Самый лучший вечер 4 page

Но Рубинштейн упрямо покачал головой.

– Маша, ты же знаешь меня. Я реалист и никогда, даже в подпитии, не называл черное белым. Говорю тебе: этот человек опасен. Ты‑то, может, видишь в нем Антона Пономарева, с которым училась в одном классе, но запомни: теперь он уже совершенно другой человек. Кто знает, что взбредет ему в голову!

Маше надоело слушать его нотации. Она резко повернулась и, оставив обескураженного Льва наедине с его фантазиями, удалилась в другую комнату. А музыка все лилась и лилась ей вслед… последняя музыка, которую в своей жизни услышит Антон Пономарев. Но тогда еще никто не подозревал об этом.

В большом аквариуме лениво трепыхались пестрые рыбки. Одна из них плавала над самым дном – брала в рот камешек, выплевывала его, брала следующий камень и, сделав несколько кругов, вновь его выплевывала. «Рыбка сошла с ума», – вяло подумала Маша. Она подошла к окну и выглянула наружу. Вид отсюда был не самый впечатляющий – какой‑то старый дом, который до сих пор не снесли разве что по недоразумению. Маша отпила глоток из бокала и в то же мгновение услышала, как за спиной скрипнула дверь. Обернулась – на пороге стоял Антон.

– Маша…

– Уйди, Антон, – спокойно попросила она.

Однако Пономарев закрыл дверь перед носом у охранников и шагнул к ней.

– Что‑то случилось? – спросил он, ища ее взгляд.

Маша повела плечом. Сказала нехотя:

– Да нет, ничего. Просто я немного устала.

Бывший одноклассник слегка поколебался.

– Мне Лена рассказала про тебя. – Теперь он стоял совсем близко, и его дыхание касалось ее щеки. – Правда, что у тебя родители погибли в автокатастрофе?

– Правда. – Маша поморщилась.

– Мне очень жаль, – искренне произнес Антон.

– Мне еще больше, – коротко ответила Маша, глядя в сторону. Ей не нравилось, какой оборот принимал разговор. И вообще она не была расположена сейчас откровенничать с кем бы то ни было, а с Пономаревым – и подавно.

Однако тот, похоже, вовсе не желал этого понять.

– Потому ты и бросила учебу в универе, да? – допытывался Антон.

Маша отвернулась.

– Пришлось. Не было денег… И вообще… – Она закусила губу. – Впрочем, неважно.

Как издалека, до нее донесся голос Антона:

– И что же, никто тебе не помог?

– С какой стати кто‑то должен был мне помогать? – зло возразила Маша.

– Ну ты же могла к кому‑нибудь обратиться, – неуверенно предположил Пономарев. – К той же Лене.

– Зачем? – Маша все‑таки повернулась и посмотрела ему в лицо прямым, открытым взглядом. – Чтобы она с большим удовольствием сказала мне, что ничего не может для меня сделать? Брось, Антон. Это даже не смешно.

– Ну… ты могла ко мне обратиться, в конце концов. Все‑таки мы десять лет учились вместе.

Ага, понятно, усмехнулась про себя Маша. Теперь мы задним числом строим из себя благодетеля. Ах, Антон, Антон… Глупо, просто глупо.

– Ну и что из того? – пожала плечами Маша. – Ты же терпеть меня не мог.

– Это не так, – поспешно возразил он.

– Именно так, – упрямо произнесла молодая женщина. – Кто меня больше всех дразнил, а? Думаешь, я забыла? А снежками кто в меня кидался постоянно, зимой и весной? Я приходила домой вся мокрая. И что, по‑твоему, после этого я пришла бы к тебе просить о помощи? – с каждым словом Маша распалялась все больше и больше, щеки ее горели. – Да пошел ты к черту, в самом деле!

