Глава 2. На следующей неделе, как и договорились, Сашка и сопровождающая его Герцогиня, появились у Дома печати

На следующей неделе, как и договорились, Сашка и сопровождающая его Герцогиня, появились у Дома печати. Михаил встречал их у входа. Через просторный вестибюль, прошли к лифту, поднялись на 9 этаж, где располагалась редакция «Вечерки». «Березин, фотокор, уже поджидает!» — сообщил Михаил, проводя в «апартаменты» ребёнка и расфуфыриную Светку. Демонстративно подчеркивающую, всем своим видом, этакую элегантную «интеллигентность». Вовка с “Никоном” на шее, по-мужски, — снизу-вверх, — оценивающе оглядел интересную дамочку, поздоровался.

— А Сашка-то, какой сегодня красивый да модный! — польстил матери и, вдруг растерявшемуся сынишке, Михаил. — А я вот, здесь работаю, пишу всякие заметки и информации… Ну, че Володя, действуй!

На пятилетнем мальчонке сидел, хорошо скроенный, маленький «деловой» костюмчик, с галстучком в придачу. Сначала Сашку сняли одного, затем, с матерью и Михаилом. Герцогиня затребовала, чтобы Березин «щелкнул» её отдельно, с самых различных ракурсов. Что-что, а фотографироваться Светка любила. Тем более что расплачиваться будет не она, а отец ребёнка, как и подобает «настоящему мужчине».

Вышли в коридор.

— Очень даже, неплохо ты устроился. Как здесь тихо, чинно… Сразу видно — уровень! Слушай, в город, из Санкт-Петербурга, приехал, с семинарами, один очень талантливый человек, кандидат искусствоведения. Кстати, известный в России музыкант. Мы уже познакомились. 49 лет мужику. Сразу ведь, меня заметил! Почему бы, не написать об его приезде, системе музыкального обучения, которую предлагает? Хочешь, — запросто рекомендую!

— Так вы уже друзья? Быстро же, работаешь…

— Представляешь, Борщевский зовёт ехать с ним по стране, ну, с семинарами… Поучиться кое-чему. Я, наверное, соглашусь.

— Еще бы, да не согласилась! Уж, не втрескалась ли? — усмехнулся Михаил.

— Да нет! Живёт-то с 30-летней женой, ребёнок есть. Впрочем, он её не любит.

— Зато, ты заменишь женушку, пока Борщевский, с «ученицей», будет по городам и весям разъезжать!.. Ну, вы пошли, что ли?

Герцогиня, выдерживая «достоинство», направилась с сыном к лифту. Михаил остался наедине со своими мыслями.

«Любопытные, всё же, у нас отношения! Вначале, были просто «друзья». Изливала душу, после развода с мужем. Доверительно рассказывала о многочисленных любовных похождениях. Но ни с мужем, ни с другими так и не могла забеременеть. А вот, со мной, почему-то, получилось!.. Сначала пошли в поход, — сплавлялись по речке с группой, как туристы. Уже там, начались её недвусмысленные заигрывания. А после путешествия, заявилась в «избу» и, опять, позвала на природу с ночевкой…». Михаил живо представил, что было потом.

На электричке, вдвоём, прибыли на некий энный километр, спустились вниз, по тропинке, — к лесной речушке. Костёр, палатка, разговоры, — под вечер, — у тлеющих углей. Он увлеченно посвящал Светку в научные планы, излагал мысли по поводу «системообразующей функции типологического стиля»… Подруга, казалось, внимательно слушала. «И зачем тебе всё это? Раскладываешь по полочкам какую-то индивидуальность, мозги напрягаешь, а жить-то когда собираешься?».

Между тем, стемнело. Только слышалось, приглушенное журчание речки в кустах. Наступило неловкое молчание. Сама обстановка, ночь, в которой «друзья» оказались один на один, как мужчина и женщина, требовали естественного разрешения, действия. «Пора спать…» — как-то, непривычно, вымолвила Света и направилась к палатке. Михаил, чувствуя, как, неожиданно, забилось сердце, — двинулся за ней. Потом, поцеловал деваху в губы, сам того не ожидая. «Раздевайся!», и оба, лихорадочно, начали сбрасывать с себя одежду…

«Ну, вот и согрешили… — прошептала Света, обнимая еще не остывшего Михаила. — Ах, господи! — вдруг захохотала она. — А шапку-то, шапку с помпошкой, почему не снял?!». И, правда, «партнёр», абсолютно голый, лежал на Герцогине в вязаной шапочке…

…Наутро, «друзья» загорали, бродили по лесу вдоль речки, собирали грибы и опять… любили друг друга. А затем, уже в городе, встречались, чуть ли не каждый день.

