Был ли язык у австралопитека? 3 page

Чтобы делать орудия, надо предвидеть результаты своих действий, например, “направленного удара по камню с целью придания ему более эффективной формы” ¹³². И действительно, можно проследить определенные корреляции между усложнением мозга и усложнением орудий. Изготовлявшие примитивные каменные орудия хабилисы – первые гоминиды, на эндокранах которых просматривается увеличение в области “речевых зон” ¹³³. Орудия хабилисов относятся к так называемой олдувайской (олдовайской), или галечной, культуре – это округлые камни размером от грецкого ореха до большого яблока, оббитые с одной стороны, грубые рубящие орудия, острый край которых получался в результате нанесения разнонаправленных сколов. Такой камень можно было удерживать за необработанную часть силовым захватом. Орудия архантропов – ашельские, существенно более сложные, их “постоянная форма… свидетельствует об абстрактном мышлении и целеполагании у древнейших гоминид” ¹³⁴. Еще более совершенна мустьерская индустрия неандертальцев – в ней насчитываются многие десятки типов каменных орудий, некоторое количество костяных, имеются свидетельства существования составных орудий, прослеживаются разные локальные традиции. И, наконец, самыми совершенными орудиями располагает наш вид – человек разумный.

Однако более внимательный анализ показывает, что тип орудий не имеет жесткой связи с видом. Так, древнейшие каменные орудия, по‑видимому, были изготовлены не хабилисами, а австралопитеками: обнаруженные в Дикике (Эфиопия) следы, оставленные каменными орудиями на костях крупных млекопитающих, датируются временем около 3,4 млн. лет назад ¹³⁵ – а тогда на этой территории жили представители вида Australopithecus afarensis ¹³⁶ (Homo habilis появляются в палеонтологической летописи примерно на миллион лет позднее). Правда, неизвестно, умели ли эти австралопитеки изготавливать орудия или же они только пользовались острыми камнями, образовавшимися естественным путем. Но гоминиды, жившие 2,6 млн. лет назад в бассейне реки Када Гона в Эфиопии, технологией изготовления каменных орудий (несколько более примитивных, чем олдувайские) уже несомненно владели ¹³⁹. Кроме того, у австралопитеков, как предполагал еще их первооткрыватель Раймонд Артур Дарт, могли быть орудия из кости и рога ¹⁴⁰. Возможно, примитивные орудия могли изготавливать парантропы – по крайней мере, кисти рук у них по своему строению ближе к человеческим (тогда как у грацильных австралопитеков – к кистям шимпанзе) ¹⁴¹.

Рис. 3.9. а. Олдувайское рубило можно сделать примерно за 10 ударов.

б. Для того, чтобы сделать ашельское рубило, нужно не менее 60 ударов.

в. Мустьерские орудия более совершенны, чем ашельские, но требуют еще бóльших трудовых затрат ¹³⁷.

г. Эти орудия мустьерского типа были найдены в том же слое, что и первый анатомически современный человек (Омо 1 ) ^138.

д. Каменные орудия времен позднего палеолита. Для изготовления такого орудия необходимо сделать более двух сотен ударов, разделенных на 10–11 различных операций.

Олдувайские орудия делали как Homo habilis, так и Homo ergaster и Homo erectus ¹⁴², а по некоторым данным, кое‑где их продолжали изготавливать вплоть до XIX в. ¹⁴³. Ашельскими орудиями пользовались не только архантропы, но и гейдельбержцы ¹⁴⁴, и неандертальцы. Мустьерские орудия, которые первым начал изготавливать Homo heidelbergensis, были в ходу не только у неандертальцев, но и у ранних сапиенсов – такими орудиями пользовались обитатели пещер Схул и Кафзех, обладатели черепов Омо 2 и Омо 1. В то же время так называемый “последний неандерталец”, найденный близ Сен‑Сезера (Франция) и датированный временем 36 тыс. лет назад, пользовался более совершенными орудиями типа шательперрон (шательперрон – верхнепалеолитическая индустрия, а верхнепалеолитические индустрии связываются обычно с неоантропами) ¹⁴⁵. Все это говорит о том, что, по крайней мере, одна из двух предлагавшихся корреляций – либо между анатомией и языком, либо между орудиями и языком – неверна (или, по меньшей мере, не является строгой). Скорее, можно проследить корреляцию между способностью изготавливать те или иные орудия и ростом теменной доли, где находятся отделы, которые отвечают за чувствительность рук, осуществляют “координацию чувствительности и двигательной активности… обеспечивают самоконтроль” ¹⁴⁶. Как пишет Дробышевский, “фактически, все то, что изучает археология – история материальной культуры, – есть производное от эволюции теменной доли мозга создателей этой культуры” ¹⁴⁷.

