САМ‑ЛО

Квартал, открывшийся перед глазами Эммануэль, совсем не был похож на застроенные громадными домами авеню. Не походил он и на улочки, в глубине которых прячутся за листвой уютные особняки и бунгало. Он не напоминал ничего из того, что встречалось Эммануэль в ее прогулках по Бангкоку. Уж не приснился ли ей этот квартал? Слишком нереальным казался пейзаж в лунном свете. Опасливо переступая туфлями‑лодочками на высоких, каблуках, идет она вслед за Марио по узкой – не шире ступни – доске, переброшенной к причалу, Квентин движется сзади. Густая темная вода канала лижет причал. Доска пружинит под ногами, как трамплин: рано или поздно, думает Эммануэль, они свалятся в тину.

У причала путь не заканчивается. Надо идти еще дальше, по еще более трухлявой и неустойчивой доске. Так движется это трио, и ничто не предвещает скорого окончания дороги. Эммануэль кажется, что она давно покинула обитаемый мир. Даже воздух здесь пахнет совсем не так, как в оставленном за спиною другом мире. Тени резки, ночь так тиха, что трое путешественников не осмеливаются нарушить этот священный покой не только голосом, но и дыханием. Полчаса назад Марио прямо из окна подозвал лодочника, и они отплыли из бревенчатого дома, нависшего над каналом. Затем они высадились на каком‑то причале, к которому надо было еще перебраться с лодки по узкой доске. Эммануэль так и не смогла понять, была ли это заранее намеченная остановка или же Марио принял решение внезапно. И вот теперь они идут вдоль узкого – настолько узкого, что даже сиамские лодки не могут сюда проникнуть – канала, лежащего перпендикулярно большому, по которому они плыли.

Это скорее желоб, а не канал. По обеим его сторонам стоят приземистые лачуги из бамбука или толя, прикрытые пальмовыми ветвями. Окна и двери наглухо закрыты, как во время чумы. Как они там не задохнутся, удивляется Эммануэль. Она понимает жизнь тех, кто ютится в сампанах, спит под открытым небом, но что спрятано здесь, какие тайны скрывают эти люди за запретными дверями и закрытыми окнами?

С каждым шагом впечатление фантастичности усиливается. Почти невероятно, чтобы эта странная улица мертвой воды и мертвых деревьев, по которой идешь, как канатоходец, могла тянуться так долго и никуда не вести. А днем, когда туземцы выползают из своих логовищ, как они умудряются разойтись на этой единственной узкой тропе? Эммануэль с ужасом думает о тех акробатических движениях, которые им придется совершать, если кто‑то повстречается на пути. Но вряд ли это произойдет сейчас: страна, куда привели ее спутники, похожа на лунный пейзаж, так что живые люди не могут попасться навстречу.

Однако тут же из одной лачуги выходит мужчина. Высокий, мускулистый торс. Темная тряпка, вероятно, красного цвета, покрывает чресла. Он задумчиво распускает ее, глядя на три приближающиеся фигуры. Теперь он голый. Он мочится в воду. Эммануэль никогда не видела, даже в воображении, такие мужские стати. Сейчас, в спокойном состоянии, мужчина вооружен гораздо лучше, чем Жан в минуту атаки. «Здорово», – произнесла она про себя. Мужчина и сам по себе был хорош. Не более метра разделяло их, когда она проходила мимо него, и он взглянул на нее. Она думала только об одном: что же будет, когда эта лошадка встанет на дыбы. Но мужчина смотрел на ее полуголые груди, и никакого волнения не чувствовалось в нем, ничто не пошевелилось. Канатоходцы прошли мимо.

Перекресток.

Таинственный путь разветвляется. Марио размышляет. Переговорив с Квентином, он выбирает, наконец, одну из ветвей. Эммануэль не уверена в правильности выбора – уж слишком долго они путешествуют. Но она ничего не говорит.

Она вообще не произнесла ни слова с тех пор, как они выбрались из лодки и ступили на берег.

И вдруг она вскрикивает.

Деревянная дорога делает поворот и вливается в какое‑то подобие двора. И то, что она издали приняла за дерево, оказывается огромной фигурой Чингиз‑хана, с висячими усами, налитыми кровью глазищами, кинжалом на поясе, кинжалом в руке. Вот оно, начинается колдовство! Монголы, делая ужасающее гримасы, возникают перед ней. Сейчас… И Эммануэль заливается смехом. Чары рассеиваются.

– Ох, уж эта кинореклама. Как странно выглядит она в таком месте, – произносит Эммануэль первые за эту ночь слова. – Я хотела бы знать, как сюда доставляют эти декорации? Разве сюда можно пройти иначе, чем по этой узкой дощечке?

– Нет, – говорит Марио и ничем не дополняет свой ответ.

Они пересекают склад рекламных макетов, проходя между ног Великого Хана, входят в маленький дворик, видят пробивающуюся из‑под дверей полоску желтого света. Марио стучит, зовет и, не дождавшись ответа, входит. Спутники следуют за ним. Эммануэль начинает беспокоиться все больше и больше. Очень уж неприятно смотрится это место. Трудно определить, чем здесь пахнет: какая‑то смесь пудры, дыма, лакрицы и чая. В комнате, куда они вошли, единственная мебель – скамья, покрытая драной циновкой. Грязная, когда‑то бывшая голубой занавеска закрывает глубину комнаты. Почти тотчас же она раздвигается, и входит женщина. Ее вид немного успокаивает Эммануэль. Это старая китаянка: ей не меньше ста лет, прикидывает Эммануэль. У старухи морщинистое, круглое, как блин, лицо. Кожа почти оранжевая, седые волосы уложены в шиньон. Глаза и губы едва угадываются в складках кожи. Когда старуха начинает говорить, во рту ее черным лаком поблескивают зубы. Руки спрятаны в рукава кофты из блестящего шелка.

Начинается долгий разговор между Марио и беспрестанно кланяющейся старухой. Она кланяется, чуть ли не переламываясь пополам. Наконец, она удаляется в глубь барака, и они следуют за ней, не говоря ни слова. Они идут по совершенно темному коридору, но Эммануэль кажется, что эта темнота движется. Ей страшно.

