Тайна похищенной карты 1 page

Хизер Террелл

Тайна похищенной карты

: pulochka; OCR: golma1; ReadCheck: Каccандра http://lib.rus.ec

«Тайна похищенной карты»: Эксмо, Домино; Москва, СПб; 2011

ISBN 978-5-699-49568-9

Аннотация

Мара Койн — глава престижной фирмы, отвечающей за законность проведения торгов произведениями искусства и предметами старины. Зачастую ей приходится проводить собственные, чрезвычайно сложные расследования. Зная ее репутацию, к ней обращается Ричард Тобиас, богатый коллекционер и известный политик. Он просит разыскать древнюю карту, похищенную с финансируемых им археологических раскопок в Китае.

Начав поиски, Мара понимает, что истинную ценность пропавшей карты даже трудно вообразить. Она осознает, что если старинная карта попадет в руки Ричарда Тобиаса, то это может привести к тому, что историю человечества придется переписать..

Впервые на русском языке.

Хизер Террелл

Тайна похищенной карты

Посвящается Джиму и Джеку

Лето 1424 года

Монгольские степи, Китай

Над Монгольскими степями разносится громовой топот — это мчатся по просторам триста тысяч коней. Земля содрогается под стройным маршем почти миллиона пеших воинов, следующих за кавалерией. Иссохшая почва степей не выдерживает непомерного груза: по ней расползаются мириады трещин.

Неожиданно все стихает, и несметное войско расступается. Перед первой шеренгой галопом выезжает величественный всадник в сверкающем желтом одеянии. Это его императорское величество Юнлэ, Сын Неба, правящий на Троне Дракона.

Император сознает, что ему не подобает носиться по степям. Следовало бы скрывать свой облик от глаз простолюдинов; простым смертным запрещено взирать на Сына Неба. Но он любит сражения и понимает, что битва против предводителя восставших монголов может оказаться последней.

И все же император верит, что боги окажут ему милость, подарив еще одну победу, как они это часто делали в прошлом. Он должен укротить непокорные монгольские войска на поле боя, чтобы потом укротить своих политических недругов, мандаринов, в собственной империи.

Ненавистные мандарины уже давно шепчутся, что монгольское восстание — признак того, что боги отвернулись от императора и его грандиозных планов. Император должен победить бунтарей и доказать неправоту мандаринов, прежде чем его мягкотелый сын и наследник Чжу Гаочжи начнет прислушиваться к пересудам врагов и откажется от императорских проектов, взойдя на Трон Дракона.

Стареющий император не может допустить подобного. Он должен защитить дорогие его сердцу святыни, среди которых Великая стена и Запретный город;[1]ведь именно они заявляют всему миру о могуществе Китая. Юнлэ должен сохранить в целости обширную империю, так тщательно им восстановленную после многих веков упадка. Но самое главное, он должен не допустить развала любимого флота, не сравнимого по своим размерам и оснащению ни с одним флотом мира, этому флоту еще предстоят дальние походы.

Боги знают, что он всю жизнь стремился только к одному — укрепить в народе веру в собственную силу после многих лет чуждого монгольского господства. Он должен поставить монгольских бунтарей на колени перед собой, чтобы его славное наследие не ушло к политическим интриганам, когда Сыном Неба станет Чжу Гаочжи.

Звучат боевые горны, сотрясая воздух оглушительным звуком. Император опускает ладонь на эфес меча, готовый сразиться бок о бок со своими воинами как простой смертный. Он жаждет победы, но если ему суждено умереть, то он умрет в этих степях, а не как птица в клетке, сидя в Запретном городе.

За спиной императора раздается быстрый топот копыт, трубный зов обрывается. Император удивлен, что кто-то посмел нарушить торжественность момента. Он оборачивается и видит генерала, который спешивается и опускается перед ним на колени.

— Ваше императорское величество, вам не подобает возглавлять войска. Умоляю о милости, позвольте мне повести воинов в атаку против мятежных монголов.

Император в упор смотрит на генерала, и его легендарные черные глаза вспыхивают гневом.

— Не забывай, что я Сын Неба. Я поеду впереди людей.

Под его взглядом генерал ретируется.

Император оглядывает поле боя. Он жалеет только об одном, что его преданный советник, адмирал Чжэн Хэ, не может разделить с ним эти минуты, которые вполне могут оказаться последними. Но Чжэн действительно не может. У императора на его счет другие планы.

Император Юнлэ улыбается, вытаскивая меч из ножен, пришпоривает коня и громовым ревом приказывает армии следовать за собой. Он мечтатель, он азартный игрок, и он умрет так же, как жил. Пусть боги решают его судьбу и судьбу наследия, которое он оставит Китаю.

Наши дни

Нью-Йорк

Мара решительным шагом пересекла конференц-зал и, выйдя, хлопнула дверью, словно поставила в конце предложения восклицательный знак. Клиенты, Республика Кипр и знаменитый музей Маллори, должны были понять: ее последнее предложение является именно таковым — последним.

Она выдвинула свой ультиматум с напускной храбростью, рассыпав по столу обличительные фотографии. Но теперь, направляясь по длинному коридору в свой кабинет, она чувствовала, как смелость улетучивается. Мара начала сомневаться, что выбрала правильную тактику для переговоров. Она рассуждала о перспективах судебного процесса с музеем, если стороны не договорятся, но на самом деле ей хотелось, чтобы они пришли к соглашению и не затевали тяжбы. Она больше не верила, что судебная система способна установить справедливость для какой-то стороны. Для любой из сторон.

Мара кивнула своей помощнице Пегги и прошла в кабинет, плотно прикрыв за собою дверь. Она подсела к столу, засекла время и решила подождать ровно полчаса, прежде чем вернуться в конференц-зал. У посла Кипра, главы Киприотской церкви и директора музея Маллори, будет достаточно времени, чтобы рассмотреть ее предложение. А она за этот промежуток успеет сформулировать следующий шаг на случай, если они не договорятся.

В дверь постучали. Это Джо — больше некому. Любой другой рисковал разгневать Мару, если бы потревожил ее до завершения переговоров. Она не допускала, чтобы кто-нибудь разглядел сомнения за фасадом уверенности. Но у Джо не было причин беспокоиться, он видел ее всякой.

В комнату ввалился бывший агент ФБР, неся впереди себя сытое брюшко, выпиравшее из мятого серого пиджака.

— Как там дела?

По неуклюжему виду и добродушному нраву толстяка нельзя было догадаться о характере его предыдущей профессии. Именно этого Джо и добивался. Он всячески поощрял подобное ложное восприятие, усыплявшее у клиента бдительность, а сам тем временем расставлял смертоносные силки.

— Как ты и предполагал, — ответила Мара.

— Сделала им последнее предложение, которое мы придумали вчера вечером? — спросил Джо с заметным нью-йоркским акцентом — бруклинский говор, как неизменно уточнял он.

— Да. Видел бы ты их лица в ту минуту. Сидели как громом пораженные. Мне пришлось выйти, чтобы они все переварили.

— Ничего, проглотят. Думаешь, известному музею хочется быть уподобленным какому-нибудь расхитителю гробниц? Еще чего.

Он хмыкнул, по-видимому представляя, как августейший музей Маллори запятнает свою репутацию дискредитирующей тяжбой.

Мара промолчала. Вместо ответа она запустила пятерню в свежую стрижку, продумывая стратегию. По привычке пальцы скользнули к плечам, до которых еще недавно доходили волосы. Джо поднял свое грузное тело из кресла.

— Ты прекрасно справишься, — сказал он, закрывая за собой дверь.

Мара развернулась на стуле лицом к окну, из которого открывался захватывающий вид на Центральный парк. Она хотела сосредоточиться на текущем деле, а папки других клиентов — аукционных домов, дилеров, коллекционеров и правительств, желающих, чтобы Мара разрешила их конфликты, — ее отвлекали. Республике Кипр и музею Маллори было необходимо втайне урегулировать спор относительно неких киприотских икон четырнадцатого века, поступивших в музейное собрание от одного арт-дилера, арестованного в настоящее время правительством Кипра. Обе стороны полагали, что смогут достичь соглашения ко всеобщему удовлетворению, если переговоры пройдут скрытно и эффективно; поэтому они решили прибегнуть к услугам Мары Койн и ее фирмы, практикующей не совсем обычные методы.