Таким образом, видно, что в рамках жизни одного вида (не только современного человека, но и ископаемых го‑минид) была возможна эволюция техники производства орудий, переход от более простых технологий к более развитым, но, с другой стороны, “биологическое развитие гоминид не влекло за собой автоматически развитие их культуры” ¹⁴⁸. Поскольку язык, как и производство орудий, представляет собой культурный феномен, можно, по‑видимому, предполагать, что стадии его развития могли также не иметь жесткой связи с возникновением новых видов.

Для некоторых технологий показано независимое возникновение в нескольких местах. Так, рубила, подобные ашельским, изготавливавшимся архантропами, были найдены в Австралии, заселенной людьми современного типа, причем пришедшими с тех территорий, где ашельские технологии были неизвестны ¹⁴⁹. Переход от среднего палеолита к верхнему происходил приблизительно в одно и то же время на территориях, столь сильно удаленных друг от друга, что какое‑либо культурное влияние между ними, согласно мнению археологов, исключено ¹⁵⁰. Это заставляет с повышенным вниманием отнестись к гипотезе о возможности зарождения языка в нескольких местах независимо.

Существование концепции оказалось необязательным условием для изготовления орудий: как пишет археолог Николас Тот, “то, что многие формы олдувайских орудий не обязательно связаны с “мысленными моделями”, подтвердили эксперименты, в которых изготовлением каменных орудий занимались неподготовленные люди” ¹⁵¹. Изготавливали орудия в экспериментальных условиях и обезьяны. Орангутан в опытах Ричарда Райта за десять занятий научился откалывать от камня отщепы (одно из важнейших орудий первобытных людей), чтобы перерезать ими веревки, мешающие добраться до пищи ¹⁵². А бонобо Канзи (в совместных опытах Н. Тота и С. Сэвидж‑Рамбо) даже изобрел свой способ изготовления орудий: он бросал большой камень на твердый плиточный пол и получал необходимые сколы с острыми краями (и это несмотря на то, что путем долгих тренировок его научили откалывать от камня пластины так, как это делали первобытные люди). Когда исследователи лишили его этой возможности, он стал разбивать камень, бросая его (очень метко!) на другой ¹⁵³. В экспериментах Анатолия Ивановича Счастного шимпанзе изменяли форму ключа в зависимости от того, хотелось ли им открыть ящик с пищей или с игрушкой ¹⁵⁴.

Рис. 3.10. Канзи делает олдувайские орудия (эксперимент Н. Тота и С. Сэвидж‑Рамбо).

Все это говорит о том, что некоторое предварительное представление о необходимой форме орудия может существовать и при отсутствии языка. В конце концов, изготавливать орудия, придавая необходимую форму веточке (или – в эксперименте – куску проволоки), способна даже птица – новокаледонская ворона Corvus moneduloides ¹⁵⁵.

