Ирина Мельникофф 5 page

Нет, я не желала верить кошмарному видению. Ведь получалось, что наше счастье будет длиться всего лишь неполных девять месяцев. Дэвид ничего не знал о моем даре. Я, решив, что после свадьбы поведаю ему о своей удивительной способности видеть будущее, предпочла скрыть от него правду.

Видение преследовало меня весь вечер, а дата – первое ноября, подобно огненным буквам, начертанным на стенах чертога царя Валтасара, проступала на любом предмете, на который устремлялся мой взгляд – на старинном зеркале, натертом серебряном чайнике, на страницах свежей газеты. Череда именитых гостей вызывала у меня головную боль, я желала одного – чтобы долгий и скучный прием как можно быстрее закончился. Когда мы остались наедине в супружеской спальне, Дэвид, покрывая мое лицо поцелуями, сказал:

– Я видел, что тебе не терпелось оказаться вдали от всех. И я тоже мечтаю только о тебе! Под утро, утомленный ласками, Дэвид заснул, а я боялась сомкнуть глаза, потому что все время видела треклятую могильную плиту со зловещей надписью – 1 ноября. В течение следующих дней я приняла решение: я должна изменить будущее. Если мне известно, что может случиться, нужно просто не допустить этого. По моему настоянию Дэвид посетил лучших нью‑йоркских врачей, которые уверили его и меня, что повода для беспокойства нет, никакой страшной болезнью Дэвид не страдает. Значит, кончина моего мужа от естественных причин исключалась.

Что же может убить его? Несчастный случай? Я взяла с Дэвида слово: он откажется от своей страшной привычки гонять на машине по улицам, перестанет ходить на охоту, принимать участие в поло. Убийство? От этого слова мне становилось страшно. Он ведь банкир и в результате нападения бандитов может стать жертвой. Так как же перехитрить судьбу?

В начале осени мне пришла в голову гениальная идея – мы отправимся в путешествие, где я буду контролировать каждый шаг Дэвида. Я не знала, где предстояло ему умереть, возможно, именно в путешествии, но отчего‑то была уверена, что если он окажется далеко от Америки и Нью‑Йорка, то все будет в полном порядке.

Морской круиз? Нет, разделить судьбу пассажиров «Титаника» и «Луизитании» мне не хотелось. Прогулка к египетским пирамидам? Нельзя забывать о ядовитых змеях и скорпионах, а также о проклятии фараонов, поджидающем любого и каждого в Долине Царей. Затаиться в лесной хижине где‑нибудь на границе с Канадой? Но ведь там живут гризли и волки!

Итак, мой выбор пал на отель в Колорадо. Он располагался в горах, но я решила, что мы не покинем номер в течение всей недели и будем ходить только в ресторан.

Мы отправились туда двадцать шестого октября. Обратно я планировала вернуться в начале ноября – и, конечно же, не вдовой, а с Дэвидом, живым и невредимым. Мой муж не имел ничего против того, чтобы мы уединились в номере, отгородившись от всего остального мира. Я отговорила его совершить прогулку в горы и внимательно следила за тем, что он ест – никакой рыбы (можно подавиться костью!), никаких консервов (а вдруг там бациллы ботулизма?).

Тридцатое октября было солнечным ясным днем. Я проснулась с ощущением небывалого счастья. И была уверена, что сумею перехитрить судьбу – ведь видения из будущего демонстрируют всего лишь один из возможных вариантов развития событий, но вовсе не единственный. Во всяком случае, так я тогда думала…

Дэвида в постели не оказалось. Я поспешила в ванную комнату, где застала его за бритьем. Наблюдая за тем, как он умелыми движениями снимает опасной бритвой пену, я все боялась, что он порежется и это приведет к заражению крови. Однако все обошлось.

Мы спустились к завтраку, однако я чуть задержалась – Дэвид отправился в ресторан первым. Когда я вошла в зал и не увидела его, мое сердце оборвалось. Вот оно, свершилось!

