Глава 7. Уже по одному рассвету стало очевидно, что день выдастся исключительно жарким

Уже по одному рассвету стало очевидно, что день выдастся исключительно жарким. На ясном небосводе не было даже намека на облачко. Когорта размеренно маршировала по разбитой дороге, и подбитые гвоздями сапоги легионеров вздымали пыль, покрывавшую застарелые колеи от подвод. Поскрипывали ремни, ритмично позвякивала хорошо подогнанная амуниция, мерно покачивались щиты и метательные копья.

Чуть справа от пехотной колонны, параллельно ей, двигалось кавалерийское подразделение. Центурионы, собранные Максимием, маршировали во главе когорты.

– Главное, не сбиваться с шага, маршировать размеренно и ровно, – наставлял командир. – Спешить нам некуда, а стало быть, не стоит выматывать людей без всякой на то надобности.

Макрон помалкивал, но на сей счет у него было совсем другое мнение. По его разумению, когорте стоило бы занять позицию как можно скорее. Легат достаточно ясно дал понять, что все должны быть готовы перехватить Каратака, когда бы тот ни начал переправу. Да, спору нет, Третья когорта легко доберется до брода вскоре после полудня, но все же, будь это его, Макрона, когорта, он привел бы ее туда заранее форсированным маршем, занял позиции, установил все необходимые заграждения и распределил людей, дожидаясь появления неприятеля.

Лучше сто раз перестраховаться, чем допустить лишний риск – годы, проведенные им «под орлами», буквально вбили этот принцип в его голову. Однако каковы бы ни были его соображения, когортой командовал не он, и не дело подчиненного обсуждать приказы командира. По этой причине центурион Макрон держал язык за зубами и в ответ на последнее указание Максимия лишь кивнул.

– Когда доберемся до аванпоста дополнительного подразделения, устроим там привал, ну а заодно разживемся шанцевым инструментом для устройства заградительных сооружений.

– А кому из вспомогательных подразделений поручен этот аванпост, командир? – позволил себе поинтересоваться Катон.

– Это Первый батавский отряд – германцы и по рождению, и по воспитанию, – с улыбкой ответил Максимий. – Но ребята славные. К тому же они в хороших руках. Фортом сейчас командует центурион Порций. Мы с ним приятели, он, как и я, из бывших преторианцев.

– Первый батавский? – Макрон нахмурился, припоминая. – Уж не те ли это ребята, которые получили отменную взбучку при Тамесис прошлым летом?

– Они самые.

– Так я и думал.

Макрон кивнул и ткнул большим пальцем в бок Катону.

– Мы там были. Помнится, неразбериха у них там вышла полнейшая. Они погнались за местными, угодили в болото, потом друг друга по кочкам выискивали. Так, что ли, это было, Катон?

– Что‑то в этом роде, – буркнул Катон, наблюдавший за Максимием и заметивший, что командир когорты нахмурился. – Но дрались‑то они неплохо.

Макрон повернулся к другу с удивленным видом, и Катон торопливо покачал головой.

– Они сражались храбро и оказались достойны своего командира, – проревел Максимий. – Потеряли половину личного состава, но сейчас Порций возглавляет то, что осталось от тогдашнего подразделения. Говорю вам, они в хороших руках.

– Ну, – фыркнул Макрон, – если он такой хороший командир, тогда почему…

Катон бросил на старшего друга столь многозначительный взгляд, что тот наконец сообразил и осекся. Глянул на Максимия и сделал вид, что прокашливается.

– Что «почему»? – ворчливо осведомился Максимий.

– Ну… э… почему тогда командующий его не наградил?

– Уж тебе ли не знать, Макрон, – награда центуриона зависит не только от заслуг, но и от удачи. Как доложат командующему или легату, как у него душа ляжет. Одни остаются ни с чем, тогда как другим…

Максимий многозначительно взглянул на Катона…

– Награды, похоже, преподносят как на блюде. Что поделаешь, так устроен мир. Ты с этим согласен, центурион Катон?

– Так точно, командир, – отчеканил Катон, заставив себя улыбнуться. – В нем много несправедливостей.

– Несправедливостей? – повторил, словно передразнивая, Максимий. – Да, это правильное, верное слово. Ты ведь небось и много других таких знаешь?

– Командир?

– Ну, у тебя на уме полно всяких хитрых словечек, чтобы меня подначивать?

– Командир, да у меня и в мыслях ничего такого…

– Ладно, расслабься.

Максимий ухмыльнулся, пожалуй, слишком широко и поднял руку.

– Все в порядке, парень, никакого вреда и никаких обид. Если ты провел большую часть жизни не в строю, обучаясь ратному делу, а засунув нос в пыльные свитки, с этим ведь ничего не поделаешь, верно?