«Все‑таки он сумел задеть меня за живое, – со злостью подумала молодая женщина. – А ведь я дала, дала себе слово, что больше никто в мире не сумеет причинить мне боль». А теперь этот человек, чужой, даже больше – чуждый каждым мгновением своего существования, пытается ей доказать, что все могло быть как‑то иначе… Ей, которая пережила крушение своего мира и сумела, несмотря ни на что, выбраться из‑под его обломков. «Да, Елена, я не разучилась читать. Но к чему книжки в жизни, где все определяется совсем другими вещами? Ведь нескольких сантиметров льда на дороге хватило для того, чтобы переменилось все, абсолютно все. Унизительные, нищенские похороны родителей, похороны, на которые пришлось занимать деньги…» Да, в те дни Маша хорошо узнала людей. И узнала, чего стоят они сами и все их слова.

Маша услышала голос Антона – и не узнала его, таким умоляющим он был. Пономарев, человек, которого в глаза называли авторитетом, лепетал:

– Извини… Извини… Маша, ты не права. Я никогда не относился к тебе плохо. Что бы ты там ни думала… Просто я не знал, как обратить на себя твое внимание… Вот!

Но ее злость уже прошла. Плечи Маши поникли.

– Это было сто лет назад. Какая разница, в конце концов? – устало проговорила она.

– Большая. – Антон хотел взять ее за руку, но не осмелился. Его ладонь скользнула по воздуху и упала сама собой. – Нет, ты послушай. Скажу уж все до конца, чтобы между нами не было никаких недомолвок. Я был дураком, понимаешь? Просто дураком. Ты мне очень нравилась, Маша. Всегда. Но ты меня знать не хотела, вот в чем дело. Кто я для тебя был? Двоечник, списывавший домашние задания. А ты… ну… ты была отличницей. И твой отец был не пьяница, попавший под автобус, как у меня, а уважаемый физик‑ядерщик. И дома у вас все полки были забиты книгами. Я помню, видел, приходил раз к тебе, когда ты заболела. Поэтому я и чувствовал себя таким ничтожеством. Я… Я тебя очень любил. Но ты меня в упор не видела. Даже когда мы за одной партой сидели. А я тебя все равно любил! – Пономарев в отчаянии провел ладонью по лбу. – Господи, я в жизни никому не говорил таких слов. Знаешь, почему я приехал сегодня на этот дурацкий вечер? Только чтобы увидеть тебя. Тебя, Маша. До всех остальных мне не было никакого дела. Ты меня слышишь, Маша?

Она ответила не сразу. Выражение его лица ставило ее в тупик. Чувствовалось, что Антон совершенно искренен, и поэтому ей делалось особенно не по себе.

– Да, слышу, – наконец ответила она хриплым, чужим голосом.

Пономарев жалко улыбнулся.

– Ты такая красивая. Тебе очень идет это платье, – беспомощно сказал он. – Я так боялся, что ты сильно изменишься, что я тебя не узнаю. Боялся, что ты станешь, как… как Марина… А ты такая же, как и прежде, даже лучше. Это просто чудо какое‑то.

Маша посмотрела на бокал, бросила взгляд в окно. Ей надо было собраться с мыслями. Неожиданный взрыв откровенности бывшего одноклассника застиг ее врасплох.

– Странный ты, Антон… – наконец выдавила она из себя. – Что ж ты ждал столько времени, чтобы объясниться?

– Я и сам задаю себе тот же вопрос, – откровенно признался Пономарев. – А все наша жизнь, будь она неладна. Сначала я делал деньги, потом сидел, потом… Много было разного, словом. Но тебя я никогда не забывал. Даже когда мы в засаду попали, и я валялся, раненный, и знал, что через несколько минут нас всех перебьют. Это ты меня спасла тогда. Без тебя я бы ни за что не выкарабкался.

И в самом деле, что он мог предложить в те годы девушке, которая любила стихи и книжки? Свои отсидки? Громкие – и не очень – убийства, которые ему приписывали молва и журналисты вроде их одноклассника Сергея Соколова?