Они входят в очень маленькую комнату, – и новое потрясение для Эммануэль – она видит двух очень старых и совсем голых мужчин, вытянувшихся на длинных деревянных нарах. Взгляд Эммануэль с омерзением скользит по их худым, с выступающими ребрами бокам и – о, ужас! – на секунду останавливается на сморщенных, высохших признаках их принадлежности к мужскому полу. Она, содрогнувшись, отворачивается – в следующей комнате, слава Богу, никого нет. Старуха останавливается – именно сюда она их и вела. Снова низкий поклон, и она исчезает.

– Что происходит? – встревоженно спрашивает Эммануэль. – О чем она с вами болтала? И что мы собираемся делать в этом притоне? Здесь так отвратительно.

Марио возражает.

– У вас предвзятые мысли, – говорит он. – Здесь все обветшало, я согласен, но здесь чисто. Появляется другая женщина, гораздо моложе первой, но зато еще уродливей. Она вносит на круглом подносе лампу‑спиртовку не выше стакана и толщиной в палец, малюсенькие оловянные ящички, длинные высушенные пальмовые листья и еще один предмет – длинную полированную трубку из бамбука. Она напоминает флейту; кажется, что трубка запаяна с обеих сторон, но, приглядевшись, Эммануэль замечает, что на одном конце просверлена маленькая дырочка. Марио предупредил вопрос своей ученицы:

– Перед вами трубка для курения опиума, дорогая. Не правда ли, красивая вещь?

– Трубка? Но куда же кладется табак? Не в эту же маленькую дырочку?

– Туда кладут не табак, а шарик опиума. И надо сделать только одну затяжку. Затем снова заправить. Но лучше вы сами попробуйте это проделать.

– Неужели вы хотите, чтобы я курила опиум?

– А почему бы и нет? Я хочу, чтобы вы знали, в чем состоит эта игра или, вернее, искусство. Ничем нельзя пренебрегать.

– А.., если мне понравится?

– Что же здесь плохого? – И Марио рассмеялся. – Успокойтесь, это не курение опиума. Это только прелюдия к нему.

– А что происходит потом?

– Узнаете со временем. Не будьте нетерпеливы. Церемония опиекурения требует полного душевного спокойствия, даже отрешенности.

Эммануэль резко повернулась:

– А если мне понравится, я могу вернуться сюда?

– Конечно, – сказал Марио.

Казалось, его забавляли вопросы Эммануэль. Он смотрел на нее чуть ли не с умилением. Она задала еще один вопрос:

– Я думала, что курение опиума запрещено.

– Конечно, так же как и внебрачные связи.

– А если сюда явится полиция, что нам делать?

– Мы отправимся в тюрьму. Марио добавил с улыбкой:

– Но мы попытаемся сначала подкупить полицию вашими прелестями.

Эммануэль ответила тоже улыбкой, но улыбка эта была скорее скептической.

– Я замужем, значит, свою свободу мне придется купить ценой еще одного нарушения закона.

– Ну, это преступление представители закона с божьей помощью вам простят, тем более если они будут вашими соучастниками.

И, коснувшись рукою обнаженной груди Эммануэль, Марио спросил:

– Не так ли?

Наконец‑то Марио прикоснулся к ней – на лице Эммануэль появилось томное, счастливое выражение, но тем не менее она покачала головой.

– Как, вы не согласитесь сослужить для нас троих эту службу? Она поспешила его успокоить:

– Соглашусь. Раз вы этого хотите… И, немного помолчав прибавила:

– А.., сколько полицейских участвует обычно в таких облавах?

– О, не больше двух десятков.

Она рассмеялась.

Служанка между тем расположила посередине нар свой прибор. Марио, обняв Эммануэль за талию, подвел ее к нарам.

– Вы устроитесь здесь.

– Я? Но здесь не очень‑то чисто и довольно жестко.

– Зачем заведению тратиться на матрасы, когда этот дым смягчает все углы и делает мягким самое жесткое ложе? И, кроме того, учтите, матрасы трудно стирать, а нары легко скоблить ножом. Пусть эти соображения успокоят вашу тревогу.

Эммануэль осторожно присела на краешек нар, а два ее компаньона удобно вытянулись по бокам. Вершиной этого треугольника была лампа. Эммануэль решила преодолеть свое отвращение и последовала примеру своих спутников: вытянулась, оперлась на локти и подперла голову обеими руками. Она не могла оторвать глаз от длинного пламени, прямой струей поднимающегося от лампы. Пламя словно гипнотизировало ее.

Китаянка опустилась на колени возле их ложа и открыла один из ящичков. Что‑то густое, непрозрачное, похожее на темный мед, наполняло его. Женщина подцепила на кончик длинной иглы частицу этой массы, подержала ее некоторое время над лампой, затем обернула кусочком волокнистого пальмового листа и снова поднесла к пламени. Темная капля потрескивала, набухала, приобретая удивительные оттенки, бросающие на все окружающее чарующие отблески; капля будто оживила все вокруг себя.

– Как прекрасно, – прошептала Эммануэль. Она подумала, что это зрелище столь привлекательно только для нее, пришедшей сюда в первый раз. «Это как драгоценный камень, что‑то всегда говорящий тебе. Но камни не такие живые и красивые. Двадцать полицейских, – спохватилась она. – Это многовато…» Но чтобы спасти Марио от тюрьмы.., она согласна.

Ей стало жалко, когда служительница культа, придав капле опиума форму поблескивающего цилиндра, отняла ее от огня и поднесла к отверстию трубки. И вот трубка подана Марио. Он прижал к ней губы, сделал глубокую затяжку.

– Теперь ваша очередь, – сказал он, – Не выпускайте дым через нос, не задыхайтесь, не кашляйте. Дышите медленно и глубоко.

– Я никогда этому не научусь.

– Это неважно. Мы ведь просто решили поразвлечь вас.