Орудийную деятельность наблюдали у шимпанзе и в природе – обезьяны умеют собирать воду губкой, сделанной из скомканных листьев, удят муравьев и термитов при помощи стеблей и тонких веток ¹⁵⁶. “Стенку термитника обезьяна протыкает крепкой палочкой, которую она предварительно отламывает с ветвей деревца местной породы томандерсия (семейство Акантовые), которое отличается весьма твердой, хотя и ломкой, древесиной. А само ужение осуществляется тонким гибким побегом какого‑либо из четырех видов семейства Марантовых. При этом обезьяна разжевывает тот конец побега, который будет погружен в гнездо термитов, придавая ему сходство с кистью. Понятно, что при этом снасть становится более уловистой” ¹⁵⁷. Вообще, “большинство орудий, изготовленных из растений, шимпанзе подвергают предварительной обработке” ¹⁵⁸.

Используют шимпанзе в природе и каменные орудия – по данным Кристофа и Хедвиге Бушей ¹⁵⁹, каменными молотками из гранита, кварца или латерита на деревянной наковальне (из твердой породы дерева) или на каменной платформе они раскалывают орехи. При этом они могут переносить молотки и орехи к тяжелым нетранспортабельным наковальням: орехи – на расстояние до 30 м, молотки – до полукилометра (для сравнения: хабилисы переносили орудия на 2–5 км, куски лавы – на 1 км, иногда до 6–13 км ¹⁶⁰). Шимпанзе четко знают, что разные орехи требуют различных орудий и различных усилий: например, орехи дерева Panda oleosa, обладающие очень прочной скорлупой, требуют более сильных ударов, чем орехи Coula edulis, поэтому их чаще разбивают гранитными, а не кварцевыми молотками. Технология раскалывания орехов существует у шимпанзе по меньшей мере 4300 лет – именно такую дату дали недавние раскопки Хулио Меркадера и его коллег в Ноуло (Берег Слоновой Кости) ¹⁶¹. Найденные камни гораздо больше, чем орудия гоминид, но очень похожи на те, которыми пользуются современные обезьяны. Поскольку люди 4300 лет назад в тех местах не селились, остается предположить, что до использования орудий шимпанзе додумались самостоятельно. А значит, вероятно, что в какой‑то мере пользоваться орудиями мог уметь и наш общий с шимпанзе предок ¹⁶².

Орудия, вероятно, свидетельствуют скорее не о языке, а о когнитивных возможностях изготавливавших их видов. Так, комбинированные орудия (имевшиеся, заметим, не только у кроманьонцев, но и у неандертальцев ¹⁶³) свидетельствуют о возможности мыслить целое составленным из частей, – это могло отразиться и в коммуникативной системе, в построении знаков из знаков, а также знаков из незначащих элементов. Изготовление орудий для производства орудий свидетельствует о возможности долговременного планирования: индивид, идя за сырьем для таких орудий (а “на ряде памятников зафиксировано использование таких пород камня, которые не встречаются в их окрестностях, что свидетельствует о намеренной транспортировке сырья, причем иногда на десятки километров” ¹⁶⁴), должен предвидеть достаточно длинную цепочку событий: добычу сырья, принесение его на стоянку, где можно заниматься его обработкой, изготовление орудия, изготовление с его помощью другого орудия, и наконец, использование этого последнего орудия для тех или иных целей. Изготавливать орудия с помощью орудий умел уже гейдельбергский человек – в Германии были найдены еловые копья возрастом 400 тыс. лет, обработанные и заостренные с помощью каменных орудий ¹⁶⁵. Эти копья не имеют наконечников, но их центр тяжести находится на 1/3 расстояния от острия, как у современных метательных копий. Такая способность к долговременному планированию могла быть впоследствии распространена и на коммуникативное поведение, составив основу синтаксиса ¹⁶⁶.

При этом следует отметить, что определенными способностями к составлению многоступенчатых поведенческих программ обладают и обезьяны. Вот какую последовательность действий сумели спланировать и осуществить самки шимпанзе Лада и Нева, содержавшиеся в лаборатории в Колтушах (и, заметим, не обучавшиеся никакому языку). Однажды, когда лаборантка забыла на столе ключи, они проделали следующее:

“1) отбили край столешницы у стола, который стоял внутри их вольеры уже три года;

2) с помощью образовавшейся палки подтянули оконную штору и захватили ее;

3) набросили штору на стол с ключами, который находился на достаточном расстоянии от решетки, и с ее помощью подтянули ключи к вольере;

4) открыли висячий замок и вышли на свободу – эта операция была им ранее знакома” ¹⁶⁷.