– Знаешь, Антон… Все это так неожиданно… – Маша говорила и избегала его взгляда. – Я очень тронута, но… Чего ты от меня хочешь, скажи?

Все‑таки она заставила себя посмотреть ему в лицо. Оно сияло, и это сияние испугало ее.

Все было не так, как должно быть, совсем не так…

– Ты бы вышла за меня? – внезапно спросил Антон.

– Замуж? – глупо уточнила зачем‑то Маша.

– Да, – выдохнул Пономарев.

Нет, она была не готова к такому. Но обожание, написанное на его лице… Маша почувствовала, что теряет голову.

– Не знаю… – пробормотала она. – Просто ты и я…

– Да, я понимаю, – поспешно сказал Антон. – Моя работа, мое окружение… словом, все. Но, Маша, ты даже не представляешь… – Пономарев на мгновение умолк. – Если я брошу все и уйду, – решительно спросил он, – ты… ты останешься со мной?

Молодая женщина недоверчиво посмотрела на собеседника:

– Что, так просто возьмешь и бросишь?

– Да, – коротко ответил тот.

Стоявший за дверью охранник услышал его слова и отлепился от косяка. В руке у него был зажат самый обычный сотовый телефон, по которому он тихо, очень тихо беседовал последние несколько минут. Так, словно боялся, что его услышат. В паре шагов от него переминался с ноги на ногу еще один охранник, то и дело поглядывая на часы.

– Нет, погоди, – выразительно прошипел первый в телефон, – еще не время… Жди, тебе говорят!

Он выслушал какие‑то возражения и повторил свой приказ. Второй охранник сделал вид, что ничего не заметил.

А в комнате Маша и Антон, не подозревая о том, что творится всего в нескольких метрах от них, продолжали свой разговор.

– Но почему? – спросила молодая женщина, удивленно глядя на собеседника. – Почему ты хочешь все бросить?

И тот ответил:

– Потому что не хочу, чтобы ты стыдилась меня. Я люблю тебя, Маша. И хочу быть с тобой. Всю жизнь, сколько еще мне остается.

Он не шутит, внезапно поняла женщина. Он вовсе не шутит… Ей неожиданно стало жарко. Так жарко, словно в этой роскошной квартире сегодняшней теплой летней ночью не работали кондиционеры. Маша сделала шаг от окна и пробормотала, едва понимая, что говорит:

– Антон, это все слишком серьезно…

– Скажи мне только «да» или «нет», – настаивал мужчина. – И я клянусь тебе, что все будет хорошо.

Словно ища поддержки извне, Маша бросила взгляд на окно, за которым виднелся невыносимый дом напротив.

– Значит, ты согласна?

Женщина облизнула губы.

– Да, – наконец вымолвила она.

И, услышав ее ответ, Антон улыбнулся. Да, улыбнулся своей неповторимой, широкой, мальчишеской улыбкой. И сказал, весело блеснув глазами:

– Знаешь, сегодня – самый лучший вечер в моей жизни.

А потом раздался выстрел.

– Все остальное вы уже знаете. – Маша подняла глаза на капитана. Плечи ее поникли.

– Да, – кивнул Кошкин.

Он сидел, вертя в пальцах ручку. На Машу он не смотрел. Она улыбнулась потерянно и жалко развела руками:

– Вот и все. Теперь вы понимаете, отчего мне так сложно… так невыносимо тяжело говорить обо всем этом.

Кошкин метнул на нее быстрый взгляд и отвел глаза.

– Значит, он говорил вам, что собирается завязать со своим прошлым? Как по‑вашему, Пономарев всерьез собирался так сделать?

Но Маша только покачала головой:

– Не знаю… Может быть, просто обещал, чтобы успокоить меня. Но он казался таким искренним…

Женщина всхлипнула, и Кошкин разозлился на себя самого. Все было ясно, кристально ясно. К чему еще ненужные слова?

