Глава 18. Давид, я получила твое письмо

Давид, я получила твое письмо. Знаешь, что произошло? Я приняла предложение. Мистер и миссис Дженкинс приехали посмотреть на дом и захотели его купить. Им не нужен ипотечный кредит, и они хотят получить его как можно скорее. Сейчас, пока я пишу, они еще раз осматривают дом, а контракт я уже выслала тебе на подпись. Отправь его назад сразу же. Я снимаю склад у Барри, и, если ты не вернешься в срок, я просто перевезу твои вещи (то, что от них осталось) туда.

Теперь, боюсь, мне придется обрушить на тебя еще кое‑то. Я бы хотела взять свою долю от продажи дома, чтобы выкупить у Пола долю в бизнесе и стать его партнером. Я не хочу быть его служащей, кроме того, это такое вложение капитала, которое я не могу упустить. Его бизнес процветает. Мы начинаем работу в Дубаи уже через несколько недель. На следующей неделе я вылетаю туда, чтобы встретиться с владельцами и архитекторами.

Наилучшие пожелания.

Изабель.

P. S. Очень хорошая новость: твоя русская икона полностью отреставрирована. Это было недешево, но я все оплатила. По словам специалиста, это очень редкая икона и она стоит сумасшедших денег.

Давид распечатал электронное письмо на принтере и удалил его с компьютера, потом быстро поднялся к себе – прежде чем Тилли смогла его остановить. Она так тонко чувствовала его настроение! Он не хотел, чтобы она видела его лицо. Было нелегко отвергать ее нежную заботу, невозможно сказать ей, чтобы проваливала и не задавала вопросов.

Он слишком сильно захлопнул дверь в своей комнате и рухнул на кровать. Снова прочитал письмо. Продан! Казалось, вся его жизнь ушла с молотка. Нет, он не должен был разрешать продавать дом! Где он будет жить? Куда привезет детей, если они захотят приехать в гости? Хотя, конечно, есть другие дома… или квартиры. Она ничего не сказала о том, где и с кем она сама собирается жить постоянно. Чертова баба! Тупая, блудливая потаскуха! Красивая, умная, необыкновенная Изабель… его любимая жена. Его нежная, его утраченная жена, его бывшая жена, женщина Пола Деверо… Он бил кулаком по подушке и старался напомнить себе, что у него нет никаких доказательств. Может, он просто все это придумал. Она ни в чем не признавалась, кроме того что утратила всякое уважение к нему. Но какая может быть любовь без уважения? Она не писала бы вот такие электронные письма, если бы все еще любила его. Есть у нее интрижка на стороне или нет, она просто больше не любит его.

Он скомкал письмо в ладони, стиснул зубы и зарылся лицом в пурпурное покрывало, чтобы Тилли не услышала приглушенных рыданий, вырывавшихся из его груди.

* * *

Ощущение было такое, будто плывешь, хотя скользишь по снегу. Иначе никак не опишешь это чувство. Давид натер лыжи, в остальном они были так же хороши, как прежде, в тот год, когда он ими пользовался. Условия были идеальными: казалось, не нужно никаких усилий, чтобы толкать тело вперед по хорошо накатанной лыжне. Плаванье помогло. Он снова был здоров и крепок. Торн сначала несколько минут неуклюже семенил следом, но потом сдался и вернулся домой. Солнце едва показалось над горизонтом, но полдень был чистый и свежий, и небо голубое. Было всего минус двадцать два, не настолько холодно, чтобы замерзла смазка на лыжах или кончики пальцев на ногах и руках. Он чувствовал веселое возбуждение от движения, и это возбуждение передавалось всем его чувствам: ум был ясным, зрение и слух – острыми. Солнце слабо поблескивало на кристальном снегу, и ослепительная белизна, казалось, заполняла Давида.

Через некоторое время он оторвал взгляд от кончиков своих лыж и заметил, что наступают сумерки. Как быстро! Он закатил рукава, чтобы посмотреть на часы. Без четверти два. Черт, позже, чем он думал. Он тотчас повернул назад и отправился в направлении, откуда пришел, только шел теперь быстрее. Давид почувствовал, что вспотел под теплой одеждой. И все же было хорошо, адреналин добавил всплеск энергии, который необходим, чтобы добраться до хижины Иена. Он зашел гораздо дальше, чем ему показалось.

