Биение сердец

– Я не намерен сносить такую глупость только потому, что он мой брат! – рычал герцог Бенигарис стоящему перед ним на коленях рыцарю. В ярости он ударил раскрытой ладонью по подлокотнику трона. – Скажи ему, чтобы продержался по крайней мере до тех пор, пока я не приведу легионы Зимородка от Санкелланских ворот.

– Прошу вас, господин мой, – вмешался стоявший у трона оружейник, – прошу вас, дайте мне возможность снять мерку.

– Да, сядь спокойно, – добавила мать герцога. Она сидела в том же низком, но богато украшенном кресле, которое занимала, когда Наббаном правил ее муж. – Если бы ты за последнее время не разжирел, как свинья, твои старые доспехи сгодились бы и на этот раз.

Бенигарис злобно глянул на нее, бешено крутя ус.

– Благодарю вас, матушка.

– И не будь так суров к Вареллану. Он почти ребенок.

– Он ленивый, тупой болван – и испортили его вы! К тому же именно вы посоветовали мне разрешить ему возглавить оборону Онестрийского прохода.

Вдовствующая герцогиня Нессаланта вяло махнула рукой:

– Любой мог бы удержать проход, имея дело с оборванцами Джошуа. Я бы могла. А опыт пойдет ему на пользу.

Герцог вырвался из рук оружейника и снова ударил по подлокотнику.

– Во имя древа, матушка! Он уступил Джошуа две лиги меньше чем за две недели – это с тремя‑то тысячами солдат и пятьюстами рыцарями. Он отступает так быстро, что я боюсь споткнуться об него, когда выхожу из парадной двери.

– Ксаннасэвин говорит, что тебе не о чем беспокоиться. – Герцогиня явно забавлялась. – Он подробно расспросил звезды. Бенигарис, пожалуйста, не волнуйся. Будь мужчиной.

Герцог смерил мать ледяным взглядом и поиграл желваками, прежде чем заговорить:

– В один прекрасный день, матушка, вы зайдете слишком далеко.

– И что ты сделаешь тогда? Бросишь меня в темницу? Отрубишь голову? – Ее взгляд стал жестким. – Ты нуждаешься во мне. Не говоря уж о том, что сын должен испытывать хоть какое‑то уважение к родной матери.

Бенигарис нахмурился, глубоко вздохнул и снова повернулся к рыцарю, который принес ему послание юного Вареллана.

– Чего стоишь? – рявкнул он. – Ты слышал, что я сказал? Так ступай и передай это ему.

Рыцарь встал, отвесил герцогу сложный поклон и вышел из тронного зала. Дамы в разноцветных нарядах, тихо беседовавшие у двери, проводили его взглядами, после чего принялись с громким хихиканьем что‑то обсуждать.

Бенигарис снова отнял руку у завладевшего ею оружейника и притянул к себе одного из пажей, разносивших вино. Сделав основательный глоток, он сердито вытер губы.

– Джошуа заслуживает большего внимания, чем я думал. Народ говорит, что во главе армии брата Верховного короля сражается сильный рыцарь: ходят слухи, будто это Камарис. Сориддан Метесский поверил в это – во всяком случае он присоединился к ним, – Бенигарис поморщился, – вероломная собака!

Нессаланта натянуто засмеялась:

– Я придавала Джошуа меньше значения, чем следовало, это верно. Это хитрый ход. Ничто так не будоражит простой народ, как имя твоего дяди. Но Сориддан? Ты хочешь, чтобы я волновалась из‑за него и двух‑трех других мелких вассалов? Метесский журавль пятьсот лет не покидал дворцовых башен. Сориддан никто.

– Так значит, вы убеждены, что все разговоры о Камарисе – обычные слухи? – Ирония, которую Бенигарис хотел вложить в эти слова, прозвучала не очень убедительно.

– Ну конечно! Как это может быть он? Камарис мертв уже сорок лет.

– Но его тела так и не нашли. Отец всегда переживал, что ему не удалось похоронить брата по‑эйдонитски.

Герцогиня недовольно хмыкнула, но по‑прежнему казалась поглощенной рукоделием.

