Глава 3. Михаил, зайдя как-то раз к Мещеряковым, застал Светку в глубоком унынии

Михаил, зайдя как-то раз к Мещеряковым, застал Светку в глубоком унынии. Недавно, дура вернулась из вояжа по стране с Борщевским, который отправил Герцогиню домой, а сам остался в своём Питере. Порезвились в поездке они на славу, посетили около шести городов, где авантюрист-влюблённый проводил, так называемые, семинары. Естественно, наобещал Светке с три короба, что, мол, разведётся с молодой женой и заберёт Герцогиню, на жительство, в Петербург вместе с Сашкой. И вот сейчас, несчастная была, как на иголках. То страстно дожидаясь звонка от «любимого», то впадая в депрессию, догадываясь, — что, на самом деле, Борщевскому совсем не нужна.

— Модест, всё равно, её бросит, потому что обожает только меня! Что усмехаешься-то? Пойми, что это не просто шуры-муры, а серьёзное и глубокое чувство! Которое вам, — жалким людишкам, — никогда не понять!

— Ты, хоть раз, подсчитала, сколько вот этак, «серьёзно и глубоко», блин, любила? Раз пятнадцать, если не ошибаюсь?

— Зато, ты никогда не любил! Пожизненно влюблён в самого себя, да в свою науку! Если даже, собственный ребёнок не нужен! Приходишь, чтобы только отметиться, а на его судьбу плюёшь с колокольни!

Светка вскочила с дивана и быстро зашагала по комнате, как разъярённая львица в клетке. Михаил не нашелся, что ответить.

— Забирай свои фотографии — и походные, и где ты с Сашкой! — Герцогиня бросилась к шкафу и швырнула их оторопевшему «другу». Такой он её, — никогда не видел.

— У нас с Модестом духовная связь, — с полуслова, понимаем друг друга. А эгоисту, только одно подавай! Тем более, трахаешь всяких там потаскух, да еще об этом рассказываешь! Корреспондент!

— Во всяком случае, я прихожу не к гулёне, а к сыну…

— Да разве ты отец?! Ты его, что ли, вырастил?! Убирайся к чертовой матери, и больше сюда ни ногой!

В двери, уже заглядывала встревоженная мать Светки. Михаил, оскорблённый до глубины души, встал и направился в прихожую. Герцогиня с перекошенным лицом, — именно такой, запомнил её в последний раз, — выпроводила, с гробовым молчанием, наружу.

«Ну и черт с ним, дура набитая! — только в автобусе, и пришел в себя. — Может, это — лишь к лучшему. Всё равно бы, на тебе никогда не женился… Ни ногой, так ни ногой! Больше тогда, не увидишь!.. Да и зачем, эта стерва нужна? У меня теперь, Надя есть…».

Дома, когда свалился без сил на кровать, опять, нахлынули воспоминания. Несколько раз здесь, в халупе, была у него Светка. Как-то зимой, когда еще Мещеряковы не переехали на новую квартиру, Михаил, вечером, заехал за Герцогиней и предложил отправиться сюда, в «избу». И она, без колебаний, согласилась. Маленький Сашка остался с бабушкой и дедушкой.

Купили бутылку хорошего вина, и завалились в нетопленный дом. Летом, Светка как-то была тут, а зимой еще нет.

— Ты попробуй, хоть раз в жизни, печь растопить!

Дрова уже приготовлены, в амбар идти не надо. А я пока, забегу к родителям — через дорогу.

Светка была в приподнятом настроении, и занялась печью так, будто забавлялась весёлой игрой.

— А что, экзотика, далее очень, меня привлекает! Тут лее, берёста вроде нужна?

— Растапливай бумагой. Спички здесь…

И ведь, справилась, изнелеенная мимоза!

Потом, пили вино на кухне, под треск разгоревшихся дров. Романтично было. Глаза у обоих блестели.

— Мужика-то, как хочу! — потянулась Герцогиня.

— Иди ко мне!

Согрешили прямо на стуле… А потом, была бессонная ночь в сплошных разговорах. Уже под утро, Светка спросила:

— Слушай, даёшь слово, — если со мной что случится, — что не бросишь Сашку?

— Ну, разумеется. А почему об этом спрашиваешь?

— Да мало ли, что в леизни молеет произойти… А ведь ты, Михаил, меня совсем не любишь, и никогда не любил!

Деваха, неолеиданно, заплакала. Но «друг» утешать не умел. Вообще, какой-то он холодный, безлеалостный человек! Почему так? Почему не такой, как все нормальные люди?

Светка уже спала, а Михаил всё размышлял над своей странной, никому не приносящей, кроме боли, леизнью. Отец, тогда еще сказал: «Не сердце у тебя, а кусок льда!» И ведь, батя в чем-то прав… Почему его совсем не тянет к Сашке? Ведь, вроде, родная кровинка… Полеалел бы ребёнка, и леенился на взбалмошной дуре! Но будто чувствовал, что судьба поведёт по другому пути…

— Борис Борисыч! Вы? Ну, никак не ожидал, что сюда, на Потерянную нагрянете! Я разве, адрес оставлял? — Михаил открыл дверь Николаеву.

— От жены ушел. Можно, здесь немного пожить, ну, хоть пару-тройку дней? — Борис Борисыч, конфузливо, протиснулся в кухоньку Михайлова жилья. — Честно сказать, не ожидал увидеть вас, в столь необычном одеянии!

— Ну, конечно же, живите! А это я дрова заготавливаю, воду ношу. Мы ведь тут, как в деревне. Так что, не обессудьте…

— Мне бы такую квартирку!.. — любовно оглядывал, убогость избы, кандидат наук. — Сиди себе, занимайся, читай литературу…

— Кстати, Борис Борисыч, как у вас здоровье?

— Давление замучило. Сердчишко всё больше пошаливает. Ну, да ведь не сто лет жить! Пить будете? — вынул, из кармана плаща, бутылку водки.

— Уже неделю, на дух, не принимаю. В наркологию ложусь скоро. Руководство «Вечерки» настаивает…

— Поражаюсь, как вы, со своим меланхолическим, тревожным темпераментом, со слабой нервной системой, умудряетесь справляться с газетной работой. Налицо — ярко выраженная, компенсаторная функция стиля, приспособительные возможности темперамента!

— Зато, в науке не преуспел. Мяткин так и не нашел время, прочитать мою статью?

Вместо ответа, Борис Борисыч налил себе сразу полстакана «пойла», кривясь, выпил. Как же, этому славному, талантливому парню, сказать правду? Ну, недолюбливает Мяткин его, — почему, — неизвестно. Может, Клейман, у которого работал в лаборатории экспериментальной психологии личности, наговорил какие-нибудь гадости? Клейман ведь, рассчитывал, что Михаил станет вкалывать на его докторскую, выполняя определённый объём работы. А парню, видать, не по душе были идеи зав. кафедрой. Поскольку, своих мыслей — прорва! Теоретические проблемы, как орехи щелкает. То бишь, явные наклонности к сугубо теоретическим исследованиям, но никак, не экспериментальным. А Мяткину-то факты, факты подавай!..

— Со статьей, видимо, придётся еще подождать… У вас же, два кандидатских сдано?

Михаил ничего не ответил. И так всё ясно. Не дают ему хода. Все усилия напрасны. Надо было, сразу под Клеймана работать, — и дорога к кандидатскому диплому открыта. Провести серию экспериментов, а потом, написать ученический трактат. Но это не прельщало. Ведь, с дешифровкой теории Берлина что-то, наконец, стало прорисовываться…

Николаев, между тем, приканчивал бутылку и уже, собирался идти за второй. Деньги у него, на этот раз, были.

