Страшная тайна

В первые недели жизни в «Трех Трубах» дети много думали и говорили о папе. Они часто задавали маме вопросы: где он, что делает, когда вернется домой? Но время шло, и о папе стали заговаривать реже. Бобби уже давно чувствовала, что когда говорят о папе, у мамы делается плохое настроение. Вскоре и Питер с Филлис почувствовали то же самое, хотя им трудно было передать свои чувства словами.

В один из дней, когда мама так заработалась, что отказывалась спуститься к ним хотя бы на десять минут, Бобби принесла ей чай в скудно обставленный закуток, который она называла маминой рабочей комнатой.

Там почти не было мебели. Только стол, стул и половичок. Правда, еще большие горшки с цветами всегда стояли там на подоконниках и на каминной полке. Детям это нравилось. Казалось, что возле трех длинных незанавешенных окон собрались кусочки лесной и луговой земли. И они, глядя на цветы, начинали представлять себе лиловые холмы и непрерывно меняющуюся картину неба с облаками и синевой.

‑ Мамочка, милая, вот я принесла чай, ‑ сказала Бобби, ‑ выпей, пожалуйста, пока он горячий!

Мама положила свое перо на стол, рядом с россыпью страниц, испещренных ее рукой. У мамы был мелкий почерк, похожий на печатные буквы в книгах, но только гораздо красивее... Но вдруг она, резко наклонив голову, вцепилась обеими руками в корни своих волос, как будто собираясь вырвать их прочь.

‑ Милая мамочка! Так сильно болит?

‑ Нет. Болит, но не так сильно... Бобби, как ты думаешь, Питер и Филлис не начали забывать папу?

‑ Мама, ты что? ‑ с возмущением проговорила дочка. ‑ Как ты могла такое подумать?

‑ Вы совсем перестали про него спрашивать...

Бобби постояла с минуту молча, переминаясь с ноги на ногу.

‑ Мама, когда мы одни, мы всегда говорим о папе.

‑ А со мной ‑ нет. Почему?

Бобби было не так просто ответить на этот вопрос.

‑ Ты... ‑ начала девочка и замолчала. Подыскивая слова, она стала ходить взад и вперед по комнате, подходя к окнам и вглядываясь в даль.

‑ Подойди ко мне, ‑ попросила мама. Бобби подошла.

‑ Попробуй сейчас, ‑ сказала мама, обнимая старшую дочь и кладя ей на плечо свою взъерошенную голову, ‑ попробуй мне объяснить, почему со мной вы не говорите о папе.

Бобби становилось тревожно.

‑ Ну, скажи мне.

‑ Понимаешь, ‑ начала девочка, ‑ нам стало казаться, что ты очень несчастна из‑за того, что папа не с нами. И поэтому я решила, что от разговоров тебе будет еще хуже. И я их прекратила, эти разговоры.

‑ А Питер и Филлис?

‑ Мне трудно за них говорить, но, по‑моему, мама, они чувствуют то же самое.

‑ Бобби, девочка, ‑ проговорила мама, продолжая клониться головой к ее плечу. ‑ Я тебе скажу. Кроме того, что мы разлучены, мы с папой несчастны еще по одной причине. Ты даже не можешь представить себе, какая это беда. Тебе будет очень тяжело узнать правду о том, что произошло. Но будет гораздо хуже, если вы совсем забудете папу. Хуже этого уже ничего не может быть.

‑ Значит, случилась беда, ‑ тихим голосом проговорила Бобби. ‑ Я тебя не стану расспрашивать, но только скажи, это непоправимо?

‑ Нет, ‑ отвечала мама, ‑ когда папа вернется к нам, можно будет считать, что худшее позади.

‑ Ах, мама, если бы я могла чем‑то тебя утешить! ‑ с горечью воскликнула Бобби.

‑ Разве же ты меня не утешаешь? И вы все. Раньше вы, бывало, ссорились, а теперь у вас мир. Неужели меня не радует, когда вы приносите мне цветы, чистите мои туфли, спешите заправить мою постель прежде, чем я сама успеваю за это взяться.

