозеф. – Я вам так скажу, даже мой дед этого не знал. Он никогда не видел моих детей. А у меня их четверо. Он не хотел их знать.

– Да, – признал Давид, пытаясь сделать так, чтобы пациент задержался. Ему было любопытно узнать, что заставило этого человека так разочароваться в мире и совсем потерять задор и жажду жизни, которые были свойственны старому Медведю. – Я помню, он говорил, что ваша жена его не сильно жаловала. Вероятно, Спящий Медведь не был желанным гостем в вашем доме.

– Спящий Медведь, – насмешливо повторил Джозеф. Он вдруг подошел и сел на стул, с которого только что встал. – Вы думали, что подружились с настоящим старым индейцем, да? Но он не был местным, он вообще родился не в Канаде. – Джозеф с триумфом смотрел на Давида. – Бьюсь об заклад, вы об этом даже не догадывались!

– Ну, на самом деле я знал, – ответил Давид.

Мимолетное выражение удивления появилось на толстом лице Джозефа.

– Не знаю, какое у вас осталось впечатление о старике, но он был далеко не идеал семьянина.

– Это я понял, – признался Давид. – Между вами было не все так просто, да?

– Минуточку, – Джозеф положил пухлую ладонь на стол. – Я о нем заботился. Присматривал за ним, как только мог. А он никогда мне спасибо не сказал. Эгоистичный сукин сын.

– Он был к вам привязан, – настаивал Давид. – Я знаю, что был.

– Нет, черт возьми! У него никогда не было привязанности к своей семье. Он не преминул разбросать свое семя по всей округе…

Теперь настал черед Давида удивляться. Он четко помнил рассказы старика о сложностях первых лет жизни в этих диких местах и о том, как он полюбил красивую индианку. Он с трепетом и теплотой берег воспоминания о долгом счастливом браке, часто говорил о своей жене – выносливой, веселой, преданной женщине, которая всю жизнь только и делала, что работала и заботилась о семье.

– Что именно вы имеете в виду? – спросил он Джозефа, который, казалось, злился сам на себя. Сердито насупив брови, он уставился на свои ботинки.

– Черт, я‑то думал, хоть вы знаете! – ответил он печально.

Давид рассмеялся, пытаясь разрядить атмосферу:

– Я не знаю, но, ради бога, скажите! Старик много говорил о жене и детях, но никогда не упоминал никого другого…

Джозеф поднял отекшие глаза и уставился на Давида.

– Ну, например, я так понимаю, вы встречали его сына на Черной Реке. Вы наверняка помните то сумасбродное путешествие, в которое вы с ним отправились.

– Я не помню никакого сына! – удивился Давид.

– Конечно, помните, – Джозеф явно не верил ему. – У него там родился ребенок.

– Простите. Я ничего об этом не знаю.

– Да ладно вам. Вы именно поэтому и поехали. У него там была женщина.

– Нет, мы ездили навестить его старого друга, – честно признался Давид. Это просто смехотворно! К тому моменту Медведю было под девяносто, и его время «разбрасывать семя по округе» уже давно закончилось. Давид даже вспомнил, как старик сетовал, что ему не хватает сексуальной жизни, что он лишен плотских утех с тех пор, как умерла его жена. Хотя, конечно, Медведь вовсе не был образцом верности, и он когда‑то тоже был молодым. Давид неловко моргнул. О нем тоже не скажешь, что он… разбрасывал семя по округе.