Служанка стала готовить вторую трубку. Снова коричневое солнце загорелось на конце волшебной палочки, набухающее, трепещущее, словно в чаянии грядущих наслаждений. «Наверное, вот так же набухает и трепещет там, во мне. – подумала Эммануэль. – Вот так же мое тело ждет удара, который вот‑вот обожжет его. Как приятно чувствовать, как растет горячая влажность там внизу, по мере того как набухает и вырастает эта капля.» Обряд ей понравился: ей казалось, что ее медленно и торжественно готовят к публичному любовному действу. Она крепко сжала свою грудь, она была на верху блаженства. Для полного счастья не хватало одного – присутствия рядом прекрасного существа, юного и послушного, с лицом самой невинности и радостно‑бесстыдным, готовым на все телом. И она сама, и Марио, и Квентин медленно раздевались бы, забавлялись бы каждый с этим созданием по очереди или все вместе – как кому заблагорассудится, каждый по своему вкусу. Какая жалость, что ее ментор не предусмотрел этого! Она хотела упрекнуть его, но не решилась. И все‑таки ей так хотелось прижать свои ноги к женским ногам, раздвинуть пальцами горячую влажную плоть, что даже китаянка показалась ей в эту минуту почти красавицей.

Ей снова была предложена трубка. Огонек горел, но затяжки не получилось. Не было тяги, и китаянка снова пронзила красноватую жемчужину стальной иглой. Со второй попытки дебютантке удалось сделать маленькую затяжку. Довольная, она рассмеялась.

– Мне нравится вкус, – объявила она. – А еще больше запах. Напоминает карамель, но только немного царапает горло.

– Надо запивать чаем.

Марио распорядился, служанка вышла и вскоре вернулась с тремя маленькими, расширяющимися кверху чашками без ручек и таким же маленьким кипящим самоваром. Чайник‑лилипут был доверху наполнен зеленым чаем. Осторожно она плеснула туда кипящую воду и разлила по чашкам: зелье приобрело медный цвет. Мощный аромат поднялся над чашками: пахло скорее жасмином, чем чаем. Эммануэль прихлебнула, обожглась и вскрикнула.

– Надо втягивать воздух губами одновременно с глотком, чтобы остудить чай, – наставительно сказал Марио. – Или, точнее, чтобы пить кипящий чай безболезненно. Вот так.

И, взяв чашку, он с шумом втянул в себя воздух.

– Но это же признак дурного тона, – возмутилась его сотрапезница.

– В Китае это считается вежливостью. Возбужденная неведомым прежде опытом, Эммануэль хотела повторить его.

– Я уверена, что на этот раз увижу потрясающие видения! Что мне может пригрезиться?

– Ничего. С первого раза опиум не дает видений. Он только просветляет вас, избавляет от телесных недугов и психологической немощи. Во второй раз, чтобы был эффект, надо выкурить несколько трубок.

– Ну, так я их выкурю!

– Вы выкурите еще одну и все. Если сегодня вы пойдете дальше, то единственным удовольствием, которое вы получите, станет то, что я буду крепко обнимать вашу голову, пока вас будет выворачивать наизнанку.

Эммануэль не очень огорчил запрет – новая трубка стоила ей приступа кашля и понравилась гораздо меньше. А Марио и Квентин даже и не пытались повторить первый опыт.

– Вы так боитесь отравиться? – поддразнивала их Эммануэль.

– Дорогая моя, – степенно возразил Марио. – Сейчас вы узнаете великую тайну. Дело в том, что в больших дозах опиум лишает своих поклонников половины их мужских качеств. А мы, насколько вам известно, пришли сюда для радостей физических, а не духовных.

– Ах да, – Эммануэль стало неловко. Теперь, когда ее желание прошло, она подумала, что эта рамка плохо подходит для праздника любви. И еще она спрашивала себя, какая же роль ей уготована при этом.

– Вы не забыли? – заговорил Марио тихим, но внятным голосом, – Вы спрашивали нас, как мы устраиваемся с нашими мальчиками. Ну так вот, та персона, которая как вы могли убедится, так великолепно царствует в этой тайной курильне, также растит здесь для мирного отдыха хорошо сложенных юнцов. Сейчас по нашей просьбе она и предоставит их нам в полном ассортименте.

Он сказал служанке несколько слов, и та улетучилась. Вскоре она вернулась с морщинистой китаянкой, сразу же возобновившей свои поклоны. Марио произнес что‑то, старуха снова поклонилась, затем издала какой‑то тонкий визг. Подававшая трубки уродина засуетилась.

– Вдова говорит только по‑китайски, – пояснил Марио.

– Причем на таком диалекте, которого никто из нас не знает. Она позвала другую, чтобы переводить.

– А на каком же языке вы говорите с ними?

– На сиамском.

Он снова обратился к хозяйкам. Фразы облетали полный круг, за это время подвергаясь, очевидно, известным метаморфозам. После нескольких минут обмена мнениями Марио доложил:

– Она ответила на мою просьбу другим предложением: это в правилах здешнего общества…

– Что же она вам предложила?

– Разумеется, девиц. Я высказал ей нашу настоятельную потребность. Тогда она предложила посмотреть галантные фильмы.

– О, – сказала Эммануэль. – Не так уж и плохо.

– Мы пришли сюда не за такой безделицей. Еще она предлагает нам живой спектакль: две юные девушки будут нежно любить друг друга на наших глазах. Но в этом нет ничего интересного для вас, Эммануэль? А?

Она сделала гримаску, которую можно было понять как угодно.

Марио возобновил переговоры и снова дал о них отчет:

– Я сказал ей, что нам требуются мальчики от двенадцати до пятнадцати лет с тонкими умелыми языками, аттическими ягодицами, с живыми характерами и крепкими членами.

Инстинктивно Эммануэль полностью обнажила грудь. Старуха пристально посмотрела на нее и заговорила снова каким‑то резким, ударившим молодую француженку тоном. Служанка перевела, и Марио ответил одним словом.

– Что она сказала? – поинтересовалась Эммануэль.

– Она хотела знать: эти мальчики нужны для меня или для вас.

– И.., что же вы ответили?

– Для обоих.

Эммануэль показалось, что стены покачнулись. Может быть, это опиум? Да нет, не может быть, Марио ведь предупреждал…

Старуха снова затянула свое. Она стонала, подобно пророку Иеремии, беспрестанно кланялась и закончила свои псалмы, воздев к небу руки.