Раньше Бобби сомневалась, что мама замечает все эти мелочи.

‑ Это же все такие пустяки!

‑ Мне надо успеть с работой, ‑ сказала мама, напоследок прижимая к себе Бобби, ‑ пока никому ни слова.

Вечером, перед тем как лечь спать, мама не стала читать детям книжку, а начала рассказывать историю об играх, в которые они играли с папой, когда в детстве жили по соседству в деревне. У мамы были братья, и у папы тоже были братья. И вот всякие забавные истории о мальчишеских шалостях и забавах, рассказанные мамой, рассмешили детей и доставили им большую радость.

‑ Жалко, что дядя Эдвард умер, не став взрослым, ‑ с грустью сказала Филлис, когда мама зажигала свечи в спальне.

‑ Да, вы бы его очень любили. Он был очень смелый и любил всякие приключения. Кое‑что он, конечно, делал во вред. Но все равно его все уважали, и все хотели с ним дружить. А дядя Реджи теперь на Цейлоне. И папа тоже от нас уехал. Я думаю, они бы порадовались, если бы узнали, что мы сейчас говорим про то, какими они были в детстве. Как вы думаете?

‑ Дядя Эдвард ‑ нет, ‑ с грустью прошептала Филлис. ‑ Он ведь на небесах.

‑ А я думаю, что и он это чувствует. Бог ведь принял его к себе. А мы его помним. И разлучены мы ненадолго. Когда‑нибудь встретимся снова.

‑ А дядя Реджи и папа скоро к нам вернутся? ‑ спросил Питер.

‑ Да, милые, конечно, они вернулся. А сейчас нам всем пора спать.

‑ Спокойной ночи! ‑ отозвались дети хором.

‑ Мамочка, ‑ проговорила Бобби, еще крепче, чем днем, прижимаясь к маме, ‑ я теперь люблю тебя так, как никогда еще не любила!

Девочка не переставала думать о том, какая же беда могла случиться с папой. И она постепенно проникалась уверенностью, что папа умер ‑ так же, как и бедный дядя Эдвард. Если бы папа был болен, разве мама не ездила бы к нему в больницу? Разорился? Но разве мама боится бедности? Это она не назвала бы бедой. Мама не убивалась бы так из‑за денег.

‑ Надо перестать думать, ‑ уговаривала себя Бобби, ‑ хорошо хоть мама заметила, что мы не ссоримся больше. Нам надо быть еще дружнее.

Но, увы, в тот самый вечер у них с Питером произошло то, что он назвал бы «первоклассным скандалом».

Недели через три после приезда в «Три Трубы» дети попросили маму, чтобы она каждому из них выделила небольшой участок земли. Мама согласилась. Теперь участок под грушевыми деревьями поделен был на три равные части, и каждый мог выращивать там все, что ему хотелось.

Филлис посеяла на своей делянке настурции, резеду и левкои. Они взошли, и хотя по виду скорее напоминали сорняки, Филлис верила, что со временем они превратятся в настоящие цветы. Левкои оправдали ее ожидания, на них веселой ленточкой пестрели мелкие цветочки ‑ белые, розовые, красные, сиреневые.

‑ Хорошо, что я вовремя прополола мои цветочки, это сэкономило много времени, ‑ говорила Филлис.

Питер засеял свою часть овощами ‑ морковью, луком, турнепсом*[26]. Семена дал ему фермер, живший в хорошеньком черно‑белом ‑ деревянном со штукатуркой ‑ домике прямо за мостом. Фермер этот разводил в своем хозяйстве индеек и цесарок и был очень симпатичным человеком. Но овощам не повезло, потому что Питер изрывал свою землю каналами и строил на ней различные военные укрепления для своих игрушечных солдатиков. Ну, а там, где земля постоянно служит ирригации**[27]и фортификации***[28], едва ли может вырасти что‑то качественное.

