Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Год пятый правления Тутанхамона





(1356 до н. э.)

 

День 12-й, второй месяц засухи

 

За мной снова пришел слуга жреца, но теперь Атон плыл высоко в небе. На этот раз мы обошли вокруг главного обиталища священника, зайдя в дом поменьше, который был соединен с главным строением крытым коридором, и меня провели в большую комнату, охраняемую статуями бараноголового бога в натуральную величину – Амоном в старинном облике.

В центре стояла лежанка в форме котенка, чей хвост замер в размахе, а голова была обращена к маленькой девочке, лежащей у него на спине.

– Когда ты впервые заметила, что ей нездоровится? – спросил я кормилицу, которую узнал сразу же, поскольку она почти не изменилась за четыре года, прошедшие с тех пор, как я видел ее в последний раз, – разве что под глазами появились темные круги.

– Три дня назад. Сначала она расстроилась из-за того, что потеряла игрушку, или когда Тули не явился на зов сразу же, а ей это несвойственно.

– К тому же она отказывается есть, – вставил Пагош, – и стала молчалива. Это ей тоже несвойственно. – Я ощутил ее жар даже прежде, чем положил пальцы на шею, так что не удивился, когда услышал, что сердце бьется слишком часто.

– Мне она показалась слишком теплой, – продолжала Мерит, – но сейчас все разгорячены, Ра ведь так долго путешествует по небу.

– Кто-нибудь еще из детей болен?

– В доме Рамоса других детей нет. Только она… – Мерит запнулась, и глаза ее наполнились слезами. – Малышка.

– Принеси лампу, я посмотрю горло. А ты, Пагош, прикажи разжечь жаровню, но на улице. Потом открой окна, и пусть кто-нибудь принесет веер, потому что ветра нет и ветролов на крыше не заработает.

Держа лампу в одной руке, я сжал девочке щеки, и увидел, что горло опухло и воспалилось. Но больше всего меня беспокоили белые пятна на задней стенке гортани.

– Пусть она полежит на веревках, и продолжай омывать водой, – велел я Мерит, – а я пока приготовлю ей полоскание для горла. Смочи лицо, шею, грудь и даже ноги, потом переверни ее и повтори все снова.

Пагош привел девочку-служанку с веером из страусиных перьев, а потом отвел меня на террасу, где разжег жаровню. Я дал ему бронзовый кувшин с сушеным шалфеем и ивовой корой, попросил наполнить его чистой водой и поставить на огонь.

– Неужели твой господин не может выделить еще одну служанку, чтобы помочь кормилице заботится о дочери, даже когда та больна? – недовольно спросил я.

– Мерит больше никому не доверяет Асет. Только мне, так что говори, что тебе нужно.

Я зачерпнул две ложки растертой земли из старого корыта для скота и добавил несколько кусочков гнилого хлеба.

– Пока достаточно будет кувшина пива.

– Потом, суну, после того, как ты полечишь девочку.

Этот бестолковый болван подумал, что я прошу пива для себя!

– И ты действительно надеешься убедить меня в том, что Мерит доверяет тебе девочку?

Он твердо посмотрел на меня, но голос его звучал мягко:

– Мерит не только моя жена и мать моего сына, пусть его ка живет вечно, но и возлюбленная моего сердца. Она знает, что я буду защищать Асет, словно она дитя моих чресл, потому что эта девочка – истинный дар богини, после того, как Осирис забрал нашего сына.

Понимание налетело на меня, как порыв хамсина[26], подувшего из Западной пустыни: умерший младенец Мерит был его сыном.

– Мерит и мне доверяет, ведь так? – спросил я. Он кивнул. – Тогда у нас не остается выбора, кроме как доверять друг другу. – Надо по меньшей мере успокоить его насчет своих намерений, подумал я, и объяснить причину своей просьбы. – Необходимо восполнить жидкость, высушенную жаром. Поэтому ей понадобится выпить не только этот отвар для горла, а еще и побольше пива. Наверное, стоит попросить кого-нибудь из слуг на кухне выжать гранатовый сок.

Пагош кивнул и поспешил за пивом. Когда он вернулся, я налил немного пива в свой бронзовый кубок и добавил три меры порошка из ступки.

– Сначала я должен дать ей это, а ты пока сними ивовый отвар с жаровни. Когда остынет, неси его мне.

Он снял горшок голой рукой, поставил на покрытый черепицей стол и накрыл тканью.

– Я схожу за ним, когда скажешь.

Асет металась, уворачиваясь от внутреннего пламени, грозившего поглотить ее. Я опустил гусиное перо в кувшин пенистого пива и дал каплям стечь в пересохшие губы девочки, молясь, чтобы Ра проплыл скорее, чтобы ребенку его брата Амона стало полегче. Эта мысль вскоре породила следующую.

– Ее мать знает, что девочка больна? – спросил я у Мерит, она пожала плечами и не пожелала взглянуть мне в глаза. – А отец?

– Он приходит и днем, и ночью – и приносит подношения Амону, прося за ее жизнь.

День сменился сумерками, а потом темнотой, а я все закапывал пиво, ивовый чай и фруктовый сок девочке в рот. Мерит наконец согласилась отдохнуть на соломенном тюфяке, который Пагош расстелил на полу, а я все накрывал Асет влажной тканью, непрестанно моля Тота направлять меня. Ведь не весь навоз одинаков.

Потом я утратил чувство времени – пока не заметил, что в комнате появился кто-то еще. Я обернулся и увидел позади себя жреца.

– Она выживет? – тихо спросил он.

– Это известно лишь Тоту, – ответил я, гадая, действительно ли он любит дочь по-настоящему или же просто заботится о ней, как о средстве, которое поможет приобрести еще большую власть. – Если этой ночью Осирис не заберет девочку, к утру ей станет лучше. Сейчас я борюсь с лихорадкой единственным оставшимся способом – с помощью воды жизни.

Я не знаю, долго ли Рамос пробыл с нами, поскольку он исчез так же тихо, как и появился. Я обернулся, чтобы размять шею и спину, и заметил корзины, полные детских игрушек. В одной лежали тряпичные куклы и деревянный щенок с лапами на шарнирах – ее единственные товарищи по играм, если верить Мерит.

– Пожалуйста, не уходи! – внезапно выкрикнула девочка, и Пагош вскочил. – Тули, вернись, пожалуйста!

– Какого Тули она зовет? – спросил я.

– Это уличный пес, который ходит за ней тенью. Даже спит в ногах ложа. Вчера, похоже, он понял, что Асет больна, и выл, пока я его не выгнал.

– Вернись, и я никогда тебя больше не оставлю, честное слово, – снова выкрикнула она, – даже когда поплыву через реку со своей госпожой матерью!

– Пойди найди собаку и приведи ее сюда, – велел я Пагошу.

Через несколько минут он вернулся с собачкой, которая рвалась с поводка. На самом-то деле пес больше походил на крысу – полуобгрызенные уши, грязная серая шкура и почти лысый хвост. Особенными у него были только глаза, один синий, второй желтый. Я поднял Тули на лежанку и положил руку девочки собаке на спину.

– Он просто откуда-то появился в один прекрасный день, совсем щенок еще, – объяснил Пагош. – У него торчали ребра, а на животе зияла громадная рана. Асет заставила меня отнести пса к домашнему врачу для скота и рабов моего хозяина, но он отказался лечить собаку, так что Асет сама стала о нем заботиться – поливала рану кислым вином и кормила его мясными обрезками. Той ночью она заставила меня устроить ему постель здесь и оставить лампу – разгонять темноту, потому что в темноте «каждая змея кусается, и все львы выходят на охоту», как она сказала. Утром выбрала ему подходящее, по ее словам, имя – «храбрый». – Мне история показалась чересчур напыщенной, и, кажется, Пагош понял это по моему лицу. – Суну, если ты сомневаешься, что этот ребенок может рассуждать о храбрости, то лишь потому, что ты ее не знаешь.

Он вернулся на свое место у двери, и капанье воды в часах стало слышнее. Я задумался о том, как мы измеряем время. Поскольку и день, и ночь делятся на двенадцать частей, длина часа зависит от времени года. День сейчас длинный, а ночные часы короче, чем в любое другое время года, так почему же кажется, что они так долго тянутся? Я все еще думал над этим, и вдруг за лежанкой девочки встал Осирис: руки сложены на груди, в одной – крюк, в другой – цеп.