— Борис Борисыч, — решился Михаил, — я, кажется, нашел ключ к пониманию теории. Установление однозначной разноуровневой связи меж свойствами, фактически, означает экспериментальное доказательство того, что индивидуальность есть, не что иное, как человеческий генотип. Это, не побоюсь сказать, революция не только в психологии, до сих пор несущей груз, так называемой, «социальной» детерминации, — это революция, вообще, в науках о человеке!

— Ну, вы загнули, однако… Что же, по-вашему, развитие личности и её ролей в социальных группах — наследственно предопределено? Да сие панбиологизм какой-то! Нет, Берлин так считать не мог!

— Вы же, сами видите в человеке животное!

— Да, отчасти он — животное, но социальность, некая надприродность, давно уже вывели homo из мира зверей. Человек — это, как бы, кентавр с батареей биологических рефлексов. Но его психика несёт на себе, еще печать Социума, и именно это, неизмеримо, отделяет людей от животных.

— Да нет же чисто биологических и чисто социальных свойств! А есть видоспецифика биологического вида Homo sapiens, отличие которого от других видов — производство продуктов потребления с помощью разнообразных орудий. Весь фонд рефлексов, — то бишь, человеческих потребностей, — задан генетически, а Культура, в том числе и духовная, создана на базе наследственных механизмов высшей нервной деятельности.

Но, судя по всему, Борису Борисычу было уже не до полемики. Желание загасить душевные страдания водкой, брало своё. Ведь, с женой и детьми — проблемы, в институте платят копейки, в стране развал, беспредел… Что еще остаётся, как не пить?

…Запой длился четыре дня. Всё это время, Михаил, с сожалением и болью, смотрел на падение Учителя, который превратился в подобие человека. Что ж это, творится-то с людьми?..

«…Федорцов, обманным путём, вывел ребёнка со двора дома, на улицу Свердлова к дому № 38, где на чердаке совершил, в отношении девятилетней девочки развратные действия, а затем, и действия, повлекшие смерть в результате насильственной асфиксии. Федорцов острым предметом выколол жертве глаза и изрезал половые органы…» — читал судебное постановление Михаил, делая выписки в блокнот. «Классный будет материал, — думал он. — Такая душераздирающая жуть… А читателям, этого только и надо. Недаром Стас, зам. редактора, требует от меня острых, скандальных сюжетов. Нынешние газеты — да наша же «Вечерка», — подобным и выживают в конкурентной борьбе с другими изданиями…».

И то, правда. В последние полгода, «Вечерка» стала заметно сдавать, — рекламы поступало мало, бумага вздорожала, печатные услуги тоже. А отсюда, низкий тираж, снижение зарплаты сотрудникам. И в розницу-то покупают газету неохотно. Вон, в печатных киосках, — чего только нет! Пестрят ассортиментом. Уж, и цену снизили за экземпляр, а толку никакого. Вот почему, редакторат поставил перед журналистским корпусом задачу: во что бы то ни стало, привлечь внимание читателя, — то есть, хоть чему, — с известной оговоркой, разумеется. Лишь бы, «Вечерку» разбирали, как в былые времена.

«Да что там скрывать! — с горечью, высказался как-то Никитский. — Гибнет газета, недолго осталось. Точно, — «Новь» приберёт скоро к рукам, сделает дочерним предприятием. Их тираж — 60 тысяч экземпляров, — не то, что наш. Поэтому и рекламу туда несут. А главное имидж, — издание-то областное, не чета городской «Вечерке»! Помяните моё слово — будем под ними ходить».

Так, в принципе и получилось. Главного редактора, «Новь» сразу заменила своим человеком. Кардинально переделали и оформление макета. Лишний балласт из сотрудников поувольняли, произвели перестановки оставшихся кадров. Но, по большому счету, ничего это не дало. Газета хирела и хирела на глазах. Понятно, что такое положение дел отражалось на настроении журналистов, — зарплата ведь, в два раза снизилась, а работы стало больше.

Михаил, как и все, тоже упал духом. Пьянки участились, а отсюда — недовольство начальства. «Алкаша», уже пару раз, выводили за штат, но потом, опять, неизменно возвращали, поскольку журналист был способный. И редактор, Сысоев, настаивал, чтоб сотрудник полечился от алкоголизма. Хотя, его самого, вечеркинцы, чуть ли не каждый день, видели пьяным после работы…

— Александр Иванович, вот ты в журналистике, уже много лет, в наших изданиях городских, где только не работал… — Михаил брал иногда, «уроки» у газетного «волка» Никитского. — Может, мы не пользуемся спросом, потому, что «Вечерка» пишет о городской херне, типа коммунально-бытовых нужд или расхваливания местной администрации? Надо внести, наверное, какую-то свежую, острую, политическую, что ли, струю?

— Всё дело в имидже, который у нас слабоват, — отложил прочитанную статью Никитский. — Пишем, к тому же, по-старинке, как в старые советские времена. Я хоть и коммунист, но теперь другой политический расклад, — вот, мы и в жопе. Нужна другая концепция газеты. Но, даже это, вряд ли поможет… А политика, всем уже надоела. Поэтому стоит ли?

— Неужели, теперь у коммунистов нет никаких шансов? Да вы-то сами, с Шаровым, хоть верите своим утопическим идеалам?

Никитский нахмурился. Закурил.

— Надо верить. Другого выхода нет. Люди, неизбежно, будут стремиться к чему-нибудь светлому, справедливому, хотя это, в принципе, не достижимо. Но если остановимся в своём стремлении, что тогда будет с обществом? Съедим ведь, друг друга!.. И потом, от людей, мало что зависит, если посмотреть с другой стороны. — Никитский сбросил пепел. — Личный выбор не субъективен, но объективен. А альтруистическое начало, у человека, не следует отрицать. Если бы не было его, общество никогда бы не выжило и не прогрессировало бы. Сие подтверждаю уже, как биолог. Кстати, ты, газетчик, должен являться проводником, носителем этого альтруизма, выражая общественные, народные нужды. Так что, иди, давай, — работай!..

В выходные вечером, Шаров пришел к Михаилу на Потерянную и, как не странно, застал его.

— Слушай, Мишка, про каких ты краль, тогда говорил? Ну, с одной ночью, на Повстанческой у Америки познакомился…

— А, да жаба она некрасивая… Может, подруга ничего? А че спросил?

— Так давай, созвонимся с ними! Выходные ведь!

Пригласим, сначала, к дяде Коле, а потом, к тебе затащим.

— Не пью я, Виталик. Сказал ведь, — не пью. Да и осточертели эти сомнительные бабёнки.

— Дак и не пей. Только присутствуй. Подруга — твоя. Давай позвоним!

Михаил, с явной неохотой, согласился. Ну, познакомился с некой Юлей у ночного киоска, — бутылку она там брала. Как водится, пригласил к себе, и так далее… Какой интерес, еще раз, встречаться? Вот Надя — другое дело. Порядочная девчонка, домашняя. Здесь, вроде, игра стоит свеч, хотя с нею близко, пока, не знаком. Но, с другой стороны, почему бы и не развеяться в выходные? Главное не пить, и всё!

…Подруг встречали на трамвайной остановке. Ну и накрасились, блин! Но Оля оказалась смазливой девицей, — не в пример, напарнице. И, кроме того, заметно опережала её в «общем развитии».

Стучать, в окна норинского дома, — пришлось долго. Наконец, шторы раздвинулись: показался, поднятый с постели, непроспавшийся и потому, всё еще пьяный, хозяин. Увидев девчонок, радостно замахал рукой.

— Милости, милости просим! — лучился гостеприимством, дядя Коля, проводя дамочек в свой поэтический вертеп. — Сейчас посидим, стихи почитаем, а если не хватит чего, зашлём гонца!