– Так или иначе, теперь мы уже никогда точно не узнаем, – буркнул капитан.

– Да, – безучастно подтвердила собеседница, – вы правы.

Кошкин поднялся с места.

– Простите, что пришлось задержать вас так поздно… Если хотите, я могу распорядиться, чтобы вас подвезли до дома, – предложил Олег, завершая разговор.

– Спасибо, я на машине, – отозвалась молодая женщина. Вытерла слезы и тоже поднялась.

– Если нам понадобится что‑то уточнить или задать дополнительные вопросы, мы с вами свяжемся, – добавил капитан.

– Конечно. – Маша кивнула. – Я понимаю.

И, хотя в этом не было особой надобности, капитан все же проводил ее до двери.

– До свидания, Мария Витальевна, – сказал он на прощание. – Мне очень жаль, что все так получилось.

– Мне тоже, – проговорила Маша. – До свидания, сержант.

– Капитан, – тихо сказал он ей вслед. Но Маша уже не слышала его.

Потом были еще несколько свидетелей, которые не добавили ни одной детали, существенной для расследования, и в шестом часу утра Кошкин наконец отбыл вместе со своими помощниками. Елена Свиридова, спрятавшись за занавеской, следила, как он выходит из дома. К нему бросилась толпа журналистов, которые обступили его со всех сторон. «Ну да, дорвались до сенсации», – зло подумала Елена. У нее болела голова, и к тому же прислуга попросила расчет в не слишком вежливых выражениях. По словам горничных, они не желали больше находиться в доме, где убивают людей.

– Ты дозвонилась до Андрея? – спросил муж.

– Я не смогла, – раздраженно ответила Елена. – Наверное, он отдыхает и отключил все телефоны.

– Черт возьми! – вспылил Алексей. – За что мы платим деньги этому бездельнику?

Его страх злил ее, мешал сосредоточиться. В то мгновение она не испытывала к мужу ничего, кроме неприязни.

– Успокойся, – бросила Елена. – Они ушли и больше не вернутся. Надо бы стекольщиков позвать.

Алексей поднял голову, спросил недовольно:

– Зачем?

– Заменить испорченное стекло, – пояснила жена. – Хотя… – Елена зябко поежилась. – Я ни за что не буду заходить в ту комнату. Все время буду видеть, как он лежал там…

Алексей тяжело вздохнул.

– Сколько денег потрачено, и все зря, – пробормотал он словно про себя.

– Что? – нервно вскрикнула Елена.

Ее муж горько улыбнулся и потер лоб.

– Мы ничего не добились. Более того – наше положение даже ухудшилось. И зачем я тебя послушался? С самого начала было ясно, что из твоей затеи ничего не выйдет.

– Мы что‑нибудь придумаем. – Елене хотелось думать, что ее голос звучит уверенно, но в него все же закралась безнадежность.

– Боюсь, уже слишком поздно, – устало проговорил Алексей.

«Кофе – лучший друг опера», – вспомнил чью‑то поговорку Кошкин, допивая чашку. Глаза у него были красные и болели, затылок дьявольски ломило, но он не допускал даже мысли о том, чтобы отправиться отдыхать.

В дверь постучали, и через мгновение вошел Садовников, держа в руках бумаги.

– Данные вскрытия, товарищ капитан, – доложил он.

Кошкин протянул руку:

– Давай сюда.

Он принялся просматривать бумаги, заполненные неразборчивым почерком. Садовников сел.

– В общем, ничего нового, – сказал лейтенант. – Убит одним выстрелом в сердце, что и требовалось доказать. – Он ухмыльнулся, но Кошкин только метнул на него хмурый взгляд и вновь углубился в чтение. – Калибр 7,62 совпадает с калибром найденной на месте преступления винтовки.

Кошкин отложил бумаги и устало потянулся.