Бобби стала выращивать в своем садике розы, но однажды она обнаружила, что листья у них завяли и высохли. Может быть, это случилось потому, что она пересадила розовые кусты из другой части сада, причем сделала это в мае, когда пересаживать растения не положено. Но девочка все не хотела верить, что розы погибли, и продолжала питать надежды до тех пор, пока заглянувший в сад Перкинс не сказал, что, как ни жаль, но жизни в ее розах не больше, чем в гвоздях из дверной обивки.

‑ Они годятся только для костра! Так что ты сейчас выкопай их и сожги, а я завтра принесу тебе из своего сада клубни ‑ и анютины глазки, и левкои, и сладкий горошек, и незабудки. Завтра ‑ потому, что ты должна успеть подготовить землю, куда сажать.

И вот Бобби пришла в свой садик, чтобы вскопать и разрыхлить грядки, а это случилось как раз тогда, когда мама похвалила ее и других детей за то, что они совсем перестали ссориться. Она выкопала мертвые розы и отнесла их на мусорную кучу, где дети намеревались устроить большой костер.

Между тем Питер решил сровнять с землей свои военные крепости, с тем чтобы на их месте построить подобия железнодорожного пути, туннеля, насыпи, акведука, набережной и всего прочего.

И, когда Бобби, вся исколотая, вернулась после визита к мусорной куче, она увидела, что Питер завладел единственными в хозяйстве граблями.

‑ Они мне нужны! ‑ воскликнула Бобби.

‑ И мне нужны, ‑ отрезал Питер.

‑ Я первая их взяла.

‑ Ну а теперь моя очередь.

И вот разгорелась ссора.

‑ Вечно ты кипятишься из‑за пустяков, ‑ пробормотал Питер, пытаясь положить конец горячему спору.

‑ Я первая! ‑ спорила старшая сестра, не желая повиноваться и хватаясь за ручку грабель.

‑ Я же говорил тебе утром, что собираюсь сегодня строить. Фил, подтверди, что я это говорил!

Филлис ответила, что не желает вмешиваться в их ссоры. Но ее «вмешали».

‑ Если ты помнишь, то должна сказать!

‑ А если она не помнит?

‑ Лучше бы у меня был брат, а не эти две плаксивые дуры! ‑ закричал в сердцах Питер.

Если он мог сказать такое, то, значит, был разгневан уже до предела. И его ярость тут же передалась Бобби.

‑ Не могу понять, кому понадобилось придумать мальчишек!

Сказав это, она подняла голову и увидела три высоких окна маминой рабочей комнаты, полыхавшие в багровом закатном свете. Вид этих окон напомнил ей слова похвалы, сказанные мамой: «Какие вы молодцы, что совсем перестали ссориться».

‑ Ой! ‑ воскликнула Бобби так, как будто ее ударили, или она прищемила дверью палец, или у нее сильно разболелся зуб.

Бобби хотела сказать: «Не надо ссориться, мама так этого не любит», но как она ни пыталась, ей не удалось выдавить из себя эти слова. Питер смотрел на нее неприязненно и оскорбленно.

‑ Бери свои проклятые грабли! ‑ с этими словами она отпустила черенок. Питер до тех пор с силой держался за черенок и тянул грабли на себя. Теперь же, когда Бобби перестала тянуть, он споткнулся о зубья, оказавшиеся возле его ног, и упал навзничь.

‑ Делай что хочешь... ‑ начала было Бобби ‑ и осеклась.

С минуту Питер лежал на земле неподвижно, так что Бобби сделалось страшно. Потом она еще больше перепугалась, потому что он приподнялся, сел, громко крикнул, снова упал ‑ и продолжал кричать, уже не так громко, но не переставая. Звук был такой, как будто где‑то на расстоянии четверти мили резали поросенка.

Мама высунулась в окно, и не прошло минуты, как она уже была в саду и стояла на коленях возле Питера, который по‑прежнему визжал, не переставая.