В октябре, Светка пришла, вечером, к Михаилу в лабораторию, где работал.

— Ты знаешь, а я ведь залетела… Если что, как посоветуешь, — рожать или не рожать? Другой возможности, потом, может и не быть…

— Ну, рожай…

— Или не рожать?

— Ну, не рожай…

Герцогиня тогда, страшно обиделась и, хлопнув дверью, убежала. С тех пор он её больше полугода не видел. И тут, общие знакомые сообщают: «Слушай, Светка-то давно уже беременная ходит! Интересно, а всё-таки, от кого?».

А 30 мая, она уже родила Сашку. Но Михаилу, погруженному в научные изыскания, было не до этого. Лишь много позже, посчитал своим долгом навестить ребёнка. Как мог, помогал, однако отцовские чувства, почему-то, не просыпались. «Ей нужно было себе ребёнка, — сделала. Я-то тут причем? Обязан, что ли?».

Мальчишка первые годы, да и потом, был, в основном, на попечении дедушки с бабушкой — родителей Герцогини. Но то, что Михаил — отец, Сашке так и не говорили. Как не докладывали об оном, никому из знакомых и близких. Даже отчество в свидетельстве о рождении написали — «Сергеевич» и светкину фамилию — Мещеряков. Но Михаил, до поры до времени, ко всему этому был равнодушен.

— Лёлик, слушай, мне сейчас некогда — совещание. Подожди, пока закончится, а потом в сад пойдем, каких-нибудь лимпомпосиков снимем… — Сергей Николаевич, директор общежития, торопливо вытолкал друга из кабинета.

«Опять ждать себя заставляет, гад. Ну и ладно, потерпим… — Михаил спустился вниз на первый этаж, закурил. — Что он, что его зав., Тамара Евгеньевна, — два сапога пара. Хорошо, блин, живут! Натуральные паразиты! Гребут бабки и создают видимость активной воспитательной работы, а сами — бездельники. Но это полбеды. В общежитии, в лице их, процветает агрессивная тирания бесправных студентов. Реализуют свои властнодирективные амбиции, которые, в другом месте, козлам бы никто проявить не позволил!

А как Тамара Евгеньевна язвила, что, дескать, «ничего у вас с Аллой не получится»! Она — молоденькая девчушка, и что, собственно, воспитатель «пристаёт»? И научные мои потуги (так и сказала, — потуги), ни к чему не приведут, — способности, мол, не те. Ох, и натерпелся же, в своё время, от суки! А как в «Вечерку» устроился, сразу заткнула язык…».

По лестнице, шариком, скатился, отчего-то, багровый Сергей Николаевич.

— Вот скоты! Директор я или нет?! Я им покажу демократию! Развалить хотят, годами налаженный, порядок… А этим олухам, студентам, только дай немного слабину, разом на шею сядут! Ну, че идём?

По дороге в гор. сад, «ревнитель порядка» слегка успокоился и вновь, как ни в чем не бывало, принялся откалывать шутки:

— Сейчас хапнем, по 100 граммов, для настроения и храбрости… А лимпомпосики, думаешь, просто так сидят на скамейках, и пиво дуют? Нет, брат! Нас поджидают, кролики! Но запомни, та, что покрасившее — мне! А первым ты подойдешь знакомиться…

Сунулись в ближайший киоск. Водка «Батюшка»… Оригинально! Приняв на грудь, не спеша тронулись, «окрылённые», по аллеям. Но Михаил, сегодня, был не в ударе. Компаньон — напротив.

— Мои юные друзья! — подсел к двум приглянувшимся дамочкам. — Что заставило, в столь дивный вечер, сидеть одиноко и скучать? Может, и мы, — на что, сгодимся?