Исследователи сумели установить это, намеренно воссоздав исходные обстоятельства, – и “обезьяны сами охотно воспроизвели ход решения этой задачи” ¹⁶⁸.

В качестве одной из важных предпосылок языка называлось умение делать одинаковые действия стандартным образом ¹⁶⁹ (такая точка зрения базируется на том, что, в отличие от людей, шимпанзе в экспериментах делают все чрезвычайно небрежно и неточно ¹⁷⁰). Действительно, для успешного функционирования языка совершенно необходимо, чтобы более или менее одинаково реализовывались в речи фонемы, из одних и тех же (или стандартным образом связанных друг с другом) фонем состояли морфемы, одинаково строились тождественные синтаксические конструкции и т. д. Совершенно очевидно, что все эти элементы могут видоизменяться, – но только под воздействием определенных условий, и человек умеет делать на это поправку. Но если бы все это делалось вообще без какого‑либо порядка, сегодня так, а завтра – иначе, пользоваться такой коммуникативной системой было бы невозможно. Судя по формам дошедших до нас орудий, способность к стандартизации действий в кладе человека впервые появляется (точнее, впервые становится доступна для наблюдения) у архантропов, со времени появления ашельской технологии. Эта технология существовала более миллиона лет без существенного изменения как орудийного набора, так и методов изготовления орудий ¹⁷¹. Но значительная стандартизация наблюдается и в орудиях шимпанзе. Например, шимпанзе, живущие в лесу Ндоки (Конго) используют для ужения термитов пробойники и удочки – эти группы орудий четко отличаются друг от друга, но внутри групп орудия удивительно схожи ¹⁷². Усматриваются отдельные элементы стандартизации и в коммуникативных действиях обезьян – участниц языковых проектов: например, в двухэлементных “высказываниях” бонобо Канзи зафиксировано выраженное преобладание определенных типов порядка слов ¹⁷⁴.

Рис. 3.11. Орудия, изготавливаемые шимпанзе для ужения термитов (а – пробойники, б – удочки) ¹⁷³.

Длительность существования однотипных орудий не обязательно свидетельствует о том, что изготовлявшие их гоминиды были консервативны и их познавательные способности (в том числе и такие, которые требуют использования все новых и новых знаков) не развивались. Как отмечает А.А. Зубов, даже самым первым каменным орудиям предшествовал “длительный период целесообразного выбора материалов и форм, а также возрастания мастерства владения необработанным камнем, деревом и костью, которое становилось все более осознанным и необходимым как жизненно важное свойство группы. В конце концов, важен не материал, а столь совершенное им владение, что у “мастера” возникает желание и возможность целенаправленного изменения формы и размера объекта, предназначенного для будущего употребления” ¹⁷⁵. При любых орудиях в популяциях гоминид не могло не происходить накопление опыта обращения с ними – а значит, существовали предпосылки к росту числа сигналов.

Развитие орудий, скорее всего, было связано положительной обратной связью с развитием мозга: более совершенные и разнообразные орудия можно было сделать, обладая более развитым мозгом, накопление же опыта обращения с ними развивало мозг – а попутно, вероятно, и коммуникативную систему. Сначала такое развитие происходило у каждой особи индивидуально, но потом способность накапливать такой опыт и широко использовать коммуникацию стала поддерживаться отбором и закрепляться генетически. Кроме всего прочего, эволюция гоминид сопровождается увеличением лобных долей ¹⁷⁶, и это коррелирует с появлением у более прогрессивных видов орудий, требующих большего времени на изготовление и большей сосредоточенности.