Хриплый голос Джозефа вывел его из задумчивости:

– Как по‑вашему, что мы с женой почувствовали после его смерти? Я столько лет ухаживал за ним… А он оставил половину своих денег тому ребенку. Половину одному ребенку. Остальную половину разделил между мной и моей сестрой, у которой двое детей. – Он сжал правую руку в кулак и стучал им по столу в такт своим словам, подчеркивая свою мысль. – Я ему всегда говорил, что хочу, чтобы Макс пошел в университет. Он самый умный из всех моих детей, он хотел стать юристом. Он тот, кто стал бы бороться за наши права, за наши земли. В него стоило вкладывать деньги. Я ему много раз говорил. Но нет, деньги пошли совсем на другое. Я получил хижину, но она гроша ломаного не стоит…

– Мне очень жаль, – беспомощно произнес Давид. – Меня удивляет, что он не сказал мне об этом, о…

– Да ладно. Если вы и знали, я не ожидаю, что вы сказали бы мне. – Он замолчал и неожиданно встал. – Да и какой смысл об этом говорить? Я просто подумал, что смогу рассказать вам всю правду. Все эти романтические бредни о старике… Вы не единственный, кто считал, что он сын этой земли. Просто было столько всякой лжи!

– Мне жаль, что вы о нем такого мнения.

– Я думаю, он был обязан мне, был должен Максу. Он ведь знал, какие надежды мы возлагали на мальчишку. Он умница. Это чувство отравляет мне все воспоминания о старике, это я вам честно говорю.

– Мне тем более приятно, что вы подошли ко мне в баре и передали его слова. Спасибо большое.

– Я ведь всегда выполнял его требования, правда? И видите, к чему это привело?

Когда Джозеф ушел, захлопнув за собой дверь сильнее, чем нужно, Давид подождал несколько секунд, а потом расхохотался. Старый черт! Кто бы подумал, что Медведь рыскает по округе в поисках «острых ощущений» с женщинами и оставляет после себя отпрысков! Если это только было правдой, это, наверное, не самая похвальная его черта. Давид попытался представить дряхлого, не очень чистоплотного старика в процессе соблазнения и снова рассмеялся. «Ну что ж, – подумал он, собирая бумаги, – надежда есть у каждого».

* * *

Давид ехал к Иену, перенеся посещение больных с утра на вечернее время. Он остановился у кооперативного магазина, чтобы купить припасы. Он пару раз видел, как Шейла колдовала у багажника его машины на стоянке для машин медперсонала, но ничего не предпринимал по этому поводу. Он знал, что должен бороться, но как? Было чистым сумасшествием подставляться, его бы арестовали и депортировали.

Небо было угольно‑черным, ни единой звезды, а фары у машины очень слабые. На прошлой неделе он врезался в лосиху посреди проезжей части, но кроме нее он лишь изредка встречал овцебыков. Лес был тих, темен, несмотря на снежную белизну, и лишен жизни. По мере того как снегопад усиливался, темнота сгущалась. Ему показалось, что он ехал до развалюхи Иена дольше обычного.

– Тебе нужно подумать о том, чтобы переехать в город, – сказал Давид после того, как разобрал привезенные из магазина сумки и пакеты. – Тебе, в конце концов, может понадобиться помощь, – он обвел рукой комнату.

– Мне здесь нравится.

– Послушай, – Давид сел за стол напротив друга и глубоко вздохнул. – У тебя осталось меньше двух недель… Тебе нужно привести себя в порядок. Для начала, я не думаю, что ты можешь и дальше здесь жить. Если хочешь, я тебе помогу. Мы можем снять тебе жилье в «Вудпарк Мэнор». У них есть свободные места. Квартиры светлые, чистые, а на первом этаже есть спортзал. Я бы и сам там остановился, если бы решил остаться в Лосином Ручье. Я помогу тебе нанять грузовик, чтобы перевезти вещи. Ты будешь жить возле больницы и…

– Притормози! – зло отрезал Иен. – Ты кто такой? Чертов самаритянин? Я никуда не поеду.

– Хорошо, хорошо, – согласился Давид и вздохнул. – Но моя временная замена закончится седьмого декабря. Ты будешь готов вернуться к работе? Должен сказать, ходят разговоры о том, чтобы нанять нового врача, на постоянной основе.

– Отлично, – угрюмо бросил Иен. – Я подумываю о том, чтобы пораньше уйти на пенсию.