Выбежав из ресторана, я наткнулась на Дэвида – он сидел в кресле, читая газету.

– Дорогой, разве ты не говорил, что голоден, как лев? – спросила я, подходя к Дэвиду. Мой муж поднял на меня взгляд, и я ужаснулась выражению его лица.

– Обвал акций на Нью‑Йоркской бирже, – прошептал Дэвид. – Он произошел вчера, но я узнал только сегодня из газет.

– Однако ты ведь и зарабатываешь деньги на том, что акции падают, а затем возрастают в цене, – попыталась я успокоить Дэвида. Но он меня не слушал. Бросил меня в фойе, а сам устремился к телефону. Однако дозвониться в свой банк не смог – все линии были заняты. Я уверяла его, что повода для волнения нет, и тут на имя Дэвида пришла телеграмма: один из управляющих банка сообщал, что требуется его немедленное присутствие в Нью‑Йорке.

Дэвид перестал внимать моим доводам. Он приказал мне остаться в Колорадо, сам же разыскал пилота, согласившегося доставить его на своем самолете на Восточное побережье. Представляя себе картинки неминуемой катастрофы, я настояла на том, чтобы лететь вместе с ним. Приключись катастрофа, мы погибнем вместе, а я ведь знала, что Дэвиду суждено умереть одному.

Перелет с двумя остановками прошел без проблем.

Когда мы прибыли в Нью‑Йорк, там царила подлинная вакханалия – все было намного хуже, чем представлял себе Дэвид. То, что в дальнейшем положило начало Великой депрессии и мировому экономическому кризису, началось именно тогда, в конце октября 1929 года. Банки, акционерные общества, фирмы и концерны лопались, словно мыльные пузыри, выпущенные из трубочки шаловливым малышом, а акции, чей курс падал и падал, превращались в никому не нужные бумажки. В течение считанных часов разорились миллионы, причем в числе жертв оказались как обыкновенные граждане, так и воротилы финансового мира.

И мой Дэвид. Его банк обанкротился, а финансовая империя рухнула. Дэвид не появлялся дома, проводя все время в своем бюро, напоминавшем крепость, – его осаждали сотни разъяренных клиентов, требовавших немедленной выплаты своих вкладов. Поздно вечером тридцать первого октября, в самый ужасный Хеллоуин, который знала Америка, Дэвид вернулся наконец в особняк. Он вошел в спальню, не раздеваясь – в пальто и ботинках – улегся на кровать, чего никогда бы ранее себе не позволил.

– Мы окончательно разорены, – сказал он, смотря в потолок.

– Но ведь у тебя были вклады в других банках… – начала я.

– Мы разорены полностью, – покачал головой Дэвид. – У нас остались только этот особняк и твои драгоценности. Но их быстро не продашь, да и цены сейчас резко упали, потому что всем нужна исключительно наличность, и очень многие избавляются от недвижимости и предметов роскоши. Даже при самом хорошем раскладе продажа особняка и бриллиантов принесет всего лишь десятую часть того, что я должен выплатить.

Я попыталась уверить Дэвида, что деньги – не главное в жизни. Если мы лишимся особняка на Пятой авеню, то я переживу эту трагедию. Но мой муж воскликнул:

– Ирина, как же ты не понимаешь! С меня требуют выплату миллионных кредитов другие банки, а вкладчики хотят получить свои деньги немедленно. Все то, что раньше звалось акциями, сейчас не более чем разноцветные бумажки. Я не знаю, как нам дальше жить!

На мои утешения Дэвид не реагировал. А после телефонного разговора, во время которого муж ронял только «да» и «нет», он, ничего не сказав, исчез. Я прождала его всю ночь, но Дэвид не появлялся. Несколько раз я звонила к нему в контору, но никто не брал трубку.