– Я очень хорошо знала Камариса, мой храбрый сын. Ты не знал. Даже если бы он действительно ушел в монастырь или попытался скрыться, это сразу стало бы известно: он был таким невероятно честным, что не смог бы соврать, если бы его спросили, кто он такой. И он так любил совать нос в чужие дела, что ни за какие блага не остался бы в стороне во время второй войны с тритингами. Там бы не обошлось без Камариса Великолепного, Камариса Святого, Камариса Героического. – Нессаланта уколола палец иглой и зашипела от боли. – Нет, тот, кого нашел Джошуа, не живой Камарис и уж конечно не призрак. Это просто высоченный самозванец, этакий долговязый луговой наемник с выкрашенными луком волосами. Выдумка. Но это не меняет дела. – Она придирчиво осмотрела свое шитье и отложила его, явно удовлетворенная результатами. – Даже настоящий Камарис не страшен нам. Мы слишком сильны… А его время прошло, прошло, прошло.

Бенигарис с интересом посмотрел на нее.

– Не страшен нам?.. – начал он, но был прерван движением в дальнем углу комнаты. Герольд с золотым зимородком на камзоле стоял в дверях.

– Ваша светлость, – произнес он низким церемониальным голосом, – граф Страве Анзис Пелиппе прибыл по вашей просьбе.

Герцог выпрямился, улыбка тронула его губы.

– Ах да. Пусть идет сюда.

Внесли носилки Страве и установили их рядом с высоким сводчатым окном, открывавшим вид на море. Как всегда в холодную погоду, оно было завешено тяжелыми драпировками, удерживавшими ледяной воздух. Слуги графа подняли его кресло и опустили перед помостом, на котором стоял трон Бенигариса.

Граф закашлялся, потом восстановил дыхание.

– Приветствую вас, герцог, – прохрипел он. – Герцогиня Нессаланта, какое удовольствие видеть вас! Как всегда, прошу извинить меня за то, что сижу, не испросив вашего разрешения.

– Конечно, конечно, – бодро откликнулся Бенигарис. – А как ваше горло, граф? Надеюсь, вам не стало хуже от морского воздуха? Я знаю, как тепло в вашем доме на Ста Мироре.

– Я хотел поговорить с вами, Бенигарис, о… – начал старик, но герцог прервал его:

– Я вынужден просить вас сперва выслушать меня. Простите мое нетерпение, но идет война, как вам, возможно, известно. Я человек прямой.

Страве кивнул:

– Вашу прямоту все хорошо знают, мой друг.

– Именно. Итак, перейдем к делу. Где мои речные корабли? Где армия Пирруина?

Граф слегка поднял седые брови, но его голос и тон не изменились:

– О, все они в пути, ваша светлость. Не беспокойтесь. Разве Пирруин не всегда выполнял свой долг перед старшим братом Наббаном?

– Но прошло уже два месяца! – ответил Бенигарис с насмешливым изумлением. – Страве, Страве, старый мой друг! Так я могу подумать, что вы намеренно не торопитесь… что вы хотите задержать меня.

На этот раз граф даже бровью не повел, и все‑таки что‑то изменилось в его лице.

– Я огорчен, что Наббан может подумать так о Пирруине после стольких лет честного сотрудничества. – Страве сокрушенно опустил голову. – Но вы правы, столь необходимый вам речной транспорт идет очень медленно – и за это я нижайше прошу вашего прощения. Видите ли, я отправил в Анзис Пелиппе множество посланий, в которых досконально описал вашу нужду в нем и умолял отнестись к этому со всей возможной серьезностью. Но, к несчастью, дела идут гораздо быстрее, когда я лично занимаюсь ими. Я не хочу сказать ничего плохого о моих приближенных, но, как говорят у нас в Пирруине: «Когда капитана нет на палубе, найдется много мест, чтобы повесить гамак». – Граф смахнул что‑то с верхней губы тонкими скрюченными пальцами. – Я должен вернуться в Анзис Пелиппе, Бенигарис. Хоть меня и страшит мысль лишиться вашего общества, а также общества вашей любимой матушки, – он улыбнулся Нессаланте, – но зато я буду уверен, что лодки и войска, о которых мы договаривались, будут отправлены в течение недели со дня моего возвращения, – Старик снова закашлялся, и на этот раз приступ был сильнее предыдущих. – Кроме того, хотя ваш дворец и великолепен, здесь немного ветренее, чем у меня дома. Боюсь, мое здоровье может ухудшиться.