В дверь снова постучали — на этот раз робко. Мара решила, что у Джо, как всегда, нашелся еще один совет напоследок.

— Входи же, — крикнула она, не поворачиваясь к двери.

— Мара, тебе звонят.

Мара обернулась, даже не пытаясь скрыть раздражения, что Пегги, вопреки правилам, ее потревожила.

— Тебе ведь известно, пока стороны не пришли к соглашению, я не отвечаю на телефонные звонки.

— Тебе тоже известно, что я не стала бы сюда лезть, если бы не крайний случай.

Пегги никогда за словом в карман не лезла, за что и нравилась Маре. В обычные дни.

— Звонит Ричард Тобиас.

— Кто? — Мара думала только о кипрском деле, и это имя ей ничего не говорило. Она собралась было приказать Пегги записать сообщение, когда вдруг до нее дошло, кто это такой: Ричард Тобиас — легендарная личность среди консерваторов, влиятельнейшее лицо, распределяющее высокие посты.

Она схватила телефонную трубку:

— Добрый день, мистер Тобиас. Это Мара Койн. Чем могу быть полезна?

— Я нуждаюсь в ваших услугах.

Наши дни

Нью-Йорк

Разумеется, Ричард Тобиас захотел встретиться в своем «излюбленном месте»: прославленном клубе «Метрополитен». В менее привилегированное заведение в Нью-Йорке он даже не ступил бы ногой. Однажды Маре попалось на глаза интервью, в котором он назвал Манхэттен «языческим поселением», и она представила, как он содрогается от одной только мысли, что люди могут жить среди такого убожества.

Ричард не просто пригласил Мару в клуб, он собирался с ней пообедать. Она согласилась, но только после того, как киприоты и музей Маллори неохотно приняли ее предложение. Такси высадило ее на углу суматошной Пятой авеню и Шестидесятой улицы, где всегда полно туристов, — оставалось только удивляться, почему именно здесь устроили сверхзакрытый клуб. Хотя в 1894 году, когда он был создан, на Пятой авеню располагались лишь огромные особняки и не сновали толпы туристов и нуворишей.

Выбираясь из машины, Мара позволила швейцару в строгой униформе поддержать ее за локоток. Затем она пересекла открытый двор. Администратор у входа поприветствовал ее и поинтересовался, на чье имя заказан столик, а затем помог снять легкое пальто. Для этой встречи Мара выбрала деловой костюм из темного букле, который выгодно подчеркивал цвет ее зелено-голубых глаз. А Ричард, как она предполагала, появится в превосходно пошитом на заказ черном костюме, в белой рубашке с монограммой и консервативном полосатом галстуке, в котором обычно фотографировался.

Метрдотель проводил ее в огромный обеденный зал. Над головой высоко парил золоченый потолок с плафонами. На окнах высотой в двенадцать футов висели тяжелые бархатные шторы, отгородившие зал от внешнего мира. Одну стену почти полностью занимал роскошный мраморный камин, такой огромный, что Мара могла бы шагнуть в него, не пригибая головы, а вторую стену украшали похожие на камеи барельефы. И повсюду горели светильники в виде свечей. Несмотря на красоту, декор слегка отдавал замшелостью. Видимо, завсегдатаи клуба считали безукоризненную отделку дурным тоном, свойственным парвеню.

Метрдотель указал на центральный столик, за которым сидел седовласый Ричард Тобиас. Выглядел он точно так, как она себе его и представляла. Пока он не поднялся со стула. Всего пять футов шесть дюймов. Мара поразилась: она ожидала увидеть фигуру под стать его положению. Должно быть, подумала она, Тобиас очень любит знаки богатства и власти: они прибавляют ему недостающего роста.

Тобиас протянул руку для приветствия:

— Мисс Койн, как любезно, что вы согласились прийти.

— Мистер Тобиас, для меня это честь.

— Прошу вас, мисс Койн, называйте меня Ричард.

Имя Ричарда Тобиаса вызвало целый поток воспоминаний из детства Мары. Отец, ирландский иммигрант первого поколения, ставший республиканцем, оказался втянутым в закулисные интриги, благодаря которым ряд политических кандидатов от Бостона получили поддержку консерваторов. В то время отец часто упоминал имя Ричарда, и у Мары оно ассоциировалось с тайными собраниями, давшими отцу выход на политическую арену, хоть и в качестве мелкого игрока. Ричард действовал на более высоком уровне, чем ее отец, скорее напоминая кукловода национального масштаба. По крайней мере, такой вывод можно было сделать из редких статей, интервью и косвенных намеков отца относительно этой скрытной фигуры.

Тобиас жестом пригласил ее сесть, и пока она устраивалась, чувствовала его холодный взгляд, окинувший высокую стройную фигуру и задержавшийся на слегка веснушчатых щеках.

— Я не думал, что вы окажетесь такой молодой. Учитывая вашу репутацию.

Подавив желание ответить, что он оказался меньше ростом, чем она думала, Мара улыбнулась:

— Полагаю, это нужно рассматривать как комплимент.

Первые минуты они с Ричардом изучали меню, наслаждаясь безукоризненным сервисом, почти незаметным и в то же время интуитивно внимательным. Обмен любезностями, в котором, что удивительно, не прозвучало имя отца Мары, казалось, длился бесконечно — обычно у Мары просто не хватало времени на подобную пустую болтовню. Однако она скрыла свое нетерпение, почувствовав, что Ричард ожидает в ней видеть почтительную дочь. Она хорошо знала, как справиться с этой ролью, которую часто играла в обществе отца, прежде чем он рассердился на нее, когда она отказалась от партнерства в юридической фирме.

Мара ждала, что Ричард первым заговорит о предмете их встречи, хотя о причинах она уже сама догадывалась. По слухам, этот состоятельный патриций являлся владельцем художественной коллекции, способной составить конкуренцию лучшим музеям страны, поэтому Мара сделала вывод, что он случайно приобрел какой-то предмет искусства с сомнительным прошлым и теперь надеялся, что она поможет ему по-тихому разрулить ситуацию. В конце концов, ее фирма приобрела репутацию в определенных кругах благодаря именно таким делам.

— Я уже упоминал, что нуждаюсь в ваших услугах.

— Да.

Мара помешивала чай, не отрывая глаз от чашки, а сама гадала, пойдет ли речь о полотне Ренуара, запятнанного нацистским прошлым, или о нидерландском религиозном триптихе шестнадцатого века, хозяину которого теперь грозит обвинение в осквернении церкви. Мара слушала, как тикают часы в стиле рококо на камине, и ждала чего-то вроде признания.

— Мне понадобятся услуги вашей фирмы, но только с соблюдением чрезвычайной осторожности.

— Осторожность — наш конек.

Он кивнул в знак согласия.

— Превосходно. Как я понял, секретность — ваша визитная карточка.

— Чем мы можем вам помочь?

Ричард понизил голос:

— Полагаю, вы в курсе, чем я занимаюсь, или я проявляю чрезмерную самонадеянность?

— Разумеется, нет, мистер… — Мара запнулась, — Ричард.

Даже если бы Мара с детства не знала Ричарда Тобиаса, то в качестве рядового гражданина, следящего за политическими событиями в стране, она не раз встречала его имя в газетных статьях, посвященных национальным выборам, и видела на групповых фотографиях с президентом или каким-нибудь сенатором. Но всегда на втором плане.

— Но вы, возможно, не настолько знакомы с моей другой деятельностью. С возрастом, когда приближаешься к встрече с Создателем, начинает давать о себе знать совесть. От меня она потребовала, чтобы часть своих личных средств я перевел на исторические исследования и археологические раскопки. Одни такие раскопки сейчас проводятся в Китае, на месте, где проходил знаменитый Шелковый путь.[2]В течение последних двух дней у меня состоялись два очень важных телефонных разговора. Первым звонком мне сообщили, что главный археолог раскопок обнаружил карту времен династии Мин, воспроизводящую путешествие, совершенное в пятнадцатом веке адмиралом Чжэн Хэ. Карта была создана предположительно в двадцатых годах пятнадцатого века, на ней изображен мир, каким его в то время представляли китайцы: там нанесены Азия, частично арабские страны, Африка и грубо очерчены другие районы. Если это правда, то она явилась бы самой древней во всей истории картой с частичным изображением мира.