– Но на что ты собираешься жить? – поинтересовался Давид. – Твоей пенсии надолго не хватит, и не думаю, что Шейла позволила тебе сделать сбережения.

Торну не понравился тон разговора, и он начал скулить. Пес подошел и прислонился к бедру Давида, требовательно навалившись на него. Иен понуро сидел на стуле. Выглядел он ужасно.

– Почему бы тебе не работать на моем месте? – спросил он. – Тебе, кажется, оно бы очень подошло.

– Не дури. Мне нужно вернуться в Уэльс, или я потеряю свою работу. Мне нужно попытаться спасти свой брак, хотя, думаю, тут я уже проиграл. Я хочу сказать, что не могу просто так остаться здесь навсегда. – Давид отодвинул мусор на столе в сторону. – Послушай, не нужно использовать меня как причину не возвращаться на работу. Ты ведь можешь с этим бороться. Тебе нужно лечиться. Черт, тебе ведь только сорок пять!

– Сорок четыре.

– Я тебе помогу. Кое‑что организую, в Ванкувере или в Торонто, где‑нибудь, где будут держать язык за зубами. Могу занять денег. Могу на какое‑то время остаться… Черт, это все решается одним телефонным звонком. Но все это я сделаю только тогда, когда увижу, что ты готов за себя бороться. Тогда ты сможешь стать на ноги и вернуться с триумфом. Пошли ты Шейлу подальше, пусть проваливает. Почини свой дом. Съезди в отпуск…

Давид вдруг замолчал, когда увидел, как вздрагивают плечи друга. Торн прыгал, пытаясь лизнуть лицо хозяина. Иен молча плакал и вздрагивал, пытаясь справиться с эмоциями. Казалось, он был готов взвыть. Давид смотрел на приятеля, потрясенный его страданием. Он пытался найти какие‑то слова, но Иен не тот человек, которого можно утешить банальностями, и он, казалось, избегал физического контакта. Тем не менее Давид протянул руку и положил ее на плечо друга, постепенно тот перестал вздрагивать. Иен достал старый бумажный платок и высморкался. Голова его все еще была опущена на грудь.

– Знаешь, что я нашел сегодня утром? – сказал он дрожащим голосом, тихо рассмеявшись. – Твои старые ботинки и лыжи. Я достал их из сарая, так что можешь прокатиться.

– Отлично, спасибо. Но Иен, ты слышал, что я сейчас говорил? – продолжал сердито настаивать Давид. – Ты не можешь постоянно прятать голову в песок. Что‑то нужно делать. И я не могу позволять Шейле и дальше подкладывать мне наркотики. Вы оба готовы рисковать, но я не могу. Для меня это будет уже перебор неприятностей.

Иен замотал головой, будто отгоняя неприятный натиск. Он встал и налил выпивку обоим. Давиду хотелось закричать «Нет!» и вылить содержимое стаканов в грязное ведро, служившее умывальником, но он не стал этого делать. Он чувствовал усталость и безнадежность. Эмоциональный всплеск Иена заставил его задуматься о своей ситуации, казавшейся совершенно безвыходной. Кто он такой, чтобы раздавать советы? Друзья сидели молча некоторое время, Давид безразлично просматривал газету «Новости Лосиного Ручья», глаза Иена были устремлены куда‑то вдаль – он был под действием дозы демерола, приправленной большой порцией виски с добавлением сигарет, которые он курил одну за другой.

– У меня когда‑то была жена, – признался вдруг Иен.

– Ты был женат? – Давид отложил газету и уставился на Иена. – Ты никогда раньше не говорил.

– Ее звали Лизи. Я любил ее. Я любил ее до смерти, буквально.

– О Господи, нет! Что ты имеешь в виду, Иен?