Ранним утром я отправилась на Уолл‑стрит, в здание банка Дэвида. Я видела огромные толпы испуганных и плачущих людей. Они хотели одного – получить свои вклады как можно быстрее. Банк был закрыт, но мне удалось уговорить охранника открыть дверь. Он пояснил, что мистер Стивенс находится со вчерашнего вечера у себя в кабинете.

По дороге туда я подумала, что настал новый день – первое ноября. Отгоняя дурные мысли, постучала в кабинет мужа, но ответа не последовало. Я позвала Дэвида – он молчал. Тогда я толкнула дверь – и прошла в приемную, по полу которой были разбросаны документы и акции. Раньше бы Дэвид ни за что не потерпел подобного хаоса, но за считанные дни все разительно переменилось.

– Дэвид, родной мой, я принесла тебе сэндвичи! – воскликнула я, подходя к массивной двери, за которой располагался кабинет моего мужа.

Она была заперта. На мои крики Дэвид не реагировал, и мне пришлось позвать на помощь охранника. Я была как в трансе, перед глазами стояла одна и та же сцена – мы высаживаем дверь спальни Мэрион…

Я уже знала, что меня ожидает. Ведь наступило первое ноября 1929 года… Сотни людей, как финансистов, банкиров и брокеров, так и обыкновенных вкладчиков, после краха на бирже покончили с собой – многие выпрыгивали из окон небоскребов, другие стрелялись или вешались.

Дверь затрещала и слетела с петель, я прошла в кабинет моего мужа. На полу валялись разрозненные листы, окно было раскрыто, по кабинету гулял холодный осенний ветер.

Дэвид сидел за большим столом. Казалось, он спал, уронив голову на грудь. Однако я заметила пистолет, выпавший из руки, и небольшую лужицу загустевшей крови. Охранник, перекрестившись, вылетел прочь – видимо, решив, что настало время вызвать полицию.

Я медленно подошла к креслу, в котором сидел мой муж. Он был мертв, и уже давно: наверное, покончил с собой прошедшей ночью. На столе я обнаружила длинное письмо, адресованное мне. В нем Дэвид просил у меня прощения за то, что оказался плохим супругом, и заявлял, что иного выхода у него нет: иначе ему грозят долгие годы тюрьмы.

О, если бы только он принял иное решение! Вместе бы мы прошли через все испытания! И пускай бы мы потеряли бы все деньги, и прежние друзья отвернулись бы от нас, и Дэвиду пришлось бы отправиться в тюрьму. Я бы ждала его, как Пенелопа ждала своего Одиссея, и рано или поздно он снова был бы со мной, и мы смогли бы снова стать счастливыми…

Но Дэвид рассудил иначе. Я спрятала предсмертное письмо от полиции, потому что оно предназначалось только для моих глаз. Приехавшие служители закона (в те недели в Нью‑Йорке прокатилась волна самоубийств и убийств) сразу же вынесли вердикт – суицид. Мне принесли сухие формальные соболезнования, тело забрали судебные медики. Так я лишилась своего любимого Дэвида. Но я слепо верила, что когда‑нибудь снова обрету его…

Пророчество сбылось полностью: Дэвида погребли на одном из отдаленных кладбищ, и денег у меня хватило только на скромную плиту из серого камня, на которой были выбиты даты его рождения и смерти. В особняк наведались кредиторы, сопровождаемые сворой адвокатов и судебных приставов. Все, что раньше принадлежало моему мужу, было конфисковано и пошло на погашение долгов. Даже обручальное кольцо мне пришлось снять и отдать алчным стервятникам – никто из них не жалел Дэвида, и я слышала, как они открыто насмехались над ним, называя неудачником и трусом.

В конце ноября я последний раз принесла цветы на могилу своего любимого – и поняла, что это deja‑vu: подобное я уже когда‑то видела. Так и есть, мой дар не подвел. Вот именно такую сцену я видела совсем недавно, когда все было по‑иному. И, главное, когда был жив Дэвид.