— Дяденька, что нужно-то? — разом, насупились девчонки. — Сидим, никому не мешаем, так и не мешайте разговаривать!

— Нашел тоже, к кому привязываться, болван. К малолеткам! — зашипел Михаил, оттаскивая зарвавшегося донЖуана. — Ищи «юных друзей», да только постарше!..

«Охота» в этот вечер была, как назло, неудачной. Одни «лимпомпосики» были натуральными «воронами», по словам директора; другие, — слишком молодыми или «старыми жабами». Искатели приключений, бродили уже два с лишним часа.

Неожиданно, ближе к десяти, налетели, на идущую навстречу, привлекательную парочку подруг. Обе были подшофе. То, что надо!

— Мои юные друзья! — начал, было, Сергей Николаевич, но напарник уже брал, под руку, одну из дам. Сад скоро закрывался, времени оставалось в обрез.

— Что изволите пить? — и хотя, уже стало темнеть, тут же, приобрели всё, что нужно и расположились в дальнем углу парка.

Сначала, воодушевленный Михаил, как всегда бывало, выразительно читал свои стихи. А потом, когда «клиенты» были «готовы», без обиняков, предложил:

— А не поехать ли, друзья, к Сергею Николаичу на хату и не продолжить, вечеринку, в гостеприимных стенах?

— Не-ет, нам домой надо! — заявила та, что постарше. — Давай-ка, Лена, собираться, а то совсем темно стало, время позднее!

— Ты, как хочешь, а я поеду! — пьяная Лена, краем рукава, опрокинула стоявший на скамейке стакан. — А у вас музыка есть?

Мужики переглянулись, — что, мол, делать-то будем? — третий лишний! Все вчетвером, пошли по направлению к выходу из парка. Подруга Лены быстро исчезла, — видимо, не впервой оставляла, желавшую дальнейших развлечений товарку.

— Ну, че Игнатич, мы, наверное, пойдем… Не переживай! Не хочет Лена ехать к тебе… До встречи, звони! — Сергей Николаевич, обняв подругу, двинулся на троллейбусную остановку. Михаил, как побитый пёс, подавленный, — свернул за угол.

«Домой ехать?.. В это чертово одиночество?.. Впрочем, деньги, вроде, остались. Куплю-ка водки, — не так, хоть хреново будет!» — пересчитав смятые червонцы, зашел в ближайший супермаркет.

«Что же, в конце концов, может означать каузальная разноуровневая связь? И что характерно, Берлин в своём «Очерке», в котором изложены основы теории, упоминает о ней, всего лишь, в одном месте, имплицитно, — сразу и не заметишь! Если учесть, что биологизаторство преследовалось в СССР, и «еретика» сослали, поэтому, сюда на Урал, — ясно, что он был вынужден писать «между строк», тщательно скрывая истинное положение вещей в теории…».

Михаил уже третий час ломал голову, сопоставляя высказывания Берлина то в одном, то в другом местах книги. Знаменательно то, что «Очерк интегрального исследования индивидуальности» являлся, своего рода, лебединой песней ученого, который заканчивал его, уже на смертном одре. Борис Борисыч был, кстати, последним учеником основоположника психологической научной школы, и приходил в больницу к Берлину для того, чтобы, разрешить неотложные вопросы диссертации. Защищался Николаев в Москве, по специальности «Психофизиология», и сейчас он, по сути, является единственным в городе, так сказать, физиологически ориентированным психологом-специалистом, способным заткнуть за пояс всех этих выскочек из пединститута, претендующих на реформирование теории, под лозунгом, дескать, её «дальнейшего развития»…

«Подумаешь, какие-то темпераменты изучают! Сангвиник, холерик, меланхолик… Это мы в институте проходили!» — разочарованно думал Михаил, тогда еще молодой человек, только познакомившийся с Борисом Борисовичем, без году неделя, кандидатом наук. Но постепенно, вгрызаясь в психологические и психофизиологические труды, стал понимать всю сложность и неоднозначность предмета. Казалось бы, какая здесь, в провинциальном уральском городе, может быть наука? Науку делают в Москве, Ленинграде… Но выяснилось позже, что именно в провинции, на отшибе, вершатся судьбы нового, оппозиционного официальному знанию, учения о человеке. Причем, во всём многообразии его индивидуальных свойств: от морфосоматических, биохимических, до личностных и социально-исторических.