Стемнело очень быстро, но все еще можно было разглядеть лыжню. Основная лыжня приведет его прямо к трассе, но по пути встречалась еще пара боковых следов, уходящих в стороны, петляющих между деревьями. Давид вдруг подумал, что случится, если он свернет не туда и потеряется. Веселенькая перспектива – заблудиться в темном глухом лесу при температуре, когда яблоко промерзает насквозь всего за несколько секунд. Теперь паника придала ему скорости. Становилось все холоднее, будто солнце, скрывшись за горизонтом, забрало свое хрупкое тепло. Мчась по лыжне, он смотрел строго перед собой на синеющий след, отыскивая борозды, оставленные снегоходами охотников, и лыжню – две полоски, от которых, казалось, зависела теперь его жизнь. Деревья возвышались над ним, черные и зловещие. Его гнал вперед страх потерять дорогу, и он покрывался потом от этого страха.

Наконец за поворотом он увидел трассу, а дальше – огонек в хижине Иена. Он с облегчением замедлил бег, а потом остановился, потому что совершенно обессилел. Брови и ресницы покрылись толстым слоем инея, даже слезы в глазах, казалось, превращались в лед… Он снова двинулся вперед, хотя и чувствовал слабость – гонка вытянула из него последние силы. Приглушенный лай Торна в хижине стал самым приятным и желанным звуком, который он когда‑либо слышал. Слух и интуиция у старого пса все еще так же хороши, как в те времена, когда он мчался встречать Давида по дороге. Даже Иен выглядел взволнованным, когда Давид ввалился в дверь.

– Ты с ума сошел! Чертов идиот! – прорычал он. – Ты же даже фонарика с собой не взял!

– Я потерял счет времени и след тоже чуть не потерял. – Давид рухнул на стул и попытался расшнуровать ботинки, чтобы освободить сведенные судорогой ноги.

– На, глотни, – Иен вручил ему стакан виски и наклонился, чтобы помочь с замерзшими шнурками.

– Это не лучшее средство при переохлаждении и глупости, – заметил Давид, – но, если ты настаиваешь… – Он проглотил обжигающий напиток, пододвинул стул поближе к печке и принялся снимать одежду, слой за слоем. Паника схлынула, но он был как выжатый лимон. Он забыл о тех мерах предосторожности, которые необходимо соблюдать арктической зимой. Как легко можно найти смерть, ничего особенно не делая, – просто, находясь вне дома, потеряться и замерзнуть!

– Это называется смерть по причине халатности, – сказал Иен, будто прочитав его мысли. Торн был взволнован и бесцельно ковылял по комнате на искалеченных артритом лапах. Он тихонько поскуливал, будто от тоски, глаза его смотрели уныло и меланхолично.

– А вот интересно, ты кормил этого пса? – строго спросил Давид.

Иен не сказал ни слова, пошел в чулан и насыпал сухого корма в пластиковую миску. Поставил на пол, но Торн даже не глянул в ее сторону. Иен помешивал жаркое на печке. Оно остро пахло дичью. Он чайной ложкой взял на пробу, потом погрузил две кружки прямо в котелок и зачерпнул густого мясного навара. Одну из кружек он передал Давиду. С кружки капало.

– И Торну в миску налей, – посоветовал Давид. – Нельзя же все время кормить его опилками!

– Что‑то ты сегодня щедр на добрые советы, – раздраженно ответил Иен.

Они пили мясной бульон без ложек. Давид чувствовал, что нужно снова завести речь о возвращении Иена на работу, но Иен, казалось, не хотел обсуждать никакие вопросы, связанные с его будущим. Теперь, когда Давид выполнял его работу, не было необходимости приводить себя в порядок. Казалось, он просто надеялся, что все разрешится без каких‑либо действий с его стороны. Это было похоже на «жизнь по причине халатности». Предложение Давида о том, что нужно лечь в клинику, было отвергнуто и забыто. Количество потребляемого им алкоголя снова резко возросло. Не хотел он слышать и о переезде из хижины в город.