Я решила покинуть Нью‑Йорк, город, убивший моего любимого. Несмотря на многочисленные приключения, которые мне пришлось пережить, еще никогда я не оказывалась в подобной ситуации – без средств к существованию и особых перспектив найти денежную работу.

То, что у меня имелось (совсем небольшая сумма, которую мне удалось утаить от кредиторов), быстро закончилось. За последующие полтора года я переменила множество профессий – официантки, продавщицы в аптеке, уборщицы, почтальона. В стране начался экономический спад, миллионы людей остались без работы, а те, у кого она была, знали, что в любой момент могут потерять ее.

Так я оказалась в небольшом университетском городке на Восточном побережье. Мне удалось получить место секретарши профессора античной истории в частном колледже для девушек. Ему требовался помощник, знающий немецкий, французский, греческий и латынь. Благодаря своему блестящему домашнему образованию, я удовлетворяла всем требованиям.

Работа была нетяжелая, а шеф – добрым, хотя и взбалмошным типом. Я продержалась у него дольше всего и даже обосновалась в городке, где у меня появилась крошечная квартирка над самой крышей. Видения больше не появлялись, и я решила, что после перенесенной трагедии утеряла свой дар.

Однажды профессор послал меня к одному из своих коллег, чтобы забрать выпуск какого‑то научного издания. Я попала в бюро другого профессора, но его, как назло, не было на месте. От нечего делать я принялась рассматривать обстановку в скромном кабинете, и в глаза мне бросилась фотография молодой женщины, одетой старомодно. Я взяла фотографию в руки, и перед глазами у меня возникла картинка: девушка заплыла слишком далеко в море и начинает тонуть, к ней на помощь бросается молодой человек, но не может спасти ее. Она захлебывается и исчезает в волнах… Я даже ощутила на губах вкус соленой морской воды.

– Прошу прощения, что задержался, мой коллега наверняка ждет свои журналы, – раздался у меня за спиной голос.

Я, быстро поставив рамку с фотографией на стол, обернулась. Передо мной стоял тот самый молодой человек из моего видения, только постаревший лет на двадцать – борода поседела, плечи поникли, лицо избороздили морщины. Заметив, что я рассматривала фотографию, он сердито проговорил:

– Мисс, прошу не копаться в моих личных вещах! Эта фотография мне очень дорога.

– Вы не виноваты! – вырвалось у меня.

Профессор замер посреди кабинета, зажав в руках стопку книг. И я добавила:

– Да, да, не ваша вина, что она утонула. Вы не могли помочь ей.

Похоже, профессор, как и я, не мог смириться с гибелью любимого человека. Реакция у него была странная – он выронил книги и растерянно уставился на меня.

– Ее накрыла большая волна, – сказала я. – И вы проявили чудеса мужества, решив броситься вслед за ней в неспокойное море. Но у вас не было ни малейшего шанса.

Профессор подскочил к двери, захлопнул ее и спустил жалюзи. Затем, приблизившись ко мне, почему‑то шепотом спросил:

– Откуда вам известно? Вы… вы не можете знать, что тогда произошло! Никто не может знать! Об этом известно только мне одному!

Я попятилась – в глазах профессора горел страх, смешанный с ненавистью. Он надвигался на меня, сжав кулаки.

– Видение! У меня было видение. Вам нечего бояться, я никому не скажу! – воскликнула я.

А затем путано рассказала профессору о том, каким даром обладаю. Он внимательно выслушал меня, страх из его глаз исчез, уступив место любопытству. Предложив мне сесть и напоив кофе, профессор сказал:

– Если бы кто‑то заявился ко мне и сообщил, что может видеть прошлое или будущее, я бы высмеял подобного человека. Ведь я – рационалист и не верю в Бога. Но вы убедили меня в обратном.