– Она задохнулась от куска индейки, рождественской индейки, которую я собственноручно приготовил, – мрачно усмехнулся Иен. – Она как раз собралась стать вегетарианкой с первого января. Всерьез собиралась.

– Боже, Иен! Это просто ужасно, нет слов! – Давид протянул руку и коснулся колена приятеля. – Ты был… там, когда это случилось?

– Да, весь такой новоиспеченный врач. Но при всей моей медицинской подготовке я не смог ее спасти. Я пытался выполнить маневр Геймлиха, теперь это противоречит принятым нормам, поэтому, думаю, это только усугубило ситуацию. Я пытался достать эту чертову штуку пальцами, а потом, в отчаянии, даже пинцетом. Ее невозможно было ухватить. Наконец я сделал трахеотомию складным армейским ножом, самой острой штукой, какая у меня была. Она уже посинела, была почти при смерти, и я, должно быть, запаниковал. Я черт знает что натворил. Кровь была повсюду. Я никогда не смогу этого забыть! – Иен снова засмеялся жутким смехом, похожим на стон, сродни истерике и смертельной тоске. – Полиция арестовала меня за убийство и держала до тех пор, пока не было проведено вскрытие. Их не в чем винить. Я и сам чувствовал себя убийцей. Я растерялся, запутался, думал, что зарезал ее насмерть. Даже когда была установлена причина смерти, все по‑прежнему косились в мою сторону. Им не хотелось меня отпускать.

Давид застыл от ужаса. Так вот в чем причина! Это все объясняет.

– Как давно это произошло?

– Месяцев за восемь до моего приезда сюда.

Боже, почему они никогда не делились этим раньше? И это называется друзья! По сравнению с трагедией Иена его собственная катастрофа была относительно несерьезной. В случае с Дереком ему всего лишь дали по рукам, и потом пришлось иметь дело только с собственным чувством вины и тоской. Но такое! Как вообще человек смог пережить такую чудовищную трагедию? Ответ очевиден. Это невозможно пережить.

– Но ведь ты сделал все, что мог! – выдавил из себя Давид, чувствуя себя совершенно беспомощным. Он наклонился и потряс Иена за плечо. – Что еще можно было сделать? Ты ведь только человек.

– Человек? – Иен посмотрел на него презрительно. – Предполагалось, что я врач!

Давид плюхнулся на свой стул:

– Да, я знаю, о чем ты говоришь.

Иен залпом допил все, что оставалось в стакане.

– Давид, старина, я все знаю. Шейла рассказала мне, что с тобой произошло. Черт возьми, ребенок…

Они снова надолго замолчали.

– У тебя где‑нибудь остались родственники, Иен?

– Нет. Во всяком случае, я об этом не знаю.

– Что ты имеешь в виду?

– Мои родители погибли при пожаре, я, кажется, рассказывал тебе об этом когда‑то. Меня усыновили. А после окончания медицинского колледжа я утратил всякую связь со своими приемными родителями. Мы… рассорились.

– Ты никогда не думал о том, чтобы разыскать их?

– Нет! Я… Я всегда был для них разочарованием, не пришелся ко двору. Я получил диплом, окончил интернатуру… – Он докурил сигарету и с силой потушил окурок в пепельнице. – Да и потом, они были достаточно старыми. Наверняка уже умерли, я уверен.

Они молча сидели, каждый погрузившись в свои мысли. Давид был потрясен нереальностью происходящего. История друга отбросила его еще дальше от собственной уютной жизни, которая теперь, казалось, безвозвратно, окончательно рассыпалась на кусочки. Но это же не так! Ему приходилось напоминать себе, что он должен вернуться, чтобы собрать все нити воедино. Какие нити? Его дом уже, вероятно, продан. Вскоре он должен будет предстать перед судом за вождение в нетрезвом состоянии. Его брак, по всей видимости, развалился. Неужели это все – правда? Неужели это случилось с ним?

