Глава 10. – Я кто тебе, Валера?! – орала не своим голосом Маша, гоняясь за ним по кабинету громадным привидением и швыряя в его сторону все

– Я кто тебе, Валера?! – орала не своим голосом Маша, гоняясь за ним по кабинету громадным привидением и швыряя в его сторону все, что попадалось под руку – книги, папки с бумагами, авторучки и даже планшет. – Я кто для тебя?! Мать твоих детей??? Подстилка ночная??? Грелка во весь рост??? Вот почему у меня только один день в неделю, да??? Только потому, что все остальные дни заняты??? Твоими подчиненными шлюхами??? Ты их трахаешь посреди недели, а мне суббота отведена, так??? Можешь не разевать свой грязный лживый рот!!! Я все слышала!!! И ты еще удивляешься, что твою тачку угнали?! Что в ней кого‑то грохнули??? Да любой муж мог это сделать! Любой, чью жену ты полоскаешь белым днем в своем кабинете! Это ведь там все происходит, да??? В кабинете??? На том диване, который мы вместе с тобой выбирали для твоего долбаного офиса??? А Танька – змея подколодная!!! Я ее для чего в приемную к тебе посадила??? Чтобы она мне все докладывала!!! А она… Ну ничего! Завтра же ее уволишь! Завтра же!!!

Тут вот Мельников не мог не порадоваться. Хоть одна польза от ее истерики. Наконец‑то он избавится от вялой, некрасивой секретарши, которая его раздражала, ну так раздражала…

– Сволочь!!! Мельников, какая же ты сволочь!!! – бесновалась Маша, но уже чуть тише, видимо, силы покидали ее. Длительный забег по его кабинету вымотал ее. – Богатый стал, да?! Барин, твою мать!!! Мало ему меня, молодых стервозин ему подавай!!! А где они были, шлюхи твои, когда я с тобой последний кусок хлеба делила??? Где??? Где они все были, когда нам Сережку с Игорьком не на что было в школу собирать??? Где, спрашиваю, они были??? В твою сторону ни одна шалава не смотрела, боров ты жирный!!! Ни одна не позарилась на твои вонючие портки и растоптанные сандалии на босу ногу!!! А теперь он богатый стал, барин!!! Теперь ему есть с кем время проводить! Он теперь деньги знает куда и на кого тратить! А это деньги, между прочим, не твои!

Тут Мельников внезапно прекратил хаотичный бег по кабинету, спасавший его от предметов, летящих в его седую голову. Он встал столбом, подбоченился и глянул с прищуром на зареванную жену, некрасиво хлюпающую носом.

– А чьи это деньги, Маша? – вкрадчиво поинтересовался он. – Уж не твои ли?!

– И мои, в том числе!!! – вдруг выпалила она после минутной запинки с нескрываемой радостью. И во весь голос расхохоталась, высоко запрокидывая подбородок. – А ты думал, что слиняешь к какой‑нибудь молодой шлюхе с полной кубышкой??? А черта с два тебе, мой милый толстяк!!! Все поделим! Все поделю пополам!!!

– И когда ты делить собралась, Маша? – Голос Мельникова сделался еще тише, еще вкрадчивее, он сделал пару осторожных шагов в сторону ликующей жены. – Когда мне ждать раздела имущества, Маша?

Она пропустила! Она так упивалась торжеством, что пропустила его стремительный бросок. И опомнилась лишь, когда его крепкие пальцы сомкнулись на ее шее.

– Делить со мной мое добро собралась, сука‑а‑а‑а?! – зашипел Мельников, исказив лицо до неузнаваемости. Глаза налились кровью, когда он начал давить ей на шею. – Деньги мои научилась считать!!! А ты их заработала, дрянь?! Ты ночей не спала??? Ты‑ы‑ы… Ничтожество убогое!!!

Маша хрипела, билась в его руках, пытаясь разжать пальцы, давившие все сильнее и сильнее. Но справиться не могла. Слишком велика была сила Мельникова. Слишком велика была ненависть, полыхающая в его глазах.

Ей сделалось так страшно, так мучительно страшно, что она обмочилась.