Однако, как справедливо замечает Л.Б. Вишняцкий, “появление способности к изготовлению тех или иных орудий, а также предметов неутилитарного назначения не приводит автоматически к началу их изготовления: иногда между первым и вторым пролегает промежуток в десятки тысяч лет. Объяснить, почему на палеолитических стоянках стали появляться предметы определенного типа, – значит объяснить не то, почему их появление стало возможным, а то, почему оно стало необходимым, почему люди оказались вынуждены заменить старую, хорошо освоенную технологию на новую, более сложную и трудоемкую” ¹⁷⁷. Действительно, если олдувайское рубило можно сделать всего за 3–10 ударов, то для ашельского требуется уже более 60, для мустьерских – около сотни и, наконец, для орудий, изготавливаемых неоантропами, – более двух сотен ударов, разделенных на 10–11 различных операций ¹⁷⁸. “Археология и этнография знают множество случаев, когда возможности для изменений, предстающих в нашем восприятии как заведомо “прогрессивные”, либо вообще не использовались, либо использовались лишь длительное время спустя после их появления” ¹⁷⁹. Например, археологические находки показывают, что уже более 20 тысяч лет назад в целом ряде районов Евразии люди знали, что из глины можно лепить различные предметы (в том числе пригодные для хозяйственного использования), и изредка лепили их. Но повсеместное внедрение керамики в практику начинается лишь с эпохой неолита – более 10 тысяч лет спустя, когда возникает необходимость хранить собранное зерно и т. п. ¹⁸⁰. Ашельские технологии возникают у архантропов Африки, но не возникают в Азии, где были свободные территории и всегда можно было просто переселиться, не меняя устоявшегося образа жизни. Известны и случаи, когда “прогрессивные” изобретения утрачивались, – например, люди культуры дорсет, населявшие североамериканскую Арктику, Лабрадор и Гренландию с I тыс. до н. э. до эпохи Колумба, утратили лук со стрелами, свёрла и собачью упряжку, известные некогда их предкам (представителям культуры пре‑дорсет) ¹⁸¹.

Всякая смена технологии на более “прогрессивную” означает, что старые, более простые, способы по каким‑то причинам перестали приносить нужные результаты (и тем самым затраты на нечто более трудоемкое стали окупаться). В этом же, кстати, состоит и объяснение того, почему у обезьян, при всех их способностях, не возникает развитых сложных технологий и языка: для успешного выживания им вполне достаточно тех приспособлений, которые у них уже имеются. Кроме того, вероятно, играет свою роль и то, что шимпанзе, по словам отечественного приматолога Надежды Николаевны Ладыгиной‑Котс, – “раб прошлых навыков, трудно и медленно перестраиваемых на новые пути решения” ¹⁸². Как пишет специалист по поведению животных Жанна Ильинична Резникова, “явно тормозящую роль в проявлении когнитивной стороны орудийной активности у обезьян играет довлеющий над ними груз приобретенных стереотипов. У шимпанзе они легко превращаются в ритуалы, которые в меняющихся обстоятельствах становятся бессмысленными и даже мешающими. По свидетельству многих приматологов, обезьяны всех видов склонны настаивать на повторении собственных действий, которые однажды привели их к успеху. Они с гораздо большей легкостью изобретают новые формы поведения применительно к возникающим в их жизни задачам и ситуациям, чем переучиваются или переносят навыки из одной ситуации в другую” ¹⁸³.

Анализ орудийной деятельности гоминид интересен для проблемы происхождения языка еще и постольку, поскольку изготовление орудий связано с социальностью. Но дело даже не в том, что “главным фактором возникновения языка было коллективное употребление орудий” ¹⁸⁴, хотя это, возможно, тоже имело значение. Не менее значимо, вероятно, и другое: для того, чтобы делать орудия, необходимо, во‑первых, время, которое вместо этого могло бы быть потрачено на поиски пищи, выяснение иерархических отношений и т. п., во‑вторых, сосредоточенность на этом процессе. Таким образом, делать орудия может только тот, кто уверен, что с ним, в случае надобности, поделятся пищей, его предупредят об опасности, сородичи не станут за его спиной претендовать на его самку или его место в иерархии и т. д. Столь доверительные отношения могут существовать лишь при наличии развитой коммуникативной системы – она нужна не только для того, чтобы напрямую “договариваться” друг с другом, но и для того, чтобы более эффективно пресекать попытки нарушения общественных норм поведения.

