Джейн Болейн. Замок Понтефракт, август 1541 года

Замок Понтефракт, август 1541 года

Двое молодых щеголей и полдюжины придворных постарше день-деньской вьются вокруг юной королевы, каждый считает, что именно он и есть главный фаворит. Не королевский двор, а какой-то бордель, где того и гляди вспыхнет шумная ссора. Королева в восторге от всеобщего обожания, наслаждается каждым выездом на охоту, завтраком на траве, маскарадом. Ее, как ребенка, которого вовремя не уложили в постель, лихорадит от возбуждения. По одну сторону — Томас Калпепер помогает сойти с лошади, танцует с ней в паре, подсказывает на ухо ходы, когда она играет в карты, первым здоровается с ней поутру, последним говорит «спокойной ночи». По другую — юный Дирэм, назначенный в пажи, сидит рядом с ней у письменного стола, пишет письма под диктовку, постоянно о чем-то шепчется, дает советы, всегда тут как тут, надо или не надо. И все остальные тоже далеко не отходят. Сколько их — десяток, два? Даже вокруг Анны Болейн в расцвете красоты не собиралось столько ухажеров — просто псы на пороге мясной лавки. Анна хоть и флиртовала напропалую, но почести и награды за улыбку не раздавала, а эту девчонку можно запросто соблазнить песенкой, стишком, ласковым словцом. Всем и каждому при дворе ясно, что веселые удовольствия королевы, так радующие короля, пристали не невинной девочке, обожающей, как он думает, своего престарелого супруга, а прожженной кокетке, наслаждающейся постоянным мужским вниманием.

Как я и ожидала, ссоры не заставили себя ждать. Один из знатных придворных приказал юному Дирэму выйти из-за стола после обеда — только знатным советникам королевы подобает сидеть с ней за бокалом вина. Дирэм не привык держать язык за зубами, его ответ не замедлил поставить всех в известность, что он-де давал советы королеве, когда все присутствующие ее и знать не знали, и посему он останется при ней куда дольше всех остальных. Этот случай наделал много шума, дело дошло до ушей короля, в конце концов королева вызвала Дирэма к себе. Я стала единственной свидетельницей их разговора.

— Вам не подобает быть причиной беспокойства при моем дворе, — начала она выговаривать.

Он низко поклонился, но ничуть не смутился.

— Я никому не хотел причинять беспокойство. Я ваш — сердцем и душой.

— Это все очень мило. — Она явно раздражена. — Но мне ни к чему лишние вопросы о том, что у нас с вами когда было.

— Мы друг друга обожали. — Опять ни тени смущения.

— Никогда больше не повторяйте этих слов, — вмешалась я. — Она королева, ее предыдущей жизни теперь уже не существует.

— Как я могу об этом позабыть? — Он даже не глянул в мою сторону.

— Все давно в прошлом. — Я, право, горжусь тем, как решительно заговорила королева. — Я не желаю никаких сплетен о том, что было тогда, Фрэнсис. Мне ни к чему, чтобы люди обо мне болтали. Не сможешь держать язык за зубами, отошлю.

Он ответил не сразу.

— Но мы были мужем и женой перед Богом. Этого не изменить.

Она только устало махнула рукой и сказала:

— Даже не знаю. Не важно, все давно прошло. Ты останешься при дворе, если обещаешь никогда ни о чем подобном не упоминать. Может он остаться, леди Рочфорд?

— Сумеешь держать язык за зубами? — спросила я его. — Не станешь болтать такую чепуху? Можешь остаться, если обещаешь молчать. Начнешь хвастаться, сам знаешь, что будет.

Он бросил на меня ненавидящий взгляд — мы оба друг друга недолюбливаем.

— Я молчать умею.

АННА

Ричмондский дворец, сентябрь 1541 года

Что за чудесное лето, первое свободное английское лето! Земля в Ричмонде плодородна — я наблюдаю, как зреет урожай, как ветки яблонь клонятся под тяжестью плодов. Сено стоит в стогах — будет на зиму корм скоту. В амбарах громоздятся горы зерна — будет из чего молоть муку. Если народ перестанут грабить, Англия превратится в процветающую, мирную, богатую страну.

Ненависть короля и к папистам, и к протестантам отравляет всю страну. Во время причастия даже самых маленьких детей учат не вертеться и беспрестанно креститься, родители грозятся — не будешь слушаться короля, заберут тебя стражники и на костре сожгут. Бедняки не понимают святости причастия, просто знают — у короля нынче такая прихоть, значит, надо кланяться и голову склонять, подходя под благословение. Раньше мессу служили на английском, а не на латыни, в любой церкви лежала Библия — подходи и читай, а теперь Библии опять убрали. Король устанавливает церковные правила, вводит все более и более несправедливые налоги. Ему все дозволено, и некому его остановить, а любое возражение, любой вопрос — уже измена.

Говорят, восстание на севере возглавили храбрые, мужественные люди, способные ради своего Бога подняться на борьбу с королем, но местные старики уверяют — все они погибли, а летнее путешествие для того и задумано, чтобы топтать могилы, унижать вдов.

Я не участвую в изменнических разговорах, сразу же ухожу, не забывая обронить кому-нибудь из фрейлин или камеристок: «Не понимаю, о чем речь». Показная тупость — вот мое спасение. Делаю скучное, непонимающее лицо, пусть меня по-прежнему считают бесчувственной уродиной. Как правило, при мне ничего и не обсуждают. Все держатся с обескураживающей добротой, будто я только что оправилась от ужасной болезни и все еще нуждаюсь в уходе. В некотором смысле так оно и есть. Я — первая женщина, выжившая после брака с королем, а это потруднее, чем пережить чуму. Чума приходит и уходит, в худшее лето в беднейших районах умирает одна женщина из десяти, а из четырех жен короля целой и невредимой осталась одна. Я.

Шпион доктора Херста доложил: перед летним путешествием настроение, даже характер короля улучшились. Этого слугу не взяли с собой, он оставлен заниматься уборкой королевских покоев в Хэмптон-Корте, поэтому неизвестно, как проходит королевское путешествие. Я получила короткое письмецо от леди Рочфорд — здоровье короля лучше, Екатерина счастлива с ним. Интересно, долго ли продлится их счастье, если бедная девочка не забеременеет?

Я переписываюсь и с принцессой Марией. К ее облегчению, вопрос о свадьбе с французским принцем отложен. Франция и Испания готовятся к войне, и король Генрих на стороне Испании. Больше всего он боится французского вторжения, поэтому часть ненавистных налогов идет на строительство укреплений вдоль южного побережья. Но принцессу Марию волнует только одно — если отец вступит в союз с Испанией, ее не выдадут замуж во Францию. Истинная дочь матери-испанки предпочитает жить и умереть девственницей, нежели вступить в брак с французом. Она выражает надежду, что король позволит мне навестить ее в конце лета. Надо будет написать королю, когда он вернется, и попросить позволения пригласить принцессу Марию в Ричмонд. Я ее люблю. Она, шутя, называет нас обеих царственными старыми девами, и она права. Две женщины, от которых нет никакого толку. Кто я теперь — герцогиня, королева или вообще никто? Кто она — принцесса или незаконнорожденная? Просто две старые девы. Что с нами будет, интересно знать?