– Прости‑и‑и, Валерочка, прости‑и‑и, – выла она минутой позже, ползая в луже собственной мочи и пытаясь вытереть ее подолом шелковой ночной сорочки. – Я погорячилась, прости‑и‑и… Просто заревновала, прости‑и‑и…

Он смотрел на белую плоть, смотревшуюся чрезвычайно непристойно среди дорогих мебельных предметов его кабинета, с отвращением. Странно, он находил ее тело превосходным еще вчера вечером. Оно казалось ему пышным, шикарным, приятно пахнущим. Сейчас для него все это было просто грудой мяса, жира и костей. Это – ползающее сейчас у его ног в луже собственной мочи – не было теперь его женой. Это было теперь чужой алчной бабой, готовой предать его по первому сигналу извне.

– Делить она со мной собралась мое добро, дрянь! – процедил он сквозь зубы и прежде, чем уйти, больно пнул Машу в бок. – Убери тут все, зассыха! Вылижи языком, чтобы духу твоего не было в моем кабинете, поняла?!

– Да, да, Валерочка, да, – она судорожно кивала, зажмурившись от стыда и страха. – Все уберу, все вылижу, только прости. Прости меня, прости…

Он весь день бродил по дому, старательно избегая с ней встречи. Он думал. Много думал. И к ночи, когда настала пора ложиться в постель, он принял решение.

– Вот, лови!

Он швырнул Машке ее подушку, когда она, заискивающе улыбаясь ему, подошла к их супружескому ложу в новой ночной сорочке – старую она выбросила. Она поймала, уставилась с недоумением на мужа, с которым прожила бок о бок долгие годы – всякие долгие годы!

– Ищи себе в доме другую спальню. Тут ты больше не спишь. Со мной не спишь.

Тон, которым проговорил это Мельников, не терпел возражений. Но Маша все равно набрала полную грудь воздуха, желая возразить. И тут же слова застряли в горле.

– Только попробуй! – погрозил он ей пальцем. – Только попробуй вякнуть, дрянь! Или возразить, я тебя…

– Что ты меня, Валерочка? – По ее крупному лицу, густо намазанному ночным кремом, потекли слезы. – Задушишь?

– Я тебя просто уничтожу, – пообещал он спокойно и полез под одеяло в кровать. – Просто сделаю из тебя ничто! Пух – и нет тебя! И даже искать тебя никто не станет, потому что не будет тебя, как будто никогда и не было.

– Меня и так нет. Нет без тебя, – она вытерла слезы краем подушки, обнялась с ней и пошла из комнаты.

Ни один нерв не дернулся в Мельникове, побуждая к жалости или нежности. Ни один! Все издохло в нем в кабинете этим днем. Все по отношению к этой бабе, родившей ему троих детей. Она посмела! Она посмела считать его деньги, посмела претендовать на часть их! Она!!! Не заработавшая за жизнь ни рубля! Не вложившая в состояние ни копейки! Она посмела претендовать! Это…

Это сродни предательству, решил он, засыпая. Это не прощается. Никому! И она – не исключение!..

Маша облюбовала себе одну из гостевых спален. Она всегда ей нравилась мягким цветовым решением на стенах и окнах, удобной мебелью. Обивку она сама выбрала в стиле прованса. И множество милых безделушек, соответствующих этому стилю. Валера морщился, называя все это дурным вкусом. А ей нравилось. И вот теперь она тут. Одна. Впервые за долгие годы одна в постели. Не нужна стала барину после стольких‑то лет верного супружества! У него какая‑то там есть для утех. Как полицейский сказал: Илюхина? Да, кажется, так он называл девку, что ублажала ее мужа прямо в кабинете. Прямо на работе! И из‑за нее, из‑за этой дряни, рухнуло теперь все в Машиной жизни! Валера погнал ее из их общей кровати, из их общей спальни. И это только начало. Она знала. Потому что хорошо знала своего мужа. Он не повернет назад. Он не простит ей того, что она посягнула на его деньги. И ему плевать, что по закону она имеет на них полное право, что заслужила хотя бы часть этих денег, за то что служила, как собака, верой и правдой ему все эти годы – рожала детей, экономила, выкручивалась, живя с ним впроголодь на копейки. Теперь ему об этом неинтересно вспоминать. Он терпеть не может вспоминать об этом. И когда ему снится их прежняя голодная жизнь, он просыпается с диким криком. А она, Маша, его законная и верная жена – вечное напоминание о той прежней голодной жизни. Зачем ему это напоминание перед глазами? Зачем?!

Она уткнула мокрое от слез лицо в подушку и глухо застонала.

Ей было больно!!! Ей было так больно, что впервые за минувшие дни она пожалела, что в его машине был обнаружен сгоревший труп не ее мужа…