Год девятый правления Тутанхамона

(1352 до н. э.)

День 16-й, второй месяц половодья

Лик Ра-Хорахте воссиял над горизонтом с такой же силой, которой был полон я, будто и он ощущал то же возбуждение, от которого сердце мое колотилось о ребра. Сегодня – два месяца со дня рождения сына Фараона, и он выражает почтение тем, кто сделал для мальчика больше остальных. И в самом верху этого списка имя некоего Сенахте-нры, врача из Уасета.

Мена служил мне сопровождающим – по приказу Фараона, как он заявлял, – и пока мы приближались к пределам царских владений, пытался меня успокоить.

– Эти почести не повредят твоим отношениям с Рамосом, ибо лучи славы, озаряющей врача, согреют и хозяина. И все равно не удалось бы отговорить Фараона. Он не просто хочет похвастаться сыном, но и показать, что берет бразды правления в собственные руки, трубя о том, что пользуется услугами обычного суну. Он так показывает народу, что больше не желает, чтобы окружившие его старцы направляли каждый его шаг.

Но для меня в тот момент важнее было выяснить, как вести себя, когда Фараон меня вызовет.

– Ты уверен, что ни его, ни Царицу не возмутит мой внешний вид? – спросил я, несмотря на то, что надел рубаху из тонкого льна, короткий складчатый передник и раскрашенные кожаные сандалии.

Это был мой лучший наряд, но все же я волновался, что он недостаточно хорош.

– Ты не посрамишь ни своего Царя, ни хозяина, если это тебя волнует, – заверил меня друг, – хотя я подозреваю, что тебя больше беспокоит мнение двух маленьких девочек. А в их компании ты можешь одеваться хоть в лохмотья, все равно они любят тебя больше всех. – Мена остановился. – Я-то свою дочь не ревную, Тенра, но можно ли сказать то же самое про жреца?

Если он хотел дать мне еще один повод для беспокойства, то ему это удалось, но мы уже вошли на дворцовые земли, и мое внимание унеслось вперед, за ароматные кустарники и яркие цветы. Я и представить не мог, что дом Фараона окажется величественнее жилища Царицы, на мраморных ступенях которого блестели розовые и черные прожилки, а на стенах изображался не вечный покой, а движение жизни – среди фруктовых деревьев порхали птички, скакало стадо газелей. Тем не менее, когда мы вошли в огромную тронную залу, меня совершенно ошеломило ее великолепие.

В дальнем конце были только колонны, объединявшие просторный зал с внешним двором, где в листьях смоковниц и акаций шелестел ветерок. Народ уже собрался, но стулья с инкрустацией были сдвинуты к стенам, обнажая роскошные ковры, приглушающие шаги и голоса, а на разрисованных стенах охотники преследовали добычу по пустыне или пробирались на яликах по болотам, держа метательные палки наготове.

Вдруг собравшиеся гости склонились, словно колосья пшеницы на ветру, и мы с ними вместе: к помосту подошли Нефертити и Мутнеджмет и заняли свои места, а за ними вошли женщины из гарема Фараона.

– С тех пор как Генерал уплыл вниз по реке, сестры Фараона много времени проводят вместе, – заметил Мена, закрываясь рукой.

Потом появились Украшения Царя и фаворитки в коронах из голубых цветков лотоса. Только Асет и Небет надели гирлянды из голубых васильков и белых маргариток. Асет семь лет, но для своего возраста она маленькая, поэтому обе девочки стояли плечом к плечу и в одинаковых белых каласирисах казались близняшками. На обеих были сандалии из пальмовых листьев, которые Ипвет сплела по заказу Асет, и оказалось, что именно такая обувь нужна Небет, поскольку у нее неровная походка, а поднимающийся край подошвы не дает ноге соскакивать. Они заметили нас в толпе и собирались помахать, но Тетишери положила руки девочкам на плечи, сдерживая их, а потом улыбнулась Мене, делясь радостью за их дочь.

– Видишь, как хорошо она ходит с новым лубком – прошептал он, стараясь не поднимать головы, хотя ему очень хотелось посмотреть на жену и дочку. – И даже лучше, когда она ходит со своей подружкой. Вдвоем они не просто две девочки, а каждая придает что-то другой. Какое бы волшебство ни таилось за этими голубыми глазами, я начинаю понимать, почему она завоевала твое сердце, хотя и не родная тебе дочь. – Он наклонился поближе. – И это еще не все – с того вечера, как ты привел Асет к нам в дом, Шери снова воспылала ко мне с желанием. Только за это я буду благодарить тебя до конца дней своих.

Сквозь толпу прошла шеренга молодых людей, чтобы занять места перед помостом.

– Дети Капа, – объяснил Мена, – их ведет Хикнефер, Наследный Принц Анибы и друг Тутанхамона с детства. – Я слышал, что согласно обычаю сыновья вассалов Кемета ходили в дворцовую школу с детьми самого Фараона и привилегированной знати. Но меня особенно поразило, что у брата Сенмута на каждой руке висели дикие камыши, в белую повязку на голове были вдеты страусиные перья, а с ушей свисали золотые кисточки. А его вьющиеся волосы над ушами были подрезаны.

– Он не из той же ткани скроен, что его брат, – заметил я.

– У них один отец, а матери разные, – ответил Мена, когда глашатаи подняли рога, дабы известить о приближении Фараона.

– Неб-хепру-ра, Здравствующий Сын Амона-Ра, – выкрикнул глашатай, – Тутанхамон, сын Гора на Земле, Возлюбленный Маат, Господин Верхнего и Нижнего Кемета, Господин Ипет-Исут^[42] и правитель Уасета.

Пока Фараон и Царица шествовали к помосту, мы пали на колени и дотронулись лбами пола. Тутанхамон держался прямо, скрестив руки на груди: в одной он держал посох Юга, а в другой – цеп Севера. На нем была синяя кожаная корона с изображением змеевидной богини Верхнего Кемета и нагрудник Некбет – его перья были инкрустированы лазуритом, а пояс накидки Фараона был утяжелен золотыми бутонами лотоса. Но мой взгляд задержался на роскошном браслете, обхватывающем его левое запястье – там крепился огромный зеленый камень, окруженный крохотными зернышками серебра, которые мерцали, словно светлячки ночью.

Потом Главный глашатай начал перечислять титулы Царицы – Великая Царская Жена, Возлюбленная Неб-хепрура Тутанхамона, Госпожа Двух Земель, и так далее. Царица качала на руках сына, но я с трудом узнал ее нежные черты под искусно сработанным париком, состоящим из тысяч тонких косичек, на которые были надеты полые золотые наконечники, звеневшие, словно колокольчики.

– До сих пор Царица редко появлялась на официальных церемониях, – сообщил мне Мена, – показывая, что Фараон вернулся к старым обычаям. Так что одним ее присутствием он делает заявление.

Мой взгляд скользнул с Тутанхамона на Мутнеджмет и Нефертити, потом вернулся к юному царю, замечая, что у них одинаковая форма глаз – ничего больше не говорило о том, что они родились от одного отца и матери. Когда я снова взглянул на него, Царь подозвал меня кивком.

– Он не ждет, когда распорядитель объявит порядок представления, – прошептал Мена. – Твоя очередь.

– Оставишь меня наедине с волками? – бросил я через плечо, направляясь к трону и зная, что друг мой последовал за мной. Пав на колени перед Фараоном, я увидел, что и Мена позади сделал то же самое.

– Даю тебе право стоять в моем присутствии, Сенахтенра, в знак большого почтения, которое мы к тебе питаем. – Я поспешил подчиниться, хотя чувствовал себя, словно кожаная сандалия, затвердевшая от излишней краски. Тутанхамон вручил свой посох и цеп Эйе, бывшему Хозяину Конюшен Аменхотепа Великолепного, который сейчас прислуживает его сыну, и взял вместо них резной деревянный посох. После чего поверх голов окинул взглядом толпу и громко заговорил:

– Как феллахи сеют семена в черной почве Двух Земель, так и Фараон посадил свое семя в своей Великой Царской Супруге, которая, в свою очередь, принесла щедрый урожай – сына, которого назвала Тутмосом, да будет он мудр, как Тот, и чтит своего тезку, строителя великой империи. А сейчас я хочу воздать хвалу врачу, который сопровождал моего сына в опасном путешествии через темные воды хаоса и привел его целым и невредимым на свет Амона-Ра, царя богов, от которого проистекла вся жизнь.