– Не вздумай забрать ее, – заспорил я.

– Почему это? – Похоже, Господина Преисподней не смутил мой выпад.

– Это разобьет храброе сердце несчастного Тули. – Мой взгляд упал на прядь волос, которую Мерит положила чуть в стороне, перевязав кожаной ленточкой и повесив амулет из сердолика – это узел пояса Исиды, талисман тезки и хранительницы Асет. – Ты ведь не откажешь матери твоего сына, могучего Гора, отомстившего за твою смерть.

Словно дым, он втянулся сам в себя и слился с тенью в углу комнаты. Я удивился: меня учили, что Осирис забирает, кого хочет, и мольбы на него не действуют. Я по-прежнему смачивал ткань и протирал девочке грудь, пока мне наконец не показалось, что она несколько остыла. Еще примерно через час щеки перестали гореть. Тогда я понял, что принял правильное решение, бросил ткань в таз, накрыл ребенка тонким одеялом и прислонился спиной к стене, чтобы немного отдохнуть.

Когда я открыл глаза, через верхний ряд окон уже струился свет Ра-Хорахте. Я первым делом проверил, дышит ли девочка, и заметил, что она смотрит на меня глазами цвета послеполуденного неба. Несомненно, они достались ей от отца, подумал я, только у нее они светлее – возможно, потому, что она еще не видела всего, что затуманило его взгляд. Асет лежала неподвижно, лишь поглаживая ухо Тули, и не испугалась, когда проснулась и увидела у своей лежанки чужого человека. Тем не менее я старался не шуметь, чтобы не встревожить ее, пока не заметил на ее губах несмелую улыбку. Похоже, она хотела понять, что я за человек, так что я улыбнулся в ответ – и девочка наградила меня выражением такой радости, что она передалась и мне.

Вот так нас и застал Пагош – он пришел проведать Асет.

– Пага! – хрипло прошептала она, протягивая к нему руки. Он наклонился обнять ее и пробормотал:

– Тебе еще рано вставать, малышка, – надо подождать, когда доктор скажет, что ты здорова.

– Он суну? – прошептала девочка, и на миг показалось, что эти синие глаза слишком велики для ее лица.

Пагош кивнул:

– Его зовут Сенахтенра. Помнишь, Мерит рассказывала тебе о той ночи, когда ты появилась на свет?

Девочка продолжала смотреть на меня, и я подумал, не приняла ли она меня за того врача, который отказался лечить ее собаку.

– Друзья называют меня Тенра, – сообщил я, чтобы развеять ее опасения.

– И ты так его называешь, Пага? – прошептала Асет, уткнувшись ему в шею.

– Когда такой человек предлагает дружбу, это большая честь, – сказал Пагош, избегая прямого ответа.

– Тогда зови меня Асет, потому что так меня называют мои друзья. Да, Тули? – Пес помахал хвостом, а потом лизнул хозяйку в ногу.

– Асет? – Мерит поднялась со своего тюфяка, одновременно смеясь и плача, когда Пагош дал подержать ей ребенка.

– Я принесу чашку бульона и фруктов, – пробормотал он, хотя, как я подозреваю, на самом деле отправился докладывать Рамосу.

– Ты слишком крепко меня сжимаешь, мама, – пожаловалась Асет. – А веревки поцарапали мне спину. – Мерит взяла одеяло и завернула девочку.

– Положи ей на лежанку свежие тюфяки, – сказал я Мерит, а потом обратился к Асет: – Обещаешь пить всю воду и сок, которые будет давать Мерит? – Она кивнула. – И отдыхать, когда устанешь? – В этот раз она согласилась не так быстро. – Тули очень хочет, чтобы ты скорее поправилась, тогда вы сможете играть. И я тоже жду, когда ты выздоровеешь. – Когда я это сказал, ее глаза заискрились от смеха, и мне не надо было других наград за ночь, проведенную с больным ребенком.

Я дал Мерит пакет с сушеным шалфеем и велел настаивать его в горячей воде – это облегчает боль в горле.

– Можешь есть сколько угодно фруктов, – сказал я Асет. – Любишь арбузы? – Она кивнула, и ее кудряшки запрыгали. – А пока отдохни. – Я показал на Тули. – И он пусть отдохнет. – Я взял свой бурдюк. – Я зайду завтра, проверю, какая ты послушная. – Когда я дошел до двери, Асет закрыла глаза и притворилась, что спит.

 

День 13, второй месяц засухи

 

Я отправился вниз по реке к мужчине, который вывихнул плечо, когда грузил торговое судно Фараона, и услышал, как кто-то позвал меня по имени:

– Тенра! Эй!

Я не поверил своим ушам. Когда толпа солдат и торговцев расступилась, я увидел знакомое лицо.

– Мена! – крикнул я и бросился к нему.

– Ты сказал, что я найду тебя здесь, когда вернусь. – Он похлопал меня по спине, мы по-братски обнялись, а потом Мена немного отклонился, чтобы меня рассмотреть. – Дай-ка гляну, как ты тут без меня.

Мы с Меной сдружились в школе при храме, где гадко подшучивали над жрецами. Потом его неувядающая бодрость духа помогла мне вытерпеть первые годы жречества, без чего в медицинскую школу Пер-Анха не поступить. Но, попав туда, мы оба не смогли отказаться от лечения, так что принялись опробовать каждый рецепт, выданный со времен великого Имхотепа. В конце концов подкупили раба в Пер-Нефере, чтобы тот отвернулся и позволил нам изучить, как пролегают крупные сосуды между сердцем и легкими.

– Ты только что приехал? – спросил я, опасаясь, что Мена давно вернулся в Уасет и уже готовится к отплытию, даже не отыскав меня. Я заметил, что мой друг сильно изменился, но скорее – по глазам, чем по седине на висках.

Он показал на троих бородатых рабов, выманивающих пару резвых жеребцов с палубы двухмачтового корабля.

– С Генералом Хоремхебом. Разве ты не слышал, что он прибыл, чтобы взять Принцессу Мутнеджмет в жены?

– Нижайше умоляю тебя простить мое несносное невежество, господин Меренпта. – Я поклонился, чтобы скрыть ухмылку, сдержать которую не смог. – Должно быть, гонец, которого ты отправил вперед себя, чтобы объявить о твоем славном прибытии, попал в засаду к пиратам Великого Зеленого Моря. Иначе, независимо от того, плывешь ли ты с Генералом, зовущимся Величайшим из Великих и Могущественнейшим из Могущественных, или без него, каждая шлюха в этой тихой заводи великой империи Фараона вышла бы тебя поприветствовать.

Мена расхохотался – а я так сильно скучал по его смеху последние пять лет.

– Слава богам, Тенра, ты не изменился. Ты все еще проводишь ночи со свитками вместо женщин или это из-за жены твои карие глаза стали столь серьезны?

– Едва ли, – усмехнулся я. – Обычно я встречаю женщин, уже готовых разродиться ребенком, но возможно теперь, когда ты здесь, мне повезет больше – если ты еще не остепенился, как должно в твоем возрасте. – На мгновение я заметил в нем мальчишку, которым он когда-то был, но затем лицо Мены снова посерьезнело.

– Пока нет, и это не особо вероятно, хотя, признаюсь, мне надоело смотреть, как мужчины растрачивают попусту силы и мозги. Во сне я все еще слышу стоны раненых, а просыпаюсь от зловония их гниющих тел. Но если ты закончил выкручивать руку тому бедолаге, давай пойдем и выпьем кружку холодного пива.

Я кивнул – мне не терпелось услышать, где Мена побывал и чему научился, ведь в тот вечер перед его отплытием мы заключили договор. Он будет по возможности учиться на ранах пострадавших в бою, а я – на болезнях мужчин, женщин и детей, трудящихся на полях Амона. А когда он вернется, мы объединим нашу новообретенную мудрость и перепишем древние свитки.

– Клянусь, не помню, чтобы здесь была такая адская жара, – заметил мой друг, когда мы уселись в саду «Глиняного Кувшина» – таверны, популярной следи солдат и моряков. – Но расскажи мне, как тебе удается зарабатывать на жизнь лечением женщин и детей?