– По Свиридову что‑нибудь удалось разузнать? – спросил он.

Строго говоря, он ни на что особенное не рассчитывал, но Садовников так самодовольно осклабился, что Кошкин враз насторожился.

– Было чертовски трудно. Сами понимаете – ночь с субботы на воскресенье… – Лейтенант встретил взгляд Олега и заторопился: – Но я кое‑что узнал.

– Ближе к делу, – буркнул капитан.

– Вы были правы насчет Свиридова, Олег Петрович. – Садовников тотчас сделался серьезен. – Он в этом деле по уши замешан.

– Как тебя понимать?

– А вот смотрите. – Лейтенант со значением кашлянул. – Свиридов задолжал одиннадцать миллионов долларов некоему Якову Гнедичу, банкиру.

Кошкин подскочил на месте:

– Постой, постой! Не тому ли самому Гнедичу, который…

Садовников кивнул:

– Да, тому самому, с которым у Пономарева были большие проблемы. Более того, поговаривают, что последние покушения на Антона были подстроены именно Гнедичем.

Кошкин стукнул ладонью по столу.

– Коля, с меня причитается! Это как раз то, чего мне недоставало. – Капитан подался вперед. – Один вопрос насчет Свиридова. Как именно он собирался отдавать свой долг?

– Судя по всему, никак, – ухмыльнулся лейтенант. – У него просто нет денег.

– Так я и думал, – угрюмо сказал капитан.

– Свиридов разорен, Олег Петрович, – сладко пропел Садовников. – Разорен подчистую, и никакой банк не дал бы ему такой огромный кредит для уплаты долга.

– Но у него оставался еще один путь: расплатиться головой Антона Пономарева. – Кошкин дернул щекой. – Вот теперь все сходится. Это была мышеловка, Коля. Маша Григорьева, юношеская любовь Антона, играла, сама того не подозревая, роль приманки. Вечер встречи бывших одноклассников служил лишь прикрытием, а Пономареву выпала роль глупой мышки. Как они его сделали, Коля! А ведь Антон был далеко не глупец. Но у всякого человека, даже у самого прожженного, найдется такая точка, в которой он перестает быть крутым, несгибаемым и остается просто человеком. Вот на этом его и поймали.

– Значит, вечеринка была лишь подставой? – Садовников смотрел на своего начальника во все глаза.

– Да. Свиридовым во что бы то ни стало надо было выкарабкаться из финансового тупика, и они устроили балаган со встречей одноклассников. Главным для них было лишь одно: заманить Антона. Заброшенный дом напротив – отличное местечко для снайпера. Вот поэтому вечер был организован в квартире, а не в ресторане. Все было рассчитано до мелочей. Как только снайпер сделал свое дело, от него избавились. Умно, ничего не скажешь. И знаешь, что самое обидное? – Кошкин закусил губу. – Антон собирался начать новую жизнь. Он хотел все бросить и уехать вместе с Машей. Но не успел.

– Неужели вы его жалеете, Олег Петрович? – изумился лейтенант.

Прежде чем ответить, Кошкин потер шрам на виске.

– Я никогда не думал, что это произойдет, – нехотя признался он. – Но теперь – да. Мне его почти жаль, Коля. Почти.

Садовников поднялся с места.

– Думаете, вам удастся вывести тех, кто его убил, на чистую воду? – с любопытством спросил он.

– Не знаю, – хмуро бросил капитан. – Но я хотя бы попытаюсь.

Зазвонил телефон, и Кошкин взял трубку.

– Капитан Кошкин у телефона. Хорошо, сейчас зайду.

Он положил трубку и с отвращением покосился на остатки черного горчайшего кофе в чашке. Спать уже не хотелось совершенно.

– Полковник вызывает? – спросил Садовников, но голос его звучал скорее утвердительно, чем вопросительно.

Кошкин передернул плечами.