Противоположно мнению юного царя, я считаю, что в органе, дающем жизнь, действуют приливы и отливы, такие же регулярные и предсказуемые, как рост и убывание луны; но я не имел права перечить богу, пусть даже смертному. И, разумеется, мужчина, что стоял передо мной сейчас, совсем уже не был похож на того мальчишку, которого я встретил за дверью комнаты его жены, когда он дрожал под бременем собственного решения. Если бы он меня к ней не допустил, мог бы погибнуть еще один его ребенок, но решившись на это, Тутанхамон пошел против своего отца и против его отца, требовавших присутствия жрицы и жреца помимо человека, носящего звание «Врач Царицы».

Эйе подошел к Фараону, держа маленький бронзовый поднос с ожерельем из золотых и синих бусин.

– Отныне, – нараспев произнес Фараон, надевая ожерелье мне на шею, – пусть знают все Люди Солнца, что Сенахтенра, врач Уасета, получает звание Особого Спутника, Входящего и Выходящего из Дворца. – Данный титул давал мне привилегию входить во дворец по собственному желанию, либо когда меня позовет кормилица младенца или кто-нибудь еще. Таким образом, Фараон объявил, что я должен следить за здоровьем его сына, продолжая оставаться домашним врачом Рамоса, – такая мера подходила нам обоим и в то же время не рождала неприязни дворцовых врачей.

Я поклонился и пробормотал все известные мне слова благодарности, но вместо того, чтобы отправить меня на место, Тутанхамон достал кинжал, который носил на поясе своего передника.

– Богиня Маат также приказывает мне вручить ему этот могущественный клинок, поскольку мудрости его сердца и нежности его рук нет равных. – Фараон наполовину вытащил лезвие из ножен и положил его на мои раскрытые ладони. Рукоятка из слоновой кости была украшена хрустальным набалдашником, а на золотых ножнах красовался рельефный рисунок – собаки и львы, нападающие на горного козла. Но само лезвие было бесценным сокровищем – железо остается острым долго, в то время как бронзу то и дело надо править.

Столь великолепный подарок поразил меня, и мои мысли разлетелись, словно лепестки отцветшего лотоса от порыва ветра. Потом предо мной предстала Асет – в ее глазах, цвет которых идеально подчеркивался васильками на шее, плясали искорки смеха.

– И Царица желает признать, что она перед тобой в долгу, – объявил Тутанхамон, – с помощью подарка, выбранного ее младшей сестрой.

Асет вложила мне в руки золотую шкатулку.

– Открой ее. – Я поднял крышку и, как мне показалось, увидел там дымок, пойманный в коробочку, но потом узнал сухой цветок, о котором раньше только читал.

– Наша младшая сестра сообщила, что в земле, лежащей за Красным морем, – пояснил Фараон, – это растение, которое называется «Хатун», считается волшебным.

– Я смущен щедростью Твоего Величества, – проговорил я, стараясь скрыть незнание дворцового этикета, чтобы не оконфузиться перед Асет, которая смотрела на меня с восхитительной улыбкой во взгляде. Я мог лишь гадать, откуда она узнала об этом растении – возможно, в одном из отцовских свитков, – но больше всего меня согревала мысль, что она понимала, почему я ценю такие вещи больше любых богатств и титулов, которые мог даровать мне Фараон. Я попытался сообщить ей об этом улыбкой.

Когда я снова посмотрел на Тутанхамона, он повернулся к Мене.

– Ну, тогда я жду не дождусь, когда одержу над вами победу через три дня, – тихо прошептал он, – когда мы с Хикнефером посостязаемся с вами в соколиной охоте. – Он шагнул назад, подавая знак Асет вернуться на место. Мы с Меной поклонились, попятились от помоста, пока нас не заглотила толпа людей, подавшихся вперед, чтобы увидеть, кто следующий.

– Кому я должен вернуть клинок? – спросил я, когда все закончилось.

– Ве-вернуть? – Мена начал заикаться.

– Не сомневаюсь, что Фараон сделал это лишь напоказ. Что человеку, вроде меня, делать с такой ценной вещью?

– Это добавит тебе цены, помимо твоего дома, и сможешь завести жену. После того как Фараон даровал тебе такой титул, многие отцы будут рады подписать с тобой договор на свою дочь, если ты поставишь парус, пока ветер еще свеж.

– Значит, ты считаешь, что ошибся, женившись по любви? – спросил я, надеясь поймать друга в его же ловушку.

Он пропустил мой вопрос мимо ушей.

– Судя по тому, как ты вцепился в эту коробочку, сомневаюсь, что ты и ее намереваешься вернуть. Зная, из чего Асет выбирала, эта пушинка говорит красноречивее любых слов. Твоя маленькая богиня действительно очень хорошо тебя знает. – Мена оценил меня взглядом. – То есть тебе достаточно растить чужого ребенка?

– Если не я, то кто проведет ее через пороги, способные затуманить свет, которым сияют ее глаза? А взамен я греюсь у ее огня… – Я пожал плечами. – Так же как и в отношениях Асет и Небет, каждый из нас дает другому то, чего мало у него и в чем он нуждается.

Мена кивнул, но на этом разговор не закончился:

– Теперь, когда ты разбогател, ты хотя бы можешь позволить себе приобрести новую одежду, может быть, что-нибудь более дерзкое. Красный пояс к переднику, или плащ с бахромой, чтобы выглядеть получше и позначительнее.

Из-за того, что мой друг продолжал подшучивать надо мной, невзирая на мой новоприобретенный статус, мне хотелось смеяться от радости. Мне было стыдно за то, что я засомневался в нем.

– Когда ты увидишь меня в таком плаще, – ответил я сквозь зубы, – знай, что злые духи вселились в меня и захватили мой рассудок.

День 19-й, второй месяц половодья

Фараон повел нас к югу от дворцовых казарм, вдоль ряда пальм, обозначающих границу между открытым пастбищем, где его скот пощипывал оставшуюся редкую траву, и голой пустыней за ним. Хикнефер не отставал от Тутанхамона ни на шаг, а мы с Меной ехали на некотором расстоянии слева, чтобы не попасть в облако пыли, поднимаемое их грохочущими колесницами. Сзади ехал Эйе и полдюжины других должностных лиц, а за ними несколько дворцовых стражей и ловчие с нашими птицами.

Праздник Опет^[43] только через неделю, но плодородные воды уже начали сходить, и хребты дамб, задерживающих ил, торчат, словно ребра изголодавшейся собаки. Когда мы проезжали мимо громадного каменного льва, охраняющего западную границу города, в долине эхом раздавался лязг молотков: то работники некрополя вытесывали из камня гробницу Фараона. Вопреки подобному напоминанию о том, что он смертен, Фараон был в необычайно хорошем настроении, и когда перед нами расстелилась песчаная равнина, он отпустил поводья. Через мгновение Хикнефер ударил хлыстом своих вороных и поскакал за ним – оба они вопили, как мальчишки.

Мена крикнул:

– Держись, – и ударил хлыстом по спинам своих лошадей, а я подбадривал его. Его пара тоже выращена во дворце, кони сильны и быстры, так что мы без проблем нагнали Фараона. Тот развернулся и увидел, что мы догоняем, и жестом приказал своему старинному другу разъезжаться – этим фокусом он хотел заставить нас дать крюк, чтобы их обойти, а это будет стоить нам и расстояния, и времени. Но вместо этого Мена туже намотал поводья на кулаки и стал выжидать, а потом рванул напрямую сквозь узкую щель меж двумя царскими повозками. Когда они осознали, что же произошло, мы уже вырвались вперед, заставив их отведать нашу пыль. Но почти тут же Мена замедлил ход, чтобы дать Тутанхамону снова выйти вперед, – он сделал вид, что загнал лошадей.

Позже, когда мы двинулись шагом, чтобы миновать узкий проход между дюнами, Эйе поднял кулак, дабы отдать должное мастерству Мены. Уже не обязательно было кричать, чтобы слышать друг друга, и я высказался по поводу нубийцев – Сенмута и друга детства фараона:

– Хикнефер играет роль дворцового любимца, а его брат предпочитает стоять в стороне – наблюдатель со страстью к целительству. Так что у них не только матери разные.

– Друг Тутанхамона возмужал во дворце, будучи заложником верности его отца старому Фараону, – напомнил мне Мена, – а Сенмут приехал в Уасет парнишкой лет пятнадцати. И приехал с единственной целью.