– Так точно, командир, – буркнул Катон, глядя себе под ноги, чтобы скрыть одолевавший его гнев. – Но я стараюсь это исправить.

– Конечно, парень, а как же иначе, – прогромыхал Максимий, подмигивая Антонию и Феликсу. – Все ребятишки чему‑то учатся рано или поздно.

– «Рано или поздно» – это когда, командир?

На сей раз Катон взглянул командиру прямо в лицо, и Максимий, приметив в глазах юного центуриона искорки гнева, слегка улыбнулся и похлопал Катона по плечу.

– Это всего лишь фигура речи, сынок. Ничего больше. Уразумел?

– Так точно, командир, – отчеканил Катон с легким кивком. – Могу я вернуться к своим бойцам?

– Да не дуйся ты, Катон.

Это, конечно, тоже было подначкой, и Катону было непросто справляться с накатывавшим на него гневом. Он прекрасно понимал, что Максимий намеренно пытается вывести его из себя, чтобы выставить посмешищем в глазах остальных центурионов. Его так и подмывало ответить тем же манером, высказаться в свою защиту, указать на свои заслуги, на украшающие его портупеи награды. Но это было бы бессмысленно и глупо. У того же Максимия, да и у других заслуженных центурионов наград было куда больше, и вряд ли ему удалось бы упрочить свой авторитет с помощью неуместного хвастовства. Тех, кто уступал ему заслугами, выпячивание таковых могло только задеть, что тоже не добавило бы юноше популярности. Ну а уж любая попытка открыто возмутиться поведением Максимия была бы прямым нарушением субординации, что могло лишь усугубить ситуацию. Как ни крути, а ему оставалось лишь скрепя сердце терпеть сложившееся положение, постоянно ожидая со стороны Максимия еще каких‑нибудь колкостей. В конце концов, тот не более чем использовал преимущество своего статуса, и Катон отдавал себе отчет в том, что тут уж ничего не попишешь. Худшей несправедливостью казалась открытая поддержка командира некоторыми его товарищами центурионами. «Оставалось одно – не поддаваться унынию, не дать себе сорваться или сломаться и ждать, когда все переменится к лучшему», – мысленно убеждал себя Катон с горестной улыбкой.

А ведь в глубине души он считал, что готовить настоящих солдат армия могла бы и не только такими способами. Тяготы военной службы являлись не только физическими, но, неизбежно, и моральными, но усугублять последние не видел ни малейшего смысла. Максимий, однако, смотрел на это иначе, а при таком подходе было очевидно, что он доведет Катона до срыва с той же неизбежностью, с какой ночь сменяет день. Единственным разумным решением, пришедшим Катону в голову в сложившейся ситуации, было просто держаться от Максимия подальше и постараться попадаться ему на глаза как можно реже.

Оглянувшись назад, где в хвосте колонны маршировала его центурия, Катон нахмурился.

– Командир, – обратился он к Максимию, – у меня такое впечатление, что мои люди начинают отставать. Прошу разрешения вернуться к подразделению и навести порядок.

Максимий окинул юношу долгим взглядом прищуренных глаз, и Катон уже начал опасаться, что его просьба будет отклонена. Но командир когорты кивнул:

– Отправляйся. Выровняй строй и не допускай сбоев.

– Есть, командир!

Катон отсалютовал, повернулся и, сопровождаемый взглядом Максимия, размашистым шагом направился в хвост колонны запыленных, потных легионеров.

– Макрон?

– Да, командир?

– Насколько хорошо ты знаешь этого мальчишку?

– Надеюсь, командир, достаточно хорошо, – осторожно ответствовал Макрон. – Мы знакомы с тех пор, как он поступил во Второй легион в качестве новобранца.

– Вот даже как?

Брови Максимия изогнулись дугой.

– Это что же получается… сейчас соображу… два года. Да, это солидный срок.

Даже Макрон уловил за словами командира плохо скрытый сарказм и для себя решил, что Катона следует защитить, дабы у Максимия не сложилось о юном центурионе неверное суждение. Первое впечатление имеет особое значение и, как правило, остается надолго, а Макрону вовсе не хотелось, чтобы у ветеранов сложилось о его юном друге неверное впечатление, тем паче что он впервые в жизни получил под начало собственное подразделение, что само по себе являлось нелегким испытанием. Макрон знал, что в Шестой центурии имелись легионеры, роптавшие по поводу назначения им командира, который моложе некоторых рядовых. Не слишком удачным казался ему и выбор Фигула в качестве оптиона. Фигул был всего несколькими месяцами старше своего центуриона. Хорошо еще, что его физические данные мигом отбивали у самых дерзких рядовых даже мысль о нарушении субординации. «Да и вообще, – решил Макрон, – с Фигулом все в порядке; Катон его назначил, с Катона и спрос. А вот самому Катону придется приложить немало стараний, чтобы оправдать в глазах товарищей, солдат и командиров свое столь быстрое продвижение по службе». При этом Макрон осознавал, что, хотя нынешний ранг достался его юному другу вполне по заслугам, ему остро недостает уверенности в себе, зато чего в избытке, так это мальчишеского честолюбия. Макрон не раз становился свидетелем проявленной Катоном отчаянной храбрости и понимал: при первой же возможности Катон сделает все, чтобы показать себя в глазах Максимия настоящим воином, и, вполне возможно, сложит голову при подобной попытке. А если Максимий, с его манерой поддразнивать, будет неосознанно требовать от молодого подчиненного доказательств его командирской состоятельности, Катон сам станет искать опасность.

Макрон помедлил, поразмыслил, и кое‑что встревожило его еще больше: а не случится ли так, что Максимий, осознав все слабости и достоинства молодого центуриона, решит сознательно этим воспользоваться?

Макрон прочистил горло и заговорил, как ему хотелось верить, с беззаботной уверенностью:

– Конечно, командир, по существу, он еще мальчишка. Но военному делу учится быстро, я сам тому свидетель. И он не трус.

– Мальчишка, – фыркнул Максимий. – Я бы на том и кончил.

Остальные центурионы рассмеялись, и Макрону пришлось улыбнуться за компанию с ними. Если он хотел попытаться расположить Максимия к самому молодому центуриону когорты, вряд ли стоило раздражать командира.

– Он, пожалуй, чересчур чувствительный, командир, – с улыбкой добавил Макрон. – Сам понимаешь, в этом возрасте они все такие.

– Прекрасно понимаю. Именно поэтому, как мне кажется, в щенячьем возрасте даже умниц и храбрецов не стоит назначать на командные должности. Им недостает характера, ты не находишь?

– По большей части это так, командир.

– А в данном случае?

Макрон помедлил, поразмыслил, потом кивнул:

– Думаю, это общее правило. Я бы и помыслить не мог о том, чтобы стать центурионом в возрасте Катона.

– Вот и я тоже, – промолвил Максимий, прищелкнув языком. – И по этой причине я сомневаюсь в том, что из такого молодого командира может выйти толк…

– Но Катон – это особый случай.

Максимий пожал плечами, отвернулся и устремил взгляд вдоль дороги.

– Скоро увидим.

Пыль в конце колонны висела в воздухе так густо, что забивала носы и рты, мешая дышать. Во ртах пересохло, всех мучила жажда, и неудивительно, что постепенно Шестая центурия начала отставать – разрыв между ее головой и хвостом Пятой центурии заметно увеличился. Прибыв к подразделению, Катон незамедлительно приказал подтянуться, ускорить шаг и восстановить интервал. Естественно, это распоряжение никого не обрадовало и было встречено глухим ворчанием.

– Молчать! – рявкнул Катон. – Никаких разговоров в строю! Оптион, доложишь мне имя каждого, кто откроет рот на марше.

– Есть, командир! – четко откликнулся Фигул.

Остановившись у обочины, Катон внимательно наблюдал за тем, как проходили мимо бойцы его центурии. Он уже достаточно поднаторел в армейской жизни, чтобы отличить хорошего легионера от плохого, ветерана от новобранца, воина крепкого и здорового от слабого, а то и хворого. Вне всякого сомнения, вся его центурия для похода годилась: нескончаемая безжалостная муштра и суровая походная жизнь быстро отбраковывали непригодных. Не менее внимательно Катон отслеживал состояние воинского снаряжения, беря на заметку каждого, кто старался поддерживать доспехи и амуницию в наилучшем состоянии. Не оставались без внимания и те, состояние оружия и доспехов которых оставляло желать лучшего. По окончании марша этих легионеров ожидало весьма неприятное общение с Фигулом. Хочется верить, что несколько изнурительных нарядов наставят их на истинный путь. Ну а если нет, дело может дойти и до порки.

Когда колонна промаршировала вперед, Катон задержался, желая удостовериться, что строй выровнялся, и лишь после этого ускорил шаг, догоняя подразделение. Увиденное его в принципе устроило. Нет, конечно, как и в любом подразделении, в центурии имелись несколько явных оболтусов, но большинство производили впечатление хороших солдат, дисциплинированных и старательных. В сложившейся ситуации Катона более всего волновало то, что он так и не постиг духа своей центурии, коллективного умонастроения бойцов. Лица, созерцаемые им с обочины, решительно ничего не выражали, и даже никаких звуков, способных показать настрой, больше не раздавалось – ведь он же сам только что настрого запретил разговоры в строю. Приказ соблюдался неукоснительно, хотя, кажется, оставил впечатление молчаливой обиды. Катон задумался было о том, не отменить ли приказ, ведь разговоры на марше всегда позволяют узнать о людях больше. Но, с другой стороны, что это за командир, если он то и дело меняет приказы: это явное свидетельство нерешительности и неуверенности в себе. Нет уж, пусть лучше они некоторое время молча негодуют. Во всяком случае, это поспособствует закреплению за ним образа командира требовательного и решительного, ревнителя суровой дисциплины.

