Бетономешалка

В середине февраля Будкин возил Служкина на осмотр в травмопункт. Он

пожелтел от выкуренных сигарет, пока ждал Служкина то от хирурга, то с

рентгена, околачиваясь по коридорам больницы в толпе перепуганных детей,

побитых старух и похмельных мужиков. Наконец он дождался, ругаясь, погрузил

Служкина в машину и повез домой.

Погода стояла снежная, студеная и пасмурная. Дорога по ступицу колес

была завалена серо-бурой массой снега, смешанного с грязью. Перелопачиваемая

автомобилями, эта каша ездила туда-сюда по черному, обледенелому асфальту.

На автобусных остановках мерзли толпы, и за сотню метров до них вдоль

обочины уныло торчали, протянув руки, голосующие.

Будкин неожиданно затормозил. Девушка в парке перебралась через сугроб

с прослойками сажи и открыла переднюю дверцу.

-- Привет, -- сказала она. -- До города или домой?

-- А куда хочешь, -- ответил Будкин. -- С коллегой поздоровайся.

Девушка оглянулась. Это была Кира Валерьевна.

-- А, это ты... -- небрежно сказала она, увидев Служкина.

-- Только сначала мы его домой забросим, -- предупредил Будкин.

У подъезда он выволок Служкина из машины, повесил себе на шею и попер

вверх по лестнице. Кира сзади несла будкинскую шапку.

-- Я позвоню, а вы пока кофе попейте, -- предложил Будкин, сбрасывая

Служкина в прихожей, и прошел в комнату к телефону.

-- Проходи на кухню, -- печально сказал Служкин Кире. -- Кофе там.

Можешь не разуваться. У меня никто не разувается...

-- Але, Дашенька? -- раздался голос Будкина. -- Босса позови.

-- Что-то ты сегодня квелый, -- расстегивая парку и усаживаясь в кухне

на табуретку, заметила Кира. -- Без обычных своих подначек...

-- Подначки в заначке, -- вяло отшутился Служкин, включая чайник.

-- Ничего у тебя дома, уютно.

-- А чего ты хотела? Чтобы у меня на окне решетка была и на мокрых

бетонных стенах гвоздем было выцарапано "Долой самодержавие!"?

-- Разогреваешься, -- хмыкнула Кира. -- Как нога?

-- В больнице сказали, что скоро на передовую.

-- Как хоть ты ее сломал-то? -- Кира глянула на гипс.

-- Пьяный катался с горки на санках и врезался в березу.

Кира презрительно сморщилась.

-- В общем, мне нравится, -- подумав, сказала она, -- что ты не строишь

из себя супермена. Однако ерничество твое унизительно.

-- Я не ерничаю. Спроси у Будкина: так и было.

-- Что-то у тебя как ни история, так анекдот, и везде ты придурком

выглядишь.

Служкин закурил и придвинул спички Кире.

-- Любой анекдот -- это драма. Или даже трагедия. Только рассказанная

мужественным человеком.

-- Ну-у, ты себя высоко ценишь!... -- сказала Кира. -- А впрочем, чему

тут удивляться? Твое ерничество и идет от твоей гордыни.

-- Вот даже как? -- деланно изумился Служкин.

-- Ну да, -- спокойно подтвердила Кира, стряхивая пепел. -- С одной

стороны, ты этим самоуничижением маскируешь гордыню, как миллионер

маскируется дырявыми башмаками. А с другой стороны, тем самым ты и выдаешь

себя с головой.

-- Каким это образом?

-- Своей уверенностью в том, что тебя по-настоящему никто не воспримет

за балбеса, каким ты себя выставляешь.

-- Я не выставляю, -- возразил Служкин. -- Я рассказываю правду. Только

занимательно рассказываю.

-- Для тебя понятия правды и неправды неприемлемы, как для романа. Твои

маски так срослись с тобой, что уже составляют единое целое. Даже слово-то

это -- "маски" -- не подходит. Тут уже не маска, а какая-то пластическая

операция на душе. Одно непонятно: для чего тебе это нужно? Не вижу цели,

которой можно добиться, производя дурацкое впечатление.

-- Могу тебе назвать миллион таких целей. Начиная с того, что хочу

выделиться из массы, кончая тем, что со мной таким легче жить. Впрочем, если

ты помнишь классиков, "всякое искусство лишено цели". Так что возможен

вариант "в белый свет как в копеечку".

-- Не знаю насчет искусства и не помню классиков, но таким

выпендриванием тебе ничего не добиться. Сколько ни прикидывайся дураком,

всегда найдется кто-нибудь дурее тебя, так что этим не выделишься. И другим

с тобой жить легко не будет, потому что ты жутко тяжелый человек. Не

обольщайся на этот счет.

-- Отцы думают иначе.

-- Отцы -- это твои школьники из девятого "бэ", да? Глупо считать

решающим мнение четырнадцатилетних сопляков, которые ничего в жизни не

видели, не понимают и вряд ли поймут. Конечно, на первый взгляд ты

податливый: мягкий, необидчивый, легкий на подъем, коммуникабельный... Но ты

похож на бетономешалку: крутить ее легко, а с места не сдвинешь, и внутри --

бетон.

-- Ты из меня прямо-таки какую-то демоническую личность сделала, --

усмехнулся Служкин. -- Страшнее беса посреди леса. А какое в общем-то тебе

дело до меня? Я тебе не мешаю. Чего ты заявляешься сюда и начинаешь меня на

свои парафафы разлагать?

Кира легко засмеялась.

-- Не знаю, -- честно призналась она. -- Такое вот ты у меня желание

вызываешь -- порыться в твоем грязном белье. Чужая уязвимость, а значит,

чужие тайны, у меня вызывают циничное желание вывесить их на заборе. Только

редко находятся люди, имеющие тайну по-настоящему. Гордись: ты, к примеру,

чудесный зверь для моей охоты.

-- Может, ты в меня влюбилась, а? -- предположил Служкин.

-- Ну нет! -- открестилась Кира. -- Твоя самоуверенность меня изумляет!

Ты мне, конечно, интересен. Если бы я о тебе слышала от кого-то другого, то

ты был бы притягателен. Может, тогда бы я и влюбилась в тебя -- заочно. Но

когда собственными глазами видишь все это, -- она презрительно обвела

Служкина сигаретой, -- то просто отторжение какое-то.

Из комнаты, хехекая, вышел Будкин.

-- От него и так уже летят клочки по закоулочкам, -- сказал он. --

Хватит, Кира. Ехать пора.

-- Ты подслушивал! -- сокрушенно воскликнул Служкин. -- Ах ты, Будкин,

вульгарная ты саблезубая каналья! -- Он поднял костыль, приладил его к

плечу, прицелился в Будкина и выстрелил: -- Бах!

-- Мимо, -- хехекнув, ответил Будкин.