С эволюцией гоминид их орудия совершенствовались. Следовательно, доверие в сообществах наших предков росло – и это, на мой взгляд, является весомым свидетельством поступательного развития коммуникативной системы. Кроме того, традиция изготовления орудий “на будущее” едва ли может возникнуть в сообществе с жесткой иерархией (наподобие сообщества шимпанзе): особи‑доминанты склонны присваивать себе плоды трудов подчиненных особей. Шимпанзе, например, обычно не оставляют свои молотки для раскалывания орехов (равно как и сами орехи) около наковальни, поскольку знают, что сородичи, скорее всего, утащат их ¹⁸⁵.

Все это говорит о том, что для ранних гоминид более вероятно сообщество с развитыми дружескими связями, подобное сообществу бонобо. В таком сообществе требования к коммуникативной системе повышаются, поскольку для дружбы необходима более тонкая нюансировка отношений, чем для простого доминирования.

Существенно также, что орудия увеличивают вооруженность особей и их опасность друг для друга в случае конфликта, поэтому использование орудий должно увеличивать отбор на умение “договариваться”, т. е., используя коммуникативные возможности, не доводить дело до серьезных столкновений ¹⁸⁶.

Как показали недавние исследования ¹⁸⁷, на путь “общественного договора” вступили еще ардипитеки. У самцов этого вида клыки не крупнее, чем у самок, а значит, они взаимодействовали друг с другом менее агрессивно, чем, например, современные шимпанзе (у их самцов клыки сильно большего размера), то есть имели какие‑то иные способы решения социальных проблем. Далее в линии, ведущей к человеку, клыки уменьшаются еще более – возможно, это свидетельствует о дальнейшем развитии механизмов, позволяющих уменьшить уровень внутривидовой агрессии, в том числе, вероятно, и коммуникационных.

Могут ли какие‑то свидетельства орудийной деятельности служить “критерием человека” (и тем самым, косвенным “критерием языка”)? Генрих Федорович Хрустов ¹⁸⁸ в качестве такого критерия выдвигал способность соответствующего вида изготавливать орудия, пользуясь не частями собственного тела (руками, зубами и др.), а другими орудиями. Но в этом случае первым человеком придется признать бонобо: Канзи, разбивавший в эксперименте один камень о другой, продемонстрировал, что его виду такая способность вполне доступна ¹⁸⁹.

Археологи Яков Абрамович Шер, Леонид Борисович Вишняцкий и Наталья Сергеевна Бледнова полагают, что “бесспорными свидетельствами вполне осознанных действий при обработке камня можно признать только такие предметы, для изготовления которых требовалось не меньше двух последовательных, технологически разных процедур” ¹⁹⁰; “другое, еще более веское доказательство сознательной деятельности – изготовление составных орудий, невозможное без предварительной мысленной модели” ¹⁹¹. Этот же критерий признает главным и этолог Евгений Николаевич Панов. Он пишет: “у тасманийцев из 18 типов орудий 14 относятся к категории артефактов, а у шимпанзе 18 из 20… Однако тасманийцы способны изготовлять составные орудия… Ничего подобного не в состоянии выполнить шимпанзе. Это и есть тот качественный скачок, который в сфере орудийной деятельности отделяет человека от мира животных” ¹⁹². Однако опыты Вольфганга Кёлера продемонстрировали, что (по крайней мере, в условиях эксперимента) шимпанзе способны делать составные орудия – соединять две палки, чтобы получить орудие нужной длины ¹⁹³. В природе они могут подкладывать под наковальню для раскалывания орехов клин, чтобы орехи не скатывались на землю ¹⁹⁴; при помощи палки манипулировать губкой для сбора воды ¹⁹⁵.