– Я не ведаю, откуда у меня подобные способности, – ответила я. – Извините, профессор, что причинила вам боль. Я не хотела…

Тот, взяв в руки фотографию, погладил и забормотал:

– Ее звали Люси. Она была самой большой любовью в моей жизни. Мы собирались пожениться, но… То была моя идея – отправиться на пляж. Люси любила море и обожала плавать. Мне не удалось переубедить ее, и она, невзирая на плохую погоду и высокие волны, кинулась в воду. – Помолчал немного и добавил: – Никто не знал, что я в тот день был с ней. Мы как раз поссорились и помирились только на пляже. Для всех я был в другом городе. Люси утонула, а я ничем не смог помочь ей. И самое ужасное… – Профессор запнулся и продолжил тихо‑тихо: – Никто, кроме меня, не в курсе того, что я был тогда с Люси. Ее тело так и не нашли, обнаружили только одежду на пляже. Решили, что она утонула. Но ни полиция, ни ее родители не подозревали, что я был там! Поэтому я верю вам, мисс Мельникофф. Вы не могли ничего узнать ни от кого другого, кроме меня. Единственный, кто хранит тайну все двадцать четыре года, – я сам. Обещайте, что никому не расскажете о том, что вам открылось!

Я поклялась, что от меня никто не узнает, что он был с Люси в момент ее смерти. Да и разве можно что‑то изменить и помочь девушке, утонувшей почти четверть века назад?

Так я познакомилась с профессором Майклом Барно. Он, как и я, был чрезвычайно одиноким человеком, в жизни которого имела место ужасная трагедия. Мы симпатизировали друг другу и проводили много времени вместе, однако наши отношения были исключительно платоническими: для меня не было другого мужчины, кроме Дэвида, а для профессора – другой женщины, кроме Люси. Однако я видела косые взгляды, которые бросали на меня прочие секретарши и преподаватели на кампусе, и слышала сплетни, гласившие, что я стала любовницей профессора Барно.

Мы регулярно встречались с Майклом. Он оказался многосторонним человеком с разнообразными увлечениями. Вместе с ним мне удавалось заглушить ту боль, что постоянно терзала мою душу. Постепенно я рассказала ему всю свою жизнь. В особенности Майкла интересовали мои видения, он считал их самым феноменальным явлением, с которым когда‑либо сталкивался.

– При помощи своего дара ты можешь заработать очень много денег, – заявил он как‑то. Однако затем добавил, что неудачно пошутил.

Так прошло около восьми месяцев. И вот как‑то Майкл признался мне, что хочет открыть еще одну тайну.

– У нас с Люси был сын, – сообщил он тем осенним вечером. – Никто не знал о его существовании. Мы были в то время молоды и не состояли в браке, а наши родители, как я тебе уже рассказывал, были против нашего союза. Поэтому сразу после рождения малыша его пришлось отдать в добрые руки. Но все эти годы, в особенности после гибели Люси, меня терзало то, что у меня имеется сын, которого она выносила, но который так далеко от меня.

История Майкла чрезвычайно тронула меня, и я пообещала, что сделаю все, что в моей власти, дабы помочь ему отыскать своего сына.

– Я уже нашел его, – сказал профессор Барно. – Поэтому я и оказался в этом городке. Однако у него сейчас другие родители, он ничего не знает о тайном усыновлении, имевшем место двадцать пять лет назад. И я хотел… хотел, чтобы ты помогла мне сблизиться с моим сыном.

– Но кто он? – спросила я, на что получила ответ:

– Кевин Альстоун.

Альстоуны были самой состоятельной семьей в городке и, судя по слухам, в штате. Им принадлежал роскошный особняк с огромным парком, земельные угодья, несколько заводов и фабрик. Это семейство щедро спонсировало колледж, в котором мы работали, и в честь одного из Альстоунов была названа выстроенная на его деньги современная обсерватория.