– О, конечно, – протянул Бенигарис. – Конечно. Мы все беспокоимся о вашем здоровье, граф. Последнее время оно почти полностью занимает мои мысли. Оно, солдаты и лодки. – Он сделал паузу, наградив Страве донельзя самодовольной улыбкой. – Поэтому я никак не могу отпустить вас сейчас. Морское путешествие! Что вы, вам сразу же станет хуже. Простите мне мою прямоту, дорогой граф… только потому, что Наббан слишком сильно любит вас. Если вы заболеете, это не только ляжет тяжким грузом на мою совесть, но к тому же еще больше затянет прибытие солдат и лодок. Если ваши приближенные не торопятся сейчас, имея на руках такие тщательные инструкции, вообразите, насколько медлительны они будут, когда вы не сможете руководить ими вообще! Я уверен, что они повесят немало гамаков.

Глаза Страве сузились:

– Ага. Так вы считаете, что мне лучше не ездить сейчас?

– Дорогой граф, я настаиваю, чтобы вы остались. – Бенигарис, уставший от хлопот оружейника, прогнал его раздраженным взмахом руки. – Я никогда не прощу себе, если вы вдруг заболеете. Разумеется, после того как придут лодки и солдаты, которые помогут нам защищаться от этого безумца Джошуа, погода достаточно потеплеет, чтобы вы могли тронуться в путь.

Некоторое время граф обдумывал сказанное, очень выразительно взвешивая аргументы Бенигариса.

– Во имя Пелиппы и ее чаши, в ваших словах есть смысл, Бенигарис. – Натянутая усмешка обнажила на удивление хорошие зубы. – И я очень тронут той заботой, которую вы проявляете к старому другу вашего отца.

– Я почитаю вас, как почитал его, граф.

– Действительно. – Улыбка старого Страве стала почти вежливой. – Как это прекрасно. Узы чести редко ценятся в наши тяжелые дни. – Он махнул узловатой рукой, подзывая слуг. – Полагаю, мне следует послать еще одно письмо в Анзис Пелиппе, чтобы мои люди поторопились.

– Вот это хорошая мысль, граф. Очень хорошая мысль. – Бенигарис откинулся и погладил усы. – Увидим ли мы вас за вечерней трапезой?

– О, я думаю, увидите. Где еще найду я таких добрых и внимательных друзей? – Он нагнулся, сидя на стуле, отвесив таким образом вежливый поклон. – Нессаланта, я, как обычно, в восхищении, госпожа моя.

Герцогиня улыбнулась и кивнула:

– Граф Страве.

Старика снова подняли на носилки. Граф задернул занавески, и слуги вынесли его вон из комнаты.

– Не думаю, что тебе следовало так нажимать на него, – сказала Нессаланта, когда граф удалился. – Он не опасен. У пирруинцев липкие руки. Все, чего они хотят, это немного золота.

– Они любят, когда им платят сразу из нескольких карманов. – Бенигарис поднял чашу с вином. – А теперь Страве будет чуть сильнее желать нам победы. Он неглупый человек.

– Конечно, неглупый. Поэтому я и не вижу необходимости в грубости.

– Всему, что я делаю, матушка, – искренне ответил Бенигарис, – я научился у вас.

Изгримнур начинал сердиться.

Непохоже было, что Джошуа сосредоточен на делах: каждые несколько минут он подходил к двери шатра и пристально смотрел в долину, на монастырь, стоящий на склоне горы. В косых лучах солнца скромные каменные постройки сверкали золотым и коричневым.

– Она же не при смерти, Джошуа, – взорвался наконец герцог. – Она просто ждет ребенка.

Принц виновато обернулся:

– Что?

– Ты целый день глаз не сводишь с этого монастыря. – Изгримнур с трудом поднялся со скамьи, подошел к Джошуа и положил руку на плечо принца. – Если уж тебе невмоготу, то иди к ней. Но я тебя уверяю, что Воршева в надежных руках. То, чего не знает о детях моя жена, знать не нужно.

– Да, да. – Принц повернулся к разложенной на столе карте. – Я просто не могу привести в порядок свои мысли, старый друг. О чем мы говорили?

Изгримнур вздохнул.

– Очень хорошо. – Он склонился над картой. – Камарис говорит, что здесь, над долиной, есть пастушья тропа…

Кто‑то осторожно кашлянул в дверях. Джошуа обернулся:

– А‑а, барон. Рад вашему возвращению. Входите, прошу вас.

Сориддан вошел в сопровождении Слудига и Фреозеля. Пока все обменивались приветствиями, Джошуа достал бочонок телигурского вина. По виду барона и его спутников нетрудно было догадаться, что они проскакали много миль по грязной дороге.

– Юный Вареллан затормозил прямо перед Хасу Яринне, – с усмешкой сказал барон. – У него больше твердости, чем я думал. Я ожидал, что он будет отступать до самого Онестрийского прохода.

– И почему же он не отступает? – поинтересовался Изгримнур.

Сориддан покачал головой:

– Возможно, он понимает, что, если начнется битва за проход, остановить ее будет уже не в его власти.

– Может быть, он не так уверен в победе, как его брат Бенигарис, – предположил Джошуа, – и подумывает о переговорах.

– Я полагаю, – сказал Слудиг, – он просто не хочет начинать сражение, пока не подошел Бенигарис с подкреплением. Я не знаю, как они оценивали наши силы, когда война начиналась, но сир Камарис изменил их мнение, каково бы оно ни было.

– Кстати, где он? – спросил Джошуа.

– Они с Хотвигом на переднем крае. – Слудиг медленно покачал головой. – Милостивый Эйдон, я слышал все рассказы о Камарисе, но считал, что в них половина вранья. Принц Джошуа, я никогда не видел ничего похожего. Он и несколько всадников Хотвига оказались зажатыми между двумя отрядами рыцарей Вареллана, и мы были уверены, что Камарис убит или схвачен. Но старик рубил этих несчастных рыцарей как дрова. Одного просто пополам разрубил! Воистину, этот человек – орудие Божьего гнева. И меч у него волшебный.

– Торн – могущественный меч, это верно, – согласился Джошуа. – Но с ним или без него, никогда не было в мире рыцаря, подобного Камарису.

– Его рог Целлиан стал проклятием наббанайцев, – продолжал Слудиг. – Услышав его, многие сразу поворачивают и скачут назад. И каждый раз, разбив очередной отряд, он посылает одного пленника к Вареллану со словами: «Принц Джошуа хочет поговорить с вашим господином». Я думаю, к нынешнему дню Вареллан выслушал это послание не меньше двух дюжин раз.

Сориддан поднял чашу.

– За него. Если он такой сейчас, каким же он был в расцвете сил? Я был еще мальчишкой, когда Камарис… – Он коротко рассмеялся. – Я чуть не сказал «умер». Когда он исчез. Я никогда не видел его.

– Он был немного другим, – задумчиво проговорил Изгримнур. – Это меня удивляет. Его тело состарилось, но мастерство и сердце воина остались прежними. Как будто он сохранил все силы.

– Может быть, Господь оставил ему свои дары, – сказал Джошуа, взвешивая каждое слово, – для одного последнего испытания. Сейчас он побеждает ради всех нас.

– Но я не понимаю… – Сориддан сделал еще один глоток. – Вы же говорили мне, что Камарис ненавидит войну и готов делать все, что угодно, лишь бы не сражаться. А я никогда не видел такой безжалостной убивающей машины.

Джошуа улыбнулся, но в глазах его была тревога.

– Камарис на войне похож на служанку, которой велели перебить пауков в спальне госпожи.

– Что? – Сориддан нахмурился и оглядел присутствующих, думая, что над ним смеются.

– Если приказать служанке заняться пауками, – объяснил Джошуа, – она придумает тысячу отговорок, чтобы не делать этого. Но если вы будете настаивать, она перебьет всех пауков до единого, чтобы быть уверенной, что ее не попросят сделать это еще раз. – Слабая улыбка сошла с лица принца. – Так и Камарис. Единственное, что он ненавидит больше войны, это ненужное убийство. Убийство, которого можно было бы избежать, с самого начала обратив врага в бегство. И если Камарис выступает против какой‑то армии, он должен быть уверен, что ему не придется выступать против нее второй раз. – Он поднял бокал, салютуя отсутствующему рыцарю. – Представьте себе, каково бы вам было, если бы вы знали, что лучше всех в мире делаете то, что хотите делать меньше всего на свете.

Остатки вина они допивали в молчании.

Прихрамывая, Тиамак прошел через террасу, нашел удобное место на низкой стене и взобрался на нее. Потом он сел, свесив ноги, греясь в косых лучах заходящего солнца. Перед ним лежала долина Фразилиса; серо‑зеленые макушки деревьев окаймляли Анитульянскую дорогу.

Слегка прищурившись, Тиамак мог разглядеть силуэты шатров армии Джошуа, гнездящиеся в багровых тенях на юго‑западном склоне горы.

Мои товарищи могут думать, что мы, вранны, живем •как дикари, думал он, но я так счастлив, что мы на несколько дней задержались там, где есть надежная крыша над головой.

Мимо, спрятав руки в рукава, прошел монах. Он с любопытством посмотрел на Тиамака, но в конце концов ограничился официальным кивком.

Монахи, похоже, недовольны нашим присутствием, решил он, улыбаясь про себя. Против своего желания они оказались втянутыми в войну, и теперь, конечно, должны с еще большим подозрением относиться к появлению женщин и солдат в их монастыре.

Тиамак был очень рад, что Джошуа выбрал это место в качестве временного убежища и разрешил своей жене и многим другим оставаться в монастыре, пока войско движется дальше по ущелью. Вранн вздохнул, нежась в теплых лучах и подставляя лицо прохладному ветерку. Хорошо было остановиться хоть ненадолго. Хорошо, что прекратились дожди и вернулось солнце.

Но, как говорит Джошуа, напомнил он себе, это ничего не значит. Передышка скоро закончится. Все, сделанное нами до сих пор, не смогло остановить Короля Бурь. Мы не можем разгадать заданные нам загадки, и, если не придумаем, как нам добыть мечи и что с ними потом делать, это мгновение мира продлится недолго. Смертельная зима вернется – и тогда люди многие, многие годы не увидят солнца. О Тот, Кто Всегда Ступает По Песку, не дай мне ошибиться. Позволь Стренгьярду и мне найти знания, которые мы ищем.

Но Бинабик ушел, Джулой мертва, и теперь из всех носителей свитка остались только Тиамак да робкий священник. Вместе они изучали рукопись Моргенса, перечитывали ее снова и снова, надеясь отыскать какой‑нибудь ключ, которого они раньше не заметили, ключ к разгадке тайны Великих Мечей. Кроме того, они тщательно исследовали переводы свитков Укекука, но…

Но если мы со Стренгьярдом не добьемся хоть какого‑нибудь успеха в самое ближайшее время, мрачно подумал он, мудрость Укекука понадобится нам куда больше, чем хотелось бы.

За последние дни Тиамак выжал из Стренгъярда все мельчайшие крупицы информации о Великих Мечах и их бессмертном враге – то, что сам архивариус знал из книг, то, что рассказали ему старый Ярнауга и юноша Саймон, – словом, все, что могло иметь хоть какое‑то отношение к их поискам. Тиамак молился, чтобы где‑нибудь проглянули контуры ответов, как водовороты на реке, указывающие на существование подводного камня. Среди всех этих мудрейших мужчин и женщин, переживших столько важных событий, кто‑то должен был знать, как использовать Великие Мечи.

Тиамак снова вздохнул и пошевелил пальцами ног. Он страстно желал снова стать маленьким человеком с обычными человеческими проблемами. Какими важными они казались когда‑то! И как бы ему хотелось сейчас вернуться в то время! Он поднял руку и полюбовался игрой живых солнечных лучей, потом посмотрел, как комар пробирается сквозь тонкие черные волосы у него на запястье. Этот день был обманчиво чудесным и гладким, как поверхность лесного ручья. Ничто не говорило о камнях или о чем‑то худшем, что лежит, притаившись, на самом дне.

– Пожалуйста, Воршева, ложись, – сказала Адиту.

Жена принца поджала губы:

– Ты говоришь совсем как Джошуа. Немного боли, вот и все.

– Ты видишь, какая она. – На лице Гутрун отражалось мрачное удовлетворение. – Если бы я могла привязать ее к кровати, будь уверена, я бы так и сделала.

– Не думаю, что ее стоит привязывать к чему бы то ни было, – ответила ситхи. – Но, Воршева, нет ничего зазорного в том, чтобы лежать, когда тебе больно.

Воршева неохотно откинулась на подушки и позволила Гутрун укрыть себя одеялом.

– Я ничуть не ослабела. – В слабом свете, сочившемся из узкого высокого окна, она выглядела очень бледной.

– Никто этого не говорит. Но жизни – твоя и ребенка – драгоценны, – мягко сказала Адиту. – Когда почувствуешь себя здоровой и сильной, можешь делать все, что захочешь. Но если тебе больно и тяжело, ложись и позволь герцогине Гутрун или мне помогать тебе. – Она встала и сделала несколько шагов к двери.

– Ты уже уходишь? – с тревогой спросила Воршева. – Останься и поговори со мной немного. Скажи мне, что делается снаружи? Мы с Гутрун весь день не выходили из этой комнаты. Даже монахи не разговаривают с нами. Я думаю, они ненавидят женщин.

Адиту улыбнулась:

– Очень хорошо. Все остальные дела могут подождать, раз мне сделали такое замечательное предложение. – Ситхи снова уселась на кровать, поджав под себя ноги. – Герцогиня Гутрун, если вы хотите размять ноги, я могу посидеть с Воршевой подольше.

Гутрун спокойно улыбнулась.

– Я именно там, где мне следует быть. – Она вернулась к своему шитью.

Воршева отпустила руку герцогини и сжала пальцы Адиту.

– Расскажи мне, что ты видела сегодня? Ты была у Лилит?

Ситхи кивнула, ее серебристые волосы рассыпались по плечам.

– Да. Она сейчас здесь, через несколько комнат отсюда, но никаких перемен нет. Ей становится все хуже. Я смешала настой целебных трав с той каплей воды, которую ей удалось проглотить, но этого, боюсь, недостаточно. Что‑то по‑прежнему связывает ее дух с телом – на вид она просто уснула, – но я не знаю, сколько еще выдержит эта связь. – В загадочных глазах Адиту, казалось, мелькнула тревога. – Мы только еще раз убедились, как осиротил нас уход Джулой. Лесная женщина наверняка нашла бы какое‑нибудь средство, чтобы вернуть дух Лилит на землю.

– Я не уверена, – сказала вдруг Гутрун, не поднимая глаз. – Этот ребенок меньше чем наполовину здесь, мне это известно лучше, чем кому‑либо другому. Что случилось с ней в лесу, когда она бежала вместе с Мириамелью, знают только те собаки да всемилостивый Узирис.

Во всяком случае, это унесло часть ее. – Она помолчала. – И это не твоя вина, Адиту. Больше для нее никто не мог бы сделать, я в этом не сомневаюсь.

Адиту взглянула на Гутрун, но в спокойном голосе герцогини не было иронии.

– А это печально, – все, что сказала ситхи.

– Печально, да, – кивнула Гутрун. – Желания Бога часто огорчают Его детей. Я думаю, иногда мы просто не в силах постичь Его замыслы. – Она вздохнула. – После того, что выстрадала маленькая Лилит, Он, конечно, найдет способ утешить и ободрить ее.

– Надеюсь, что это так, – осторожно сказала Адиту.

– Расскажи еще что‑нибудь. – Воршева сменила тему. – К несчастью, ты не сказала мне ничего нового о Лилит. Лучше бы мы начали с других новостей.

– Их не так уж много. Отряды наббанайского герцога еще немного отступили, но скоро они остановятся и еще раз дадут бой. Джошуа пытается установить перемирие, чтобы начать переговоры.

– А будут эти наббанайцы говорить с нами?

Адиту пожала плечами:

– Иногда я сомневаюсь, что в состоянии понять поступки даже тех смертных, которых хорошо знаю. Что же говорить о совершенно незнакомых мне людях? Я понятия не имею, что им может прийти в голову. Но предводитель наббанайцев, как мне кажется, брат правящего герцога, так что вряд ли ему понравится хоть что‑нибудь из того, что может сказать твой муж.

Лицо Воршевы внезапно исказилось. Она задохнулась, но быстро восстановила дыхание и успокоила взволновавшуюся Адиту.

– Нет, все в порядке. Это была просто схватка. – Она глубоко вздохнула. – А Джошуа? Как он?

Ситхи испытующе посмотрела на Гутрун. Герцогиня с выражением комической беспомощности на лице подняла брови.

– Он же был здесь утром, Воршева, – сказала она. – Он не сражался.

– С ним действительно все в порядке, – добавила Адиту. – Он передавал тебе привет.

– Привет? – Воршева села. – Это все, что может сказать мне этот человек, мой муж?

– О Элисия, Матерь Божья! – простонала Гутрун. – Ты же отлично знаешь, как он беспокоится о тебе. Не злись.

Женщина‑тритинг легла обратно, черные волосы блестящим покрывалом рассыпались по подушке.

– Это потому, что мне не дают ничего делать. Завтра я буду сильнее. Завтра я пойду туда, откуда смогу видеть битву.

– Только если утащишь меня в такую даль, – отрезала Гутрун. – Посмотри на нее, Адиту. Утром она не могла даже стоять, такие ужасные были боли. Она свалилась бы прямо на каменный пол, если бы я ее не подхватила.

– Если у нее хватит сил, прогулка, безусловно, пойдет ей на пользу, – сказала Адиту. – Только осторожно и не очень далеко. – Она помолчала, задумчиво глядя на Воршеву. – А ты уверена, что тебе не вредно смотреть на битву?

– Ха! – Возмущению Воршевы не было предела. – Ты же говоришь, что твой народ редко рожает детей. Откуда ты тогда так хорошо знаешь, что может быть вредно мне?

– Дети действительно рождаются у нас не часто, и поэтому мы относимся к их появлению намного серьезнее, – с сожалением улыбнулась Адиту. – Я была бы счастлива когда‑нибудь родить ребенка. Это большая честь для меня – быть рядом с тобой, когда ты носишь своего. – Она нагнулась и откинула одеяло. – Дай мне послушать.

– Так ведь ты скажешь, что ребеночек слишком слаб, чтобы идти завтра на прогулку, – пожаловалась Воршева, но не стала сопротивляться, когда Адиту приложила золотую щеку к ее туго округлившемуся животу.

Адиту, словно засыпая, прикрыла глаза. Некоторое время ее тонкое лицо оставалось спокойным и расслабленным. Потом глаза ситхи широко раскрылись, сверкнув, как расплавленный янтарь.

– Венига с'анх! – воскликнула она, на мгновение подняв голову, после чего снова прижалась ухом к животу Воршевы.

– Что? – Гутрун вскочила с кресла, уронив на пол шитье. – Ребенок! Ребенок… с ним что‑то не так?

– Скажи мне, Адиту – Воршева лежала по‑прежнему спокойно, но голос ее сломался. – Не жалей меня.

Ситхи засмеялась.

– Ты сошла с ума? – крикнула Гутрун. – Что это значит?

Адиту села.

– Простите. Вы, смертные, не устаете удивлять и восхищать меня. А мой народ считает себя счастливым, когда рожается горстка детей в столетие!

– О чем ты говоришь? – рявкнула Гутрун.

Воршева выглядела слишком испуганной, для того чтобы задавать еще какие‑то вопросы.

– Я говорю о смертных и о великом даре, который вы не можете оценить. – Она снова засмеялась, но уже тише. – Я слышу два сердца.

Герцогиня вытаращила глаза:

– Что?

– Два сердца, – четко повторила Адиту. – Два человека растут внутри Воршевы.