– Я сегодня утром встретил Марка в бассейне, – сказал наконец Давид, возвращаясь к реальности. – Он довольно странный мальчишка. Настаивает, что я не его отец.

– Он ни на кого не похож, – признался Иен, зажигая еще одну сигарету и глубоко затягиваясь.

– Ты мне не говорил, что брал у него кровь на анализ ДНК, – тихо проговорил Давид.

Иен отвел глаза в сторону и сосредоточенно курил.

– Я понятия не имел, зачем ей это понадобилось. Она отказывалась говорить. – Он запрокинул стакан и шумно глотнул. Потом снова плеснул немного виски в стаканы.

* * *

Он дрожал от холода, наблюдая, как Миранда и восемь других девочек, которые были гораздо младше, чем она, катаются на катке позади спортивного центра в свете ярких прожекторов. Это составляло большую часть его общения с детьми; он водил их в различные секции и клубы по вечерам, а затем ждал, пока они освободятся, чтобы отвести домой. Шейла же могла в это время заниматься своими делами. Она, кажется, уже смирилась с тем, что люди судачат об их истории, да и Миранда не обратила ни малейшего внимания на ее предупреждение держать язык за зубами. А в городе действительно об этом судачили. Он замечал взгляды, подмигивания и кивки людей, которых совершенно не знал, но которые знали его – либо по работе в больнице, либо на него им указали другие. Беглый папаша вернулся, чтобы заняться воспитанием детей!

– Папа, посмотри! – позвала его Миранда. Она неуклюже сделала пируэт; ее оранжевый комбинезон совсем не сочетался с балетной пачкой на толстенькой талии. Давид старался не ухмыляться и молча хлопал руками в овечьих рукавицах. Она славный ребенок. С ней не было никаких трудностей, хотя своим упрямством и самоуверенностью она очень напоминала мать. Они с удовольствием посещали всякие кафе быстрого питания, когда Марка не было рядом, хихикая над огромными грудами кукурузных чипсов со сметанным кремом и расплавленным сыром, которые она так любила.

– Нужно быть осторожнее со всеми этими вредными насыщенными жирами, – пытался втолковать девочке Давид. – Ты же не хочешь стать настоящей толстухой!

– Дай мне побольше насыщенных жиров, – хихикала Миранда. – Ты не поверишь, какие у нас сражения дома из‑за еды. Мама тоже хороша! Все хотят разного. Это кошмар! Можно мне молочно‑шоколадный коктейль?

– Смотри, а то не влезешь вот в это, – он приподнял поникшую балетную пачку, – даже без комбинезона.

– Пап, помнишь, насчет тех кроссовок, о которых я тебе говорила?..

– Сколько?

– Тридцать восемь.

– Хорошо. Какие еще проблемы?

– Спасибо, папа… Пап?

– Что еще?

– А ты не хочешь… Ну, встречаться с мамой?

– Ой, Миранда! Ну ты и умница! Ты ведь и сама видишь, что мама меня недолюбливает. И потом, я ведь женат. Ты не забыла?

– Но если бы ты ей нравился и если бы твоя жена бросила тебя, тогда смог бы?

– Девочка моя! Буду с тобой откровенен. Моя жена может оставить меня вовсе не из‑за вас, не беспокойся об этом. Ты, может, думаешь, что я – Мистер Славный Парень? Я могу быть полнейшим идиотом и совершать разные ошибки. Ты скоро это сама увидишь. Но встречаться с твоей мамой – это такая ошибка, которой ни я, ни твоя мама никогда не допустим. И не нужно расстраиваться. Это только к лучшему. Поверь мне.

– А мы с Марком… Мы тоже твои ошибки?

Давид посмотрел на ее хорошенькое личико. Глаза подозрительно сузились.

– Нет, Миранда, – ответил он. – Вы двое – особенные. Я смотрю на вас и поражаюсь, что имею какое‑то отношение к вашему появлению. Я никогда не думал, что во мне есть такие чувства. Это просто чудо!