– С тех пор как молодой Фараон вернулся в город Амона, все процветают. – Я сделал паузу, чтобы промочить горло. – Помнишь Нофрет, мою овдовевшую тетку? Так вот, мы обыкновенно ужинаем у меня в саду, где она потчует меня и Хари – человека, которого я нанял ухаживать за моим садом, – свежими сплетнями. И я готов спорить, что раньше тебя узнал о планах твоего Генерала взять в жены Принцессу. Интересно, как ты к нему попал.

– Меня направили в наш гарнизон в Зару, где Генерал готовился к походу на Ханаан. Однажды он практиковался в стрельбе из лука – выпустил стрелу, ее древко раскололось, и ему под мышку в мягкую ткань вошла тонкая щепка. Хоремхеб не из тех, кто обращает внимание на такие мелочи, так что когда я увидел рану, она уже загнила, выглядела и пахла отвратительно. Я сделал припарки из заплесневевшего хлеба, пробормотал заклинание и заставил его съесть такое количество редиски, от которого десятерых бы пронесло. Теперь Хоремхеб верит, что я спас ему и жизнь, и руку, так что считает, что отныне я всегда должен находиться рядом.

Я улыбнулся, вспоминая наши совместные приключения, но в следующий же миг Мена помрачнел.

– Тенра, послы наших былых союзников хоть и вернулись ко двору, но не привезли ни соглашений, ни податей, так как Тутанхамону предложить нечего. – Слух о том, что Генерал не смог отвоевать территорию, проигранную Еретиком Эхнатоном, уже просочился в Уасет, но Хоремхеб все равно вернулся победителем, так как привез дань, которую давно задолжали хананейцы и их братья шасу. – Мой Генерал приехал сюда не только за Принцессой царских кровей, – продолжал Мена. – Ему нужны дополнительные войска, и Эйе ему их обеспечит. – Он откинулся на спинку. – Как только Хоремхеб выгонит хеттов в Хаттусу, трон будет принадлежать ему.

Я знал Мену слишком хорошо, чтобы подумать, что тот шутит.

– Эхнатон наказал жрецов Амона, и они этого не забудут, – напомнил ему я, – только человек очень большого ума сможет укротить и льва и крокодила одновременно.

– Хоремхеб вырвет им зубы. Тенра, власть сейчас зависит от силы, а не от крови. Не забывай, что Генерал поднялся в чинах с помощью хитростей старого Хозяина Конюшен, сидящего ныне справа от Тутанхамона.

– Эйе тоже сидел рядом с Эхнатоном, – напомнил я. – И посмотри, где он сейчас! – Разговор о первом муже Прекрасной послужил мне доказательством того, что боги играют с нашими мыслями. – Ты ведь крутишься среди великих и могучих, скажи мне, что стало с Царицей Еретика.

– Царственной сестрой Мутнеджмет? Я слышал лишь то, что она живет где-то в земле лотоса, вероятно – недалеко отсюда.

– Тогда, возможно, мне есть что поведать тебе, хотя это я говорю тебе как врач врачу. – Сказав это, я связал Мене язык, и мог быть уверен, что он не разболтает доверенный секрет. – Она стала супругой Отца Божьего по имени Рамос, отвечающего за счета Амона, и родила ему дочь.

На бронзовом лице Мены мелькнуло потрясение, затем – разочарование: он хорошо понимал, что может предвещать союз сильного жреца Амона и дочери Аменхотепа Великолепного.

– Как кошка, она всегда приземляется на лапы.

– Ее претензии на трон сложно превзойти, – напомнил я, – не только потому, что она дочь Осириса Аменхотепа, но и потому, что однажды она уже сидела рядом с Эхнатоном. Теперь она начала новую игру в «собак и шакалов»[27], на этот раз – с Верховным Жрецом Амона.

– Эту сплетню ты тоже слышал от своей овдовевшей тетушки?

– Я присутствовал при родах ребенка.

– Ты? – Мена чуть не упал с сиденья. – За кого ты меня принимаешь – за быка безмозглого? Без обид, Тенра, но жрец, о котором ты говоришь, ни за что не позволил бы человеку вроде тебя и близко подойти к своей женщине – особенно при том, что он мог позвать любого священника из Дома Жизни.

– Я тоже так думал. Но ты знаешь, как бывает. Принимать роды – дело повитух. Возвышенных служителей из Пер-Анха не зовут, пока не будет слишком поздно, так что у них небольшой опыт с роженицами. И они его приобретать не стремятся.

– А как давно это случилось?

– В тот самый день, когда ее другая дочь стала Царицей Тутанхамона.

Я решил не рассказывать о том, что снова побывал в доме Рамоса лишь за день до нашего разговора.

– Почти четыре года назад. – Мена посмотрел на меня, чтобы определить, не дурачу ли я его. – Для простого врача, друг мой, репутация у тебя весьма необычная. – И без предупреждений поплыл в другую сторону. – Я узнал, что высохшие кристаллы меда хорошо помогают при глубоких порезах конечностей – забирают из них влагу.

Сердце мое запело от радости: Мена не забыл наш юношеский договор.

– Мне тоже есть что рассказать. Мазь из бычьей крови, смешанной с жиром черной змеи, предотвращает появление седины. Тебе стоит попробовать.

Мена в шутку хлопнул меня по щеке, я даже не успел сообразить.

– Как же я по тебе скучал, – сказал он.

– Так же, как и я по тебе, – признался и я, согретый его откровенностью.

Он посмотрел на небо:

– Нужно выяснить, где мне расположиться на ночь, и отыскать купальню, прежде чем я покажусь во дворце Фараона.

Пришла моя очередь разинуть рот от изумления:

– Ты пойдешь в Дом Ликования Тутанхамона?

– Он должен принять подати, привезенные Хоремхебом, и вознаградить его за службу. А также за то, что забирает его сестру. – Мена простодушно улыбнулся – этой улыбкой он даже однажды обманул моего отца, заставив того поверить в его невиновность.

– Если значение царской крови столь невелико, – поинтересовался я, – зачем Хоремхебу жениться на Принцессе? Всем ведь известно, что она ложилась со всеми мужчинами в Двух Землях, кроме меня и тебя. Или, может, мне стоит говорить только за себя?

– Вижу, твое мастерство выискивать бреши в доводах по-прежнему остро, как лезвие, – пробурчал он, когда мы собрались уходить. – Когда мой Генерал сделает ей ребенка, это будет уже неважно. Ему вскоре предстоит отплыть в Верхнюю Нубию, чтобы осмотреть гарнизоны, укрепляющие территорию над Вторым Порогом, но перед этим они покатаются на царской барже.

– И ты отправишься в Куш с ним?

– В этот раз нет – и, может быть, уже никогда. – Мы как раз выходили из сада, и его лица я не видел. – Иногда я не могу уснуть, и думаю: если завтра за мной явится Анубис, что останется после меня? У меня нет ни жены, которая будет горевать по мне, ни детей, которые запомнят мое имя. – Он отдал хозяину таверны расписку за пиво, и мы вышли на жаркую пыльную улицу.

– Мудрость, оставленная Имхотепом своим последователям, проживет долго, – напомнил ему я. – Но пока ты выбираешь себе подходящую жену, тебе следует очистить взгляд и провести пару часов на болотах… если твоя бросковая рука с возрастом не ослабла.

– На старом месте, – ответил он, заглотив наживку. – Как только Ра-Хорахте покажет лицо над горизонтом?

Я кивнул, но не мог упустить случая поддеть его еще раз:

– Не забудь вечером с мясом поесть капусты, иначе разболится голова и ты не попадешь в цель.

– Да со мной не ляжет даже танцовщица, если от меня будет вонять капустой. Я лучше пожую миндаля, и убью двух зайцев одним ударом, не забыл?

Мена двинулся к реке, и я порадовался, что снова вижу знакомую походку; сердце мое окутали воспоминания о других временах и других тавернах. Особенно о той ночи, когда мы открыли, что миндаль спасает от головной боли наутро после того, как выпьешь слишком много вина, и в то же время обеспечивает такое половое возбуждение, что можно посоревноваться с самим богом Мином[28]. Я повернулся и пошел к храму Амона.

 

Когда я миновал врата Рамоса, Пагош вышел мне навстречу.

Суну, что же тебя задержало?

У меня сердце ушло в пятки:

– Жар возобновился?

– Нет, но если ты предполагал, что такое может произойти, почему задержался?

Я приказал сердцу вернуться на место.

– Из-за этого ты опустил руку, которую протянул мне еще вчера вечером?