– Чувствую, что мы не договоримся, – сказал Марио еще до того, как ему начали переводить.

– Так и есть, – вскоре подтвердил он. – Эта старая карга продолжает утверждать, что у нее на эту ночь не осталось никого из воспитанников. Достойные чужестранцы уже опустошили ее конюшню. Сдается мне, что она на самом деле попросту набивает цену.

Он снова пустился в дискуссию. Последовали новые жесты отчаяния. Марио долго не сдавался, но в конце концов объявил своим друзьям:

– Она ничего не хочет знать. Поищем счастья в другом месте. Он о чем‑то долго объяснялся с Квентином.

– Он настаивает на том, чтобы остаться тут, – сообщил Марио. – Он уверен, что в конце концов получит то, чего добивается. Я в этом сомневаюсь, но это его дело. Я предлагаю оставить его здесь, а мы с вами пустимся в новый путь. Как вы считаете?

Эммануэль ничего другого и не желала. Ее начала тяготить атмосфера этого барака. Но совершенно неожиданно она почувствовала разочарование, даже уколы совести при расставании с Квентином. «Нет, это уж слишком, – тут же упрекнула она себя. – Я приняла его как несносного самозванца, как докучливого визитера, меня злило его присутствие, за весь вечер мы не обменялись и десятком слов. И вот теперь я совсем слабею при расставании с ним! Это чересчур. Надо собраться…» А Квентин и не подозревал о той буре, которую он вызвал в Эммануэль.

Они двинулись в обратный путь по закоулкам курильни. Проходя мимо двух скелетов в соседней комнатенке, Эммануэль ехидно предположила:

– А эти двое вас не соблазняют?

Она постепенно взвинчивала себя все сильнее, наполняясь злостью на Марио и его друга за непременное желание добыть себе мужчин. Разве они не могли хотя бы на одну ночь удовлетвориться ею? Если они в самом деле совершенно не интересуются женщинами, что же они уделяли ей столько внимания, они оба? И как могла пренебречь здравым смыслом эта идиотка Мари‑Анж, рекомендуя ее гомосексуалисту? Погоди же, я еще оттаскаю тебя за косы!

– И что находит Квентин привлекательного в мальчиках? – набросилась она на своего спутника. – С его стороны не очень‑то по‑джентельменски бросать нас одних.

Она хотела добавить, что он не выглядел таким уж равнодушным к женщинам, когда ощупывал ее ноги, но Марио не дал ей закончить:

– Любовь мальчика имеет для человека со вкусом качество, которого почти не бывает у женской любви, – очень серьезно заговорил он. – Она противоестественна, она аморальна. Иначе говоря, она подходит под определение искусства. Это то, что я объяснял вам в начале нашего вечера. Любить мальчика – для меня эротично, ибо, как считают идиоты и мещане, такая любовь против природы.

– А вы уверены, что она против природы? Может быть, как раз она в вашей природе и для вас совершенно естественна?

– Я в этом не уверен, – сказал Марио. – Мне нравятся женщины. Лечь с мужчиной долгое время казалось мне труднодостижимым, почти невозможным делом. Но я убедил себя. Впервые я испытал это в прошлом году. Нечего говорить, что я был собой доволен. Вы видите, что даже ко мне правильный взгляд на вещи пришел не сразу.

«Можно ли верить его утверждениям?» – спросила себя Эммануэль.

– А после первого опыта вы часто занимались этим.., искусством?

– Я всегда стараюсь, чтобы вещи сохраняли свою исключительность, чтобы они были редкостными.

– Но, – настаивала Эммануэль, – за этот год вы любили женщин? Марио рассмеялся:

– Что за вопрос! Разве я образец целомудрия?

– Многих?

– Ну, конечно, меньше, чем я имел бы любовников, если бы мне посчастливилось быть хорошенькой женщиной.

И добавил с почтительной улыбкой:

– Любовников и любовниц!

Но этого ответа было недостаточно для Эммануэль. Она начинала раздражаться.

– Так что же вам нравится больше? – спросила она почти гневно.

Марио остановился. Они достигли того места, где на поляне начинался деревянный настил. Марио взял Эммануэль за плечи и привлек ее к себе. Сейчас он меня поцелует, подумала Эммануэль.

– Я люблю то, что прекрасно, – произнес он громко. – А то, что прекрасно, никогда не бывает готовым и никогда не бывает легким. Это то, что создается, своим ли жестом или жестом другого, и уходит в бесконечность прежде, чем успевает умереть перед тобой.

– Я учу вас не вседозволенности, я обучаю отваге.

– Возьмите меня. Вы меня еще не знаете. Я буду для вас новым лакомством! – сказала Эммануэль. Марио молча покачал головой.

– Это было бы слишком легко. Прошу вас, позвольте мне другое, позвольте мне вести вас, управлять вами. И он подтолкнул ее вперед.

– Ну‑ка, превратитесь снова в канатоходку! Она покорно пошла вперед. Когда они достигли перекрестка, Марио сказал, что они не пойдут по той тропе, которая привела их сюда.

– Я покажу вам кое‑что необычное, – пообещал он. Вскоре они подошли к берегу широкого канала, клонга, как называют их в Бангкоке. А может быть, это была и река. Берега густо поросли деревьями.

– Мы еще в Бангкоке?

Почти в самом центре. Но сюда иностранцы обычно не заходят.

Теперь они шли по песку, каблуки Эммануэль то и дело вязли, она решила разуться.

– Вы порвете чулки, – сказал Марио. – Может быть вы и их снимете?

Она была тронута такой заботливостью. Присев на пень, она подняла юбку. Ночной ветерок коснулся ее ляжек. Она вспомнила, что ее трусики покоятся в кармане Марио.

– Я не могу насытиться красотой ваших ног. И ваших бедер. Она вся напряглась в надежде и ожидании.

– Почему бы вам не снять и юбку, – предложил он, – Вам будет легче идти, а мне приятней смотреть на вас.

Эммануэль поднялась без колебаний и развязала пояс.

– А что же мне с нею делать? – спросила она, держа юбку в руках.

