Тотальная война и продовольствие

Тотальная война легко превращается в войну на истощение. И здесь Россия проиграла. Причем вовсе не из-за недостатка продовольствия, как случилось в Германии.

Полная или частичная военная блокада любой страны обнажает слабые места ее народного хозяйства: зависимость от внешнего мира, управленческие изъяны, отраслевые диспропорции, технологические упущения, слабости инфраструктуры. Но при этом становятся ясны и пути преодоления недостатков системы с помощью скрытых внутренних резервов. В годы войны выяснилось, что российская власть предстает беспомощной в перестройке народного хозяйства. Особенно болезненно это сказалось на продовольственных поставках. Среднегодовой сбор хлебов в России в 1910–1913 годах составлял 4,5 миллиарда пудов, потребность населения и армии составляла 3 миллиарда. До войны ежегодно вывозилось до 680 миллионов пудов, то есть 15 % общего сбора. В 1915 году вывезли всего 31 миллиона пудов. Откуда же взялась продовольственная проблема?

Причина носила системный характер. Не было выработано общего, детально проработанного плана снабжения армии; запас жиров был израсходован в первые месяцы войны, а при эвакуации из западных губерний часть скота погибла или досталась неприятелю. Виной было управленческое безволие. К тому же теперь руки у правительства были связаны распоряжениями военных властей. 2 декабря 1915 года Кривошеин отметил в связи с этим: «Сплошное безумие, бедлам». Если такие «откровения» посещали преданных сторонников режима, то как могли повести себя низы?

Всякие ограничения в снабжении вызывали волну спекуляции, в том числе хлебом. Армейские снабженцы вынуждены были конкурировать не только друг с другом, но и с государственными закупщиками, многочисленными представителями земств и городов. Железные дороги не справлялись с продовольственными перевозками. В ноябре 1916-го командующий Юго-Западным фронтом А. А. Брусилов жаловался министру земледелия А. А. Риттиху, что «крайнее однообразие пищи действует угнетающе на людей». Но главная причина коллапса снабжения была в отсутствии понимания между властью и основной массой хлебопроизводителей – крестьянами.

Целей войны крестьяне не понимали, сдавать государству хлеб, не получая взамен «городских» товаров, не желали. Их следовало чем-то стимулировать, но чем? Как? Начальник Генерального штаба H. Н. Янушкевич в июле 1915 г. признавал: «Сказочные герои и альтруисты – единицы». Он предлагал «купить героев» из крестьян, пообещав им прирезать земли после войны. Совет министров отверг это предложение как невыполнимое. Государство неуклонно двигалось к реквизициям «излишков» продовольствия у его производителей.

Вместо качественного обновления экономики многократно возрастал выпуск старых видов вооружений – винтовок, пулеметов. О массовом производстве тяжелых артиллерийских орудий и, тем более, самолетов и танков, казалось, никто не помышлял. Тем не менее, к концу 1916 года в верхах появилось убеждение, что Россия может вести наступательную войну. Печальная сторона брусиловского прорыва, в результате которого русская армия понесла громадные потери (с начала наступления до конца 1916 года 262 764 человек только убитыми против 73 916 у неприятеля), не принимались во внимание. О том, что империи предпочтительнее обороняться, ибо она лишена новейших видов вооружений, не хотели думать. В тогдашней России верхи не задумывались ни о цене победы, ни, тем более, о человеческой цене прогресса в целом. Между тем, независимо от «объективных» обстоятельств и статистических данных, следовало бы учитывать, что к 1917 году народ устал от тягот войны и окончательно разуверился во власти. Ее организационные провалы пришлось смывать кровью.

При ближайшем рассмотрении оказывается, что главная причина «нездоровья» российской экономики – в ее внутренней несбалансированности и слабости инфраструктуры. При этом в тотальной войне народ оказался отрезан от творческого участия в обновлении хозяйственной жизни страны. Более того, всякие «новшества» власти стали воспоминаться в низах подозрительно. При существующем уровне управленческой «расслабленности» участие России в мировом конфликте становилось для нее губительным.

На фоне былой панической неразберихи всякая производственно-экономическая стабилизация могла носить лишь временный характер. Этого не замечали, а потому к концу 1916 году в верхах и появилось убеждение, что Россия может успешно продолжать войну. Но какой ценой? Того, что империя может более или менее успешно лишь обороняться, ибо не располагает новейшими видами вооружений, не замечали. Не замечали и еще более опасного разрыва между индустриальным и аграрным секторами экономики.

Близорукость столетней давности поразила некоторых современных авторов, поразила утратой чувства реальной истории, власть упивалась манипуляциями с заведомо лукавыми цифрами или «дутыми» ведомственными показателями.

В чем же причина современных «модернизационных» иллюзий, связанных с Первой мировой войной? Понятно, людям, неспособным добраться до первопричин инновационных провалов в России, хочется все свалить на внешние факторы, указать на всевозможных «злоумышленников» и «врагов России». Сказывается и непреходящее угодничество перед властью всевозможных придворных «историографов». Со своей стороны, массовое сознание, развращенное поветрием конспирологии, легко принимает на веру все то, что подсовывается ему из «патриотических» соображений.

Но главное – в другом. До тех пор, пока российская власть будет воображать себя «самой умной», а народ видеть в ней единственную спасительницу от всевозможных напастей, вместо самостоятельного обновления России мы будем до бесконечности надеяться на неведомое «чудо спасения». С подлинной модернизацией эта вера не имеет ничего общего. Опыт Первой мировой войны это наглядно показал.

За безудержные иллюзии «государственных мужей» приходится расплачиваться массам. Еще дороже обходится забвение уроков истории. А потому, независимо от «объективных» обстоятельств, следует помнить, что к 1917 году народ устал от тягот войны и окончательно разуверился во власти, неспособной к социально осязаемой модернизации страны.