Существует мнение, что если у какого‑то вида гоминид были орудия, значит, у них должен был иметься и язык – для того, чтобы обучать новые поколения изготовлению орудий и обращению с ними. Но, как показывают наблюдения за обезьянами, язык для этого не нужен: шимпанзе, не имеющие языка, способны к передаче опыта орудийной деятельности – причем не только путем подражания, но и путем направленного обучения детенышей взрослыми особями ¹⁹⁶ (см. фото 8 на вклейке).

Приматолог Уильям Мак‑Грю описывает такой эпизод ¹⁹⁷: “дочь самки Ричи по имени Нина попыталась разбить орех самостоятельно. При этом она использовала тот единственный камень, который ей удалось найти неподалеку. По своей форме камень не выглядел слишком подходящим для поставленной задачи. В попытках добиться желаемого Нина 14 раз меняла позу и около 40 раз – положение камня в своей руке. Кроме того, она изменяла положение ореха и даже пыталась попробовать свои силы на другом орехе. Все это продолжалось 8 минут – до тех пор, пока на месте действия не появилась Ричи.

Нина сразу же отдала камень ей. Самка‑мать уселась напротив дочери и начала очень медленно и демонстративно поворачивать камень в своей руке в положение, оптимальное для точного удара. Специально следует подчеркнуть, что это простое действие заняло целую минуту. Вслед за этим Ричи разбила 10 орехов подряд, скормив дочери 6 целых ядер и по кусочку от остальных четырех.

Покончив с этим важным делом, Ричи удалилась, а Нина возобновила свои упражнения. За 15 минут она разбила 4 ореха. Каждый раз, когда обезьяна испытывала очередные трудности, она меняла позу (18 раз) и поворачивала орех, но ни разу не изменила положение камня в своей руке. “Молоток” все время удерживался ею именно так, как его до этого держала Ричи”.

Такая передача навыков орудийной деятельности порождает существование разных традиций в разных сообществах шимпанзе. Так, шимпанзе Танзании удят термитов стеблями и травинками, разбивают орехи камнями, собирают воду губкой, шимпанзе Камеруна (Рио‑Муни) удят термитов палками и ветками, но сбора воды при помощи губки и разбивания орехов у них не зафиксировано. Шимпанзе Гвинеи разбивают орехи только камнями, а шимпанзе Либерии и Берега Слоновой Кости – еще и деревянными дубинами. Шимпанзе Гвинеи при раскалывании орехов подкладывают под камень‑наковальню клин, а шимпанзе Берега Слоновой Кости клиньями не пользуются, поскольку в качестве наковален используют выходы скальных пород или корни деревьев. В одной из недавних работ были проанализированы различия в поведенческом репертуаре семи групп шимпанзе; выяснилось, что “39 различных моделей поведения, включая использование орудий, груминг и ухаживание, являются обычными в одних группах, но отсутствуют в других, причем в тех случаях, когда экологические объяснения исключаются” ¹⁹⁸. Появился даже термин “культурная пантропология” ¹⁹⁹ – изучение культур шимпанзе (Pan), подобное изучению культур различных народов в рамках культурной антропологии. Отмечается, что “социальная организация групп у обезьян позволяет передавать навык по разным каналам, не ограничиваясь направлением от матери к детенышам” ²⁰⁰, – например, молодые животные могут перенимать полезные навыки у дружественных особей.

Для понимания процесса глоттогенеза большое значение имеет знание экологических условий, в которых происходила эволюция гоминид, – ведь именно эти условия определили направление того развития, которое привело к возникновению такой гиперразвитой коммуникативной системы, как человеческий язык. Именно изучение этих условий должно дать ответ на вопрос, почему столь затратная адаптация, включающая сильно затрудняющую жизнь перестройку гортани и значительное увеличение объема такого ресурсоемкого органа, как мозг, стала выгодна.