– Понимаешь, я ведь не могу явиться к ним в особняк и заявить: «Ваш сын в действительности не ваш, а мой»… – с отчаянием произнес Майкл. – Даже если мне удастся переговорить с Кевином, то у меня нет ни единого доказательства того, что он – мой ребенок. Да и его отец с матерью задействуют все для того, чтобы заставить меня замолчать.

Да, профессор был прав. Альстоунам принадлежал с потрохами весь наш городок, и любой и каждый, кто противился их воле или становился для них опасным, играл с огнем.

– Они разрушат мою академическую карьеру, сотрут меня в порошок, – сказал Майкл. – Но ради того, чтобы обрести сына, я готов на все!

– Я помогу тебе! – воскликнула я, и профессор Барно буквально расцвел.

Вместе мы разработали план того, как я могу свести его с сыном. Майкл предложил, чтобы для начала я познакомилась с Кевином и постепенно подготовила его к правде.

Молодой Альстоун был замкнутым молодым человеком, учившимся в одном из соседних университетов. Мне удалось завязать с ним контакт в библиотеке, и я сразу поняла, что понравилась ему. Он тоже внушал мне симпатию, и мы начали тайно встречаться. Кевин предостерег меня, что его семья не должна ничего об этом знать, так как в противном случае нам придется расстаться. Поэтому мы соблюдали конспирацию. Профессор Барно подготовил вопросы, которые я задавала Кевину. Они казались мне странными, однако Майкл уверил, что таким образом он хочет узнать подноготную его отношений с приемными родителями. Затем профессор попросил меня сделать слепки с ключей Майкла.

– Настала пора познакомиться с моим сыном, – заявил он. – Но мне требуется проникнуть к нему в дом… Прошу тебя, Ирина, ты ведь сделаешь это для меня, несчастного отца?

И вот пришла неделя, на которой Майкл решил появится перед Кевином и поведать ему всю правду. Я с нетерпением ждала субботы. Семейство Альстоунов находилось в отъезде, и в особняке оставался только Кевин. Пообещав, что свяжется со мной, как только сможет, профессор Барно отправился на рандеву.

А на следующий день я узнала о том, что Кевин обнаружен в родительском особняке застреленным. На него было совершено разбойное нападение – некто проник в дом, вскрыл сейф и похитил драгоценности и большую сумму наличными. Я безуспешно пыталась связаться с Майклом, но он как в воду канул. Экономка профессора Барно сообщила мне, что тот исчез в неизвестном направлении.

Меня арестовали во вторник, когда городок наводнили полицейские, прибывшие из столицы штата, и частные детективы, нанятые семейством Альстоунов. Они сумели разнюхать о том, что я тайно встречалась с Кевином. В особняке, около трупа, обнаружили дубликаты ключей, на которых нашли мои отпечатки.

Я никак не могла понять, что же случилось, и не могла поверить, что арестована по обвинению в убийстве, которого не совершала. Честно и подробно я рассказала о профессоре Майкле Барно и о том, что помогала ему установить контакт с сыном. Полицейские подняли меня на смех, заявив, что я выдумала идиотскую историю. Оказалось, что Кевин – родной сын Альстоунов, что могли подтвердить под присягой многие свидетели, в том числе врачи и повитухи, присутствовавшие при его рождении.

Я сама созналась в том, что сделала слепки с ключей. А затем в доме профессора Барно обнаружили вещи, недвусмысленно указывавшие на то, что он тоже убит: окровавленную одежду и нож… с моими отпечатками. А в подвале того особняка, где я снимала квартирку, нашли лопату, на лезвии которой налипли комья свежей земли.

Полиции и прокуратуре рисовалась следующая картина: мы вместе с моим любовником профессором Барно (то, что мы часто встречались, подтвердили многочисленные свидетели) замыслили ограбление особняка семейства Альстоунов, для чего я втерлась в доверие к Кевину и сделала слепок с ключей, затем узнала, когда не будет дома родителей и слуг и месторасположение сейфа. Эти вопросы я в самом деле задавала Кевину по просьбе Майкла. После совершения ограбления и убийства молодого человека я отправила на тот свет и своего сообщника, тело которого закопала где‑то в лесу.

Долгие поиски трупа ни к чему не привели, но все были уверены: я – жестокая убийца двух человек. Апофеозом всего стала посылка, пришедшая на мое имя – в ней обнаружилось десять тысяч долларов и несколько украшений, похищенных из особняка Альстоунов. Посылку, как удалось установить полиции, отправила из соседнего городка женщина, чье лицо было закутано шарфом, однако по манерам она походила на меня. Решили, что посылку с добычей я отправила сама себе, сочтя, что так смогу замести следы.

Напрасно я твердила, что невиновна. Только в тюрьме, в ожидании процесса, я поняла, что профессор Барно использовал меня для своих гнусных целей. Мне вспомнились его слова о том, что мой дар должен приносить прибыли, и его желание разбогатеть. Он рассказал мне душещипательную историю, чтобы завладеть моим доверием, а затем через меня выведал у Кевина важную информацию и совершил ограбление, во время которого молодой человек был застрелен.

Никто не верил в то, что истинным злодеем является профессор Барно – для всех он был мертв – убит мной и закопан в лесу. Мне предлагали чистосердечно раскаяться. И даже мой адвокат, предоставленный государством, внушал, что единственный способ избежать смертного приговора – признать себя виновной.

В камере меня посетило уже знакомое видение, но с продолжением: молодой Майкл Барно в море со своей возлюбленной по имени Люси. Ее накрывает волна, она исчезает под водой. Но затем выныривает и плывет к Майклу. Он же, вместо того чтобы помочь, топит девушку. А потом вытаскивает ее бездыханное тело на пустынный пляж и закапывает под большим валуном.

Майкл Барно был убийцей! Люси стала его жертвой, как и Кевин, как и я сама! Похитив из дома Альстоунов огромную сумму наличными и драгоценности, он теперь сможет сменить имя и зажить припеваючи, не заботясь о завтрашнем дне, как того всегда и хотел. Но как же мне доказать свою невиновность? Профессор Барно (в том случае, если таково его истинное имя, хотя, скорее всего, он присвоил его, забрав у своей очередной жертвы) инсценировал собственную смерть и свалил на меня все грехи.

Процесс надо мной привлек всеобщее внимание. Наблюдатели дружно сходились во мнении, что я буду признана виновной и получу высшую меру наказания. Это значило, что я попаду в камеру смертников.

Первый и второй день процесса прошли ужасно – прокурор со сладострастием рассказывал о том, какая я беспринципная, подлая, жестокая особа, манипулирующая людьми. Он приплел даже смерть Дэвида и намекнул, что я вышла за него замуж ради денег, а также поведал о самоубийствах Мэрион и Дэвида, исподволь внушая присяжным мысль, что, возможно, на самом деле они – совершенные мной убийства. Не последнюю роль сыграло и мое русское происхождение – шептались, что в действительности я советская шпионка, которая прибыла из Москвы со злобными целями. Свидетели, дававшие показания, очерняли меня, как могли, и я видела негодующие физиономии присяжных, так и жаждавших вынести обвинительный вердикт. Защитник обрабатывал меня, внушая: пока не поздно, я должна сознаться в убийствах.

После завершения второго дня процесса, изнурительного и разгромного, я была препровождена обратно в камеру. Самое позднее через неделю я буду признана виновной и после назначения наказания (несомненно, им станет смертная казнь) отправлюсь в федеральную тюрьму, где меня через пару месяцев усадят на электрический стул.