– Повесьте ее на дерево. Мы все равно будем возвращаться этим путем и заберем ее.

– А ее не украдут?

– Какая важность! Надеюсь, вы сможете вернуться домой и в таком виде.

Эммануэль не стала спорить. Поход возобновился. Под черной длинной шелковой блузкой ее бедра и ноги еще ослепительней сияли в ночи. Марио шел рядом». Вот он взял ее под руку.

– Мы пришли, – сказал он спустя минуту. Перед ними была невысокая полуразрушенная кирпичная стена. Марио помог своей спутнице перелезть через нее и перепрыгнул следом. Эммануэль огляделась и вздрогнула: человеческое существо сидело на корточках почти рядом с ними. Она вцепилась в Марио.

– Не пугайтесь. Это мирные люди.

Она хотела сказать: «Но мой костюм». И снова опасение сарказмов Марио остановило ее. Но все‑таки ей казалось невозможным сделать хоть один шаг вперед. Ей было бы спокойней, окажись она совсем голой. Марио неумолимо взял ее за руку, повел ее. Они прошли мимо человека на корточках, глядевшего на них во все глаза. Эммануэль не могла сдержать нервную дрожь.

– Посмотрите – сказал Марио, протянув вперед руку. – Видели вы когда‑нибудь такое?

Она посмотрела туда, куда он указывал. Огромное раскидистое дерево было увешано странными плодами. Присмотревшись, она поняла, что на ветвях висят многочисленные фаллосы. Она вскрикнула, но в голосе ее звучало скорее восхищение, чем испуг. Марио объяснил:

– Одни из них висят здесь по обету, другие – как искупительные жертвы тех, кто хочет получить сексуальную силу и плодовитость. Их величина зависит или от богатства жертвователя, или от неотложности просьбы. Мы пришли, должен вам сообщить, в храм.

При слове «храм» Эммануэль сразу же вспомнила о приличиях.

– Но если священник храма увидит меня в таком одеянии…

– Вы одеты как раз для храма, посвященного Приапу, – улыбнулся Марио. – Здесь это вполне дозволено.

– Эти штуки называются «лингам»? – Эммануэль была все же скорее заинтересована, чем смущена.

– Не совсем так. Лингам – это у индусов, и его очертания слишком стилизованы, чаще всего это просто вертикально поставленный столб; нужно очень сильное воображение, чтобы увидеть в нем то, что он символизирует. А здесь, как вы сможете убедиться, фактура вещи не оставляет места воображению. Это осколки природы, а не произведение искусства.

Плоды странного дерева были величиной то с банан, то с базуку, но точность деталей они сохраняли независимо от размеров. Все они были сделаны из дерева и раскрашены. Маленькое красное пятно обозначало отверстие канала, глубокие складки шли от крайней плоти. Напряженный изгиб был воспроизведен с потрясающей жизненностью. И они висели не только на одном дереве – на десятках, если не на сотнях деревьев. И рядом с ними горели в подсвечниках свечи.

Эммануэль с тревогой заметила, что некоторые огоньки движутся. Ночь посветлела, и не стоило большого труда разглядеть, что эти огоньки – свечи в руках людей. Их было пять, шесть, больше десятка. Как и первый, кого встретила здесь Эммануэль, они сидели на корточках в молчании. И вдруг один из них встал. Начал приближаться. Пройдя несколько шагов, он снова присел, взгляд его был спокоен. Но тотчас же возле него оказалось двое, потом четверо людей со свечами. Один из вновь появившихся был совсем юным, двое других постарше, четвертый почти старик. Никто не произнес ни слова, и все они по‑прежнему держали в своих руках горящие свечи.

– Вот отличные зрители, – обрадовался Марио. – Что мы сыграем для партера?

Он потянулся и сорвал с ветки один из фаллосов сравнительно скромных размеров.

– Не знаю, совершаю ли я кощунство, – сказал он с довольным видом, – Но я его совершаю смело. Во всяком случае, они не выглядят оскорбленными.

Он протянул Эммануэль кусок раскрашенного дерева.

– Не правда ли, он приятен на ощупь?

Она прикоснулась к дереву кончиком пальца.

– Покажите‑ка им на этом макете, как ваши руки воздают честь подлиннику.

Эммануэль облегченно вздохнула – сначала она подумала, что Марио прикажет ей использовать этот странный предмет, как пользуются вибраторами одинокие женщины, и мысль о его шероховатости и нестерильности смутила ее.

Ее пальцы стали нежно гладить предмет поклонения, словно и вправду могли заставить его проснуться. Наконец, она приняла эту пародию всерьез и даже пожалела, что нельзя пустить в ход губы – слишком уж запылен, неопрятен был этот инструмент.

Взгляды мужчин заметно оживились, это она смогла заметить. Лица напряглись. Тут Марио сделал какое‑то движение, и она впервые увидела, что представляет Марио как мужчина. Это было гораздо ярче и толще деревянного подобия.

– Теперь реальность должна заменить иллюзию, – сказал Марио. – Пусть ваши руки окажутся столь нежными с живым организмом, как и с неодушевленным материалом.

Эммануэль, не решаясь бросить священный предмет на землю, осторожно уложила его на сук ближайшего дерева и приблизилась к Марио. Он повернулся лицом к сидящим на корточках мужчинам, чтобы они могли лучше все разглядеть.

Время остановилось. Не слышалось ни звука. Эммануэль вспомнила о гуманности принципов, которые разъяснял ей Марио в этот вечер, и голова ее закружилась. Она не могла различить, бьется ли это ее собственное сердце или это пульсирует горячая кровь Марио. Она повторила про себя завет «Не торопитесь с окончанием» и делала все, чтобы «наслаждение длилось».

Наконец, он прошептал: «Пора!»

И, сказав это, повернулся к дереву, увешанному приапическими плодами. Длинная густая струя оросила листву священного дерева и покачивающиеся на его ветвях жертвы верующих.

– Теперь надо что‑то сделать и для наших зрителей, – сейчас же объявил Марио. – Кто из них вам больше по вкусу?