– Ты говоришь загадками, – пробурчал он, отворачиваясь, чтобы вести меня в дом жреца.

Друг, я думаю, ты все прекрасно понял.

– Тогда идем… Тенра. – Ему нелегко было это сказать. – Сначала с тобой хочет поговорить мой господин, и малышка уже заждалась. Целый день сидит с «собаками и шакалами», готовится к игре.

– Твоя маленькая богиня думает, что я хожу в игры играть?

– Асет просто так не улежит.

– Да ей и не надо лежать, – согласился я, давая себе слово следить за языком. – Но «шакалы и собаки» – игра не для ребенка.

Пагош снисходительно посмотрел на меня:

– У девочки доброе сердце, и, возможно, она даст тебе выиграть первую партию.

Я прошел за ним в большую комнату, где жрец встречал меня и в прошлый раз.

– Я твой должник навеки, Сенахтенра, – сказал он вместо приветствия. На этот раз он пригласил меня сесть рядом с ним на обитую скамью. – Пагош считает, что ты мудр не по годам, и я вижу доказательство этому по собственной дочери. – На его полных губах появился намек на редкую улыбку, и я уловил черты Асет в лице ее отца. – Поскольку по воле Амона мы встречаемся уже второй раз, похоже, в наших судьбах есть что-то общее. Было бы глупо снова отворачиваться от тебя, так что прошу тебя стать моим домашним врачом. – Я уставился на жреца, гадая, не желает ли он посмеяться надо мной. – Твоей первой обязанностью станет забота о моей дочери, хотя я рассчитываю, что ты будешь лечить и других женщин. Например, Мерит.

Богатые люди достаточно часто нанимают обычных врачей, чтобы те занимались недугами и ранами слуг, феллахов и животных, но меня просили не об этом.

– Я не… – Я умолк, затем попытался начать сызнова. – Мой господин, если ты считаешь, что я могу творить чудеса, то ты ошибаешься.

Он нетерпеливо отмахнулся от моих слов:

– Признаюсь – я провел расследование, чтобы выяснить, чем ты отличаешься от других, и опросил всех тех, кого посылал к тебе лечиться. Так что чудеса я предоставлю Амону. Благодаря твоим бесконечным вопросам и экспериментам ты приобрел мудрость, которая мне от тебя и нужна. Взамен я могу предложить тебе отдельный дом и пишу с моей кухни. Пиво из моей пивоварни и вино с моих виноградников. – Рамос остановился, но мои мысли метались. – И яйца из птичников, сколько понадобится, – добавил он, следя за мной всевидящими синими очами. – Десять рационов говядины и вдвое больше зерна ежемесячно.

Рамос предлагал такое богатство, которого я и не ждал от этой жизни, но этот человек занимал важнейшее место в Священном Совете Амона, а жрецов я недолюбливал. К тому же он выгнал всех жрецов-медиков, когда те позволили его царской жене подойти к западному горизонту, – напомнил мне какой-то голос. Наверное, мой ка.

– Вижу, тебя удерживает что-то другое. Назови причину, ибо я должен быть достаточно осведомлен, прежде чем разочаровать Пагоша и свою дочь.

– Дело не в том, что я не хочу заботиться о твоей дочери, мой господин, но от меня зависит здоровье многих людей.

– А если я подышу для них другого суну, и ты его обучишь?

– Возможно, только никто не сможет выполнить за меня обещание, которое я дал своему помощнику, чья жена скоро родит первенца. – Если Рамос упрекнет меня, что я соглашаюсь акушерствовать, после того, как сам вызывал меня к своей госпоже, станет ясно, что он за человек, и мне будет легко оказаться от его предложения.

– Ты говоришь о Хари? – Я кивнул, гадая, что еще ему обо мне известно. – Тогда пусть он пошлет за тобой, когда придет время.

Только после того, как Хари начал на меня работать, я узнал, что он умеет читать и писать и помимо рыжеватых кошачьих глаз и нежных рук одарен достаточно острым умом, который помогает и мне оттачивать мастерство. В конце концов, возделывать землю я нанял другого человека, и начал учить Хари готовить таблетки и снадобья. Не хотелось расставаться с замыслом, который я обдумываю уже некоторое время: раздавать лекарства и травы всем нуждающимся.

– Мне надо содержать свой дом в городе, – сказал я Рамосу, проверяя, насколько сильно ему нужны мои услуги, – и наведываться туда, чтобы забирать лекарства, изготовляемые моим помощником.

Услышав это, жрец сощурился, но в конце концов кивнул:

– Что-нибудь еще?

– Мне должно быть разрешено лечить всех ваших работников и их родственников, ибо любой мор, напавший на них, может перейти и на тех, кого ты более всего стремишься оберечь. – Это было резкое заявление: Рамос может счесть ересью мысль о том, что мор одинаково распространяется среди бедных и богатых. Но, возможно, шестое чувство подсказало ему, что иначе я не соглашусь.

– Тогда я рассчитываю, что ты будешь поступать на свое усмотрение. Только не забывай об Асет. – Жрец задумчиво посмотрел на меня. – Животных тоже лечить будешь?

– Если это понадобится, чтобы заслужить доверие твоей дочери.

Он чуть не улыбнулся.

– Тогда по рукам?

– Я хотел бы подумать над этим до завтрашнего утра, если позволишь.

– Тогда подумай еще вот над чем. Я не виню Мерит в том, что она слишком любит девочку, но она не может защитить Асет от жестокости, с которой та столкнется в школе при храме – и от жрецов и от остальных учеников. Временами, возможно, даже от меня. Я не хочу, чтобы ее дух был сломлен, и не хочу, чтобы она выросла избалованной девчонкой, а грань между этими двумя крайностями очень тонка. Как ты иногда причиняешь ребенку боль, чтобы вылечить его.

– Мой господин, но у меня нет опыта воспитания детей.

– Ты легко не сдаешься, да, суну? Тоже нужное свойство. Тогда, если хочешь, считай это экспериментом. Дай мне год. Когда время выйдет, поговорим еще раз. – Он взглянул на верхний ряд окон. – Мне пора попрощаться с Амоном-Ра, а ты иди к моей дочери. Завтра побеседуем еще, но что бы ты ни решил, Сенахтенра, будь уверен, что в доме Рамоса у тебя есть друг.

 

Через некоторое время я торговался уже с его дочерью.

– Бастет[29] отказывается заботиться о своих котятах, – утверждала она. – Если я их не накормлю, они будут плакать всю ночь.

– Завтра, – повторил я, глядя, как она кладет на место резные деревянные палочки. Может, у лопоухих собак есть какое-то неизвестное мне преимущество? – Землю скоро окутает вечерняя прохлада.

– Но ведь в том темном углу прячутся злые духи, которые только и ждут, когда ты уйдешь, чтобы снова наслать на меня болезнь. – Тули тягостно заскулил, и их голоса слились.

– Тогда надень что-нибудь, чтобы не замерзнуть, и я подниму тебя на крышу, – сказал я ей, а Пагош молча слушал.

– Мне и так тепло. – Асет спрыгнула с лежанки-котенка, считая, что готова идти. Но, посмотрев на меня, побежала к сундуку с одеждой. Схватив первый попавшийся каласирис[30], надела его через голову и завертелась, пока тот не опустился до колен.

– А где твои сандалии? – спросил я.

– Мне они не нужны. – Очевидно, с первого взгляда она поняла, что и тут я не сдамся. – Зачем?

– Чтобы у тебя появилась привычка их носить. В земле живут черви, которые могут забраться в тело через трещинки на коже между пальцами.

– Ой! – У Асет расширились зрачки. – Но от сандалий у меня болят пальцы. А иногда я из-за них падаю. Что, если я сломаю руку или голову? Уж наверное это хуже, чем червь между пальцами.

– Тогда надо найти такие, чтобы не было больно. – Пока она обувала сандалии, я залез в бурдюк и достал деревянного зверька – я ношу с собой всякие игрушки, чтобы отвлекать больных детей. – Его вырезал слепой из корня папируса. – Я протянул ей маленького льва.

– Правда? Как вырезал, он же не видит?

– Он ощупывал корень пальцами, пока не понял, что по форме тот похож на картинку, которая сохранилась у него в памяти. Когда человек теряет зрение, он не забывает то, что видел. – Асет закрыла глаза и провела пальцами по телу и лапам львенка, задержавшись на гриве, вырезанной из сухого корня, и наконец дошла до хвоста. Потом открыла голубые глаза и одарила меня улыбкой, которую я никогда не забуду. – Можешь оставить себе, если он тебе нравится.