– Дом Жизни? – предположил я.

Он кивнул:

– У народа, к которому принадлежала его мать, есть обычай отрезать девочкам клиторы и внутренние губы. После этого внешние половые губы растирают до крови и пронзают шипами, чтобы они срослись вместе. Из-за этого в женщину не только сложно войти, но еще и большинство младенцев задыхаются прежде, чем успевают выбраться на свет, зачастую унося с собой и жизнь матери.

– Его мать погибла при родах?

– Нет, погибла его младшая сестра – после того, как ее обрезали. А он любил ее больше всех на свете. И ничего не мог сделать, чтобы этому помешать. Или остановить кровь.

– Неудивительно, – вздохнул я, вспоминая горечь, с которой он говорил о Бекенхонсе.

Мы направлялись к краю широкой пустоши, покрытой выцветшим песком, где перелетные птицы опускаются низко, чтобы отдохнуть на деревьях и в садах за ними. Среди каменистых холмиков и островков поросли от солнца прячутся еще и небольшие грызуны со змеями. И хотя соколы предпочитают уток и белых куропаток – вообще ловить жертву на лету – они ловят еще и мелких животных, чтобы съесть сердце, которое вырывают, пока оно еще бьется. Наделенные острым слухом и зрением, они видят лучше и дальше, чем любое другое живое существо, поэтому сокол может свалить ударом и животное величиной с шакала. Особенно самка, которая в полтора раза больше и сильнее самца.

Тутанхамон остановил свою колесницу, выпрыгнул и встал, постукивая ручкой хлыста по бедру, нетерпеливо ожидая, когда подъедут остальные. На нем был короткий передник и полосатый атев^[44] с расположенным вверху коршуном, вырезанным из тонкого листа золота: клюв его смотрел на лицо Фараона, а крылья простирались от уха до уха. Других церемониальных знаков на нем не было, кроме браслета с железным оком Гора и кинжала в ножнах, пристегнутого на бедрах. Тутанхамон отдал поводья охраннику и пошел туда, где как раз останавливались птицы и ловчие.

Лошади Мены приучены стоять, когда поводья привязывают к поручням колесницы, так что мы оставили их и пошли выпускать своих ястребов из клеток. Мой вырос в неволе: его достали из гнезда птенцом, – но лучших охотников ловят после того, как они научились летать и охотиться на свободе: ловят на голубя, стоящего не больше пары сандалий из папирусного тростника. В результате они более сильны духом, хотя и больше времени уходит на преодоление естественного страха птицы перед человеком. Но в конце концов птица начинает доверять тому, кто ее дрессирует, так что на волю они возвращаются редко. Мена натянул на руку толстый рукав из лошадиной шкуры и взял у сокольничего закрытую капюшоном птицу и заговорил с ней, чтобы успокоить.

– Видишь, как она топорщит перья в предвкушении убийства? Она чувствует приближение того возбуждающего момента, когда взлетит в поисках добычи. Ради этого она живет, даже если приходится проводить все остальное время под темным капюшоном, ожидая и голодая, так как кормят ее лишь тогда, когда она прилетит с тяжелым грузом.

– Значит, правду говорят, – спросил я, раз уж друг предоставил мне такую возможность, – что мужчинам нравится подчинять себе самку сокола, потому что они видят в ней дикую покинутую женщину?

– Возможно, – согласился он, когда мы несли птиц туда, где собрались остальные, – но все же самая притягательная женщина – одновременно и дикая, и скромная. И по правде говоря, мой воздерживающийся друг, у тебя яйца сморщатся от заброшенности, если ты не будешь исследовать такое на собственном опыте.

Мы уже слишком близко подошли к остальным, чтобы отвечать в том же духе, так что я придержал язык до того времени, когда можно будет дать достойный ответ. Меранх, огромная охотничья собака Царя, стоял рядом с хозяином, лениво помахивая хвостом, когда Тутанхамон гладил его по висящим ушам. Поводка на нем не было – он слушался команд.

– Мне нравится приезжать сюда, – сказал Фараон человеку, которого я не узнал, – потому что охотиться там, где дичи не слишком много и нет того, что птица любит больше всего, – вот настоящий вызов для моего Небесного Гора. Разумеется, в это время года количество перелетных птиц в наших полях снижается. – Он бросил взгляд на меня и живо улыбнулся, а я вспомнил, что они с Асет – одной крови. – И все равно я позволю вам досчитать до десяти, прежде чем выпущу в небо своего Небесного Гора.

– Я тоже, – согласился Хикнефер.

Мена было возразил, но Тутанхамон поднял руку:

– Это вполне маат. Наши птицы знают территорию, а ваши нет. – Свободной рукой он нащупал кожаные ремешки на ногах своей птицы, и золотой сокол затанцевал в предвкушении. – Будем ли заключать договор, что тот, чья птица первая принесет живую дичь, ставит кувшин лучшего вина?

Таким образом он скрыл свое приобретенное высокомерие за врожденной щедростью, и впервые я увидел в этом человеке бога. Я улыбнулся, надеясь дать ему что-то такое, что стало бы для него такой же редкостью, как его подарки для меня, – дух дружбы.

– А хозяин птицы, которая первая принесет ему добычу? – поинтересовался я на случай, если действия его ястреба окажутся несовершенными. – Может, пусть тоже ставит вино?

Тутанхамон рассмеялся:

– Согласен.

Он подождал, когда и Мена с Хикнефером его поддержат, затем мы с Меной встали рядом, чтобы выпустить птиц одновременно, а Тутанхамон и Хикнефер отошли на некоторое расстояние и сделали то же самое. Как только с птиц сняли капюшоны, Фараон начал считать, – сопровождаемый хором возбужденных криков и хлопаньем крыльев.

Через какое-то мгновение он стянул капюшон, и все мы благоговейно замерли, наблюдая, как его сокол поднимается в синее небо. Что человек мнит безрассудно небрежным, для сокола – совершенный контроль: природа создала эту птицу так, чтобы она могла подниматься выше и выше в потоках и переменах ветра.

Тишина была почти зловещей – только вдалеке поскрипывали упряжи наших лошадей, а птицы, одна за одной, описывали в воздухе круги, переворачиваясь на вершине каждого вверх ногами, демонстрируя изящество и грацию, которыми не обладают другие животные. Или человек, прикованный ногами к земле, даже когда идет по дороге в вечность. Может, у жрецов просто не хватило воображения сделать так, чтобы человек мог парить – хотя бы вместе с Шу, богом воздуха, и Нут, богиней неба, – и таким образом Амон сделался завистливым богом, обиженным на собственных братьев?

Красавица Мены первая начала пикировать, прервав широкую петлю и преследуя маленькую цаплю, – у этой птицы легкие кости, поэтому она может подниматься кругами меньшего диаметра. Цапля – достойный противник, ибо соколу для того, чтобы подняться выше жертвы и поразить ее, приходится взлетать большими кругам и на более высокой скорости.

Фараон стоял поодаль от остальных с волнением на лице, отрывисто дыша, пока Красавица Мены не поднялась над своей жертвой и не взмыла вверх с пустыми когтями. К тому времени Небесный Гор Тутанхамона поднялся настолько высоко, что казался лишь темным пятнышком на сияющем небе. Какое-то время он планировал, меняя направления, ловя то один поток воздуха, то другой. Потом вдруг сложил крылья, подался вниз, словно кивая Владыке Двух Земель, и резко пошел к земле, демонстрируя великолепную скорость и мощь.

Я слышал даже, как ветер ерошит ему перья, пока он не изменил угол нырка и не направился прямо к нам, набирая скорость. Когда я заметил, что он готов атаковать дичь, мне показалось, что это солнце играет на золотых перьях птицы. Но в следующий миг я услышал громкий треск, который раздался где-то поблизости, развернулся и увидел, что молодой Фараон пошатнулся на месте. У него задрожали веки, потом он закатил глаза и упал, словно тряпичная кукла.

Мы с Меной одновременно бросились к нему, а остальные замерли от ужаса. Или невозможности поверить. Кроме Хикнефера, который мучительно взвыл и упал на колени рядом со своим другом.