Тишина и спокойствие угнетали Давида. Когда‑то хижина была для него приютом, убежищем, но теперь, когда Иен оставил всякие попытки поддерживать порядок в доме и просто беспробудно пил, атмосфера этого места стала скорее зловещей. Страшно наблюдать, как человек, твой друг, охвачен манией саморазрушения. Давида мучил вопрос, не он ли виноват в том, что все так происходит? Он, конечно, способствовал такому состоянию приятеля – и тем, что привозил ему спиртное и наркотики, и тем, что выполнял его работу.

– Я в семь встречаюсь с детьми, – прервал молчание Давид. – Веду их в кино.

– Так что, Шейла уже не возражает, чтобы ты появлялся с ними на людях?

– Не‑а. Думаю, она смирилась. Даже в больнице, кажется, знают, – сонно ответил Давид. Его веки начали тяжелеть и подрагивать.

– Думаю, я должен тебе признаться по поводу образцов крови, – произнес вдруг Иен.

– Ты имеешь в виду образцы для теста на ДНК? – открыл глаза Давид.

– Я на самом деле не брал кровь. Я имею в виду, что не сам набирал ее в шприц.

– Не ты? А кто?

– Не знаю. Думаю, она сама. Мне она просто велела написать, что это их с сыном образцы крови. – Иен замолчал и уставился в свою кружку. – Навряд ли это имеет какое‑то значение, но думаю, я должен сказать тебе об этом.

Давид наклонился вперед и протянул ноги поближе к печке.

– Это не имеет никакого значения. Невозможно было подделать мою собственную кровь. Сам тест проводился в Англии, сертифицированной компанией, с той кровью, которую я же им и предоставил. Какую бы коварную схему ни выдумала эта женщина, это невозможно подделать… К сожалению.

Иен кивнул и рассеянно потрепал Торна по загривку.

– Ты так к этому относишься до сих пор? С сожалением?

– Не знаю. Я запутался. Кажется, мой брак распался. Жена полюбила кого‑то другого. А теперь она продала наш дом. И в то же время я начинаю смиряться с тем, что Марк и Миранда – мои дети. Вот ведь парадокс – потерять и обрести одновременно. Черт, кажется, у меня нет выбора в том, что со мной происходит. Но если я и есть отец Марка и Миранды, я обязан сделать так, чтобы с ними все было в порядке. Во всяком случае, мне бы этого хотелось.

– Единственно, как ты можешь этого добиться, – остаться здесь. Неужели ты действительно оставишь этих несчастных детей с ней? Это же все равно, что оставить ягнят на попечении оборотня!

– Они хорошие ребята. Думаю, с ними будет все о’кей. Шейла по‑своему любит их.

Теперь Иен отрицательно замотал головой:

– Эта женщина не имеет совести. Ты должен остаться здесь.

Давид балансировал на грани сна. Все тело болело от усталости.

– Я знаю, – сказал он наконец.

* * *

– Миранда не хочет тебя видеть, – сказала Шейла, победно улыбаясь, – значит, пойдете вдвоем с Марком.

– Где она?

– Ночует у Касс.

На Шейле были облегающие замшевые брюки и красная водолазка. Ярко‑красный цвет неприятно диссонировал с ее оранжевыми волосами. Давид удивился: она всегда была изысканно и продуманно одета. Черные круги вокруг глаз были заметны как никогда, и она была слишком сильно накрашена. Лицо было бледнее обычного, на нем особенно выделялись натянутые брови и неподвижная челюсть. Она наверняка знала, что выглядит не лучшим образом, потому что скривилась, как от боли, когда заметила, что Давид внимательно разглядывает ее лицо.

– Я ухожу, – отрывисто бросила она, – так что отошли его домой, когда захочешь. Ключ у него есть.