‑ Что случилось, Бобби? ‑ спросила мама.

Бобби молчала. За нее ответила Филлис:

‑ Мама, понимаешь, они тянули грабли ‑ Бобби к себе, а он к себе. Потом Бобби отпустила руки...

‑ Питер, перестань, ‑ строго проговорила мама. ‑ Прекрати визжать и объясни, что с тобой.

Питер растратил весь воздух из легких на последний взвизг и замолчал.

‑ Ну, ‑ встревоженно спросила мама, ‑ скажи, что у тебя болит?

‑ Если бы у него болело, он бы такого не устроил, ‑ заметила Бобби, ‑ он же не трус.

‑ Я, кажется, просто сломал ногу, ‑ гневно проговорил Питер. Потом он сильно побледнел, и мама обняла его за плечи.

‑ У него серьезное увечье. И он теряет силы. Бобби, сядь и положи его голову к себе на колени.

Мама стала развязывать шнурки на ботинках сына. И когда она сняла правый ботинок, что‑то закапало на траву. Это была кровь. Мама сняла носок, и все увидели три глубоких раны на стопе и лодыжке, а вся нога была покрыта красными пятнами. Ему в ногу вонзились грабли.

‑ Скорее сюда воду! Полный таз! ‑ приказала мама Филлис.

Но Филлис испугалась, что не донесет таз или прольет воду, потому набрала воды в кувшин.

Питер больше не открывал глаз. Мама перевязала ему ногу носовым платком, и они вместе с Бобби внесли мальчика в гостиную и уложили на длинный деревянный диван со спинкой. А Филлис уже бежала со всех ног за доктором.

Мама поудобнее устроила Питера на диване и разговаривала с ним. А Бобби в кухне тем временем поставила чайник на плиту и приготовила заварку.

«Вот все, что я могу сделать, ‑ говорила она про себя. ‑ А Питер, может быть, умрет, или будет калекой, всю жизнь проковыляет на костылях, или будет носить ботинки на такой здоровенной подошве, как бревно».

Она стояла у задней двери и проигрывала в мыслях самые страшные последствия случившегося, уставясь на раковину для мытья посуды.

‑ Я не хочу жить! ‑ вдруг громко выкрикнула она.

‑ Что такое? В чем дело? ‑ услышала она голос за спиной. Это вошел Перкс. Он принес с собой корзину с растениями и мягкой, ухоженной землей.

‑ Ах, это вы... А у нас беда. Питер проткнул граблями ногу ‑ три большие, зияющие раны, как у солдат на войне. И это отчасти случилось по моей вине.

‑ Ничего, это пройдет. Чем я могу помочь?.. Доктор его осмотрел? Все будет в порядке, ‑ продолжал Перкс. ‑ У отца был двоюродный брат. Его на сенокосе проткнули вилами чуть ли не насквозь. И через месяц он уже был здоров. Только потом у него часто болела голова. Но это, говорят, не потому что его проткнули, а потому что он долго лежал на солнцепеке. Я его хорошо помню. У него было очень доброе сердце, хотя чересчур уж мягкое.

История дяди Перкса несколько успокоила и воодушевила Бобби.

‑ Я вижу, ‑ сказал Перкс, ‑ что тебе теперь не до сада. Ты покажи мне, где твой участок. Я все там прополю и вскопаю. А ушки у меня на макушке. Когда доктор будет выходить, я услышу все, что он будет говорить маме, и передам тебе. Не огорчайся уж слишком. Я почти уверен, что все не так серьезно.

Вскоре пришел доктор Форрест. Он осмотрел Питера, сделал перевязку и сказал, что Питер в течение недели не должен наступать на больную ногу.

‑ А он не будет хромать? Или, не дай Бог, костыли? Или шишка на ноге? ‑ срывающимся шепотом спрашивала Бобби, когда доктор вышел на крыльцо.

‑ Что вы, голубушка, Бог с вами! Через неделю будет бегать, как ни в чем не бывало. Не из‑за чего вам сокрушаться, добрая Матушка Гусыня.