«Боже мой», – простонала Эммануэль сквозь прижатые к лицу руки. Нет, нет, она не может прикоснуться к этим людям, она не может представить себе, что они прикоснутся к ней! Марио отвел ее руки, заглянул в ее умоляющие глаза.

– Мальчик прелестен, по‑моему, – изысканно вежливым тоном произнес он, – Я и сам испытываю к нему слабость. Но этой ночью я его уступаю вам.

И, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, он сделал знак юноше и сказал ему несколько слов. Тот встал, медленно и с достоинством приблизился к ним. В нем не чувствовалось никакой робости, скорее некая горделивость.

Марио сказал еще что‑то, и мальчик снял с себя шорты. Нагим он был еще красивей: Эммануэль должна была признать это, несмотря на все свое смущение. Она немного утешилась. Мальчик выглядел совершенным мужчиной.

– Утолите жажду из этого источника, – распорядился Марио самым обыденным тоном.

Эммануэль и не помышляла о непослушании. Она только смутно пожалела, что перед ней не тот могучий мужчина, которого она видела совсем недавно на берегу канала.

Она опустилась коленями на мягкую влажную траву, приняла дар в руки. Пальцы ее немного оттянули кожицу, и она сразу же почувствовала, как увеличивается вес и объем – зверь начал расти. Эммануэль прикоснулась к нему губами, словно желая попробовать на вкус.

На некоторое время она замерла в таком положении. Затем она решилась, сделала судорожное глотательное движение, подалась вперед так, что губы коснулись голого живота, а нос уперся в него. И вот добросовестно, не пытаясь ни обманывать, ни сократить работу, она начала свои упражнения.

И все‑таки это было мучительно, в первые минуты она боялась, что не справится с подступающей к горлу тошнотой. И это было вовсе не потому, что ей казалось унизительным заниматься любовью с незнакомым юнцом. Та же игра, если бы Марио толкнул ее в объятия кокетливого, благоухающего одеколоном блондинчика, та же игра, происходящая где‑нибудь в светском салоне ее парижской подруги, понравилась бы ей чрезвычайно. Да ведь она однажды чуть было не изменила (»изменила», может быть, сильно сказано, дело было с ребенком, это совсем смешно), чуть было не изменила своему мужу перед отлетом из Парижа, уступив ухаживаниям совершенно ошалевшего младшего брата своей любовницы.

Но этот не возбуждал ее ничуть, скорее он внушал страх. Сначала она еще подумывала было, что он и не отмыт как следует, но тут же вспомнила о частых омовениях у сиамцев. И все‑таки удовольствия она пока не получала. Она делала это из любезности к Марио.

«Тем не менее, – сказала она себе чуть ли не с яростью, – я хорошо сделала работу.» Почти профессиональная гордость побуждала ее так обойтись с мальчиком, чтобы он не мог забыть об этой ночи. Зря, что ли, ее муж считает, что ни одна женщина в мире не может сравниться с нею в умении работать губами и языком!

Мало‑помалу она стала заводиться сама. Она уже не помнила, кому принадлежит этот плод. Она начала пожирать его с такой силой и жаром, что он почти разрывал ей горло. Она чувствовала, как растет напряжение внизу живота, как там набухает и твердеют все части ее гениталий. Наконец, она закрыла глаза и позволила своим ощущениям безраздельно овладеть ею. В момент, когда ее ласки достигли цели, горячая струя доставила ей наслаждение не меньше, чем это бывало с Жаном. Вкус был другой, но он ей понравился. Плевать, что на нее смотрят несколько пар глаз, – она доставляет радость прежде всего себе! Еще до того, как опустошенный сосуд покинул ее рот, она коснулась кончиком пальца своего венчика между ног и, обессиленная оргазмом, почти упала в объятия Марио. Он в первый раз наградил ее поцелуем в губы.

– Разве я не обещал вам, что вы будете отдавать себя по частям, – спросил он, когда, освободившись, они присели возле кирпичной стены, – Вы довольны?

Она была довольна. Но смущение все же не покинуло ее до конца, и потому она промолчала. Он мечтательно произнес:

– Это очень важно для женщины – пить как можно больше этот напиток и из разных источников. Страсть послышалась в его голосе:

– Вы должны это делать, потому что вы очень красивы.

– А нельзя быть красивой, оставаясь порядочной женщиной? – вздохнула она.

– Можно, конечно, но себе в ущерб. Разве простительно не использовать всю силу своей красоты, чтобы получить то, что многие женщины напрасно стремятся получить всю свою жизнь?

– Вы считаете, все женщины на свете помешаны на сластолюбии?

– А что есть на свете прекраснее этого? Есть ли на свете более высокое благо?

Юбку никто не похитил. Надев ее, Эммануэль пожалела даже о своем недавнем комфорте. Они возвращались по незнакомой дороге. Эммануэль спрашивала себя, сколько же еще плестись обратно. Но только она собралась пожаловаться на усталость, как, пройдя сквозь кустарник, они оказались на вполне городской, настоящей улице.

– Сейчас мы возьмем сам‑ло, если найдем хоть одного, – сказал Марио. Этим довольно редким видом транспорта Эммануэль еще ни разу не пользовалась; хорошо, что ей предстоит узнать еще что‑то новое. Наверное, приятно катиться в экипаже велорикши, не рискуя сломать себе шею в бешено мчащемся такси. Через несколько десятков шагов они увидели свободную повозку. Ее хозяин (»Они называют себя сам‑ло, что значит три улицы», – пояснил Марио) сидел рядом, погруженный в размышления. Завидев их, он сделал приглашающий жест, похлопав рукой по узкой, покрытой красным молескином скамейке.

Марио поговорил немного с рикшей, очевидно, договариваясь о цене, затем дал знак Эммануэль садиться и сам сел рядом. Хотя оба пассажира были стройны, им пришлось тесно прижаться друг к другу на узкой скамейке. Марио обхватил рукой талию свой спутницы, и та, счастливая приникла к нему. И, раз это ему нравится, она постаралась повыше задрать юбку, чтобы Марио мог вволю любоваться ее ногами. Повозка двинулась. Внезапно в голове Эммануэль родилась идея, показавшаяся ей безумной, фантастической, очаровательной. Никогда еще не делала она этого, да еще посреди улицы. Но она сделает это! Она собрала всю свою смелость.