– Требует представить первые выводы по делу Пономарева. Похоже, на него крепко давят сверху. – Олег встал и собрал свои бумаги. – Спасибо, Колян.

– Ладно, ни пуха, – пожелал начальнику лейтенант.

Кошкин засмеялся:

– К черту!

Попрощавшись с капитаном и уточнив, что на сегодня никаких заданий не предвидится и ему, Садовникову, можно наконец‑то отдохнуть и отоспаться, лейтенант, весело насвистывая, направился к своей машине. Но стоило ему сесть и захлопнуть дверцу, как в затылок молодого опера уперлось холодное и тяжелое дуло пистолета.

– Только без резких движений, – вкрадчиво шепнул чей‑то голос. – Не то ты никогда не станешь генералом.

Следует отдать Садовникову должное – он повел себя на редкость хладнокровно.

– Убери пушку, – ровным голосом произнес лейтенант. – Не то я ничего не скажу.

В зеркальце он увидел глаза охранника Пономарева. Его Садовников запомнил хорошо: тот метался вокруг трупа Антона, как потерявшая хозяина собака, и то кричал, что всех порешит, то принимался голосить, как баба. Двое других охранников вели себя достаточно спокойно, а вот этот… Да, и еще четвертый охранник, побитый жизнью рябой парень, сильно нервничал. Все повторял срывающимся голосом:

– Его же почти что у нас на глазах убили, а мы ничего сделать не смогли! Кто же нас после такого уважать будет?

Сейчас, впрочем, рябой велел своему напарнику убрать пушку, и тот нехотя подчинился. Кроме них и Садовникова, в машине больше никого не было.

– Деньги принесли? – деловито осведомился лейтенант.

– Принесли, – буркнул тот, что приставлял к его голове пистолет.

– Покажите, – потребовал Садовников.

Охранники переглянулись, и рябой протянул ему пачку, завернутую в газетную бумагу. Садовников бегло пересчитал купюры.

– Здесь меньше, чем условились, – холодно сказал он. – Так дело не пойдет.

– Послушай, ты че на рожон лезешь? – вспылил первый охранник. – Выкладывай свои сведения и не крякай! Небось они не стоят и того, что в свертке, – обидчиво добавил он.

– Вы это зря, господа товарищи, – веско заявил Садовников. Сложившаяся ситуация немало забавляла его. – Вы хоть знаете, кто ведет дело?

– Знаем, – огрызнулся второй охранник. – Капитан Кошкин, сука недостреленная.

Садовников широко улыбнулся.

– Так вот, никакого дела больше нет, – сообщил он. – Капитан Кошкин, недостреленная сука, как вы выражаетесь, его полностью раскрыл.

– Врешь! – недоверчиво воскликнул первый охранник.

– Клянусь могилой твоей мамы, – объявил лейтенант.

– Она у меня еще живая, че ты мелешь! – вскинулся его собеседник.

– Ну, пока живая, – ухмыльнулся Садовников, – а когда‑нибудь все равно помрет.

– Эй, ты, кончай заливать, говори, что там твой Кошкин раскопал, – сердито скомандовал рябой, который все время жевал жвачку. – Мы же договорились!

Садовников тяжело вздохнул.

– Мы договаривались не на эту сумму, – напомнил он кротко. – А память ментовская короче девичьей, сами знаете.

Охранники переглянулись, и первый полез в карман.

– Ы‑ы‑ы… – с непередаваемым выражением произнес он, вынимая из кармана второй сверток. – На, подавись!

Глаза лейтенанта вспыхнули – и тотчас угасли. Он взял сверток, послюнил пальцы и принялся считать деньги.

– Ты что, все пересчитывать будешь? – мрачно спросил рябой охранник.

– А куда нам спешить? – Садовников вновь послюнил пальцы и ухмыльнулся. – Вся жизнь у нас впереди, надейся и жди.

– Я ему врежу, чесслово! – объявил первый.