– Я буду им дорожить. Передашь это слепому?

Я кивнул, взял с лежанки одеяло и поднял девочку на руки. Пагош проводил нас к ступенькам на крышу, а Тули то забегал вперед, то возвращался. Он слишком раззадорился и не мог идти медленно, но и не хотел выпускать Асет из виду.

На западе пылающий шар солнца только начал опускаться за утесы, и над красным песком парило облако пыли, словно дым над горящей пустыней. Я опустил ребенка на скамью, стоявшую под пальмовым балдахином, и мы немного посидели, разглядывая все вокруг. Когда мы с Меной были мальчишками, мы взбирались на красные утесы, ограждающие Место Истины, и, стоя высоко над домами из саманных кирпичей и глядя через реку на Восточную пустыню и далекие горы, гадали, что там за ними. А сейчас нам видны красивые дома вокруг дворца Фараона, и деревня рабочих некрополя, гнездящаяся на низких каменистых холмах.

– Тенра, смотри. – Асет вытащила руку из-под одеяла. – Видишь канал, который ведет к Дому Ликования Фараона? Там живет моя сестра Анхесенпа и Меранх.

Я уставился на беспорядочную груду царских построек, впервые поняв, что девочка имела в виду, обещая Тули никогда не оставлять его, даже когда поплывет через реку со своей госпожой матерью.

– Анхесенпа? – переспросил я, потому что она упомянула старое имя Царицы, полученное при рождении, – его она сменила, выйдя замуж за брата своей матери, Тутанхамона.

– Великая Царская Жена Фараона. Теперь я поправилась и поеду к ней в гости, чтобы ее утеплить. Когда ее малыш появился на свет, он спал, и никто из врачей Фараона не мог его разбудить. Это Анхес научила меня делать тряпичных кукол для Тули, чтобы ему было не так одиноко, когда я ухожу в храм.

– А Меранх?

– Это огромный охотничий пес Тутанхамона. Только он лает, когда не положено, и распугивает птиц, прежде чем дядя успевает выпустить стрелу или бросить палку. Иногда он даже сшибает меня хвостом, хотя не нарочно.

Какое-то время мы сидели и смотрели, как Ра плывет на лодке к западному краю неба, и слушали тишину. Мне казалось, что все живые существа затаили дыхание, ожидая крика богини, – все, кроме Тули, у которого язык вываливался изо рта, а Асет гладила его по спине босой ногой.

Я старался придумать какую-нибудь историю, чтобы развлечь ее, и тут мой взгляд упал на пруд, заросший лотосами. Воду, которая попадала туда из резервуара по каналу, сдерживал вал, так что в пруду оставалось немного воды, даже когда сезон засухи подходил к концу.

– Знаешь, что это? – спросил я Асет, показывая туда.

– Думаю… – Она вся вытянулась и прошептала что-то похожее на «да, но откуда они могли взяться?», а потом взволнованно закричала: – Это огромное стадо слонов! Видишь, как они хлопают огромными ушами, чтобы обмахиваться от жары? – Она взглянула на меня. – Ты их видел, Тенра?

Я опустил взгляд на нее: она смотрела на меня с упорством вечно голодного ребенка.

– Конечно, я просто хотел убедиться. Кажется, это самый редкий вид – с голубыми глазами.

– Как у меня? – Девочка по-прежнему не сводила с меня взгляда.

– Э… нет, не совсем, – ответил я, посмотрев на пруд еще раз. Большие зеленые листья действительно были похожи на уши слонов. – Но на самом деле я никогда не видел таких же голубых глаз, как у тебя, – даже у обезьян. – Асет довольно рассмеялась – словно нежный ручеек зажурчал у нее в горле.

Чтобы она не перестала улыбаться, я рассказал о зеленой мартышке, которую Хари учит собирать фиги: одну фигу она кладет в корзину, а две съедает. Когда история закончилась, небо было залито предзакатным заревом, а тени от красных утесов тянулись через всю долину – они походили на пальцы, пытающиеся удержать тонкую полоску реки.

– Ты знал, что прежде чем зародилась жизнь, всюду была одна вода? А однажды из воды появился голубой лотос. – Видимо, Асет решила, что настал ее черед рассказывать историю. – Когда лотос раскрыл лепестки, в его золотой серединке сидела прекрасная богиня, – мы называем ее Ра. Из ее тела струился свет и разгонял тьму. Но ей было одиноко, поэтому она выдумала других богов и богинь, и дала им жизнь, просто придумав им имена. Нут – это наша Мать Небо. Геб – земля и Шу – воздух, разделяющий их. – Она замолчала. – Ты знал, что цветок лотоса каждый вечер закрывает лепестки и снова исчезает под водой? Возможно, однажды он больше не вернется, и тогда снова не будет ничего, кроме тьмы.

Асет так вертелась, что одеяло соскользнуло на скамью, я снова обернул ее и подоткнул угол.

– Цветок лотоса раскрывается по утрам и закрывается по вечерам. Одни так и не раскрываются заново, другие – исчезают на третий или четвертый день. Потом они уходят под воду и рождают множество семян, так что нет причин волноваться или грустить.

– А откуда ты это знаешь?

– Когда я был маленьким, я подолгу смотрел, как раскрываются и закрываются цветки.

– Почему?

Я посадил ее на колени, чтобы заслонить от ветерка, а Ра показался между утесов, чтобы поцеловать на прощанье Мать Реку, и зажег в небе алые и золотые полосы.

– Отец учил меня считать с помощью лотосов в пруду. Когда семя созревает, крошечные мешочки с воздухом поднимают его на поверхность пруда, и оно плавает, пока не высохнет и не лопнет. Так получается, что семя падает на дно в другом месте, пускает там корни и рождает новое растение.

– Как жалко, что меня с тобой не было, – я бы тоже смотрела, как семена всплывают на поверхность пруда. – Асет вздохнула, а потом надолго умолкла, и я подумал, что она уснула. Я не хотел ее беспокоить, поэтому сидел и наблюдал, как Ра накидывает яркую оранжевую простыню на поверхность Нила, и тут – совершено внезапно – Асет резко повернулась и уставилась мне в лицо.

– Мне надо заболеть, чтобы ты пришел меня повидать? – И тогда я понял, что решение уже принято, и зависело оно от одного лишь слова. «Почему?»

Скоро я буду здесь жить все время, потому что стану домашним врачом твоего отца. Может быть, тогда ты будешь приходить ко мне. – Ее огромные глаза зажглись искрящейся улыбкой, и мне захотелось порадовать ее как-то еще. – Но в следующий раз я буду собаками, а ты – шакалами.

 

 

Они столпились в одной из двух боковых комнат, отделенных стеклом от помещения со сканером, на котором уже лежала Ташат, чья голова скрывалась в отверстии огромного белого цилиндра; сцена походила на древнее жертвоприношение, и казалось, что мумию вот-вот засосет в широко раскрытую глотку некоего голодного чудовища.

– Давайте начнем с пяти миллиметров, – предложил Макс Филу Ловенстину, сидевшему за панелью управления. – От макушки до шейно-грудного соединения. Нам нужно получить достаточное количество параметров, чтобы сделать точную копию.

– Ты называй мелодию, а я буду играть. – Длинные пальцы Фила двигались по клавиатуре, отдавая сканеру команды. Он был выше Клео, худощав, с длиннющими ногами и руками.

– Это все равно что делать снимки через каждые пять миллиметров, – прошептала Кейт Клео, – с верхушки черепа до основания шеи.

Она подсчитала, сколько сечений получится, и оказалось, что в одной голове их будет 125!

Выполнив свою часть работы, Фил повернулся на стуле, почти ни на секунду не сводя глаз с бывшей соседки Кейт.

Для этого мероприятия Клео оделась строго – в узкое бежевое вязаное платье и шелковый шарф с бахромой, который сзади доходил почти до колен. Это был коллекционный экземпляр двадцатых годов, который удачно подчеркивал ее рыжие, как шерсть ирландского сеттера, волосы.

– Вы думаете, она действительно так выглядела при жизни? – спросил Фил.

– Египтяне верили, что дух покидает тело каждое утро, а вечером возвращается, так что погребальные маски должны по меньшей мере походить на человека, которому принадлежат. Но насколько велико сходство? – Клео пожала плечами и развела руками, и полдюжины ее бакелитовых браслетов застучали, словно кастаньеты.