Такого целостного, интегрального изучения человеческой индивидуальности, наука, ни у нас в России, ни за рубежом, еще не знала. Пионерский характер интегрального исследования дополнялся, кроме того, еще и концепцией индивидуально-типологических различий людей по темпераментам, характерам, способностям, а не только воззрениями на человека, взятого, так сказать, вообще. Базировалась же, теория Берлина на учении И. П. Павлова о высшей нервной деятельности и её типах.

Разумеется, поначалу Михаил и предполагать не мог, что отвлеченный, сухой и сложный научный язык может отражать, в действительности, самые животрепещущие и вечные проблемы личной и общественной жизни людей. Понимание пришло потом, когда молодой ученый попытался на бумаге выразить свои мысли. Для сего надо было, в известном смысле, созреть в ходе объективного развития личного познания. Не давала покоя мысль: почему люди эгоистичны? Почему они, в связи с этим, постоянно лгут себе и другим? Способны ли, преодолеть собственные жадность, зависть, сребролюбие, стремление к власти и прочие пороки? И это притом, что Михаил, воочию, видел всю несуразность коммунистических лозунгов и действительную жизнь «советского общества». А затем, после падения СССР, жуткий беспредел, опять же под вывеской эффектных призывов к «Возрождению», «Свободе и демократии» и т. д. и т. п.

Господи! Так ведь ничего, по большему счету, не меняется в мире! Народ как страдал, так и страдает, что при царизме, что при коммунистах, что при демократах. Никакой социальной справедливости, как не было, так нет. Почему? Каковы подлинные причины этого?.. Да и сам «простой народ», весьма и весьма далёк до нравственного совершенства. «Люди холопского звания — сущие псы иногда…». Ни религия, ни философия, ни любые другие нравственные императивы, ни закон не могут сдержать алчущей порочной толпы! И опять, обман самих себя в повседневной жизни, со страниц литературы, в СМИ, с политических и конфессиональных трибун! Нравственный идеал недостижим. Ни для кого. Все грешны… Стремление к нему не даёт, фактически, никаких ощутимых результатов. Деньги, деньги, деньги… Вещи, вещи, вещи… Да и так называемые «творцы», ревнители, дескать, высокой морали, — те же самые животные, с их неистребимой жаждой первенства, власти, превосходства над другими!

Как же ему, Михаилу, жить без высшей цели, идеала, покуда кругом одни звери о двух руках, о двух ногах, да и сам он, такое же животное? Получается замкнутый круг, из которого выхода нет. А жить-то ведь, дальше как-то бы надо…

…Озарение пришло неожиданно. «Теперь я понимаю, что подразумевал старик под каузальной связью, между различными уровнями индивидуальности! Этим, Берлин хотел подчеркнуть, — что они имеют одно значение, однозначны, вернее — тождественны. А покуда так, личностные и психосоциальные свойства — есть свойства человеческого генотипа, — поскольку равнозначны наследственным переменным и нервной системы, и темперамента. Вот, что Берлин хотел сказать, но выразил сие имплицитно, прикрывшись статистической связью! Да это ключ к пониманию всей теории! Экспериментально и математически подтверждено, что индивидуальность человека — генотип, животное, особь. А отсюда, можно перейти к интегральному исследованию самого общества, — т. е. с позиций интегральной генетики. Вековые проблемы Познания будут, наконец, разрешены. Мы дадим фору, всем фарисейским политическим, философским и религиозным доктринам! Человечество, наконец-то, стоит на пороге, адекватного и полного, понимания самого себя и Культуры!».

Разволновавшийся Михаил заходил по комнате, обхватив голову руками…

Знакомиться с «прекрасным полом» на транспорте, под пьяную лавочку, у Михаила, в последнее время, стало в порядке вещей. Вот и сейчас, в автобусе, подъезжающем к его остановке, разглядел очередную «жертву». Девушка с льняными волосами, румянцем на щеках, в розовом летнем платьице, ничего не подозревала. Михаил подошел, вцепившись в поручни, наклонился над ней, сидящей, и, в пьяном восторге, стал наговаривать комплименты.

— Да не валитесь на меня! Надя меня зовут, Надя. Никогда бы не подумала, что в газете работаете…

— И все же, не могли бы мы, как-нибудь, встретиться?

— Отчего же? Вы ведь, здесь неподалёку живете? Я подойду завтра к кинотеатру, к пяти.

— Что хотите, говорите, но не верю этому. Не придёте. Все девушки сначала обещают, но, в конце концов, обманывают.

— Я не обману. Только, в таком виде не показывайтесь…

Михаил вышел из автобуса, помахав мадемуазель рукой.

На следующий день он, естественно, опохмелялся и к пяти уже был «готов». К немалому удивлению, вчерашняя блондинка пришла и, далее ни на минуту, не опоздала. Увидев нового знакомого пьяным, девушка заметно расстроилась.

— Ну вот. Опять… Мы же договаривались, что будете трезвым.

— Молсет, всё-таки, прогуляемся?

— Нет. Даю еще шанс. Завтра — в это же время, здесь же.

И Надя ушла. Михаил, пожав плечами, отправился домой. «А, больше не придёт… Что ж, другую найдем!».

Но на завтра к пяти, «алкаш» уже стоял у кинотеатра трезвый, как стёклышко. Только похмелье мучило. Надя появилась, через некоторое время, улыбающаяся, стройная, воздушная… «Да она симпатичная девка, — к тому же, совсем молоденькая! — отметил Михаил. — Как сразу-то не разглядел, болван!».

— Теперь другое дело! — Надя явно, была в отличном настроении. — И куда пойдем?

— Даже и не знаю… Здесь лее не центр.

— Пойдем тогда к вам. Ведь говорили, что неподалёку живёте…

Михаила охватило волнение. Выпившим, он чувствовал бы себя в своей тарелке, а сейчас, обычные тревожность и неуверенность овладели им. Как бы давление не поднялось!..

— Вот здесь и живу. Один… — пропустил Надю вперёд, в свою жалкую «халупу». — А напротив, родители обитают.

— Я тоже, с родителями, живу в частном доме. Он у нас большой! Ой, как интересно! Да у вас целая библиотека! Книги по психологии… Всерьёз занимаетесь? А я, только что, сдала экзамены в госуниверситет на исторический. Поступила!

— Вот как? Для меня это неожиданность…

Из допотопной кухни, прошли в маленькую комнатушку. Сесть было некуда, и Надя пристроилась на краешек кровати. Михаил сел рядом. Молчание… Внезапно, у него задрожали руки. Кончиками пальцев, провёл по обнаженному предплечью девушки.

— Вам нравится, когда так вот задеваю?

— Да… — дыхание Нади стало прерывистым.

— Впрочем, не стоит делать глупости… Нехорошо себя чувствую… Кажется, давление поднялось. Надо померить.

Тонометр показал 180 на 100.

— Надя, если можно, вызовите «Скорую», — таблеток никаких нет. Что-то неловко мне…

— Да, конечно! — перепуганная девчонка выбежала из дома. На улице, как назло, пошел сильный дождь. Но Надя через 15 минут вернулась — Вам очень плохо?

— Да ерунда! Переволновался немного…

Прибывшая бригада врачей осмотрела больного. Медсестра сделала магнезию. Промокшая до нитки Надя, смотрела на всё это, широко раскрытыми глазами.

— Вы, наверное, после того, что увидели, не захотите больше встречаться? — спросил Михаил, после ухода врачей.

— Да что вы! Совсем далее не против… А от пьянки нужно лечиться. Так ведь, себя погубите!

— А у меня, уже есть направление в наркологический стационар. На работе предупредили: если не лягу туда, рассчитают. Начальство, в принципе, ценит и потому, пока не выгоняет. Даёт, как говорите, шанс…

На улице Потерянной, где жил Михаил, дом дяди Коли Норина — местного «поэта», — стоял на самом углу. Старик давно уже, жил один, — жена ушла, как только он, «забыв всё на свете», занялся стихами, проводя бессонные ночи, в неотступном мыслительном изнурении. И в самом деле, вместо того, чтобы быть обыкновенным хозяйственным мужиком, как все, Норин поддался какой-то странной дури. «Я великий русский поэт, — говаривал, подвыпимши, «мэтр», — превзошел самого Блока!». И это, при всём при том, что, с виду, дядя Коля был, мелковатой породы, мужичонка с лысиной; юркий, шустрый, в засаленном пиджачке и стоптанных ботинчошках…

Михаил зачастил к нему, когда только начал писать свои первые, немудрёные вирши. Волнуясь, прочел их под орлиным взглядом, «патриарха» национального стихослолсения. «Видишь ли, дорогой мой человек! — закурив, жадно эдак затянулся Норин. — Технически, слабоваты твои стихи. Пишешь не сердцем, но умом, а настоящая поэзия, — глубокомысленно заключил он, — прежде всего, должна выражать чувство! Вот, послушай-ка…». И дядя Коля, с каким-то детским восторгом, подвывая, выдал свою «коронку» — «О, мать — Земля! В стремительном полёте…».

Михаил, сразу, почувствовал стилистические огрехи «творения», но ничего не сказал. Ведь был-то, всего лишь начинающим, и в газете тогда еще не работал.

— «Как с Солнцем вальс закружишь ты его!» — видишь, какой мощный образ! Образы, брат, в стихах самое главное! И заметь, какой расклад — Земля, Солнце… Планетарный масштаб мысли! Это самое сильное моё стихотворение. А пишу-то, уже 20 лет… Согласись, есть чему поучиться. Верно?

— Дядя Коля, а вас печатали?

Норин немного замялся, но виду особого не подал.

— Да ничего оне не понимают в Поэзии! Считаю ниже достоинства просить, о чем-то, у зажравшихся гадов. Я ведь, как-то, первое место занял на конкурсе, ну… самодеятельных поэтов, значит. Мои стихи, еще будут не просто читать, а изучать!

И «мэтр» показал Михаилу целую стопку, исписанных каракулями, общих тетрадей, извлеченных из древнего, запылённого шкафа…

…Норин, как всегда поддатый, сидел на незастеленной кровати. Годами немытые полы, почерневшая от сажи печь, грязный рукомойник. На столе — страшный кавардак: стопки, бутылки, луковичная шелуха, изъеденная селедка… «Творческий беспорядок» — определил Михаил.

— A-а, дорогой мой человек! Садись, пить-то будешь?

— Нет, дядя Коля, завязал. Че делаешь?

— А ниче не делаю! Я — пенсионер. К Серёге, сыну, вот недавно ездил. Он сейчас пизнесмен! Уважаемый человек! С самим мэром посёлка, за руку здоровается! Коттеджу трехэтажную строит… Да… Далеко ведь пошел, засранец!

Михаил вспомнил малограмотного, но с мужицкой хитрецой, сына Норина, своего одногодку, уехавшего, на заработки, в некий лесной посёлок. Такой, действительно «далеко пойдет» по узколобой материальной стезе. На болыпее-то, Серёге, претендовать не приходится…

— Напечатали мой цикл стихотворений, в газете «Рабочий путь». Принёс вот, показать.

— Ну-ка, ну-ка… А, всё одно, без очков не вижу. Да ты ведь, чего-то читал. Стихи-то, не от сердца…

— Куда уж до вас, дядя Коля. До гения-то, непризнанного! Но я, тем не менее, рад. Всё-таки, первая крупная публикация, после занятий в литобъединении. Слушай, почитай-ка свои!

— Да не стоит… Лучше скажи, когда с Шаровым, — ну, что работает корреспондентом тоже, — девок приведёте?

— Так это, опять пьянка будет. Сказал ведь, — сейчас в завязке. Ох, и проказник же старый! Всё тебе молодых подавай!

Норин вдруг стал серьёзным.

— Запомни, бабы — наши враги номер один! Особенно для поэтов. Мужики всегда стремятся взлететь, а оне тянут вниз. Вот почему, живу-то одиноко. А так, развлечься, почему бы и нет?.. А насчет стихов, знаешь, разочаровался я в них… Уже два года не пишу, потому как, никому творения, кроме меня, не нужны. Никому! А сколько сил и времени потрачено! Так-то вот…