Потом, когда мама пошла проводить доктора и выслушать последние напутствия, а Филлис вышла в кухню поставить чайник, Бобби и Питер смогли наконец поговорить с глазу на глаз.

‑ Доктор говорит, что ты не будешь хромым или увечным.

‑ Не хотелось бы, конечно, быть посмешищем, ‑ угрюмо процедил Питер, но по всему чувствовалось, что весть его обрадовала.

‑ Питер, пожалуйста, прости меня, ‑ помолчав, сказала Бобби.

‑ Все в порядке! ‑ грубоватым тоном ответил Питер.

‑ Я во всем виновата, ‑ продолжала сестра.

‑ Чего там!.. Я вел себя не лучше.

‑ Если бы мы не ссорились, ничего бы не случилось. Давай больше никогда не будем ссориться. Надо мне было раньше прекратить спорить.

‑ Чепуха! Я бы все равно, наверное, не успокоился. А потом ссора тут не имела такого уж большого значения. Я с таким же успехом мог бы напороться на мотыгу, или сунуть руку в косилку, или угореть. Мало ли бывает несчастных случаев без всяких ссор?

‑ Все равно не надо было ссориться, ‑ со слезами в голосе продолжала Бобби, ‑ ты вот теперь лежишь, тебе больно.

‑ Если уж говорить начистоту, то дело в твоей неловкости. Можешь в воскресной школе покаяться в невольном прегрешении. Будет грустно, если ты из‑за этой истории превратишься в зануду.

‑ Не превращусь. Но только тяжело, когда изо всех сил стараешься быть хорошей, а все равно однажды поступаешь плохо.

(Разговор затягивается, ‑ прости меня, любезный читатель!)

‑ Все равно можно считать, что все кончилось хорошо. Потому что ведь если бы ты покалечилась, было бы гораздо хуже. И я рад, что это не ты, а я. Во‑первых, ты лежала бы на диване как страдающий ангел. А во‑вторых, домашнее хозяйство окончательно пришло бы в запустение. Я бы этого не вынес.

‑ Но я ведь не покалечилась!

‑ Но могла бы!

‑ Но ведь не я же страдаю, а ты!

‑ Дети, вы что, опять ссоритесь? Опять? ‑ спросила вошедшая в комнату мама.

‑ Нет, мама, ‑ ответил Питер, ‑ мы просто говорим... Если мы в чем‑то не согласны друг с другом, это еще не называется «ссоримся».

Мама вышла, и тогда Бобби напустилась на Питера:

‑ Я виновата в том, что ты покалечился. Никто, кроме меня. Но что ты обозвал меня «занудой», ‑ ты после этого просто скотина!

‑ Ну хорошо, ‑ неожиданно спокойно ответил Питер. ‑ Положим даже, что я скотина. Но в твоем характере есть что‑то... Когда я упал, ты, с одной стороны, потеряла голову, а с другой ‑ взялась рассуждать, трус я или не трус. Тебе надо следить за собой, и если тебе приходит на ум что‑нибудь занудное, ты вовремя себя останавливай.

‑ Хорошо, я буду за собой наблюдать.

‑ А теперь заключим мир, ‑ многозначительно произнес Питер. ‑ Похороним свои томагавки в волнах минувшего. Позволь, старый товарищ, пожать твою руку... Вообще‑то я устал.

Он чувствовал себя усталым еще много дней, диван казался мальчику жестким и неудобным, несмотря на то, что ему подкладывали многочисленные подушки, валики и свернутые одеяла. Питера очень мучило то, что он не может никуда выйти. Чтобы слегка развеселить больного, диван передвинули под окно, и он мог видеть дымок от поездов, простирающийся над долиной. Но самих поездов не видел.