Подобные перспективы не внушали мне оптимизма. Все, абсолютно все были настроены враждебно, любое мое слово встречалось в штыки и подвергалось сомнению. Да и улики, подброшенные профессором, были очень серьезны – он постарался на славу, разлюбезный Майкл Барно, или как там его в самом деле зовут.

Я прилегла на узкую кровать, и в этот момент щелкнула дверь, появился надзиратель, доложивший, что меня желает видеть посетитель. Наверняка мой адвокат, подумала я. И если он в очередной раз заведет песню о том, что мне надо сделать покаянное признание, то я, наверное, соглашусь. По крайней мере, смогу уберечься от неминуемой смерти.

К моему удивлению, в мрачной комнате для свиданий меня ожидал не защитник, а статный господин с холеной седой эспаньолкой, глубокими залысинами и умными карими глазами. Он был одет в черное пальто с каракулевым воротником, а в руках держал котелок и трость из красного дерева с платиновым набалдашником. Незнакомый посетитель кого‑то мне напоминал.

– Добрый вечер, мисс Мельникофф, – произнес он приятным низким голосом, протягивая визитную карточку.

Я пробежала ее глазами. На ней значилось: «Квентин П. Мориарти, профессор философии, литератор».

Ах, ну как же я не узнала его сразу! Тот самый Квентин Мориарти, всемирно известный автор детективных романов, выходящих миллионными тиражами. Почти все его книги имелись даже в тюремной библиотеке. Мориарти лихо закручивал сюжеты, и убийцей у него всегда оказывался не тот, кого подозревал читатель. Он был председателем нескольких обществ писателей‑детективистов, а также вице‑президентом американского пен клуба. Его называли заморским Конан Дойлем, а критики долго спорили, кто же является номером один в современной детективной беллетристике – он или англичанка Агата Кристи.

– У вас имеются связи в полиции, если вы получили возможность увидеть меня вечером, когда посещения вообще‑то не разрешаются, – сказала я, возвращая Квентину Мориарти визитку.

Итак, я удостоилась сомнительной чести предстать перед глазами великого детективщика. Он наверняка захочет вывести меня, подлую убийцу, в своем новом романе. Иначе зачем писателю навещать меня в тюрьме?

А Квентин Мориарти вдруг заявил:

– Мисс Мельникофф, вы наверняка задаетесь вопросом, зачем я навестил вас? Все очень просто – я верю, что вы невиновны!

От подобного заявления я потеряла дар речи и медленно‑медленно опустилась на металлический стул. Внимательно всматриваясь в лицо писателя, я старалась понять, не шутит ли он. Но Квентин Мориарти был абсолютно серьезен.

– Но почему? – выпалила я. – Почему вы уверены в том, что я невиновна?

– Мой аргумент покажется вам странным, – усмехнулся Мориарти, – но я работаю сейчас над романом, сюжет которого очень похож на произошедшую с вами историю. Убийца, обманув молодую наивную девушку, взваливает на нее вину за то, что совершил он, а сам инсценирует собственную смерть от ее руки.

У меня закружилась голова. В мире нашелся человек, который верит мне. Причем человек, который, судя по всему, обладает влиянием!

– Так вот, я навестил вас, чтобы предложить помощь, – продолжил писатель. – Я не могу допустить, мисс Мельникофф, чтобы вы были признаны виновной в преступлении, которого не совершали.

– Но как вы намерены сделать это? – спросила я. – Мистер Мориарти, при всем уважении к вашей литературной славе вынуждена предупредить: никто вам не поверит, если вы попытаетесь убедить суд в обратном.

Литератор слабо усмехнулся.

– Я поступлю так же, как поступил бы на моем месте профессор Сократ Каваналли, герой моих романов, профессор философии, занимающийся на досуге расследованием криминальных историй. Для него, как вы знаете, моя дорогая, существует только одно божество – логика, и посредством особой методики постановки вопросов под названием майевтика, разработанной его тезкой, великим античным философом Сократом, он раскрывает самые запутанные дела.