– Первый готов, – объявил Макс, отодвигаясь, чтобы Кейт и Клео смогли как следует рассмотреть каждое изображение или «сечение», когда оно появится на мониторе. – Обратите внимание – то, что у нас слева, у Ташат справа. Вот это округлое очертание – граница картонажа. – Он наклонился вперед и показал на волнистые серые линии. – А это – слои бинтов. Более толстый контур – это череп, он отображается белым, потому что рентгеноконтрастность кости высока по сравнению с мягкими тканями.

Новые изображения появлялись и исчезали достаточно быстро, что требовало пристального внимания, так как приходилось безостановочно рассматривать эти сложные изображения, и Кейт почти не успевала. Когда сменилось несколько снимков, Макс заговорил снова:

– Помните, что я говорил о швах или линиях соединения черепа, которые затягиваются в разном возрасте? – Он взглянул на Клео. – Первый начинает затягиваться в двадцать два года, второй – в двадцать четыре, а последний в двадцать шесть. Видите эту линию? – И показал на нее. – Это второй шов. Он нечеткий, потому что края начинают расползаться. Значит, шов начинает затягиваться.

– Так вы хотите сказать, что Ташат было столько же, сколько и Кейт? – спросила Клео.

Макс лукаво посмотрел на Кейт.

– Если вы имеете в виду, что ей от двадцати четырех до двадцати шести, то да, – подтвердил он, – я не вижу никаких признаков того, что начал затягиваться третий шов, но окончательно смогу об этом судить, только когда увижу эпифизы.

– Эпи… что это такое? – прошептала Клео Кейт.

– Растущие концы длинных костей рук и ног, кистей и ступней, – ответил Фил, – мягкие хрящи, постепенно превращающиеся в кость.

Клео посмотрела на Макса.

– Хорошо, но если последний шов начинает затягиваться в двадцать шесть, как узнать, что человек… ну, вашего возраста?

Кейт хотелось ее пнуть, но Макс не заметил грубого намека Клео.

– Швы окончательно затягиваются в той же последовательности: в тридцать пять, сорок два и сорок семь, так что оценка происходит примерно на том же основании. Обычно легче всего определить возраст от двадцати до пятидесяти пяти, так как половое созревание и старость вызывают другие изменения. Например, у женщин эпифиз закрывается через три-четыре года после менархе.

– Да, позже всего срастается ключица, – добавил Фил, – средний край, соединяющий ее с грудиной. Обычно это происходит между двадцатью тремя и двадцатью пятью годами.

– А раса девушки? – допытывалась Клео. – Разве ее учитывать не надо?

Макс покачал головой:

– Различий между полами больше. Хотя убедительных отличий между расами и между полами в статистических данных у нас нет. Полагаю, тут могут сказываться различия в питании тогда и теперь, но не в девять-десять же лет.

– Я не понимаю, зачем вам столько параметров. В основном антропологи, изучающие физические особенности, довольствуются для классификации всего восемью параметрами. – Понимая, что Клео почти ничего не знает о статистическом анализе, Кейт чуть не рассмеялась.

– Разумеется, когда нужно узнать только пол и возраст, – ответил Фил, – можно обойтись и пятью самыми важными измерениями – общей высотой лица, шириной пазух, поперечный и скуловой диаметры с заднепереднего снимка, плюс какую-нибудь с бокового. – Кейт не решалась смотреть на Макса, опасаясь, что не сможет удержаться. – А те, кто работает на полицию, вроде известного доктора Сноу, – продолжал Фил, не осознавая, что засыпал Клео непонятными словами, – вообще работают с выкопанными костями. Это совсем не похоже на то, чем мы тут занимаемся.

Макс пришел на помощь:

– Дискриминантный анализ определяет пол в 95 % случаев, но что касается расы, успех снижается до 80 %. И то ее можно распознать только в широком смысле – кавказская, негроидная или монголоидная – без этнических подразделений.

Если Клео хочет подвергнуть сомнению их открытия, то она не там ищет, подумала Кейт, а Макс положил руку Филу на плечо.

– Подожди-ка, Фил. Можешь остановить на этом кадре? – Он подозвал Кейт поближе. – Посмотрите между глазницами.

Кейт не часто доводилось видеть черепа в поперечном разрезе, и она попыталась разобраться в тонких линиях, похожих на паутину.

– Выглядит почти как губка. – Потом ее осенило. – Альвеолы решетчатой кости?

Макс кивнул:

– Она не повреждена. Значит, в полость мозга не проникали.

– Иногда мозг извлекали через отверстие в основании черепа, – вставила Клео, – хотя, как мы считаем, это начали практиковать несколько столетий спустя.

– Тогда посмотрим, когда дойдем до большого затылочного отверстия, где спинной мозг соединяется с головным.

Разговор протекал рядом, но Кейт сосредоточилась лишь на том, что видела.

– Учитывая условия их жизни, зубы у девушки достаточно хорошие, – в определенный момент заметил Макс. – По всем мумиям видно, что зубы гнили редко, но из-за того, что в пищу попадало много песка, они быстро стирались, вызывая многочисленные нарывы, которые в то время лечили живицей и измельченным корнем мандрагоры. – Он остановился. – А что ты думаешь о ее зубах мудрости?

– По-моему, они там.

Макс просмотрел еще несколько изображений.

– В мягких тканях вокруг затылочных позвонков ничего необычного. – Он секунду подождал. – Ладно, давайте посмотрим всю голову целиком.

Пока компьютер обрабатывал команду Фила, Кейт отвернулась, страшась того, что ей предстояло увидеть – Ташат такую, как она выглядит теперь под бинтами и маской.

– Сейчас будет передний вид слева под углом, – объявил Фил.

Реальность и в сравнение не шла с ожиданием: на экране появился белый призрак, бестелесый, парящий над черной пустотой. Ташат была бледной, как мертвец, с иссохшими губами, впалыми щеками, выдающимися скулами и нижней челюстью – все это было отчетливо видно через покров жесткой кожи.

Кейт уставилась на мумию – одновременно зачарованно и с отвращением. Срезы располагались друг над другом, как геологические породы, край силуэта был ступенчатым и не очень похож на образ человека. Кейт закрыла глаза, стараясь удержать портрет молодой энергичной женщины, жившей у нее в воображении, опасаясь, что он может никогда не вернуться – что его навсегда заменит облик покойной Ташат. Кейт старалась стереть зловещее изображение, проникнувшее в темноту за зрачками и настойчиво притягивавшее к себе, словно магнит.

Она так и сидела с закрытыми глазами, пока Макс не попросил Фила начать снимать грудную клетку с миллиметровым шагом, «чтобы выяснить, не заметно ли появление первичной костной мозоли».

Он повернулся к Клео и Кейт:

– По ходу дела я буду рассказывать о том, что вижу, но при такой скорости я уловлю не все, особенно что касается смещения ребер.

Несколько минут все молчали.

– Чистый перелом ключицы, – прокомментировал Макс. Показав пальцем на яркое пятно над сердцем Ташат, он добавил: – На старом рентгене в этом месте был амулет.

– Скарабей, защищающий сердце, – либо из змеевика, либо из яшмы, так как эти камни зеленые, – сказала Клео, потом, подумав, добавила: – Обычно.

– Под внешними бинтами руки обмотаны отдельно, – продолжал Макс. – Правая лежит на груди, это мы уже видели на старом рентгене. – Он взглянул на Клео. – Это не значит, что она принадлежала к царской семье?

– Не та рука, – ответила Клео. – Но даже если бы согнута была левая, все равно это бы ничего не доказывало, поскольку дело происходило во второй половине эпохи Восемнадцатой Династии. Найдено слишком много мумий женщин с согнутой левой рукой, чтобы думать, что все они принадлежат к царской семье. Возможно, какой-нибудь старый распутный фараон дал такую привилегию своим фавориткам, и эта практика прижилась.

– Вы хотите сказать, что царь, как королева Елизавета, ежегодно составлял почетный список своих излюбленных сексуальных партнеров? – спросил Фил, тут же нарушив растущее напряжение.

Клео это забавным не показалось:

– Я лишь предположила, как могла зародиться подобная тенденция.