Мара так удивилась, что позабыла о своей роли, не удержавшись от замечания:

— Такая карта была бы бесценной находкой. — Тут она вспомнила, что не является экспертом-картографом, и поспешила добавить: — Как мне кажется.

— Надо полагать, — сухо согласился он. — Когда позвонили во второй раз, я узнал, что в тот же вечер, когда мне сообщили о находке, карту выкрали. Это было вчера. Я хотел бы нанять вас, чтобы вы отыскали карту — если она на самом деле существует — и вернули мне. Готов понести любые расходы. Меня не волнуют ваши методы, единственное мое требование — никакой огласки. В частности, мне бы хотелось скрыть факт кражи от китайского правительства. Подобная крупная пропажа может лишить меня прав вести раскопки в том месте.

Мара заерзала на стуле. Как случилось, что человек столь высокого уровня узнал о другой стороне ее деятельности? Главная задача ее фирмы для одних клиентов заключалась в быстром, справедливом и эффективном разрешении юридических споров по поводу украденных предметов искусства. Для других клиентов фирма лоббировала законопроекты, способные помешать попаданию украденных предметов искусства на легальные рынки, то есть ставила палки в колеса весьма успешному бизнесу по торговле краденым с годовым оборотом в шесть миллиардов долларов. Тем не менее эти два вида деятельности составляли всего лишь часть той работы, которую проделывала ее фирма, надводную часть. Когда требовалось вернуть произведение искусства истинному, по мнению Мары, владельцу, ее фирма действовала меж двух огней, ни на стороне закона, ни на стороне криминала. Мара обращалась за информацией к ворам, скупщикам краденого и коллекционерам, готовым пойти на преступление ради вожделенного предмета искусства; и все эти деляги не отказывались разговаривать с ней, потому что понимали: ее расследование может предотвратить официальное вмешательство, к тому же она умела хранить секреты. Она не ставила себе целью добиться судебного преследования — после дела, связанного с картиной «Куколка»[3]и изменившего всю ее жизнь, у нее не осталось никаких иллюзий на этот счет, — она стремилась лишь передать украденную картину или скульптуру в руки истинного владельца.

Так как Ричард знал полный спектр ее деятельности, Мара отбросила роль почтительной девочки. Если он нанимал ее для того, чтобы она окунулась с головой в грязные воды, то он должен оценить ее способность работать под давлением и при плохой видимости.

— Мои клиенты всегда предпочитают обойтись без огласки. Вы должны это знать. Это одна из причин, почему они выбирают мою фирму. Одна из многих.

Она увидела, что Ричард сощурился, оценивая ее ответ. Тобиас заговорил снова, на этот раз не по-отечески, а резко и хмуро:

— Хорошо. Мы поняли друг друга.

Мара помолчала, прежде чем объявить непременное условие, без которого не подписывалась на сделку.

— Полагаю, вы также понимаете, что я берусь за дело, только если абсолютно убеждена в праве клиента владеть этой вещью или в том, что он вернет украденный предмет.

— Разумеется, — ответил он без малейшей заминки. — Мне нужно, чтобы вы отправились в Китай завтра, встретились с археологом и начали свое расследование. Это возможно?

— Да.

Для такого важного клиента, который мог привлечь других важных клиентов, Мара могла вылететь из страны в спешном порядке.

— Значит, договорились.

Лето 1420 года

Пекин, Китай

Кисть застывает, не доведя мазок до конца, когда звучит призыв к молитве. Крик муэдзина вздымается вверх ястребом и летит над покатыми крышами с блестящей черепицей имперского желтого цвета, каждый угол которых охраняют рычащие драконы и фениксы. Крик проникает в студию по коридорам с красными лакированными колоннами и дает ему знать, что пора закончить упражняться в каллиграфии, перейти в особый зал, обратиться лицом к Мекке и воздать молитву.

Он знает, что должен подняться и присоединиться к остальным, но все же продолжает свое занятие. Глаз наставника по каллиграфии заметит любой недочет в созданном иероглифе, любой неуверенный мазок, даже если конечный результат покажется безукоризненным. Его каллиграфия должна быть идеальной, если он хочет попасть в ближайшую экспедицию адмирала Чжэн Хэ. А попасть туда нужно обязательно, чтобы восстановить честь семьи.