Давид ничего не ответил и стал поближе к входной двери. Когда он вступал с ней в какую‑нибудь дискуссию, это заканчивалось тем, что они обменивались резкими колкостями. Он передал ей первый чек с припиской на обороте «Может быть выплачен Шейле Хейли». У двух операционных работников «Роял Банка» будет приятный денек. Вполне вероятно, что банк вообще откажется принимать его, но Шейла была готова попробовать, так как менеджер был ее знакомый. Но все равно, все виды трансфера, используемого банком, будут сразу замечены. Кажется, тут, далеко на Севере, конфиденциальность не входила в списки необходимых требований к персоналу. Давид улыбнулся, подумав об этом. Впереди было шушуканье в Лосином Ручье, творческая переработка и смакование пикантной информации! Оставалось только надеяться, что это не дойдет до детей, хотя сами они, похоже, не обращали никакого внимания на всю эту ерунду. На сложности взаимоотношений между взрослыми они уже насмотрелись, и не только дома.

Марк не торопясь спустился по лестнице. Джинсы были слишком велики для него, они болтались на бедрах и телепались по полу вокруг тяжелых кроссовок. Волосы были острижены.

– Что?! – воскликнул Давид. – Что случилось с твоим хвостом?

Марк глянул на мать и стал надевать куртку. Не было сказано больше ни слова. Они вышли из дома и побрели к городу.

– Так ты хочешь посмотреть фильм «Возвращение домой»?

– О том малолетнем идиоте, который стал чемпионом в гонках? Конечно, а почему бы и нет? – Марк пожал плечами.

– Или, может, хочешь пойти к Бини?

– Лучше бы у тебя был дом, тогда мы могли бы просто торчать у тебя и смотреть телевизор.

– Ну, мы можем заказать пиццу и посмотреть телевизор в моем номере.

– Как хочешь.

Спустя час они уже устроились на пурпурной кровати, подложив под спины свернутое покрывало. Их окружали тарелки с пиццей с артишоками и луком, но без сыра, попкорном, оливками, карликовыми помидорами и виноградом, все это довершал большой пакет ореховой смеси и двухлитровая бутылка кока‑колы. Телевизор вытащили на середину комнаты, напротив кровати. Старый фильм «Последняя волна» с Ричардом Чемберленом в главной роли был в самом разгаре.

– Я точно знаю, что он гомик, – заявил Марк.

– Никогда об этом не слышал, – отозвался Давид с набитым ртом.

Через несколько минут Марк повернулся к Давиду и спросил, нахмурив брови:

– Ты что, собираешься вечно тут торчать?

– Если честно, я понятия не имею, что мне делать.

– Ты можешь купить дом. Или трейлер. Тогда можно приобрести компьютер, микроволновку и все такое…

– Да, я рассматриваю такой вариант как один из возможных. А как бы ты отнесся к этому, если бы я так поступил?

– Ну, это тебе решать, – пожал плечами мальчик с деланным равнодушием. – Мог бы купить машину, или пикап, или снегоход…

– Ты не обидишься, если я спрошу кое о чем? У тебя, кажется, нет других родственников, я имею в виду, кроме меня? Разве у твоей матери нет семьи?

– Мама велела не говорить тебе.

– Почему?

– Потому что это не твое такое‑сякое дело.

– Это ее слова?

Марк на минуту задумался, ему явно понравилась эта идея. Потом посмотрел своими бесцветными глазами прямо в глаза Давиду.

– У нас есть бабка, мамина мама. Она живет во Флориде. – Он снова углубился в хитросплетения сюжета фильма, засунув по маленькому помидорчику за каждую щеку. – Они друг друга терпеть не могут – мать и она. Я жил с ней целый год. – Он руками надавил на щеки, выпустив струйку зернышек изо рта.

– Я не знал, – признался Давид и передал мальчику пачку салфеток. – А Миранда тоже ездила?

– Нет. Старуха ненавидит девчонок.

– А… И как тебе там жилось?

– Дерьмово. Меня она тоже ненавидит. Мама решила, что бабушка будет любить мальчишек, потому что она любила мужчин. Но это не так. – Он глянул на Давида и ухмыльнулся. – Бабушка отправила меня назад. А мать думала, что видит меня в последний раз. Она была просто в ярости.

У героя Ричарда Чемберлена были галлюцинации: он сидел в машине, которая оказалась под водой, и ему казалось, что вокруг машины плавают какие‑то обломки и покойники.

– Не знаю, подходит ли такой фильм для…

– Тсс! Это самая интересная сцена!