Кое-как расселись у журнального столика, заставленного бутылками и закускою с огорода.

— Предлагаю тост за хозяина дома, который приютил кипучие молодые сердца! — изловчился словесно Шаров, опрокидывая внутрь, налитую до краёв, стопку. — Да не стесняйтесь, девочки, — тут все свои! Дядь Коля, прочитай «О, мать Земля!». Перед вами выдающийся поэт современности, непонятый, к сожалению, бездушной критикой.

Норин сразу преобразился, надувшись, как индюк. Вдохновенно выдал «коронку», отчаянно жестикулируя. Компания зааплодировала. Но не Михаил, смотревший на весь этот спектакль, трезвыми глазами. Думал о своём.

«Почему так сложилась жизнь? В молодости, когда сверстники вовсю гуляли, мне, больному, приходилось сидеть дома с книгами. А сейчас, в 32 года, как с цепи сорвался! Как будто, стал навёрстывать упущенное. То, что не догулял, догуливаю теперь. Но, фактически же, ищу свою женщину, единственную и неповторимую… Может быть, Надя — та самая долгожданная, с которой свяжу судьбу?..».

Между тем, Оля, с пахнущим перегаром дыханием, сама обхаживала Михаила, но тот был безучастен. Дядя Коля, вовсю уже храпел на кровати, в своём скомканном «логове». Виталик, незаметно, показывал глазами сотоварищу, что, мол, пора уходить…

«Как животные, спариваемся на глазах друг у друга!» — Михаил, с отвращением, отвернулся от пьяной Ольги, которая тут же, после «акта любви», уснула. Шаров, всё еще «возился» с её подругой, Юлькой. Наконец, поднялся.

— Слушай, идея! Давай-ка пригласим дядю Колю! Пусть дедка позабавится тоже. Ты ведь, Юлька, не против?

Та пробурчала, что-то невразумительное…

Через некоторое время, прибыл Норин. По-стариковски, деловито снял с себя пиджак, рубаху и штаны. Аккуратно повесил на спинку кровати. Остался в одних семейных трусах до колен. Кряхтя, залез под одеяло. Михаил с Виталиком покатывались со смеху.

— Поддай-ка жару, дядь Коля! Так её, так её!

Но Норина, вероятно, смущали обнаглевшие «болельщики». Недовольный, он начал одеваться.

— Ну как? Чего-то, хоть получилось? Баба-то огонь!

— Да желания особого, че-то нет… Другой раз, по восемь заходов делаешь, а тут, нет настроения… Может, пойдем ко мне? Дёрнем по маленькой. Поднимай девок!..

— Мы животные?! Все люди — животные? Да ты ерунду какую-то городишь! — мать удивлённо смотрела на сына.

— Разумеется, не такие, как кошки или собаки, а видоспецифические, — то есть, человеческие особи. Как зоологическому виду Homo sapiens, только нам присущи производство продуктов потребления с помощью орудий. Людей еще отличает и духовная культура — философия, религия, искусство, наука. Но по Павлову, ими занимаются, так называемые, специально человеческие или творческие зоологические типы, тогда как «низшие» животные существуют, больше, с сугубо материальной направленностью интересов. Относятся к «общим» типам 1-й сигнальной системы действительности.

— Выходит, мы с отцом «низшие», так что ли понимать?

— В известном смысле, да. Проще — обыватели. Хотя творческие особи — те же самые социальные генотипы, которые едят, размножаются, воспитывают потомство, общаются, познают. Им, как и другим, свойственны все рефлексы, или потребности видового человеческого генофонда.

Мать, похоже, что обиделась на Михаила. Что тогда говорить об огромной массе людей, которые, не осознавая врождённых инстинктов, — то бишь, биогенетического эгоизма, — живут, работают, выращивают детей, не подозревая, что в их, казалось бы, обычной жизни они сами и те, которые окружают — биологические существа, в биологических же отношениях друг с другом. А психика, душа каждого, в принципе, мало, чем отличается от психики других высших животных видов. Хотя, конечно, отличается, но — количественно, не качественно.