– Не трогайте его! – крикнул Мена. Я сорвал с себя передник и скомкал его, потом упал на колени и прижал ткань к щеке Фараона, по которой текла кровь, а Мена прижал пальцы к выемке у основания гортани. – Неглубоко. И слишком быстро. – Он осмотрелся, ища Эйе, который стоял как вкопанный на том месте, где мы его оставили. – Привези его колесницу! – заорал Мена. – Надо как можно скорее вернуть его во дворец. – Старик развернулся и побежал по песку, а Мена повернул Фараона, чтобы снять тканевую повязку с головы, и обнаружил вздутие размером с гусиное яйцо. – Возможно, удар только лишил его сознания на несколько минут, – прошептал он. Но мы не забыли звук когтей сокола – будто камень попал по полой тыкве, – когда он ударил по черепу молодого Царя. – Подними плечи, а я подержу голову. А Хикнефер возьмет за ноги. – Нубийский Принц лишь кивнул, а по его смуглым щекам лились слезы. – Держи под коленями и бедрами, – добавил Мена, – надо поддерживать нижнюю часть тела.

Эйе поднял облако пыли, развернул колесницу Тутанхамона и задом подъехал к нам.

– Кто-то из нас должен его держать, – сказал я Мене. – Слава богам, его колесница больше обычных, иначе она бы не выдержала двух стоящих человек, уж не говоря о третьем, если он лежит на спине. Кто-то должен держать его, а моих приказов во дворце слушаться не будут. Так что поезжай вперед, подготовь носилки.

Я протиснулся мимо него, уперся ногой о бок колесницы и прислонил к груди голову и плечи Тутанхамона. Меранх тоже попытался забраться, но Мена оттолкнул его, потом закрепил петлей кусок веревки, протянув ее через открытую площадку, от поручня к поручню, чтобы я мог за нее держаться.

– Скачи назад по беговой дорожке. Тогда его не будет так трясти, – сказал он Эйе. – И не теряй времени. – И убежал за своими лошадьми.

Дорога показалась мне бесконечной. Я старался ехать так, чтобы Фараон оставался неподвижен, принимая всю тряску на себя. И все это время следил за ним, не пошевелится ли он сам – рукой, ногой, или хотя бы дернется веко. Но мысленно я вернулся к тому моменту, когда Тутанхамон снял капюшон со своего золотого Небесного Гора. Я будто вновь увидел, как тот поднимается выше и выше, а потом отвесно летит к земле. И тогда я понял, что правда крылась в том мгновении, когда я отвернулся. Я попробовал закрыть глаза, попробовать, может, уши вспомнят то, чего не могли вспомнить глаза, – и я услышал, как тишину пустыни нарушил скрип упряжи, шепот перьев на ветру и мягкий, еле слышный свист. Не высокий и резкий, а тихий, словно мурлыканье кошки. Такой сигнал сокольничий мог использовать, чтобы не испугать птицу, пока она ест, но достаточно громкий, чтобы сокол понимал, что этот призыв означает кормежку. Или то был всего лишь ветер, дующий сквозь расселину в голых камнях?

Когда я снова посмотрел на лицо молодого Царя, глаза его были широко открыты.

– Не двигайся, – предупредил я, наклонившись к его уху, чтобы он наверняка меня услышал. – Тебя лишь на несколько минут сорвало с привязи. Мы везем тебя назад во дворец.

– В… хороших руках. Дар… богов. – Слова выходили из его уст по одному-два, а потом губы ослабли и веки закрылись. На его лицо опустилась безмятежность, какой я раньше не видел, и впервые за двадцать девять лет я подумал, что мужчина, которого я вижу, прекрасен. Через несколько минут он снова заговорил, не открывая глаз. – Ноги… замерзли.

У меня вдоль позвоночника пробежал холодок, хотя солнце пекло в спину.

– Не пытайся двигаться, – предупредил я. – Во дворце ждет Мена, а он знает о ранах, которые человек может получить в бою, больше любого врача Двух Земель.

– Я… бился? С Анубисом?

– Со своим Небесным Гором, – ответил я, хотя он уже снова закрыл глаза.

Мена ждал у казарм с шестью дворцовыми стражами и носилками в воловьей упряжи. Эйе бросил поводья одному из стражей и убежал – возможно, созвать дворцовых врачей.

Когда стражники понесли Фараона, Мена пошел за ними, и сзади – я.

– Иногда он просыпается, – сообщил я ему тихо, – но шевелит лишь глазами и губами, и произносит лишь слово-другое – пожаловался, что у него замерзли ноги. – Мена проницательно посмотрел на меня, затем двинулся в прихожую царских покоев. – Я подожду снаружи, вдруг я тебе понадоблюсь.

– Нет, ты нужен прямо сейчас. Тебе никто не откажет, пока Тутанхамон жив.

Весть о несчастном случае распространилась, как огонь на ветру, и мы еле успели переложить Царя на ложе, прежде чем нас оттолкнул Джехути, Главный дворцовый Врач, и Кемсит, Врач Фараона. За ними пришли Эйе и Нахтмин, Обмахиватель Фараона и Главный Царский Писец, а за ними – шумный хвост второстепенных врачей-жрецов.

В комнате быстро закрыли ставни и зажгли благовония в настенных святилищах, а собравшиеся сгрудились и заспорили друг с другом. Не успели они решить, как лечить Царя, Тутанхамон задрожал всем телом, "и жрецы, исполняющие песнопения, отбежали, дабы злые духи не захватили и их. Никто и не подумал, что Фараону может быть холодно, и если так и есть, то что это может значить. Наконец Царица приказала слугам принести одеяла и укрыть ее мужа, а потом села рядом и взяла его за холодную руку. Меранх бегал туда-сюда вдоль лежанки, тщетно умоляя хозяина погладить его, пока наконец Анхесенамон не приказала псу сесть у ног; он заскулил и принялся тыкать носом в их сцепленные руки.

Через несколько минут один из врачей пошел к ногам ложа, поднял одеяло со ступней молодого Царя и вколол длинную иглу в кончик его большого пальца. Тутанхамон не шевельнулся.

Мена жестом позвал меня за собой и словно тень прошел по краю комнаты на балкон, выходящий на личный сад Царя и расположенный так, чтобы лучше пользоваться северным ветром.

– Она слишком легко смирилась, – буркнул я, радуясь тому, что мы ушли от поющих жрецов и потеющих тел.

– Возможно, – согласился Мена. – Думаешь, у него сломана шея?

– Как можно судить без осмотра? Возможно, поврежден мозг. Ты видел контузию. – Он прямо посмотрел на меня, а потом опустил глаза и один раз кивнул.

– А чего ты ждешь от Царицы? – в отчаянии спросил Мена. – Чтобы она визжала и рвала на себе одежду? Это его разбудит, и он снова сможет смеяться?

Я смотрел поверх крыш величественных строений, окружавших дворец, на западные утесы, чернеющие на фоне розового неба. Ра умирает. Забирая с собой своего сына.

– Нельзя винить птицу, сделавшую то, чему она была обучена, – сказал я.

– Не здесь, дурак! – прошептал Мена, стукнув меня по плечу. Скорбный вой разорвал тишину, за ним последовал высокий пронзительный крик. Мы бросились в комнату, и нас встретил хор голосов – жрецы пели молитвы, женщины кричали, а Анхесенамон лежала поперек неподвижного тела мужа. Из ее исцарапанных рук уже сочилась кровь.

Меранх первый почувствовал, что ка его любимого хозяина вышел из бренного тела, – издал протяжный скорбный вой, чтобы выразить своему брату Анубису несогласие.

Дотронувшись лбом до пола, я вспомнил предсказание Мены, что власть вскоре будет принадлежать тому, кто сильнее. Но как же богиня Маат – когда птица сложила крылья и понеслась вниз, неужели она просто закрыла на это глаза?

Я мысленно вернулся к тому мгновенью, когда впервые увидел Тутанхамона девятилетним мальчиком: он стоял перед великим столбом Ипет-Исут в день своей коронации. Он был гол, за исключением простенькой набедренной повязки, и принес на своих плечах грехи единокровного брата, ненавистного Еретика. И тем не менее бесстрашно прошел в деревянные ворота, покрытые медными пластинами, во двор храма, где его ожидали жрецы в масках богов, чтобы отвести мальчика в святилище, где его посвятят в таинства, которые сделают его земным сыном Амона-Ра, полубогом и получеловеком. Когда он наконец вышел оттуда, человеческий облик Тутанхамона был изменен навсегда царской символикой и одеждой: это тяжкая ноша для любого человека, а особенно для такого маленького мальчика.

Теперь жрецы Дома Мертвых изменят его тело еще раз, выпотрошат, словно глупое животное, чтобы он соединился с Осирисом.

Лично я буду помнить Владыку Двух Земель таким, каким он был этим утром, как он смеялся, несясь по пустыне в своей колеснице, а не каменной статуей. Боги даровали мне привилегию увидеть радость в его глазах, а также тот страх, который он испытывал, когда пошел против старших. Я знал, что в нем есть не только юношеская надменность, но и щедрость, и любовь. Вот поэтому сердце мое будет плакать по мальчику, которому дано было так мало времени, чтобы научиться жить, прежде чем пришла пора умереть.

Я веду записи о своем развитии: что было, что есть и что будет. Я дитя, помнящее своего отца, постоянно меняющееся, вечное, словно день, неизменное, словно ночь. Можно ли выразить это проще? Жизнь и смерть едины.

Норманди Эллис, «Пробуждающийся Осирис»

Осирис Тутанхамон

День 13-й, третий месяц половодья

Министры и советники Фараона ходят небритые в голубовато-белых одеждах смерти, а таверны и дома развлечений закрыли свои парадные входы. Паранефер и его совет молятся о безопасном путешествии в вечность для Фараона, а рисовальщики контуров Майи^[45] трудятся день и ночь, чтобы закончить покинутую гробницу Нефер-неферуатон Сменхкары, которую она дарит брату по случаю необходимости. В храмах также не ведутся уроки, пока не пройдут семьдесят дней траура.

Асет стала необычайно тихой после того, как Меранх, неуклюжий пес с ах милого щенка, умер от горя и последовал за хозяином. Девочка проводит много времени на другой стороне реки со своей возлюбленной сестрой, а я слоняюсь без цели и направления. Сегодня утром я отправился в лачугу гончара, чтобы забрать чаши, которые заказал на прошлой неделе, а Реш вручил мне лишь крохотную фляжку «для маленькой дочери бога». Фляжка была похожа на гранат, но по цвету осталась как обожженная глина – за исключением тех мест, где мягкая глазурь, покрывающая ее изнутри, вытекла из узкого горлышка. Разумеется, я подумал, что Асет заказала такую фляжку, ибо гранат – ее любимый фрукт.

– Нет, но девочка верит, что у меня волшебные руки, как и у Хнума, создавшего Людей Солнца. – Скромная улыбка открыла мне ту сторону этого человека, которую я еще не знал. – И я подумал: раз уж она неравнодушна к вещам, поцелованным огнем… – Он показал на темное пятно сбоку, и тут нас окрикнул Пагош:

– Вы видели Асет?

– Она с другой стороны реки, – ответил я, когда он подошел ближе.

– Я привез ее сюда не больше часа назад, – выдохнул он, запыхавшись от бега. Или от страха? – Младенец Царицы ушел к Осирису.

Это было все равно что внезапный удар сзади.

– Принц Тутмос? Что случилось?

– Его нашла кормилица, когда солнце поднялось над восточным горизонтом, – пошла дать ему грудь. Некоторые говорят, что у него разбух язык и перестал помещаться во рту, другие – что за ним в темноте пришли злые духи, оставив от лица один громадный синяк. – Пагош следил за тем, как я восприму это известие.

– Язык младенца был высунут изо рта? – спросил я.

Он кивнул:

– Асет не позволила никому трогать мальчика, заявляя, что действует от имени Царицы. – Это значит, она видела его раздутое и потемневшее лицо. Человек, задохнувшийся подобным образом, – неприятное зрелище. – Я привез ее обратно, но она не хотела оставлять сестру и обвинила меня в неверности. Суну, надо найти ее. – Пагош пытался спрятать боль за грубоватыми манерами, но я слишком хорошо его знал.

– Ты ищи на птичьем дворе и в вольере. Сегодня пчеловод собирает мед, так что Реш пусть идет туда, а я поищу в амбаре. Встретимся здесь же.

Приближаясь к конюшням, я заметил, что поблизости околачивается Рука, но не обращал на него особого внимания, пока не заметил, что он показывает глазами на дальний конец амбара, где Сепи ставил лошадей Рамоса. Зайдя внутрь, я остановился, чтобы глаза привыкли к более тусклому свету, и услышал, что из последнего стойла доносится шепот: Асет сидела там на полу скрестив ноги, крепко прижимая к себе Тули. Пока я на них смотрел, пес поднял голову и лизнул хозяйку в лицо, чтобы вытереть слезы.

– Мне уже семь лет и мне больше не нужна нянька, – сказала ему хозяйка. – Все равно Мерит и Пага делают только то, что им прикажут, как и остальные слуги. – Наверное, Асет что-то почувствовала, ибо подняла глаза и увидела меня, но потом спрятала лицо и разрыдалась. Из горла Тули вырвалось тихое рычание, однако потом он узнал мой запах. Тогда пес заскулил, умоляя меня все исправить.

Я обошел перегородку, уселся рядом на застеленном сеном полу и посадил девочку себе на колени.

– В т-темноте пришли д-демоны, – заикалась Асет, – у-ук-крали его дыхание. Они вошли в нос задом наперед, отворачиваясь, чтобы их не узнали, и притворились, что хотят поцеловать младенца. Или успокоить его плач.

Наверное, Асет просто не могла найти другого объяснения тому, что произошло с младенцем, которого она полюбила как брата.

– Где ты услышала такую чепуху? – прошептал я. – Тутмос был сильным ребенком. Возможно, он запутался в одеяльце.

Она покачала головой, упираясь мне в грудь.

– Одеяла я не видела.

– Наверняка кормилица пыталась освободить его, – спорил я, хотя и сам в это не верил – как и в то, что гибель Фараона была просто несчастным случаем, произошедшим без чьего-либо намерения или без какой-либо причины. Я не мог понять лишь, почему я не подумал о том, что его сын будет следующим.

– Я все еще вижу его лицо, даже когда закрываю глаза… как слепой видел того льва. У моей сестры разобьется сердце, как у Меранха. И у меня тоже.

– И мое, – прошептал я ей в макушку. Слезы жгли мне веки – сложно сказать, от боли за ребенка ли Царицы, или за ее младшую сестру, – и прежде чем я успел их смахнуть, Асет повернулась и посмотрела на меня.

– Ой, Тенра, прости. Я думала лишь о себе. Я забыла, что ты первый поприветствовал Тутмоса, когда он вошел в этот мир. – Она обвила руками мою шею и сжала ее так, что я не мог глотать. – Тули думает, что нам надо сбежать, – прошептала Асет. – Но тебя бы я никогда не оставила.

– Куда бы ты пошла?

– Туда, где меня никто не знает. Он считает, что мне стоит взять себе другое имя. Например, Ташат. А ты что думаешь? – До меня дошло, что ребенок боится за собственную жизнь. – Бедной Анхес не с кем поплакать, чтобы ей стало лучше.

– Разумеется, с ней останется твоя госпожа мать.

Она покачала головой, но посмотреть мне в глаза не решилась.

– Она уехала в дом Генерала Хоремхеба, чтобы побыть с собственной сестрой. Я слышала, как она говорила отцу, что Анхес должна смириться с тем, что никогда не выносит жизнеспособного ребенка, ибо царская кровь моей сестры испорчена кровью ее бабки, Великой Царской Жены Осириса Аменхотепа, иудейки. Это означает, что Анхес не полностью царских кровей, да? – Наконец Асет осмелилась посмотреть на меня. – И это значит, что я тоже испорчена, и никогда не смогу родить жизнеспособного ребенка, из-за того, что мой отец – не Царь?

Я с трудом удержался, чтобы не сказать, что я на самом деле думаю о женщине, которая с такой жестокостью относится к дочери, только что потерявшей близкого человека. К тому же я не хотел показывать, что разделяю ее страх.

– Ты же не веришь в эти глупости. Я съезжу через реку, посмотрю, что удастся разузнать. – Я поставил Асет босыми ногами на твердый утоптанный земляной пол. – А тебя отведу к Небет, если ты пообещаешь оставаться там и не делать глупостей.

– Ты забываешь, что мне почти восемь лет.

– Нет, это ты забываешь. Мерит знает, что такое потерять ребенка, а ты не хочешь принять ее мудрость. Или любовь. Пагош увез тебя, потому что не мог оберегать тебя в доме Царицы, – он ведь тебе скорее как отец, нежели слуга. И ты это знаешь. – У девочки по щекам снова покатились слезы, но я заставил себя продолжить: – Он и Реш повсюду тебя ищут. И сейчас они ждут меня в хижине гончара, не потому, что им так приказал твой отец, а потому, что они заботятся о тебе. Так что сначала помирись с ними, а потом пойдешь к Мерит.

– Хорошо, обещаю. Мне очень жаль, Тенра, правда.

– Тогда скажи им об этом. И не забудь сандалии и шаль, чтобы не замерзнуть, потому что мы вернемся затемно. – Я пропустил ее вперед в проход между стойлами.

– Ты отвезешь Анхес от меня подарок? – спросила Асет на ходу. – Когда сестра увидела сандалии, которые мне сделала Ипвет, она только о них и говорила, поэтому я примерила ее обувь, пока она не видела, чтобы посмотреть, насколько ее нога длиннее, и сказать потом Ипвет нужную длину.

День 17-й, четвертый месяц половодья

Размышляя над тем, что она пережила, я не понимаю, почему Анхесенамон никогда раньше не пыталась взять свою судьбу в собственные руки. Разве можно ее винить, если она считает, что ее дети умирали из-за того, что их отцом сначала становился ее собственный отец, а потом – брат ее матери? Разумеется, союз с другой мощной правящей семьей привнесет здоровую кровь в царский род. Какова бы ни была причина, Царица послала тайное послание Суппилулиуме^[46], царю хеттов, и попросила, чтобы один из его сыновей занял рядом с ней трон Гора. Достаточно наивно с ее стороны было считать, будто о секретном послании никто не узнает, – уж не говоря о том, что Эйе и Хоремхеб допустят подобный брак. Или что Верховный Жрец примет хетта как сына Амона-Ра.

Мена считает, что писец, которому было продиктовано послание, и выдал Царицу Нефертити, которая передала это Рамосу, и, возможно, еще и Мутнеджмет. Как бы то ни было, Рамос, представитель Хоремхеба на севере и командир военной крепости Зару, поджидал, когда Принц Заннанза ступит на нашу землю, и положил конец мечтаниям юного хетта о славе и правлении империей.

Теперь два военных легиона Суппилулиумы маршируют к границе Ханаана, и получилось, что бедняжка Анхесенамон попалась в собственную ловушку.

День 2-й, первый месяц всходов

Хор жрецов пел молитвы Амону, а Главный Чтец возложил золотую маску на лицо Тутанхамона, обозначая, что он сын Ра. Это было мягко отполированное изображение молодого человека, которого я успел полюбить. Глаза были сделаны из кварца и обсидиана, а веки и брови инкрустированы лазуритом, как и полоски золотого авета. В бровях сплетались змея и коршун, символ Верхнего и Нижнего Кемета, защищающий его от врагов. Под искусственной бородой бога Осириса лежало широкое ожерелье из бусин лазурита и зеленого шпата. Асет вышла с гирляндой голубых васильков, положила ее на плечи дяди, и почтила его последним поклоном. Потом Главный Чтец приказал, чтобы обе покрытые золотом руки Фараона с посохом и цепом пришили к полотну, покрывающему грудь; на этом ритуалы, проводимые во дворце, закончились.

Похоронный кортеж возглавляли Девять Друзей Царя, за ними следовал совет министров, Правый Обмахиватель и визири Севера и Юга, потом жрецы, которые председательствовали на украшении тела покойного Фараона. За ними шли Паранефер и Рамос и лили на землю молоко, подготавливая путь для шести рыжих быков, тащивших сани, на которых лежало тело Царя, забинтованное тканью. За первыми санями, покрытыми балдахином, следовали вторые: на них везли позолоченный деревянный сундук с четырьмя алебастровыми ларцами, в которых лежала печень, легкие, желудок и кишки Царя. Тащили эти сани восемь жрецов в белых одеждах. По углам позолоченного сундука стояли четыре золотые статуэтки богини Селкет^[47] с таким нежным лицом, что от одного взгляда на нее у меня наворачивались слезы. Возможно, загадка крылась в мягком повороте головы и положении рук, которые богиня протягивала, защищая свой ценный груз. Такая изысканная вещь могла быть изготовлена только в мастерских Ахетатона – города, который Еретик посвятил своему богу. Там собирали и сжигали мусор из каждого дома и делового заведения, а общественные купальни и тенистые сады были открыты для всех. И говорят, что этот рай земной придумал человек с воспаленным мозгом.

За вторыми санями шла Царица со своей матерью, затем жена Хоремхеба и Асет, а за ними следовали младшие жены и наложницы, в том числе чужестранные принцессы, посланные отцами в гарем Фараона, чтобы заслужить расположение Владыки Двух Земель. На них были одинаковые белые облегающие каласирисы, которые уже порвались и запачкались дорожной пылью. За ними тянулись советники покойного Царя и другие высокопоставленные лица, и, наконец, придворные и знать, где шел и я, ибо всего два месяца назад Фараон даровал мне титул.

На берегах реки собралась целая толпа, чтобы посмотреть, как мы пустимся в символическое плаванье по четырем священным городам – долгое и утомительное путешествие вверх и вниз по обоим берегам реки. К тому времени, когда мы добрались до законченного лишь наполовину погребального храма Тутанхамона, где нас ожидали Асет, Небет и Тетишери, солнце стояло уже высоко – оно стерло тени, придающие земле глубину и форму. Там, быстро подкрепившись фруктами и хлебом, мы с Меной снова присоединились к похоронному шествию, а его жена с дочерью остались, чтобы не подвергать опасности в этом утомительном путешествии еще не родившегося ребенка Шери или болезненное бедро Небет.

Поднявшись над деревней рабочих, строящих гробницу, мы начали длинный переход через вечное плато из камня и песка к Месту Истины – через пустошь, усыпанную осколками белого известняка, оставшимися от камней, выломанных для похоронной часовни Тутанхамона, жизнь которого завершилась раньше строительства. К тому времени, как мы приехали на место, где он будет жить вечно, там разбили шатры для членов царской семьи, Паранефера и его жрецов, ответственных за погребальные ритуалы. Слуги расстелили в тени, которую удалось отыскать, тростниковые подстилки, чтобы женщины могли посплетничать и подремать, пока мужчины отнесут могильные принадлежности в прохладные, освещенные факелами камеры.

Я нес раскрашенную деревянную голову, изображающую Тутанхамона в детстве, сундук с его именем, полученным при рождении, и коробку для игрушек с секретным замком – это все были сувениры, напоминающие о детстве, которых требовали ритуальные традиции; и еще кувшин сладкого вина из виноградников Атона в Зару. В одной из камер уже лежали два мертворожденных ребенка Тутанхамона, и я утешился мыслью, что к нему вскоре присоединится и его сын, которому Фараон так радовался, поэтому он будет не одинок в этом тихом месте.

Прежде чем выйти, я остановился и окинул последним взглядом стены его камеры, быстро пробежав глазами по изображениям Осириса и других богов и богинь и перейдя туда, где живой Фараон плыл по болотам на тростниковой лодке, а жена сидела у его ног. На другой картине он охотился в пустыне на львов со своим верным Меранхом, а потом отдыхал на позолоченном троне, наслаждаясь вниманием своей Царицы. Такие изображения зачастую грешат против правды, но я верю, что супруги по-настоящему чтили друг друга. Если их отношения и отличались от того, что я видел у Мены и Шери, то это потому, что им не предоставили права выбирать. Тем не менее что могло бы получиться, если бы им было дано больше времени?

Собрались гости, и Осириса Тутанхамона, уже украшенного гирляндами из васильков, оливковых листьев и синих бусин, подняли стоймя, прежде чем ввести его в вечный дом. Хор юных жрецов затянул мольбу к Осирису, но когда вперед шагнул жрец в маске Анубиса, чтобы прирезать громадного белого быка, толпа скорбящих притихла.

Я посмотрел туда, где стояла Асет, и заметил, что ее глаза широко раскрыты от страха и потрясения. Человек, в котором она узнала своего отца, дернул голову животного вверх и назад, а потом одним быстрым ударом вспорол ему горло. Из раны ударила горячая кровь, бык упал на колени. Анубис-жрец снова взмахнул ножом, и через миг поднес фараону переднюю ногу и все еще бьющееся сердце животного; при этом несколько женщин пролили содержимое своих желудков на землю. Кислого запаха рвоты вместе с вонью горячей крови было достаточно, чтобы плохо стало даже самому выносливому человеку, но Асет лишь смотрела, широко раскрыв глаза, и не могла поверить в происходящее – сцена была настолько ужасна, что лишила девочку сил отвернуться.

Потом вышел Нахтмин, чтобы произнести слова, благодаря которым имя его хозяина будет жить вечно, – эта честь обычно выпадает старшему сыну или дочери покойного Фараона. После него вышел Эйе, завернутый в леопардовую шкуру погребального жреца, чтобы выполнить священный ритуал открывания рта – это первое, что делает новый Фараон, – и в толпе прокатился тихий шепот.

Жрецы Амона хитры, как и Рамос, вернувший их былое богатство, они еще не заручились достаточной поддержкой провинциальных монархов, градоначальников и судей. Зато старый седой Хозяин Конюшен держал правителей в кулаке, поскольку управлял во время этих семидесяти дней скорби царской сокровищницей и складами. Когда и военачальники оказали ему поддержку, чтобы обеспечить трон Генералу Хоремхебу, который все еще сражается с выступившими сирийскими принцами, у Верховного Жреца и Священного Совета практически не осталось выбора. Эйе хоть и служил в свое время Еретику и его богу, но вот детей у него нет, и маловероятно, что в свои шестьдесят два года он сделает Анхесенамон ребенка. И поскольку говорят, что Нефертити кипит от гнева, ибо невозможно изменить такой ход событий, становится ясно, что она не имела отношения к гибели Тутанхамона, так что остается лишь тот, кто занимает его место.

Эйе произнес тронное имя покойного Царя, а потом имя, полученное при рождении. Затем дотронулся бронзовым лезвием священного тесла до губ Царя, чтобы вернуть дар речи и зрение отныне нерушимому телу Осириса Тутанхамона, заново соединив шесть частей целого человека. При этом он читал речь, которую приготовил для него Верховный Жрец.

– Ты снова жив, ты снова стал молод, и теперь навечно.

В этом мужчине продолжал жить мальчик, который смеялся над игривыми причудами своего неуклюжего пса и хвастался убийственными способностями своего Небесного Гора. Интересно, где он сейчас? Стоит ли пред Осирисом и его сорока двумя судьями, заявляя, что невиновен?

– Я не говорил лжи и не брал чужого. Я не убивал и не отдавал приказов убивать.

К тому времени, как жрецы, облаченные в маски богов, внесли Тутанхамона в его вечный дом, Ра скользнул за утесы, создав узкие каньоны, тянувшиеся к нам. Когда Анхесенамон попыталась воспрепятствовать жрецам мольбами, которыми они ее обучили, Асет просунула руку в мою ладонь.

– Я твоя жена, о Великий, не покидай меня! Муж мой, уж не радуешься ли ты, что я должна уйти подальше? Почему же мне придется идти одной? Я бы пошла с тобой, но ты тих и молчалив! – Только Царице разрешили последовать за жрецами туда, где ее мужа запечатают в золотой ящик, что мне кажется еще большим лицемерием со стороны человека, виновного в его кончине.

Когда мы присоединились к веренице скорбящих, направлявшихся назад к похоронному храму, Асет не вымолвила ни слова и все так же крепко держала меня за руку. Я подумал, что, возможно, она боялась надвигающейся на Западную Пустыню темноты, вспомнив, как тогда она прочла наизусть строчку из Гимна Еретика Амону.

В темноте все львы выходят из логова, и кусается каждая змея.

Сейчас мы устало тащились по пустыне, не чувствуя жалости, нас окружало бескрайнее небытие, неизменное и вечное, и слова эти уже не казались такими надуманными, какими мнились тогда. Как и следующая строчка.

И смолкла земля, словно мертвая.

Кейт смывала глину с инструментов для лепки, и тут зазвонил телефон, но она успела схватить полотенце и поднять трубку после первого же звонка.

– А вы знаете, что кувшин с двумя ручками – это иероглиф, обозначающий сердце? – спросил Макс, не представляясь.

Кейт не растерялась:

– Раньше они рисовали сердце вместе с кровеносными сосудами, но изображение со временем видоизменилось – так же, как и иероглиф, обозначающий роды. Сначала это была женщина, сидящая на двух мешках с кирпичами, а под ней – появившаяся голова и руки младенца. Со временем рисунок упростился до трех загибающихся книзу линий, символизирующих голову и руки ребенка над двумя квадратами без верха – кирпичами.

– Вот как? – протянул Макс. – Интересно. Спасибо. Поговорим потом. – Остались только гудки и впечатление, что он над чем-то работает. Но над чем?

Вечером Кейт позвонила ему – достаточно поздно, поскольку была уверена, что в это время он дома. Он дал ей бесплатный номер клиники, но туда звонить не хотелось – вдруг он у пациента.

– Иероглиф, обозначающий «много», – это ящерица, – сказала девушка, как только Макс снял трубку.

– Привет, хорошо, что позвонили. Я пытался читать, но застрял на одной строчке. Когда зазвонил телефон, я изобретал новую игру для Сэма и думал: хорошо бы посмотреть, что вы за сегодня сделали.

– Я фотографирую каждый этап работы. Я так с самого начала делала. Можешь посмотреть на снимки, когда захочешь.

– Это не совсем то же самое, но все равно хотелось бы. А что там с ящерицей?

– Этот иероглиф означает «много». – Кейт взглянула па страницу из блокнота Макса, которую он оставил у нее на рабочем столе. Почерк у него был неразборчивый, как каракули всех врачей, так что она не сразу все разобрала – кроме слова «СОБАКА» в самом верху. А ниже он составил некоторое подобие списка.

1) Встречается 13 раз. Значительное число? Как обозначается «много»?

2) Анубис (собака) сын Осириса, рожденный от Нефтиды (Сестры О.) = прелюбодеяние И инцест

3) Возможная параллель с Ташат?

– А, вы нашли мою записку. Думаю, это значит, что их там было полно. Слушайте, я собирался спросить у вас кое о чем еще – разрешалось ли называть обычного человека именем бога?

– Думаю, да, но чаще использовались различные комбинации. Например, Аменхотеп, что означает «Амен доволен». Тутмос переводится как сын Тота.

– «Мос» – это по-египетски сын?

– Или наследник, поскольку это может быть как мальчик, так и девочка.

– Значит ли это, что библейский Моисей – это человек без отца, судя по имени? Его ведь нашли в камышах.

– Возможно. Но не обязательно. – Не задумываясь, она спросила: – Вы в очках?

– Ага. – Показалось, что Макса обрадовал этот вопрос. – А почему вы спрашиваете?

– Пока мы разговаривали, я пыталась вас представить. Что вы читали?

– Статью археолога, который вел раскопки в египетской дельте, – считалось, что там стояли города, построенные евреями, порабощенными Фараоном. Он заявляет, что во время Исхода таких городов не было.

– А-а, но когда был Исход? – выдохнула Кейт. – И кто был Фараоном-тираном? Согласно одной теории, извержение вулкана на острове Санторин, случившееся в 1483 году до нашей эры, объясняет то, что разошлась вода и показалась огненная башня, которую видели бродившие по пустыне иудеи. Другая версия гласит, что Исход был прямо перед началом правления Восемнадцатой Династии, когда изгнали гиксосов^[48] – вероятно, зарубежных правителей, которые привезли в Египет комбинированные луки и лошадей, опять-таки – вероятно. Другие считают, что это случилось на триста лет позже, во время правления Рамзеса II, или его внука. Некоторые думают, что Эхнатон и был Моисеем, или одним из его последователей. Фрейд, например.

– Дядя! Я понял. Я понял! – закричал Макс, чем рассмешил Кейт. – У египтологии и медицины до черта общего – мы слишком многого не знаем. А, кое-что еще. Способ наложения бинтов, которым жрецы обматывали тело, – о чем-нибудь говорит?

– Я не знаю. Но могу спросить Клео. Или Дэйва.

– Перед быком лучше больше красным флагом не размахивать, – посоветовал Макс. – Задам этот вопрос на форуме египтологов в Интернете. Там достаточно хорошая группа, хотя некоторые из академиков временами становятся слишком педантичны.

– Я знаю лишь то, что им были известны все способы, которые известны и нам, – то есть те способы обмотки, насчет которых ваши коллеги-врачи думают, что придумали их сами для определенных частей тела и ран. Но обматывание тела покойного было связано с их центральным мифом о жизни. Об Осирисе и Исиде.

– Признаться, я в этом подзапутался, с этим Гором Старшим и…

– Если по существу – Осириса убили, а его тело разрезал на куски его ревнивый брат Сет и разбросал их по Нилу. За исключением фаллоса – его Сет скормил рыбам. Исида, которая была Осирису и сестрой, и женой, стала их искать, пока не нашла все, связала их вместе и превратилась в птицу, чтобы надуть ему в тело дыхания своими крыльями. Осирис тоже принял облик птицы и оплодотворил Исиду, прежде чем вернуться в Преисподнюю. Поэтому у их сына Гора соколиная голова. Считай их египетской троицей. Воскрешение Осириса символизируется новым урожаем, следующим за ежегодным разливом, – эту влагу считали слезами, которые Исида проливает по мужу. Исида – богиня любви, питающее божество, обладающее волшебной целительной силой.

– Да, женщины с магическими способностями появились давно, – поддразнил Макс девушку: в голосе его слышалась улыбка.

– Как и знахари, – тут же отшутилась Кейт. – И тогда жрецы были уверены в успехе медицинской подготовки и практики.

Доктор Кавано рассмеялся:

– Похоже, мотор у вас слишком быстро крутится.

– Знаю. Скорее всего, я сегодня не усну. Слушайте, а вы не заметили ничего особенного в собачке, нарисованной на гробу Ташат?

– Только то, что она повсюду, как вы и сказали.

– Думаю, это был ее любимец, который всюду следовал за ней.

– Вероятно, – согласился Макс, – хотя это спорно. Все собаки – мужского пола. И все с затейливыми ошейниками, но с разными. Это говорит о том, что собака была не одна.

Макс определенно улавливает тонкости, подумала Кейт.

– Но это может быть и одна собака с разными ошейниками, поскольку на них есть надписи. И всегда это одно и то же слово – Тули, что значит «храбрый». Думаю, его так зовут, как Принц Вэлиант в комиксах^[49].

– Я на ошейнике иероглифов не заметил.

– Потому что их там нет. Это иератическое письмо, оно более абстрактное. Я тоже не замечала, пока не задумалась над тем, что сказал Дэйв: Эхнатон приказал всем пользоваться иератическим письмом в целях экономии места, за исключением надписей на памятниках и священных текстов, которые копировались погребальными жрецами, чтобы класть их покойным в гробницы. Дэйв посоветовал мне рассматривать те картуши в религиозном контексте, но имя собаки было написано иератически. Это однозначно говорит о том, что к религии надпись отношения не имеет. Возможно, в этом контексте и стоит рассматривать нарисованное.

– Ладно, но разве это что-нибудь меняет?

– У многих богов было несколько лиц. Хатхор была коровой, Тот – птицей, Амон – бараном. Если смотреть без религиозного уклона, мы увидим зверинец, резвящихся животных в саду лекарственных растений, зоопарк. – Кейт остановилась и услышала, как в ушах стучит сердце. – Я забронировала билет на самолет в Хьюстон через неделю – первый понедельник после Рождества, но пока билет просто за мной записан. Если вы в то время заняты, я могу поменять дату.

– Нет, так подходит, – не колеблясь ответил он. – Попрошу Мэрилу перенести некоторые встречи. На сколько вы сможете остаться?

– На пару дней. На этой неделе надеюсь доделать голову. Чем ближе к концу, тем сложнее заниматься чем-либо еще – даже возвращаться на обед домой и выпускать Сэма.

– Привозите фотографии, а также рисунки – покажем их хирургу, о котором я говорил. – Кейт пыталась понять, стоит ли попросить его зарезервировать номер в мотеле или сделать это самой, и тут Макс добавил: – Я закажу вам номер в «Уорвике». Он в половине квартала от Музея искусств и рядом с Медицинским центром. И от меня недалеко. В какой аэропорт прилетает самолет и во сколько?

– В Хобби. В два двадцать пять, но…

– Я буду, – сказал он, не дав ей договорить. – Вы когда-нибудь пробовали заснуть, думая над каким-то вопросом, чтобы проснуться с готовым решением?

– А разве не все так делают? Иногда это единственная причина ложиться в постель.

Макс рассмеялся, словно бы качая головой, чем порадовал Кейт.

– Пора вам на боковую. Поговорим завтра.

Во вторник Клео предложила пообедать у Винса, но Кейт хотелось зайти домой, проведать Сэма.

– Он не стал завтракать, и я беспокоюсь, вдруг он заболел. Может, пойдешь со мной? Сделаю бутербродов.

Через пятнадцать минут Сэм весь извертелся от волнения, услышав, что по лестнице идет не один человек. Клео схватила его за лапы, но Кейт поняла, что пес не очень обрадовался. Он надеялся, что это Макс.

– Фил говорит, что у меня хорошее сложение и координация, и я непременно добьюсь успехов, – болтала Клео, идя за Кейт на кухню и выпуская Сэма через заднюю дверь.

– Так как отреагировал Дэйв, когда ты ему все сказала? – спросила Кейт, пока мыла руки и доставала нарезку для бутербродов.

– Я не говорила. Во время праздников он занят семейными делами, так что случая не представилось. – Кейт промолчала, и Клео сменила тему: – Утром я говорила с Максом. К сожалению, среди бабушкиных бумаг он ничего об ожерелье не нашел. Я сказала ему правду: что это музейный экспонат, в основном – благодаря уникальному сочетанию художественных образов в этой застежке, что в форме бараньей головы.

– А могли ее привезти в Египет на продажу? – спросила Кейт, когда они сели. – Из Асуана везли мрамор, и он был основной остановкой на торговом пути вверх по Нилу.

– Сомневаюсь. Тут сочетаются три момента. Во-первых, необходимость изменить форму, чтобы она отвечала функциональным требованиям: необходимо было уменьшить рога, чтобы овальное кольцо надевалось на голову, а неестественно вытянутый нос удерживал кольцо. Это совсем не по-египетски. По крайней мере, мы так считали, – признала Клео с кривой улыбкой. – Но все равно такое чувство, что ожерелье египетское, хоть и сделано под влиянием другой культуры, например – ассирийской. – Она отломила кусочек сэндвича с тунцом для Сэма и положила на край тарелки. – Я сообщила Максу, какие деньги он может получить за него на аукционе, и сказала, что мы хотели бы сделать первое предложение. И догадайся, что он ответил.

– Что не продаст его – ни за какие деньги.

Клео помотала головой и кивнула, а потом отнесла тарелки в раковину. Кейт – тоже. И осмелилась задать вопрос, которого боялась:

– Слушай, Кле, если ты не передумала ехать домой между Рождеством и Новым годом, ты не возьмешь с собой Сэма на пару дней?

– Конечно. А ты куда собираешься?

– В Хьюстон. Макс хотел показать мне какое-то специальное оборудование в Медицинском центре.

Клео улыбнулась со значением:

– Ладно. Приводи Сэма, когда придешь на рождественский ужин, чтобы они с Бастет начали привыкать друг к другу.

Кейт кивнула. Сэм не очень интересовался кошкой Клео, и у него на это были все основания, а Кейт из-за этого мучилась. Клео пошла в ванную и по дороге впустила Сэма в дом, положила ему творога в чашку, а потом, на закуску, добавила тунцового салата.

По дороге назад в музей Кейт упомянула, что вечером будет выбирать парики.

– Зайди в мастерскую перед уходом, и я тебе покажу. – Музей в пятницу будет закрыт на Рождество, и она надеялась к этому времени доделать голову.

– Ладно, заодно принесу ожерелье Макса, – ответила Клео, – отвезешь его тогда в Хьюстон. Но лучше держи его у себя в сумочке или надень. Оно слишком дорогое, чтобы оставлять в багаже.

Кейт проработала непрерывно до закрытия, и уже доставала плащ из шкафа, когда зазвонил телефон.

– А вы знали, что в Папирусе Эберса^[50] есть описание стенокардии, включающее боль в левой руке? – спросил Макс, даже не поздоровавшись – значит, что они уже узнают друг друга по голосу. – Как вы и сказали, достаточно сложно попытаться отбросить то, к чему мы привыкли, и представить себе работу даже без самого примитивного микроскопа, когда в распоряжении врача были только глаза, пальцы и нос. Но непонятно, если они поняли, что источник такой боли – сердце, почему же они думали, черт возьми, что по одним и тем же сосудам текла и кровь, и воздух, и слюна, и моча с фекалиями?

– Гиппократ жил через целую тысячу лет, но и он считал, что по сосудам поступает как кровь, так и воздух, – напомнила ему Кейт.

– Да, но египтяне же извлекали внутренности из покойников.

– Но они их не вскрывали. Жрецы, вып