Они сосредоточились на приключениях и несчастьях Ричарда Чемберлена. Он как достойный коренной житель Австралии предсказывал появление какой‑то огромной приливной волны. Когда фильм закончился, они переключили телевизор на хоккейный матч.

– А как насчет твоего деда? Он что, умер? – спросил Давид, когда началась рекламная пауза.

– Не знаю, – ответил Марк, сосредоточенно отрывая заусенец. – Думаю, он, как и ты, англичанин. Он уехал, когда матери было лет десять. Он был ужасно расстроен, что она рыжая, так что наверняка и меня бы невзлюбил. – Марк пожал плечами с таким видом, будто это вполне нормально и объяснимо, если тебя ненавидят только из‑за цвета волос.

Давид посмотрел на мальчишку рядом с собой с внезапным состраданием.

– А они больше ничего о нем не слышали?

– Ну, он, конечно, присылал чеки, чтобы мама могла учиться в школе‑интернате, потому что бабушка не хотела, чтобы она вертелась под ногами и мешала жить. Но я подозреваю, что ее отец тоже не очень‑то хотел, чтобы она была с ним. – Марк засмеялся вдруг неестественно высоким смехом. – Ты ведь тоже не очень ее любишь, правда? Это нормально, потому что я тоже не люблю ее большую часть времени. Бедная мама! Однако некоторые любят ее. Она все‑таки довольно красива, несмотря на ее рыжие волосы. – Он умоляюще посмотрел на Давида. – Как ты думаешь?

Давид вздрогнул, услышав боль в голосе мальчишки.

– Да. Твоя мать очень красивая. И умная. И ты тоже. – Он легонько похлопал Марка по руке.

Они снова замолчали, так как начался хоккей. Давид внезапно вспомнил о давнем разговоре с Шейлой. Она говорила, что он напоминает ей одного человека, напыщенного, самоуверенного болвана, который вечно был ею недоволен…

– Я так считаю, что Миранда – твоя дочь, а я – нет, – вдруг резко объявил Марк.

– Да, ты уже говорил, – Давид посмотрел на мальчишку. – Но это невозможно.

Марк насмешливо ухмыльнулся:

– Посмотри в своих медицинских книгах. Такое может случиться, если женщина…

– Да, я знаю, – прервал его Давид. Его раздражало, что мальчик постоянно старался его унизить, точно так же, как его мать. – Но статистика показывает, что вероятность подобного – один шанс на миллион, может, даже на десять миллионов. – Он почувствовал, что это прозвучало глупо, и Марк смотрел на него с недоверием. Он шумно вздохнул и пожал плечами.

– Ну, если это так для тебя важно… папа, – сказал он и снова отвернулся к телевизору.

– В любом случае анализ именно твоей крови, а не крови твоей сестры доказал, что вы мои дети.

Марк ничего не сказал, только повторил трюк с помидорами, потом протянул пару помидоров Давиду, чтобы он тоже попробовал.

– Знаешь, мама тебя ненавидит.

– Бог ты мой, Марк! Ты так говоришь, будто весь город – какой‑то котел ненависти. Знаешь ли ты кого‑нибудь, кто не испытывает ненависти ко всем остальным?

Марк глянул на него, но не удостоил ответом.

– Нет, не так. Сжимай их и внутренней стороной щеки тоже. Сильно дави, пока они не взорвутся.

– А ты приедешь ко мне в гости в Англию, если я все‑таки уеду?

Марк вдруг перестал жевать и уставился на свои руки.

– Я вообще‑то думал, что ты останешься здесь… У тебя есть работа и все такое.

– Моя настоящая работа там, в Уэльсе. Не знаю, смогу ли я навсегда здесь остаться.

Марк помолчал какое‑то время.

– Ну, тогда проваливай, – сказал он и отвернулся. Узкая спина ссутулилась, голова, теперь трогательно лысая, опустилась на грудь. Он не реагировал на Давида до конца хоккейного матча. Когда он закончился, Марк быстро уснул. Давиду захотелось погладить костлявое плечо этого печального юного создания, чтобы поделиться с ним чуточкой человеческого тепла. Марк был самым мрачным и подавленным ребенком, которого он когда‑либо встречал. Его единственной привязанностью была Миранда с ее грубыми шутками. Он, казалось, никогда не возмущался, когда сестра пихала его, ерошила волосы или лезла с глупыми неуклюжими объятиями. Было крайне необдуманно отсылать мальчика куда‑либо, разлучать их. Она нужна брату, и он ей нужен.

* * *

Тилли стучала в дверь и звала его по имени. Он медленно пробуждался из глубокого, мрачного сна, всплывая из его недр из‑за настойчивого шума. Он с трудом сосредоточился на происходящем. Спустя пару секунд он понял, что, хотя он и доктор по профессии, но поскольку находится в чужой стране, значит, он не на дежурстве. Тут что‑то другое. Он вздрогнул и вскочил с кровати.

– Иду! – крикнул он и нащупал халат.

– Звонили из больницы, – сказала Тилли, когда он открыл дверь. – У них срочный случай, и там нужна твоя помощь. Они просили передать, чтобы ты срочно пришел.

Давид натянул джинсы, туфли без носков, надел свитер и куртку и помчался по ступеням. Машина Тилли уже стояла перед дверью, прогретая и заведенная.

– Спасибо, солнышко, – запыхавшись, проговорил он. – Ты, наверное, уже и не рада, что я у тебя поселился. От меня одни неприятности.

– Вовсе нет… Можешь оставаться хоть навсегда. – Тилли посматривала на него в зеркало заднего вида, пока подвозила его к больнице. Он безошибочно уловил звоночек страстной влюбленности и постарался не встретиться с ней взглядом. Короткий брак Тилли закончился, когда ее муж, который был много старше ее, скончался лет десять назад от старости. И теперь эта женщина, как личинка из куколки, из кокона жира превратилась в красавицу бабочку средних лет. Вероятно, она мало знала о страсти между мужчиной и женщиной. Давид посмотрел на ее изящный профиль, маленькое точеное личико и крошечные кисти на руле. В этом городе, должно быть, толпы одиноких мужчин готовы носить ее на руках с ее маленьким процветающим отелем. Но сам Давид должен любыми средствами убедить ее, что он – не один из них. Еще одно осложнение в его жизни – и ему обеспечен нервный срыв.

Тилли высадила его у дверей отделения неотложной помощи, и он поспешил в главную операционную, где его поджидала Джени.

– Тут недалеко гризли напал на охотника. Состояние стабильное, но кожа практически разорвана на клочки. Никаких выраженных внутренних повреждений. Несколько сломанных ребер и вывих плеча. Слава Богу, на нем было много одежды и он был с другом. У этого парня точно есть ангел‑хранитель.

Она помогла Давиду натянуть перчатки, после того как он тщательно вымыл руки. Потом подошла ближе и прошептала:

– Сегодня дежурный Леззард, но он был на вечеринке. Жена даже не смогла его разбудить. Надя должна дежурить следующей, но я позвонила Хоггу, чтобы объяснить ситуацию, и он решил, что нужно позвонить вам. Она еще… неопытная. – Она отступила на шаг. – Вы ведь не возражаете?

– Конечно, нет, – ответил Давид. – Я так понимаю, анестезию проводит Этайлан?

Джени кивнула, потом тихо добавила:

– Шейлы нет, если вам интересно.

– Слава Богу!

Она глянула на него, но ничего не сказала.

Долгие часы Давид по кусочкам сшивал порванные лоскуты кожи в тех местах, где гризли рвал плоть бедняги своими чудовищными когтями. Давид спросил Джени, как такое могло случиться, чтобы гризли бродил по лесу в самой середине зимы.

– Может, парень побеспокоил его. А потом, гризли просыпаются время от времени, причем в самом скверном настроении.

Доктор Этайлан, тихая женщина‑венгерка, вдруг заговорила из‑под хирургической маски, у нее был сильный акцент. Она рассказала в ужасающих подробностях об испанском велосипедисте, которого порвал черный медведь летом 1998 года. Испанец хотел стать первым велосипедистом, проехавшим по всей трассе нового шоссе – от Волчьего Следа до Туктойактука. Местный житель ехал по дороге и милях в восьмидесяти от Лосиного Ручья увидел велосипед, валяющийся на дороге. Одно колесо все еще крутилось. Он остановился и услышал доносившиеся из‑за деревьев крики несчастного, которого рвал медведь. Животное испугалось криков водителя, и отчаянный испанец был спасен. Ему наложили рекордное количество швов – больше четырехсот. Он до сих пор каждый год шестого июля присылает в больницу цветы из Бильбао, где работает учителем.

– А как насчет того мальчика из Коппермайна? – спросила Джени. – Он был в очень тяжелом состоянии. – Она повернулась к Давиду. – На мальчика‑эскимоса напал белый медведь. Было очень трудно, потому что была снежная буря – это было в марте или апреле этого года – такая буря, какой вы никогда раньше не видели. Они собирались лететь в Йеллоунайф, но погода была такой плохой, что им пришлось привезти его сюда – мы ведь ближе.

– Полярный медведь! – воскликнул Давид потрясенно. – Я слышал, встречи с ним обычно заканчиваются летальным исходом.

– Говорили, его спасла собака.

– А как он выжил?

– Он пробыл здесь всего несколько дней. Мы были лишь перевалочной базой. Потом его отправили в Эдмонтон. Нужна была серьезная операция, он потерял ногу. Невероятно храбрый мальчик. Ни разу не закричал.

– И сколько ему было? – спросил Давид, склонившись, чтобы выполнить деликатную задачу, зашить глубокую рану в паху пациента.

– Двенадцать или тринадцать, – ответила Этайлан, оторвав взгляд от медицинского журнала, который она читала. – Большой для своего возраста. Такой красивый мальчик! Мы все над ним хлопотали, он был какой‑то особенный.

– Дети довольно часто бывают лучшими пациентами, чем взрослые, – признал Давид. Он выпрямился, выгнул спину, чтобы снять напряжение после того, как, согнувшись, колдовал над незадачливым охотником. – Когда дело доходит до боли, дети гораздо более терпеливы. – В памяти всплыл образ Дерека Роуза, ребенка, в чьих прозрачных запавших глазах стоял вопрос, который он, по молодости лет, еще не мог сформулировать словами.

Спустя четыре часа бригада хирургов вышла из операционной, измученная, но воодушевленная. Давид насчитал двести восемьдесят семь швов, но остался доволен проделанной работой. Мужчина, молодой метис, у которого есть жена и маленький ребенок, будет весь покрыт шрамами, но не останется инвалидом на всю жизнь. По крайней мере, он остался жив и получил такую же медицинскую помощь, как если бы попал в крупную клинику.

Дочка Джени, Патриция, прошла в кафе и стала готовить завтрак и кофе. Вскоре весь персонал ночной смены собрался там, привлеченный запахом жареной копченой грудинки. Ощущалась атмосфера товарищества и командной сплоченности. «Может, потому, что нет Шейлы Хейли», – подумал Давид. Он успел заметить, что ее не очень любили, хотя у нее и были союзники.

Давид нечасто ел мясо, но сейчас он с жадностью съел большую тарелку грудинки с яичницей и хрустящие ржаные хлебцы. Кто‑то приготовил блинчики, и Давид также съел несколько штук.

Во время еды он сказал доктору Этайлан, которая сидела рядом с ним:

– Знаете, много лет назад я был в районе Коппермайна, откуда родом тот мальчик, о котором вы рассказывали. Это самое пустынное место в мире, но в то же время невероятно красивое. А вы не помните, как называлось поселение? Там их совсем немного, насколько я помню.

Этайлан покачала головой:

– Думаю, небольшая деревушка. Наверное, какое‑нибудь эвенкийское название.

– Черная Река, – отозвалась Джени с другого края стола.

Черная Река. Давид помнил, как собственной рукой подписывал конверты – Черная Река! Какое совпадение! Такое маленькое поселение. Может, он даже встречал родителей того мальчишки, хотя там было слишком мало молодых людей. Его мысли вернулись к той женщине, которую он имел счастье любить. Вспоминались ее длинные черные волосы, покрывавшие обнаженное тело, ее резьба по камню, фигурки, которые он вертел в руках, северное сияние над ее скромной хижиной. Живет ли она там до сих пор? Он отогнал эту мысль прочь. Разве в его жизни недостаточно неразберихи?