И вот она поворачивается к Марио и твердой уверенной рукой расстегивает пуговицу на его брюках, потом, осмелев, она нащупывает пальцами усталое дремлющее тело и глубоко вздыхает.

– Молодец, молодец, – слышит она голос Марио. – Я горжусь вами.

– В самом деле?

– Да, ваш поступок дает право гражданства в королевстве эротизма. Ведь обычай требует, чтобы инициатива была у мужчины, а женщина лишь уступала бы ему. Если женщина выступает тогда, когда мужчина меньше всего ждет этого, – она совершает в высшей степени эротический поступок. Браво!

Рука Эммануэль тотчас же ощутила, что одобрение Марио не только морального порядка.

– Вспоминайте эту формулу и в других обстоятельствах, и тогда вы далеко пойдете.

– Как это? – машинально спросила Эммануэль, занятая нежными ласками, впервые испытываемыми ею на своем патроне. А Марио умудрился между тем прочитать ей целую лекцию.

– Представьте себе, что вы любовница какого‑то человека и смело сбрасываете перед ним свои одежды.

Что в этом неожиданного? И что в этом эротического? Но вот ваш посол просит вас сопровождать приезжего дипломата в прогулке по городу, показать ему Храм Спящего Будды и так далее. И вы, чтобы восстановить силы после утомительного обхода достопримечательностей, приглашаете этого дипломата на чашку чая. И там, у себя, в вашем маленьком салоне, сидя на великолепной софе, вы, тряхнув своей очаровательной головкой, спокойно расстегиваете корсаж. Будьте уверены, что ваш поступок произведет на гостя неизгладимое впечатление. На своем смертном одре он будет призывать ваш образ. После такого дебюта перед вами естественно и непринужденно откроется масса возможностей.

– Продолжайте, продолжайте, пожалуйста, – прервал Марио плавное течение своего доклада, так как заинтересованная Эммануэль приостановила на какое‑то время свое в высшей степени эротическое действие.

– Временами вы можете ограничиваться лишь тем, что стоя перед ним с голой грудью и наливая ему весьма церемонно чай, поинтересуетесь, сколько кусков сахара он предпочитает класть в чашку, два или три. Много шансов за то, что он не сможет даже понять, о чем идет речь. Или же, совершенно обезумев, попросит восемь или пятнадцать кусков. Не показывайте удивления, остановитесь на двух кусочках сахара и двигайтесь дальше. Попробуйте действовать с ним так, как вы сейчас действуете со мной, и спросите, что ему больше нравится: развлечься ли до чая или после и каким образом. Спросите, что он предпочитает: воспользоваться ли вашими руками, или ртом, или естественным отверстием внизу. И – климат создан. Шедевр, как вы любите говорить, уже рождается. Вероятнее всего, гость кинется на вас, как фавн на лесную нимфу. В другой раз для разнообразия вы появитесь совершенно нагишом, не переставая ни на минуту оставаться вполне светской дамой. Когда, вытянув свои прелестные ноги, вы непринужденно опуститесь на подушки и будете любезно улыбаться вашему гостю, расскажите ему вдобавок, как вас вчера изнасиловали два великана‑негра и какое удовольствие вы получили при этом. Опишите ему подробно мужские стати ваших злодеев и все, что они про делывали с вашим телом. Если же он останется хладнокровным и не шевельнется – покажите ему, как вы умеете развлекать себя в одиночку. А то есть еще один вариант – вы можете спросить его с вежливой улыбкой:

«После чая мы, может быть, позанимаемся любовью? Мой муж придет не раньше, чем через два часа…» Эммануэль была так довольна и лекцией Марио, и теми размерами, которые она ощущала в своей ладони! Она сказала, придав своему голосу как можно больше строгости:

– Господин профессор, слова, которые вы рекомендуете мне произносить, я уже произносила, обращая их к вам. Поскольку вы мною гнусно пренебрегли, я сейчас сдам вас первому встречному жандарму.

Марио добродушно улыбнулся.

– Обожаю вашу руку. Но, моя дорогая, не старайтесь показаться глупее, чем вы есть на самом деле. Вы хорошо знаете, что нет ничего общего между только что описанными ситуациями и нашими отношениями, Единственная разница, по мнению Эммануэль, заключалась в отсутствии чая, а ласки, которые она расточала, привели в возбуждение и ее самое. Да еще эти ритмические покачивания экипажа.

– Сам‑ло и не подозревает, какого спектакля он лишен, – заметил Марио.

Он свистнул, рикша повернул голову, его глаза быстро пробежали по обоим пассажирам, и он широко улыбнулся.

– Мы ему понравились, – констатировала Эммануэль.

– Да, мы нашли товарища, – ответил Марио. – Ничего удивительного, ведь он красив. Существует Международное Сообщество Красоты. Некоторые вещи позволены только красивым. Монтерлан в письме к Блассеру очень верно заметил: «Быть блудником не вульгарно. Вульгарно быть ханжой».

– А Куртелен говорил еще раньше, – похвасталась эрудицией Эммануэль:

– «Стыдятся всего, что некрасиво».

– Значит, вы не стыдитесь своей груди?

Вместо ответа она свободной рукой стянула через голову блузку и бросила ее прочь. Марио помог ей. На минутку ей пришлось оставить его без попечения, но это была лишь краткая интерлюдия.

– Теперь хорошо бы кого‑нибудь встретить, – сказал Марио.

– А сам‑ло разве не годится в свидетели?

– Он не свидетель, он соучастник.

Марио опять свистнул, сиамец снова повернулся к ним. Трицикл сделал крутой вираж, и все трое радостно рассмеялись.

– Что вы предпочитаете? – спросила Эммануэль, вспомнив недавнюю лекцию. – Мои руки, мои губы или… Марио не ответил. И тогда она наклонилась к нему, приоткрыв рот, и припала к торчавшей ветви этого стройного растения. И тут она услышала голос Марио, читающего стихи:

До той поры, пока не крикну я:

«Нет больше сил, помедли, жизнь моя.