Он снова подносит кисть к шелковому свитку и делает молниеносный мазок — иероглиф завершен. Затем он проводит кистью по чернильному камню, левой рукой поддергивает рукав халата и кладет правую на опору, после чего заносит кисть над свитком и начинает следующий иероглиф выше предыдущего. Несколькими осторожными и плавными мазками он завершает отработку «Ветки цветущего персика». Быстро вернув инструменты на место, он внимательно изучает результат. Он надеется, что наставник не найдет в нем расхождений со стандартами официального стиля.

До начала молитвы остается совсем мало времени, и он мчится по коридору, позабыв о предписанной семенящей походке. Он вытягивает шею, чтобы посмотреть, не заметил ли кто его промаха; убеждается, что он один, а это случается чрезвычайно редко в этом огромном, кишащем людьми комплексе, где каждый шаг каждого обитателя взвешивается и судится по древнему кодексу поведения.

Он начинает семенить, переходя на робкий, беззвучный шаг. Он, как может, спешит по лабиринту коридоров. Он проходит мимо орд ремесленников и строителей, которые торопятся закончить работу за оставшиеся несколько месяцев до прибытия послов из чужеземных стран по случаю торжественного открытия Запретного города в первый день нового года, 2 февраля 1421 года.

Он проскальзывает в молитвенный зал, падает на колени на свободный коврик в задних рядах и касается лбом пола. Помимо всего прочего он молится, чтобы никто не заметил его опоздания. Он не может себе позволить, чтобы плохой отзыв запятнал его имя. Осторожно глядя из-под официального черного головного убора с двумя отворотами в виде крыльев, он быстро осматривает комнату. Остальные евнухи-мусульмане, по-видимому, поглощены только молитвой.

Готовясь выйти из молитвенного зала, он слышит, как кто-то шепотом окликает его по имени:

— Ма Чжи.

Это Ма Лян, его друг и земляк из Юньнаня, тоже мусульманин. Ислам пришел в Куньян, родную деревню Чжи и Ляна, когда Чингисхан пронесся со своими монгольскими войсками по Юньнаню. Но только религиозная терпимость императора Юнлэ к исповедующим буддизм, ламаизм, конфуцианство, даосизм, ислам позволила юношам молиться в стенах Запретного города.

Лян один из немногих, кому Чжи доверяет среди евнухов, в чьих рядах процветает любовь к интригам и заговорам, начиная с мелких пакостей старых обабившихся чинуш до дерзких замыслов молодых, все еще цепляющихся за остатки былой мужественности, пока не стертые временем.

— Почему опоздал? — спрашивает Лян.

— Отрабатывал «Ветку цветущего персика».

Лян понимающе кивает и прощает. Почти пять лет имперской службы Чжи изучает науки, необходимые, чтобы стать картографом, — каллиграфию, навигацию, географию, картографию и астрономию, — и учение превратилось для него почти в богослужение. Он посвящает время своему мастеру урывками, между официальными обязанностями. Особенно это важно теперь, когда близится набор офицеров в команду для шестой имперской экспедиции адмирала Чжэна.

— Кто-нибудь еще заметил?

— Нет. Только я.

Чжи облегченно вздыхает. Он понимает, что один-единственный промах — и его вычеркнут из списков претендентов.

— Хвала Аллаху. Пошли, мы должны спешить на дневную трапезу.

Друзья ускоряют шаг, не отрывая глаз от мощенных плитняком дорожек обнесенного стеной Императорского города, внутри которого расположен Запретный город. Тем не менее молодые люди умудряются безошибочно пройти сквозь лабиринт на первый взгляд одинаковых красных дверей и оказываются в нужном им дворе. Они ступают на площадь к юго-западу от Бэйаньских ворот. На площади возвышается здание Силицзяня, Главного церемониального управления, престижного административного департамента, в котором евнухи заправляют всеми имперскими делами и где работают Чжи и Лян.