– Спокойно, Вадим, – вмешался его товарищ. – Сейчас он нам все выложит как на блюдечке. Верно, лейтенант?

Садовников тщательно свернул обе пачки и спрятал их в потайной карман. Настроение у него разом улучшилось, и теперь он чувствовал, что готов к откровенности.

– Блюдечка у меня нет, но в остальном вы правы. Итак, граждане телохранители, разиньте уши и слушайте. Вам известно, что такое мышеловка?

– Чего? – глупо спросил Вадим.

– Ну, тогда я вам расскажу, как ставятся мышеловки на людей. – Садовников устроился поудобнее. – Вы готовы? Поехали…

Черный как ночь бронированный автомобиль ехал по шоссе в окружении трех машин охраны. Внутри сидел, сцепив пальцы на животе, низенький, ничем не примечательный лысоватый господин лет пятидесяти с умными проницательными глазами. Нервный тик изредка перекашивал ему левую щеку. Тик остался господину на память об одном столкновении с Антоном Пономаревым – когда любимая дача господина по совершенно непонятным причинам взлетела на воздух. С тех пор он люто невзлюбил отдых за городом и поклялся извести Пономарева любой ценой, во что бы то ни стало.

Зазвонил сотовый. Господин вытер платком лоб – лето выдалось, прямо скажем, не из холодных – и только после этого соблаговолил ответить на звонок.

– Гнедич слушает, – произнес он тихо, спокойно, с совершенно невыразительной интонацией.

– Похоже, у тебя хороший день сегодня? – осведомился голос в трубке.

– У меня все дни хорошие, дорогой, – кротко ответил банкир.

Однако голос не унимался:

– Но сегодняшний все‑таки особенный, верно? – Гнедич словно воочию увидел, как улыбается его собеседник. – Поздравляю. Больше Антон не будет тебе мешать.

– Спасибо, что напомнил, дорогой, – бесстрастно уронил банкир. – А я‑то все думал, что ж я мог забыть. Оказывается – заказать ему венок из красных роз.

– Почему из красных? – удивился голос.

– А я всем своим друзьям такие венки посылаю, дорогой, – объяснил Гнедич. – Привык уже.

– Однако ты вовремя от него избавился, – продолжал голос. – Еще немного, и Антон сумел бы серьезно тебя прижать. Чисто сработано, Яша. Хвалю.

– Дорогой, ты позвонил, чтобы именно об этом мне сказать? – осведомился Гнедич с жалящей ноткой иронии.

– Нет, Яша, – вздохнул его собеседник. – Вообще‑то я совсем по другому поводу звоню. Мне стало кое‑что известно о расследовании. Менты его ведут не самые глупые, к сожалению.

– Продолжай, – спокойно велел банкир.

– Они уже установили имя заказчика и теперь вовсю ищут следы. – Голос выдержал крохотную паузу. – Ты и сам прекрасно понимаешь, что это значит.

– Да, дорогой, – с улыбкой подтвердил Гнедич. – Это значит, что Алексею Свиридову придется несладко.

– Почему Свиридову? – Собеседник банкира явно терялся все больше и больше.

– Да потому что убийство произошло в его квартире, дорогой, – снисходительно пояснил банкир. – Вот так‑то.

– Яша, но ведь всем известно, что Свиридов был тебе должен! – вскинулся голос. – Он был готов на все, чтобы расплатиться!

– Именно, дорогой, – со вздохом подтвердил Гнедич. Узкие губы его покривила улыбка. – А потому Свиридов заманил бедного Пономарева к себе под предлогом встречи с одноклассниками и убил его, думая, что взамен я соглашусь простить ему долг. Как жестоко, ай‑ай‑ай! Тем более что Антон вовсе не стоил таких денег, – мстительно прибавил банкир, и тик опять передернул его левую щеку.

– Ты всерьез считаешь, что следствие поверит в эту версию? – с тревогой спросил голос.