О подожди, нет больше сил моих Пить жизнь и смерть из алых губ твоих!» Любопытство заставило ее прервать свое занятие; она, глядя снизу вверх на Марио, спросила:

– Это ваши стихи?

– Что вы! Это отрывок из поэмы вашего соотечественника XVI века Реми Белло.

– Вот оно что, – разочарованно протянула Эммануэль.

Прежде чем она приготовилась возобновить свои сладкий труд, они остановились перед решеткой дома Марио.

Марио спрыгнул с повозки, поднял Эммануэль на руки и понес ее в глубину сада к дому. Сам‑ло молча двинулся за ними. Они остановились перед дверями. Марио заговорил с ним; это была долгая беседа с разнообразными интонациями, повышениями и понижениями тона. Эммануэль напрасно силилась понять, что же они обсуждают, – лицо сиамца было непроницаемо. Иногда, отвечая, он посматривал на Эммануэль. Наконец, он утвердительно кивнул головой.

– Ну вот, все сделано, и мой герой нашелся, – объявил Марио. – Зачем было так далеко искать, когда он оказался перед порогом моего дома.

– Как! Вы хотите сказать…

– Ну да! Разве он не достоин моего внимания? Эммануэль готова была разрыдаться. Она‑то надеялась что в домашних стенах учитель, наконец, заключит ее в свои объятия. Она была готова остаться здесь надолго, на остаток ночи и весь день, она не помышляла о возвращении домой. Он мог делать с ней все, что захочет. Но он ничего не хотел. Единственное, о чем он думал, – заполучить в постель мальчишку.

Слезы застилали глаза Эммануэль, и она даже не могла рассмотреть как следует своего соперника. Так ли он красив на самом деле?

– Кара, не торопитесь огорчаться преждевременно, – весело проговорил Марио. – Вы сейчас увидите: у меня родилась блестящая идея. Вы будете мне благодарны. Входите же, прошу вас.

Он распахнул дверь и привлек к себе Эммануэль. Она не шевельнулась: знает она его идеи! Но все‑таки, как хорошо было в его доме. И этот запах, и полумрак. Что за ночь!

Марио принес три бокала, наполнил их.

– Ментоловая настойка – вот что поможет сердцу моей возлюбленной.

Его возлюбленной? Эммануэль горько усмехнулась. Сам‑ло неподвижно застыл посреди комнаты. Марио протянул ему бокал. Все трое выпили в полном молчании. Марио был прав: она сразу почувствовала себя лучше. Он обнял ее, прижался губами к ее голой груди.

– Я сейчас возьму вас, – сказал он. Немного подождал, чтобы увидеть эффект своих слов. Эммануэль вздохнула, и Марио начал пояснение.

– Но я буду брать вас через этого славного малого. Через – в буквальном смысле слова. Я пройду через него, чтобы достигнуть вас. Я буду обладать вами так, как вам никогда не приходилась и как я не обладал еще ни одной женщиной. Вы будете принадлежать мне больше, чем кто‑либо на этом свете. Вы согласны?

Эммануэль не понимала, отказывалась понимать, что он ей предлагает.

– Делайте все, что хотите, – только и могла она сказать, и Марио снова поцеловал ее. И теперь она была счастлива и готова ко всему.

– Ваш самый первый в жизни любовник, – торжественно провозгласил Марио. – Он ваш сегодняшней ночью.

Ей стало немного стыдно, что она обманула Марио, утаив от него приключения в самолете. Но в конце концов разве это важно? Ведь сегодня она отдается в полном сознании совершаемого адюльтера, и этот сиамец будет действительно ее первым любовником.

– Первый перед многими другими? – спросил Марио, как бы желая убедиться, что его уроки усвоены.

– Да, – проронила Эммануэль.

Как великолепно отдаться вот так, полностью! Никакая женщина не будет более неверна супругу, чем она этой ночью.

– Вы не передумаете? – не успокаивался Марио.

Она отрицательно мотнула головой: Господи, если бы он приказал ей отдаться сейчас десяти мужчинам, она не стала бы ему перечить.

Но он просил ее отдаться только одному. Она скинула с себя юбку и вытянулась на диване, прижавшись спиной к ласкающей мягкости подушек. Широко раздвинув ноги, она обняла бедра человека, осторожно погружавшегося в нее. Когда проникновение стало полным, Марио, до того державший голову Эммануэль, осыпая ее поцелуями, встал и занял позицию позади молодого человека. Он тоже обнял его за бедра, и руки Марио соединились с руками Эммануэль на пояснице сам‑ло.

Она слышала, как он застонал от наслаждения. Потом стоны превратились чуть ли не в крики, и сквозь них она услышала голос Марио:

– Теперь я вошел в вас. Я пронзаю вас копьем в два раза более острым, чем у обычного мужчины. Вы чувствуете это?

– Да, это чудесно, – простонала Эммануэль. Могучий поршень сам‑ло на три четверти вышел из Эммануэль, потом снова вернулся и начал, все увеличивая темп, свое движение. Она не знала, доставляет ему Марио радость или боль, ей было не до этого; она рычала, извиваясь на подушках. Двое мужчин соединили с ее криками свои. Эти крики разорвали предутреннее молчание, и собаки в окрестных домах начали отчаянный концерт. Но эти трое ничего не слышали – они были в другом мире. Великая гармония царила в этом трио, как в хорошо отлаженном механизме. Никогда ни одна пара не способна достичь такой гармонии! Руки сиамца сжимали грудь Эммануэль, и она посылала свое тело ему навстречу, помогая ему как можно дальше проникнуть в нее, желая, чтобы он разорвал, разодрал ее.

Марио чувствовал, что силы сам‑ло неисчерпаемы, но сам он уже почти опустошил себя. Он вонзил свои ногти в спину юноши, как бы давая ему сигнал. Извержение двух вулканов шло одновременно, гам‑ло изливался в лоно Эммануэль, получая с другой стороны такие же дары. Эммануэль же кричала так, как ей никогда не приходилось кричать раньше. Горький, пряный вкус она ощущала чуть ли не в горле. Ее голос отражался от черной воды канала, и нельзя было понять, к кому обращены ее слова:

– Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю…