Atilde; Владимир Еремин, Дуня Венская, М, 2002 г. 4 page

- Местному жителю Егору Гусакову!

Оратор покачнулся и в поисках равновесия ухватился за микрофон.

- Егор, а ты никак уже догнался? – крикнул кто-то из зала. – Припечатай их, чертей!

- Трек – путь к приг… пригре… - пьяно ухмыляясь, косноязычно произнес в микрофон Егор.

- К чему? – рассмеялись в зале. – Да уберите его! Он же того!

- К пригрев…сву… - оратор явно забыл мудреное иностранное словцо.

- К подогреву! - подсказал кто-то. – Трек – путь к подогреву!

- Уйди! – вскочив, вдруг, что было сил, закричал Муромец. Его лицо пылало от стыда. – Вали оттуда! Слышишь?!

На сцену поднялась тетя Аня, схватила под руку и потащила упирающегося брата в кулису.

- Как тебе не стыдно, Егор? – чуть не плача, шептала она. – Как тебе не стыдно?!

- Нюся, я х-хочу, чтобы у нас была з-заправка, - спотыкаясь, втолковывал оратор. – На пути к п-пригрессу!..

Зал аплодировал, радуясь неожиданной разрядке. С точки зрения председательствующего, это был удобный момент для подведения итогов.

- Переходим к открытому голосованию, - перекрывая шум, объявил он. - Кто за то, чтобы осуществить рассмотренный нами проект строительства трека, прошу поднять руки…

Участники конференции вытягивали руки, оглядываясь на сидящих вокруг. Местные, муромцевские продолжали веселиться, перебрасываясь друг с другом шутливыми репликами.

- Кто против? – оглядел зал ведущий и с удовлетворением кивнул. – Явное меньшинство…

Батакакумба переглянулась. Они до самого конца верили в благополучный исход. И то, что теперь услышали, было как запрещенный удар ниже пояса…

- Завал, - сказал Лешка. – Просто завал. Что делать?

- Делать нечего, - мрачно сказал Достоевский. – Тут такой расклад…

- Я хочу сказать, - неожиданно громко произнесла Саша, резко отмахнувшись от Достоевского.

- Сиди, лучше я, - осадил ее Олег Иваныч и двинулся по проходу к сцене.

«Великолепная шестерка» с надеждой смотрела ему вслед. Опередив Достоевского, женщина-эколог поднялась из-за стола президиума и подошла к микрофону.

- Я разочарована результатами этого голосования, - твердым голосом произнесла она, - за ее плечами угадывался богатый опыт подобных неудач. – Но, видимо, путь заблуждений должен быть пройден до конца, и мы, и жители Муромцева в этом смысле – не исключение… Жаль только, что они не понимают того, что понятно их детям – тем, кто нас здесь сегодня, собственно говоря, и собрал… И жалко, и смешно!

Закончив, она спустилась в зал, а на сцену, пренебрегая ступеньками, запрыгнул Достоевский.

- Вы, вот которые голосовали «за», - задыхаясь от волнения, заговорил он. – Лучше бы вы сразу обе руки подняли – мол, сдаемся… Да, да! Потому что вы сами сдались и сдали – не только природу, но и самих себя, и своих детей, которые, в отличие от вас, про завтрашний день все-таки думают… Да! Ведь и ежу понятно, что вся наша жизнь, наша цивилизация – это и есть ваш трек - тупая гонка по кругу! Смысл только в ней какой? Мы еще с вами росли на траве, а вот внуки наши ее, похоже, только по телеку и увидят! Все ведь на Кипр какой-нибудь не уедем! Нельзя же так жить - одним днем!

Достоевский в сердцах постучал кулаком по лбу.

- У самих разумения нет, хоть бы детей слушались. Недаром ведь сказано – устами младенца…

Олег Иваныч махнул рукой и пошел прочь. И следом за ним президиум покинули археолог и представитель экологической комиссии при губернаторе.

Никто из присутствующих не обратил внимания на то, как во время выступления Достоевского батакакумба, коротко посовещавшись, в полном составе снялась со своих мест и направилась к стоящим возле сцены столам. На столах еще до конференции было накрыто угощение: сладости, пиво, фанта, кока-кола… Приставленный охранять все это богатство «бычок», спасаясь от скуки, ворковал с кем-то по мобильнику, изредка бросая взгляды в сторону накрытых столов.

- Пуся моя… Ща тут парочку крикунов успокоим - и я к тебе…Мигом…Угу-угусеньки… Все, как обещал... Цалую!

- Ну, зачем же так резко, - как ни в чем не бывало, улыбнулся вслед начальнику лагеря белесый. – Надо уметь держать удар… Может, кто-то еще хочет сказать? – обратился он к залу.

- Мы умеем держать удар! Нас тут научили! – заорал Асисяй. – Вот мы и хотим, того… поприветствовать этих… победителей!

- Как - поприветствовать? – удивился ведущий. - Это вы как-то припозднились, ребята…

- А вы нам слово не давали! – звонко выкрикнула Джейн. – Ну, можно?

- Типа, спеть, сплясать! – поддержал ее Леннон. – Хлеб-соль вручить!

- Вот это совсем другое дело! – обрадовался ведущий. – Опять дети подают нам пример… Товари… Господа! – обратился он к выходящим из зала. - Куда же вы? Дети приготовили нам приветствие… Оно, правда, слегка запоздало, но все же… Прошу, прошу! Пожалуйста, ребятки! Пожалуйста!

Ведущий подал знак, и зазвучала торжественная музыка – «Время, вперед!» композитора Свиридова. Те, кто постарше, хорошо ее знают: в прежние времена именно с нее начиналась программа «Время». Пятеро оставшихся членов президиума – сторонники строительства трека – уставились на батакакумбу. «Великолепная шестерка» двинулась к сцене. У каждого из них в руках было по взятому с накрытого стола открытому кремовому торту.

- Хотели хлеб-соль, - пояснял дорогой зрителям Асисяй, - но это теперь не модно. Будет торт - сахар…

Достоевский из зала провожал их недоуменным взглядом…

Под музыку ребята выскочили на сцену. И тут произошло нечто из ряда вон выходящее – словно по команде, торты полетели в торжествующие физиономии ведущего и пятерых «победителей»! Совсем как в той телепередаче про несчастного итальянского ворюгу…

Облепленные кремом, победители едва успели сообразить, что произошло. Больше всех досталось представителю строительной компании – ему Асисяй нахлобучил торт прямо на лысину. Несчастный попытался снять кремовую лепешку, но только перепачкал руки. А крем беспрепятственно потек по его багровому лицу разноцветными струями…

- Полная батакакумба! – ахнул в зале Достоевский, но его голоса в образовавшемся шуме и гвалте никто не расслышал…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

О том, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным

Перед выстроенной в шеренгу шестеркой расхаживал Достоевский. В некотором отдалении, сочувственно поблескивая стеклами очков, за разносом наблюдал Говорилыч Плюшкин.

- Совсем решили меня доконать?! – сердито басил Достоевский. – Чтобы меня уволили? А весь лагерь по домам разогнали? Совсем, понимаешь, с ума посходили…

Но ребята от схватки еще не вполне остыли, и в этом случае разнос был принят без должного смирения.

- А что нам делать? – вспыхнула Саша. – Молчать и смотреть?! А если я не хочу, чтобы Огонь-гора стала лысой! Чтобы мои дети на помойке жили! Не хочу, и все!!

- На ваш-то век, извините, еще природы хватит, - поддержала Джейн. – А на наш – одни огрызки останутся…

- У них все куплено, схвачено и заколочено, - добавил Лешка. – А что нам остается? Только тортом – в рожу…

- И вы считаете – это метод? – укоризненно покачал головой Достоевский. – Топать ногами и орать «не хочу» - метод?

- Так во всем мире считают, - сказала Саша. – Вон «Гринпис» - еще не то делает! И как не орать, когда вокруг – глухие?! Все орут! А мы – дети…

- Ну, скажите честно, разве мы не правы? – в упор спросил Лешка.

- По сути – да, правы, - неохотно согласился Олег Иванович. – А по форме – ясный перец, нет! Могли бы и что-то свое придумать… А то – никакой фантазии, и вообще… глупо! Лучше б вы эти торты съели, пользы было б больше… Но главное – кого за это привлекут по полной программе, вы подумали? А? Кого?

А вот это было одним из самых уязвимых мест в обороне батакакумбы.

- Вас, - с вздохом признала Саша.

- Ясный перец, меня! Мало мне без вас неприятностей? Еле-еле, понимаешь, лагерь отстояли, так теперь еще одна хвороба на мою голову! Вы знаете, что от меня потребовали, - тут он со значением поднял вверх указательный палец, как бы указывая на некие высшие инстанции, - чтобы я вас немедленно отправил в город? А? Знаете?

Ребята замерли. Пауза, сделанная начальником лагеря, казалась невыносимой.

- И что, отправите? – сглотнув, спросила Джейн.

Надобно признать, что паузу Олег Иваныч, даже не будучи опытным актером, держать умел. На лицах борцов за справедливость, как и требовалось, отразилась целая гамма чувств: испуг, обида, подозрительность, разочарование. Не отрываясь, во все глаза смотрели они на того, от кого в очередной раз зависела их судьба.

- Ладно, будем думать, - вздохнув, сказал Олег Иваныч. – Черти полосатые…

- Ура! – завопила шестерка, мгновенно переходя от крайнего уныния к крайнему восторгу.

- Но! – жестом остановил их начальник лагеря. – На неделю лишаю вас верховой езды, акваланга, гребли и самокатов. Стрельбу из лука заменяю…

- …на чистку лука!..

- …картошки!..

- …и прочих овощей! – закричали хором «полосатые».

- А чего вы радуетесь? – удивился начальник лагеря. – Вопрос с вами пока не решен…

- И с горой – тоже, - сказала Саша.

- А это уже не ваш вопрос! – громыхнул баском Олег Иваныч. – Ясно?! А теперь – марш на кухню, тортометатели!

Шеренга повернулась и, от греха подальше, заспешила в указанном направлении. Подошел сияющий Говорилыч и положил Достоевскому руку на плечо. Сдерживая улыбки, эти два немало повидавших на своем веку человека смотрели вслед улепетывающей батакакумбе …

- А что, Олег, - поинтересовался Плюшкин, - ты, в самом деле, хотел их отправить по домам?

В этом вопросе заключался тщательно скрываемый упрек.

- Да что я, с дуба рухнул? - удивился Достоевский. – Молодцы ребята! А что? На войне, как на войне… И потом – они же еще малые! Что они могут? Я бы на их месте этим паразитам еще бы не то в рожи запустил!

- Так это что ж, по-твоему, война? – хмыкнул Говорилыч.

- Конечно, война! – на лице бывшего майора и ветерана не было и тени улыбки. – А как же? Либо они - нас, либо мы – их… А пацаны сделали максимум того, чего могли. Так что можно им записать чистую победу!

- Чистую? Ну, это кому как…

И, ухмыльнувшись, Плюшкин стер воображаемый крем со своего лица и костюма.