Иллюзия разрыва духа и тела, которую, веками, поддерживает религия, идёт не столько от невежества масс, сколько от самих носителей «духовного знания», — по сути, тех же генотипов. Тело олицетворяет, якобы, животное начало в человеке, тогда как душа, дух — нечто божественное, надприродное. Это заблуждение, кстати, подхватили коммунисты, — только «надприродное» в психике, заменили словом «социальное». На деле же, ничего в мире, помимо Естества, нет. Люди, — сам К.Маркс еще говорил, — непосредственные природные существа, возомнившие о себе, бог невесть что…

Немного передохнув, Михаил, у себя в «избе», продолжил записывать мысли в специально заготовленную, тетрадь.

«Даже если раскрыть Библию, в «Екклесиасте» прямо так и написано, что мы недалеко ушли от скота, что всё, в конечном счете, сводится ко «рту». «Суета сует и томленье духа…». Царь Соломон, которому принадлежат эти слова, был, без сомнения, глубоким и проницательным мыслителем. Да и вся история развития естествознания и передовой философии, есть попытка поставить зарвавшееся животное (то есть, человека) на место. А трагическая судьба генетики, вообще, биологических наук в России? Коммунистическая идеология, проповедовавшая борьбу с «биологизаторством», затаптывала истинное знание, что называется, в грязь! И сейчас, в новые времена, правду о человеке и обществе, кое-кто, по-прежнему, скрывает, потому что это невыгодно «власть имущим». Ну, какие они животные? Они — «настоящие люди», заботящиеся о «благе» простого труженика!

Взять, к примеру, элементарный видоспецифический инстинкт — стремление к материальной обеспеченности… Сплошь и рядом, идёт охота зверей за деньгой. На какие только ухищрения, не бросается жульё, — что самки, что самцы. Деньги зарабатывают, вымогают, крадут, копят и т. п. — весь смысл жизни в них!.. Почему? А потому, что на эти бумажки, мы можем приобрести себе комфортабельную жизнь: вкусное и разнообразное питание; дорогую и модную одежду; престижные машину, жильё; обеспечить своих отпрысков и прочее. Иными словами, удовлетворить массу потребностей, рефлексов генофонда по принципу гедонического насыщения. То бишь, заполучить то, что люди называют «счастьем»…».

В дверь постучали. На пороге стояла соседка. «Ну, че тебе, Ритка? Спичек? На быстрей, не отвлекай! Материал для газеты надо писать!» — Михаил чертыхнулся и, опять, сел за стол.

«Наши страсти — это мы» — писал Анатоль Франс. Вся биогенетическая психика (душа) человеческого животного — суть его рефлексы с системой их же обеспечения. А именно: эмоциями, чувствами, волей, ощущениями, памятью, мышлением. Человек — ходячее мотивационное поле со сферой значимого. Именно наши инстинкты (рефлексы) думают, видят, слышат, разговаривают, двигаются ради достижения цели: удовлетворения самих же себя, через природную и социобиологическую среду. Достаточно, внимательно присмотреться к людям: им постоянно что-нибудь «надо», — надо овладеть, присвоить, поживиться чем-то, сэкономить… Но это происходит, отнюдь, не по произволу человека, как может показаться на первый взгляд. Инстинкты нами движут, управляют объективно, — то есть, помимо воли…».

Михаил закрыл тетрадь. От умственного напряжения, разболелась голова. «Нужно, сейчас же, перестать думать, а не то состояние еще больше ухудшится!». Но мысли, напирая одна на другую, всё шли и шли. «Как же их остановить? Надо как-то отвлечься…» — закрыв дверь на замок, отправился, через дорогу, к родителям. Хоть чем-нибудь помочь.