Гнедич покрутил головой. Его левая щека снова дернулась от тика.

– Поверит, дорогой, – сладко промолвил он. – Иначе мне придется заказать два венка вместо одного. Первый – для Антона, второй – для того, кто занимается расследованием. Это было бы очень печально, потому что цветы такие дорогие, а я не люблю сорить деньгами, ты же знаешь.

– Хорошо. – Собеседник, казалось, смирился. – Но если тебе вдруг понадобится моя помощь…

– Я понял, дорогой, – тотчас же отозвался банкир. – Держи меня в курсе дела. Ты же знаешь, как я тебе доверяю.

Обладатель голоса знал, что Гнедич не доверяет никому. Впрочем, сам он тоже никому не доверял, а посему такое положение вещей его более чем устраивало. Мужчины поговорили еще немного и, пожелав друг другу всего самого наилучшего, распрощались.

Пока Гнедич разговаривал с неизвестным, судя по всему, прекрасно осведомленным о его делах, человек, который мог удостоиться второго венка от банкира за свою сообразительность, закончил излагать выводы по поводу убийства Антона Пономарева начальнику. Слушая его, полковник морщился и глядел мимо подчиненного. С некоторых пор ему страшно надоела служба, и он бы отдал все на свете – или почти все, – чтобы отправиться в этот пригожий воскресный день на рыбалку и там наконец забыть об убийствах, грабежах и нападениях на инкассаторов. «Ничего не поделаешь, возраст», – вздохнул полковник, все‑таки взглянув на Кошкина. И подумал, что Олега тоже было бы неплохо с собой на рыбалку пригласить. Все‑таки настоящий опер, не какая‑нибудь примазавшаяся сволочь. Ведь честных людей с каждым днем становится меньше и меньше.

– Версия твоя, конечно, правильная. Объясняет все неувязки, – кивнул полковник, когда капитан закончил доклад. – Но посмотрим правде в глаза: свидетелей у тебя нет. – Начальник постучал пальцем по бумагам, которые взял у Кошкина. – Потому что показания гостей гроша ломаного не стоят.

– Но… – заикнулся было капитан.

– Вот если бы тебе удалось установить личность снайпера или, еще лучше, тех, кто его замочил, тогда было бы другое дело. – Полковник со значением прищурился. – Понимаешь?

Кошкин немного подумал.

– Я могу взяться за Свиридовых, – сказал он.

Но полковник, горько усмехнувшись, отверг идею капитана:

– Ты же сам знаешь, что абсолютно ничего этим не добьешься, – отозвался он. – Да, наверняка супруги заманили Пономарева в ловушку, но ни за что в том не сознаются. Не зря же они ни свет ни заря помчались к знаменитому адвокату Андрею Расту, хотя по воскресеньям его время стоит вдвое дороже.

– Вам и это известно? – изумился Кошкин.

– Разумеется, – хмыкнул его начальник. – Нет, Олег, забудь о Свиридовых. Андрей Раст даже не даст тебе к ним подобраться.

– Значит, искать других свидетелей? – без особого энтузиазма спросил капитан.

– Точно, Олег, – кивнул полковник. – Бомжи, старухи, собачники… Вот кого надо опрашивать. В Москве не может быть так, чтобы никто ничего не видел.

В глубине души Кошкин признавал правоту начальника. Гости на вечере видели лишь то, что видели, то есть слишком мало для того, чтобы прижать Свиридовых. Снайпер, судя по всему, мертв, винтовка, как сообщили эксперты, тоже ничего не дала – ни отпечатков, ни следов. Оставалась только надежда на каких‑нибудь праздношатающихся прохожих. Кто‑то наверняка оказался там, где не обязан был находиться, и видел то, чего в принципе видеть был не должен. Кошкин поморщился. Н‑да, быстро же, однако, Свиридовы помчались к адвокату… Впрочем, и понятно – после того, что они натворили, им больше всего была нужна защита от закона.