Нет уж, в его подразделении дисциплина будет идеальной, без малейших послаблений. Он еще покажет этому самодуру Максимию…

В глубине души Катон понимал, в чем причина его непреклонной строгости к своим солдатам: он невольно переносил на них свой бессильный гнев против командира когорты, и это понимание неизбежно вызывало в нем чувство вины и презрения к себе. Ведь если вдуматься, велика ли, по сути, разница между Максимием, всячески изводящим Катона, и самим Катоном, точно так же срывающим раздражение на собственных подчиненных?

И получалось, как ни больно было это признать, что Максимий‑то, по большому счету, прав. Он, Катон, надулся, а восемь десятков ни в чем не повинных людей должны отдуваться из‑за его мальчишеской обиды. И пока он не преодолеет в себе эту юношескую чувствительность, она будет постоянно сказываться на его бойцах. А ведь для того, чтобы противостоять свирепой ярости диких орд Каратака, эти люди должны доверять ему безоговорочно.

Вскоре после полудня дорога свернула к холму, на вершине которого темнела свежая земля недавно возведенного вала с вбитым поверх него частоколом. Над обоими воротами цитадели и по углам укрепления высились прочно сколоченные бревенчатые башни. В дрожавшем от жары воздухе само сооружение казалось мерцающим, зато сразу за холмом была отчетливо видна манившая истомившихся жаждой, пропотевших и запыленных легионеров словно источающая прохладу и свежесть лента реки Тамесис. Катону казалось, что он давно уже не видел более умиротворяющего и безмятежного пейзажа, но это не заставило его забыть о том, что именно здесь, на берегу реки, очень скоро разразится жестокая битва. Эти приветливые воды окрасятся человеческой кровью, а на берегу под палящим солнцем будут громоздиться мертвые тела.

По приближении когорты на валах и башнях не произошло никакого движения. Создавалось впечатление, будто часовые, утомившись нести караул, решили поискать себе убежище от жары где‑то во внутренних помещениях. А потом внимание Катона привлекли медленно кружившие над фортом птицы – очевидно, какая‑то местная разновидность стервятников. Кроме них да нескольких стремительно метавшихся вверх и вниз стрижей, других птиц видно не было.

Когорта уже приблизилась к форту на расстояние полета стрелы, а крепость так и не подавала признаков жизни. Центурион Максимий остановил колонну и выслал вперед, к аванпосту, конных разведчиков. Застучали копыта, конный отряд устремился по пологому подъему к передним воротам.

– Командиры, ко мне!

Катон, позвякивая оружием, устремился бегом к голове колонны, минуя ряды притихших легионеров. Запыхавшись и утирая пот со лба, он присоединился к остальным возле Максимия.

– Что‑то тут не так, – пробормотал вполголоса Феликс.

Максимий медленно повернулся к нему:

– Правда? Ты действительно так думаешь?

– Ну… – замялся Феликс, – похоже на то, командир. Или там что‑то случилось, или у них самый никчемный караул, какой только можно себе представить. Если так, то этих бездельников живьем зажарить мало.

Максимий кивнул.

– Хм, спасибо за интересную и исчерпывающую оценку ситуации. Весьма поучительно… По мне, так и последнему идиоту ясно – там что‑то случилось.

Феликс попытался было пролепетать что‑то в оправдание, но заткнулся, уставился под ноги и принялся рассеянно скрести землю носком сапога. Остальные центурионы обратили взоры к холму и следили за приближением разведчиков к воротам. И тут одна из створ начала медленно приоткрываться.

– Командир!

– Вижу, Антоний.

Из тени ворот на солнце выбежал крупный черный пес из тех охотничьих собак, с которыми батавы не расставались даже на войне. Увидев всадников, он замер, а потом резко развернулся и стремглав помчался вниз по склону в противоположном направлении. Несколько мгновений центурионы непроизвольно следили за его прыжками, пока зверь не пропал из виду.

– Командир, что это там? – спросил Катон, указывая в сторону ворот.

Их створы, остававшиеся приоткрытыми на дюйм, сейчас распахивались, выступая из теней. Что‑то прицепилось к ним с внутренней стороны.

– Ох, дерьмо! – выдохнул центурион Феликс.

Ответа на вопрос не последовало. Он был уже слишком очевиден, и на несколько мгновений все буквально онемели. То было тело человека, приколоченное к створке ворот гвоздями, вбитыми в ладони. Он был раздет догола, а живот его вспорот так, что наружу вывалились красно‑серые поблескивавшие внутренности.