Юноши торопливо минуют Силицзянь и приближаются к внушительным тиковым сооружениям, предназначенным для трапез и сна евнухов. Каждый раз, проходя мимо недавно отстроенных зданий, Чжи невольно думает, как ему повезло: молодого евнуха могли бы распределить в помощники повара или садовника или отдать в услужение какой-нибудь младшей наложнице, и пришлось бы ему тогда жить во времянке, как живет его семья. А вместо этого ему предписано служить в единственном департаменте, предлагающем возможность учиться со знатоками академии Ханьлинь.

Они приближаются к столовой, откуда все громче доносится звон игральных костей. Звон прекращается, как только игроки замечают мрачные домотканые халаты синего цвета. Евнухи, прислуживающие во время трапез, бросают свою игру в «Ма Дяо Пай»[4]и низко кланяются Чжи и Ляну, признавая тем самым их более высокий, согласно уставу Императорского и Запретного городов, ранг.

Друзья переглядываются, думая об одном и том же: если евнухи с кухни ждут окончания трапезы снаружи, значит, внутри уже подали все блюда. Наказание бамбуковой палкой следует и за менее серьезные проступки, чем опоздание на обед. Оба неохотно переступают через порог.

Молодым людям приказывают поклониться начальнику управления. Они спешат пасть ниц, стукнувшись лбами об пол, перед красным халатом с вышитым свирепым драконом. Начальник Тан машет перед ними бамбуковой палкой, но затем примирительно кивает. Проявляет неслыханную снисходительность.

Юноши ретируются в самый дальний угол зала. Над столом клубится благоухающий пар. Аромат, кажется, знаком Чжи: примерно так пахло блюдо жареной баранины с зеленым луком с личного стола императора, которое им однажды повезло попробовать. Миску передают Чжи и Ляну. Это действительно баранина, отвергнутая императором. Из сотен блюд, что проносят перед его императорским величеством во время каждой трапезы, он выбирает всего несколько. Остальные император отдает своим женам и наложницам, далее блюда попадают на стол придворных чиновников и наконец достигают старших евнухов, если все другие от них отказались.

Чжи и Лян погружают палочки в миску и начинают вкушать императорский деликатес, но тут Чжи замирает, вспоминая родителей и братьев. В бытность его прародителей — когда правили монголы и мусульманские семьи занимали высокие посты в Юньнане — семейство Ма регулярно лакомилось мясом за обедом. Однако когда Чжи вступил в пору юности, его семья потеряла былой статус, перебивалась рисом с овощами, а мясо появлялось у них на столе только по особым праздникам. Чжи надеется, что таэли, которые семья получает за его имперскую службу, позволяют им чаще наслаждаться подобной роскошью. Его родные, как он думает, считают пустяком то, что он пожертвовал своей мужественностью.

Звучит гонг. Пронзительный гомон стихает до шелестящего шепота. Затем все окончательно смолкают, пока начальник Тан готовится сделать объявление.

— Наш император Юнлэ, Сын Неба, вернул нам славу Китая. Его высокочтимый отец, император Хуну, изгнал варваров-монголов из нашей страны, но именно император Юнлэ восстановил для нас Великую стену, расширил Великий канал, объединяющий всю территорию Китая, и построил Императорский город, в самом центре которого находится Запретный город. Император также вернул былое величие своим преданным слугам-евнухам.

Из-под полей головного убора Чжи наблюдает, как его сотрапезники-евнухи горделиво кивают в знак согласия. В свое время император Хуну низвел евнухов до самого низкого звания, при нем все правительственные посты занимали мандарины. Только при императоре Юнлэ евнухи вернули власть, контролируя политику с чужими государствами и отстаивая ее важность. С тех пор они добились максимальных выгод для себя: так как их бесполость не могла угрожать имперскому первородству, им одним было позволено жить и работать в непосредственной близости от императора, внутри дворцового комплекса, окружавшего Запретный город.

— Император считает возможным оказать еще большую честь нашему церемониальному управлению. Его императорское величество собирается не только устроить торжественное открытие Запретного города, но и подготовить новый флот для небывалого доселе похода под командованием адмирала Чжэна. После того как корабли отвезут высокочтимых послов, которые прибудут на праздник по случаю открытия Запретного города, флот побывает во всех странах мира и привезет императору все самое ценное, дабы пополнить его казну. Его императорское величество оказывает нашему управлению честь тем, что отберет нескольких ничтожных слуг из наших рядов для этой экспедиции.