Макс бросил косой взгляд на Кейт. Принимать какую-то теорию на основе умозаключений, не учитывая другие возможности, ему хотелось не больше, чем Кейт, особенно при том, что он оказался прав насчет возраста Ташат. Одно это несоответствие ставило под вопрос все, что они считали точно известным.

– Кончики пальцев правой руки обернуты материалом с высокой рентгеноконтрастностью, – заметил Макс, когда появилась новое изображение.

– Из-за масла и резины повреждено оказалось все, кроме лица и пальцев рук и ног Тутанхамона, – объяснила Клео, – которые были защищены наконечниками из золотой фольги и цельной золотой маской.

– Эй, Макс, а это тебе о чем говорит? – Фил показал на еле заметную серую линию. – Смотри на следующий. Видишь, вот она опять. И вон снова.

– Похоже, что между слоями бинтов лежит что-то плоское. Я попробую потом сопоставить снимки, а пока давайте увеличим масштаб, чтобы я мог рассмотреть все как следует, когда буду проводить стандартную радиографию. – Он перевел взгляд на Кейт. – Не обещаю, что мы добьемся чего-нибудь, но попытаться можем. Посмотрим, вдруг там что-нибудь написано.

– Но чтобы надпись стала заметна, чернила должны обладать значительно большей рентгеноконтрастностью, чем поверхность, на которую они нанесены, – предупредил Фил.

– Красный цвет получали из оксида железа, а черный – это уголь, так как египтяне использовали сажу, – сообщила Кейт.

Но потом дело дошло до ребер, и все замолчали, пока Фил еле слышно не выдохнул:

– Ого!

– Да, пара ребер сдавлены, – подтвердил Макс. Не сводя глаз с монитора, он перевел для Клео, – это когда один фрагмент кости вошел в дру… – подожди, Фил. Останови. – И смолк. – Теперь, если можешь, увеличь контрастность, а потом приблизь вот этот участок, вон там. – Он ткнул пальцем в экран, а другой рукой достал из кармана рубахи очки-полумесяцы. – Скорость сращивания кости зависит от возраста, но даже у ребенка нарост обычно появляется не раньше, чем через две недели. – Он жестом подозвал Кейт, не отводя взгляда. – Видите? Здесь и здесь? Это первичная костная мозоль. Фил, сколько ей, по-твоему?

– Не больше трех недель. Одно из ребер могло пронзить легкое или порвать печень, возможно, даже селезенку, но не это стало решающей причиной смерти.

– Даже наоборот, раз она прожила столько, что начала образовываться костная мозоль. – Макс повернулся к Кейт. – Вы согласны?

Она кивнула – ей было невыразимо грустно. Ташат явно умирала медленной и мучительной смертью – возможно, от удушья или обширного заражения.

– Тем не менее весьма вероятно, что многие другие повреждения были нанесены после смерти, – напомнил ей Макс, прежде чем снова повернуться к монитору – Ладно, Фил, давай дальше.

Изображения сменяли друг друга, отсчитывая непреклонный ритм, установленный компьютером – машиной, у которой вместо сердца силиконовая пластина. А души нет.

– Далее будем полагаться на знания Фила, – сообщил Макс, призывая коллегу комментировать происходящее.

– Ну, для начала, перелом правого бедра, точнее, задней стенки гнезда, в результате которого мог произойти вывих, и мелкие крошки кости могли высыпаться в сустав: возможно, как раз из-за этого на старом рентгене присутствует тень. – Он показал желтое пятно на мониторе. – Это лобковый симфиз, где кости, соединяясь, образуют таз. А вот эта выемка говорит о том, что она родила по меньшей мере одного ребенка. И что ей было больше восемнадцати.

Глядя на то, как по миллиметру раскрываются самые интимные секреты Ташат, Кейт ощущала себя вуайеристом.

– А это что еще за чертовщина? – воскликнул Фил, ошарашенный неожиданной вспышкой света на мониторе.

– Похоже, что вся рука покрыта чем-то. – Макс посмотрел на Кейт. – Возможно ли, что на ней какая-нибудь перчатка? – Кейт увлеклась мелькающими на экране изображениями и не ответила. Клео тоже. Через несколько секунд Макс глубоко вздохнул.

– Боже!

Кейт и так знала. Она видела, как переломы то появлялись, то исчезали, мелькая слишком быстро, не успеешь пересчитать, в некоторых виднелись обломки кости: это значит, что рука Ташат была раздроблена. И на всех осевых снимках неизменно присутствовали яркие кольца вокруг каждого пальца.

– И тогда она была жива, – пробормотала Кейт, почти не осознавая, что говорит вслух, – потому что в золотой перчатке ни малейшей трещины. Вот почему ее надели – чтобы защищать переломанную левую руку.

Фил кивнул и обратился к Клео, но Кейт не разобрала его слов, отчасти из-за приглушенного шипения кондиционера, создававшего ощущение легкой глухоты, которое возникает при посадке самолета. Когда к их беседе подключился Макс, Кейт попыталась отделить его слова от стука бакелитовых браслетов Клео и непрестанного гудения машины, исследующей высушенные останки Ташат. Но вместо этого она слышала лишь невнятную тарабарщину. Потом исчезла даже она, и на смену пришел ревущий шквал звуков – скоростной, как «снег» на экране телевизора. Мышцы шеи напряглись, и все тело стало похоже на вибрирующую струну, посылающую болевые импульсы в виски. Кейт пришла в себя, когда Макс снял спортивный пиджак и накинул ей на плечи.

– Эти машины выделяют много тепла, поэтому кондиционер работает на полную. Вы в порядке? – Это что, профессиональная привычка постоянно всех опекать?

Кейт кивнула:

– Я слишком долго стояла неподвижно. Я, наверное, схожу поищу комнату отдыха.

– В любом случае, пора обедать, – вставил Фил. – Девочки, почему бы вам не попудрить носики, пока мы тут все выключим? Уборная через несколько дверей отсюда, справа.

Клео скорчила перед Кейт удивленную мину и повторила одними губами это неуместное слово: «девочки?» – и закатила глаза. Кейт ее поняла.

Когда они вышли в коридор, Клео прошептала:

– Плохо дело. У него потрясная задница.

Кейт открыла дверь с дамским профилем и вошла в кабинку.

– К тому же он высокий и у него густые волосы, – крикнула она через перегородку. – Конечно, тут уж не пожалуешься, что все время приходится смотреть вниз на его лысину. – Она нажала на ручку, и шум воды положил конец обсуждению.

– Так что ты думаешь, Кэти? – спросила Клео, встав у соседней раковины.

Клео сама начала – жалко было бы упустить такую возможность.

– Думаю, что ты позволила Дэйву себя уговорить, а теперь не знаешь, как выпутаться, не поплатившись работой.

Их взгляды встретились в зеркале.

– Ладно, я просто с ним пообедаю, – согласилась Клео.

 

Когда необходимость постоянно смотреть на панель управления исчезла, Фил вовсю принялся демонстрировать свою заинтересованность Клео. Когда выяснилось, что он разведен, эти двое начали па-де-де, достойное постановки самого Баланчина[31], Клео испытывала его интеллект и терпимость к ее выходкам, а Фил отражал каждый выпад с чувством юмора, которое, похоже, удивляло даже Макса. Он постоянно бросал на Кейт то изумленные, то восхищенные взгляды, делясь с нею настолько открыто, будто она его старинный друг. Когда Фил положил кредитку на чек, Кейт поняла, что ее бывшая соседка нашла себе пару.

– На то, чтобы закончить, уйдет почти весь день, – заметил Фил, когда они собрались уходить, – так что, девочки, если вам скучно…

Клео и глазом не моргнула:

– Скучно? Вы, должно быть, шутите! Так интересно мне было только на последних раскопках в западной Анатолии. В земле хеттов. Турция. Малая Азия.

– Да? И что вы там нашли такого интересного? – поинтересовался Фил, глотая наживку. Кейт посмотрела на Макса и поняла, о чем он думает: танец не закончен.

– Мужчину и женщину, застуканных на месте преступления, член у него все еще стоял, их тела сохранились в торфяном болоте… пролежали там почти тысячу лет. Можете себе такое представить? – Клео посмотрела на Фила широко раскрытыми невинными глазами. – У женщины на ноге был тяжелый золотой браслет, первобытный, но божественно красивый. – Фил оскалился. – А что касается дальнейшего, мне неприятно навязываться после того, как вы столько много сделали, но я уверена, что возникнет множество вопросов. Возможно, нам иногда придется общаться. Я имею в виду, по поводу рентгеновских снимков.