Бобби покачал у чувствовала, что быть няней при Питере ей совсем не легко: стоит ей заворчать, как обзовут занудой. Но потом это чувство прошло, и сам Питер признавал, что Бобби и Филлис ухаживают за ним замечательно. Иногда мама отпускала девочек погулять и ухаживала за Питером сама. Вспоминая слова Бобби, что «он же не трус», Питер старался не жаловаться на боль, хотя по временам ему было очень больно, особенно по ночам. Тогда он начинал читать молитвы ‑ это ведь всегда очень помогает людям.

Кто‑нибудь каждый день приходил навестить мальчика ‑ то Перкс, то хозяин станции, то деревенские жители. Но время тянулось страшно, страшно медленно.

‑ Хоть бы книжку кто‑нибудь принес, ‑ говорил он с досадой, ‑ а то у нас дома я уже все сто раз перечитал.

‑ Давай я схожу к доктору, ‑ предложила Филлис, ‑ он обязательно что‑нибудь для тебя подберет.

‑ Ну да, ‑ ворчал Питер, ‑ про то, как люди болеют и как им плохо!

‑ Послушай, ‑ предложила Бобби, ‑ а не сходить ли нам к Перксу? У него дома куча журналов ‑ люди их прочитывают и оставляют в купе. Мы сходим к нему.

И девочки отправились к носильщику. Когда они вошли, Перкс чистил лампы.

‑ Ну, что, выздоравливает юный джентльмен? ‑ спросил он.

‑ Да, спасибо, только Питер страшно скучает. И вот мы и пришли спросить, не могли бы вы дать ему почитать журналы.

‑ Да, конечно! Как это я сам не догадался ему принести. Я вообще‑то постоянно думаю про то, как бы его развлечь. И вот мне утром подумалось, что его могла бы очень позабавить морская свинка. Пожалуй, я попрошу моего знакомого занести ее вам.

‑ Как замечательно! Живая морская свинка! То‑то Питер обрадуется! Но все‑таки ему хотелось бы почитать журналы.

‑ Вот незадача. Я только на днях отнес их сынишке Снигсона ‑ у него воспаление легких... Но у меня еще есть газеты, они тоже интересные, там много картинок.

И Перкс указал пальцем на увесистую пачку газет в углу.

‑ Подождите, я только найду бечевку и перевяжу их, ‑ сказал он.

Потом носильщик вынул из пачки одну газету, расстелил ее на столе и сделал из нее аккуратный пакет.

‑ Тут много картинок, и если ему захочется их пораскрашивать акварелью, или цветными мелками, или тушью, то пусть. Мне они не нужны.

‑ Какой же вы хороший! ‑ сказала Бобби, принимая пакет.

Газеты были тяжелые, и, когда девочка остановилась в ожидании, пока пройдет поезд, она поставила пакет на воротца. И случайно бросила взгляд на то, что было напечатано в газете, из которой Перкс сделал пакет.

Бобби схватила пакет и прижалась к нему лбом. То, что она прочла, поразило ее как молния. Газета была свернута на одном важном месте, и девочка не могла прочитать окончание заметки.

Роберта не помнила, как добралась домой. Но придя, она сразу убежала в свою комнату и заперлась. Там Бобби развернула пакет и еще раз просмотрела колонку. Она сидела на краю постели, руки у нее холодели, а лицо горело огнем. Дыхание было прерывистым.

‑ Да, теперь я знаю, ‑ вслух произнесла она. Заметка имела заголовок: «Суд завершен. Вынесен окончательный приговор».

Осужденный носил ту же фамилию, что и ее отец. Он был признан виновным и приговорен к пяти годам принудительных работ.

‑ Папа! ‑ шептала девочка, стиснув в руках газету. ‑ Это неправда. Я не верю. Ты бы никогда не мог это сделать. Никогда! Никогда! Никогда!

Раздался стук в дверь.

‑ Кто там? ‑ спросила Бобби.

‑ Это я, ‑ раздался голос Филлис. ‑ Чай готов. А потом пришел мальчик и принес морскую свинку. Скорее спускайся!

И Бобби вынуждена была сойти вниз.

Глава XI