– Разумеется, в любое время, – согласился Фил. – Я свободен по средам вечером. Может, я зайду в музей на этой неделе, и вы там покажете мне все? Заодно смогу ответить на любые вопросы, которые вы за это время придумаете. – Он снова порылся в бумажнике, достал визитку, перевернул ее и нацарапал на обратной стороне номер. – Это мой домашний, на карточке его нет – это на случай, если я вам понадоблюсь во внеурочные часы.

По пути к стоянке Фил вспомнил:

– Тысячу лет, а? – И оценивающе посмотрел на Клео. – Должно быть, тот золотой браслет действительно прелесть.

 

Вернувшись в клинику, Макс с Филом начали там, где остановились – на макушке мужского черепа. На минуту маленькую комнату заполнила абсолютная тишина, словно все в ожидании затаили дыхание.

– Вот второй череп, – прошептал Макс и после того, как сменилось несколько кадров, добавил: – завернут так же аккуратно, как и Ташат. – Он повернулся к Кейт. – Что-то я не заметил следов ее повторной обмотки, а вы? – Она покачала головой, отметив, что ему важно знать ее мнение.

– К тому же он ей в отцы годится, – вставил Фил. – Второй шов, похоже, полностью закрылся, а последний… что думаешь, Макс? Наполовину?

– Я не склонен оценивать возраст только по швам черепа, но первый уже почти стерся. Это значит, что ему больше сорока, но вряд ли больше сорока семи. – Он со знанием дела улыбнулся Клео. – Староват.

– А во рту у него есть что-то помимо зубов, – заметил Фил. – Что бы ни было, похоже на кость. Есть идеи, что это может быть? – Он взглянул на Клео, и та покачала головой.

– Чуть позже я поиграю с контрастностью, посмотрю, что удастся получить, – сказал Макс. – Гребни бровей и сосцевидные отростки височной кости подтверждают, что это мужчина. А также форма нёба и размер зубов. Края зубов у него больше истерлись, чем у девушки, что соответствует его возрасту.

Фил пальцем поманил Клео:

– Хочу вам кое-что показать. Хрящи для рентгеновских лучей непроницаемы и выглядят вот так. Пластинки роста – всего лишь соединительная ткань, позволяющая вырасти длинным костям. Когда ребенок останавливается в росте, это значит, что из хряща сформировалась кость, она более пористая, вот такая. Сначала это происходит с костями рук и ног и в последнюю очередь – с ключицей, у девочек раньше, чем у мальчиков. В общем, дело вот в чем – Макс прав. Всё, начиная с пястных и фаланговых эпифизов ее рук и до периферических окончаний плечевых и больших берцовых костей, вот этой длинной кости… – он дотронулся до своего плеча, – и большеберцовой кости говорит о том, что Ташат завершила свой рост. Ей было не меньше двадцати.

– Великолепно, – прошептала Клео, – жду не дождусь, чтобы сообщить это Дэйву.

Макс посмотрел на часы:

– Я хочу сделать еще одно общее изображение, чтобы Кейт увидела, что под маской для ног.

Через несколько секунд в черной пустоте монитора материализовалось призрачное очертание.

– Должно быть, ноги туго обмотаны, – прокомментировал Фил, управляя изображением, чтобы показать голени и ступни Ташат спереди, потом сзади, справа и слева и, наконец, снизу – сами ступни. – Макс, могут ли эти линии оказаться складками?

Макс изобразил руками процесс обертывания, сначала в одну сторону, потом в другую, и покачал головой:

– Они проходят почти под прямым углом к линиям обмотки. Как бы то ни было, похоже, что это порезы. – На комнатку опустилась абсолютная тишина, казавшаяся громкой – почти как волны, бьющиеся о каменистый берег. Через секунду Кейт поняла, что это кровь стучит у нее в ушах.

– Можно сказать, мы только что открыли причину ее смерти, – заключила Клео, – даже если вы не можете определить ее с медицинской точки зрения.

– А как вы это поняли? – поинтересовался Фил.

– Голова между ног плюс порезанные ноги – все это характеризует ее как неверную жену. Практика рассечения подошв гулящих женщин была распространена много столетий на Среднем Востоке и в Магрибе. Даже в Китае.

Подобно вспышке молнии, которая появляется и исчезает настолько быстро, что на сетчатке глаза остается лишь воспоминание о свете, перед глазами Кейт промелькнуло изображение яркой цветной башни, вздымающейся высоко в сияющее голубое небо.

– Нет! – Волна боли смыла все на своем пути. – Все было совсем не так! – Кейт еле узнала собственный голос – к тому же она не могла бы объяснить свое видение, не показавшись глупой и чрезмерно впечатлительной… Она бросила взгляд на Макса и заметила, что тот изумленно посмотрел на друга.

– Я думал, изменниц забивали камнями, – вставил Фил, дав Кейт время успокоиться – Кажется, я читал, что так поступили с какой-то принцессой в Саудовской Аравии несколько лет назад. Или с ее любовником?

– В Турции все еще помнят обычай разрезать ступни женщины, потом завязывать ее в джутовый мешок и бросать в Босфор, – ответила Клео, к счастью не заметив крайнего замешательства Кейт.

– А это зачем, раз уж ее все равно собираются утопить? – вступил в беседу Макс.

– Чтобы она снова не убежала, даже в загробном мире. Слушайте, давайте на минуту предположим, что Ташат была привлекательной молодой девушкой, замужем за богачом, который, возможно, был намного старше ее и достаточно богат, чтобы содержать не одну жену. Скажем, сексуально он проявлял себя нечасто, и ей не хватало внимания, даже если она была частично обрезана. Вопрос в том, на кого вероятнее всего упадет ее блуждающий взгляд? На слугу, родственника или друга мужа, возможно, на случайного делового партнера – вот на кого. Жены, наложницы и дети жили вместе в гареме, на женской половине, но их не запирали, как потом, в Турции. Египтянки имели право владеть собственностью и свободно разгуливать по городу. Когда собиралось много народу, мужчины ели с мужчинами, а женщины с женщинами, но в одной комнате. – Клео сделала паузу, дабы произвести большее впечатление. – Скажем, мужу наставляет рога кто-то из его знакомых, а такое предательство – еще страшнее. И он позаботился, чтобы преступник получил по заслугам, положил его голову неверной жене между ног, а остальное выбросил крокодилам.

Фил покачал головой:

– А почему бы сразу не бросить его крокодилам и дело с концом?

– Это не по-египетски, – стояла на своем Клео, – надо было поместить любовника туда, где застал его муж, но без того прибора, с помощью которого он сможет продолжить свое занятие… – Она остановилась и щелкнула пальцами. – Вот что должно лежать у него во рту – его же гениталии – чтобы он в том мире не смог заняться тем же.

– Скажите еще о вечном проклятии, – пробурчал Фил, качая головой.

– А как тогда ты объяснишь сцену суда у нее на картонаже? – заспорила Кейт, по-прежнему не соглашаясь со сценарием Клео. А также с очевидными доказательствами – рассеченными подошвами Ташат. – Разумеется, если муж так кровожадно отомстил, он настоял бы на другом положении весов, чтобы боги и все остальные поняли, что она опозорила его имя. – На губах Макса заиграла удивленная улыбка: иного ободрения Кейт и не надо было. – А вместо этого он нанял весьма талантливого художника, чтобы тот написал такой естественный и живой портрет, подаривший ей новую вечность. По-моему, эта маска – залог любви, а не предательства и мести.

Макс кивнул, чтобы Кейт знала, что он с ней согласен.

– Кажется, египтяне верили, что голова – залог воскрешения, когда человек входит в свет нового дня? И разве открытый глаз в египетском словаре не был синонимом знания? – Он посмотрел на Клео, ожидая кивка. – Наверное, я старею: я только сейчас понял, что забыл об этом упомянуть. Глаза нашего неизвестного друга не были закрыты. Он путешествует по вечности с широко раскрытыми глазами.

 

Тело мое питается тем, что живет на земле, а дух – тем, что в сердце… То, что можно назвать, можно и познать, а чего нельзя назвать, надо жизнью проверить, поверить.

Норманди Эллис «Пробуждающийся Осирис»

 

 

Date: 2015-09-24; view: 221; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.007 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию