Ебать Бога в душу

Я не верю во все это религиозное дерьмище, от этих ублюдков еще больше проблем, чем от извращенцев, а в Ирландии так и вообще. Давно доказано, што все священники – те же самые извращенцы и все такое, так што если задуматься над всем этим, получаетца любопытная картинка. Мерфи – покойник. Вот основная проблема некоторых уродов: они никогда не думают головой, прежде чем што‑то делать. Мозгов у них нет ни хуя.

Приходит Кейт, она делает мне чай и укладывает ребенка, а потом идет в ванную мыть голову. Теперь она ее сушит. Я ни хуя не понимаю, зачем ей проделывать всю эту поебень с волосами, если она остаетца дома. Может быть, это она к утру готовитца, для работы, в этом своем сраном магазине одежды. Бля буду, есть какой‑нибудь пидор, который работает там же или в каком‑нить еще магазине поблизости, какой‑нибудь пидор, который положил на нее глаз. Такой смазливый мальчишечка, типа нашего Психа, у таких обычно никакой совести ни хуя нет, они просто пользуют женщин и все.

Если только она не положит глаз на такого, как он. Что заставляет меня задуматца.

– Ты помнишь, што у нас было, когда мы с тобой познакомились? – спрашиваю я.

Она смотрит на меня и выключает фен.

– Ты о чем? – говорит она.

– Ну, когда мы в первый раз занимались сексом и все такое?

Теперь она смотрит на меня так, как будто до нее наконец доперло, о чем я говорю. То есть она думает об этом и все такое.

– Это было сто лет назад, Френк. Ты тогда только вышел из тюрьмы. Это не имеет значения, – говорит она, слегка поморщившись.

– Теперь не имеет. Зато имеет значение другое – знает ли про это еще кто‑нибудь? Ты ведь никому ничего не рассказывала, а?

Она закуривает сигарету.

– Нет.

– Даже этой сучке Эвелин? – уточняю я. И прежде чем она успевает ответить, я говорю: – Потому што я знаю, што бывает, когда бабы собираютца вместе. Они начинают трепатца. Так ведь?

И вот тут она задумывается как следует. Ей бы лучше мне не врать, бля, ради ее же блага.

– Нет, об этом я никому не рассказывала, Френк. Это личное, да и случилось все это давным‑давно. Я и думать об этом забыла.

Ага, она, значит, об этом не думает. Она думать забыла о том, што провела две недели с парнем, который даже выебать ее не мог как следует. Хуя с два она об этом не думает.

– Значит, вы, бля, об этом не говорите, ты и эта блядь Эвелин и эта еще, с волосами, как, бля, ее зовут…

– Рона, – говорит она.

– Ну да, бля, Рона. Ты што, хочешь сказать, што вы об этом не говорите? О своих мужиках и все такое?

Глаза у нее становятца большие и испуганные. Интересно, бля, чего это она так боитца?

– Ну да, говорим, – отвечает она. – Но не о таком…

– Не о каком?

– Ну, не обо всяких интимных вещах, о том, што происходит в постели.

Я пристально смотрю ей в глаза.

– Значит, ты не разговариваешь со своими подругами о том, што у нас с тобой происходит в койке?

– Разумеетца, нет… а што такое Фрэнк? Што случилось? – спрашивает она.

Я тебе, бля, сейчас расскажу, што случилось.

– Ладно, а што по поводу того раза, когда мы всей кодлой сидели в «Черном лебеде», помнишь? Там еще Эвелин была, и эта, с волосами, как, ты сказала, ее зовут?

– Рона, – говорит она, явно нервничая. – Но Френк… Я щелкаю пальцами.

– Рона, ну да, бля. Так, теперь помнишь того урода, с которым ты была до меня, которого я тогда отпиздил в городе? – спрашиваю я, глаза у нее становятца, словно два блюдца. – Я помню, мы тогда в «Черном лебеде» были, и ты сказала, што он все равно был полным дерьмом в постели, ведь ты так тогда сказала, помнишь?

– Френк, это глупо…

Я показываю на нее пальцем.

– Отвечай на вопрос, бля! Ты это говорила или не говорила?

– Ну да… но я сказала так, потому што… я была рада, што мы расстались… я была рада, потому што у меня появился ты!

Рада, што у нее появился я. Рада была расстатца с этим пидором.

– Так, значит, ты это просто так сказала, ради красного словца. Штобы произвести впечатление на своих недоебанных подруг.

– Нуда! – Она торжествует, ей кажетца, што она наконец сорвалась с крючка.

Она не понимает, што таким образом она только што загнала себя еще глубже в это дерьмо. Все эти драные бляди просто не умеют держать язык за зубами, и поэтому вляпываютца по самые уши.

– Так. Значит, это было вранье, и он не был дерьмом в постели. Он был просто великолепен. Он был, бля, куда лучше меня. Так, што ли?

Она почти плачет.

– Да нет, нет, я имею в виду… не важно, какой он был в постели, я сказала это только потому, што я его ненавижу… потому што я была рада избавитца от него. Не важно, хорош он был в постели или нет.

В ответ на это я только улыбаюсь.

– Значит, ты это сказала только потому, што у вас все закончилось.

– Ну да.

Она порет херню. Это ей не поможет.

– А што случитца, если мы с тобой разбежимся? Если у нас все закончится? Ты начнешь говорить то же самое про меня, во всех кабаках по всему Лейту? Так, што ли?

– Нет… нет… все не так… Я ее предупредил, бля: Што… ну, разумеетца, не рассказывала. Это только между нами. Кому какое дело.

– Правильно, – говорю я. – То есть ты никому ничего не говорила?

– Нет.

– Даже этой сучке Эвелин? – уточняю я. И прежде чем она успевает ответить, я говорю: – Потому што я знаю, што бывает, когда бабы собираютца вместе. Они начинают трепатца. Так ведь?

И вот тут она задумывается как следует. Ей бы лучше мне не врать, бля, ради ее же блага.

– Нет, об этом я никому не рассказывала, Френк. Это личное, да и случилось все это давным‑давно. Я и думать об этом забыла.

Ага, она, значит, об этом не думает. Она думать забыла о том, што провела две недели с парнем, который даже выебать ее не мог как следует. Хуя с два она об этом не думает.

– Значит, вы, бля, об этом не говорите, ты и эта блядь Эвелин и эта еще, с волосами, как, бля, ее зовут…

– Рона, – говорит она.

– Ну да, бля, Рона. Ты што, хочешь сказать, што вы об этом не говорите? О своих мужиках и все такое?

Глаза у нее становятца большие и испуганные. Интересно, бля, чего это она так боитца?

– Ну да, говорим, – отвечает она. – Но не о таком…

– Не о каком?

– Ну, не обо всяких интимных вещах, о том, што происходит в постели.

Я пристально смотрю ей в глаза.

– Значит, ты не разговариваешь со своими подругами о том, што у нас с тобой происходит в койке?

– Разумеетца, нет… а што такое Фрэнк? Што случилось? – спрашивает она.

Я тебе, бля, сейчас расскажу, што случилось.

– Ладно, а што по поводу того раза, когда мы всей кодлой сидели в «Черном лебеде», помнишь? Там еще Эвелин была, и эта, с волосами, как, ты сказала, ее зовут?

– Рона, – говорит она, явно нервничая. – Но Френк… Я щелкаю пальцами.

– Рона, ну да, бля. Так, теперь помнишь того урода, с которым ты была до меня, которого я тогда отпиздил в городе? – спрашиваю я, глаза у нее становятца, словно два блюдца. – Я помню, мы тогда в «Черном лебеде» были, и ты сказала, што он все равно был полным дерьмом в постели, ведь ты так тогда сказала, помнишь?

– Френк, это глупо…

Я показываю на нее пальцем.

– Отвечай на вопрос, бля! Ты это говорила или не говорила?

– Ну да… но я сказала так, потому што… я была рада, што мы расстались… я была рада, потому што у меня появился ты!

Рада, што у нее появился я. Рада была расстатца с этим пидором.

– Так, значит, ты это просто так сказала, ради красного словца. Штобы произвести впечатление на своих недоебанных подруг.

– Нуда! – Она торжествует, ей кажетца, што она наконец сорвалась с крючка.

Она не понимает, што таким образом она только што загнала себя еще глубже в это дерьмо. Все эти драные бляди просто не умеют держать язык за зубами, и поэтому вляпываютца по самые уши.

– Так. Значит, это было вранье, и он не был дерьмом в постели. Он был просто великолепен. Он был, бля, куда лучше меня. Так, што ли?

Она почти плачет.

– Да нет, нет, я имею в виду… не важно, какой он был в постели, я сказала это только потому, што я его ненавижу… потому што я была рада избавитца от него. Не важно, хорош он был в постели или нет.

В ответ на это я только улыбаюсь.

– Значит, ты это сказала только потому, што у вас все закончилось.

– Ну да.

Она порет херню. Это ей не поможет.

– А што случитца, если мы с тобой разбежимся? Если у нас все закончится? Ты начнешь говорить то же самое про меня, во всех кабаках по всему Лейту? Так, што ли?

– Нет… нет… все не так… Я ее предупредил, бля:

– Вот и славненько! Потому што, если ты хотя бы словом об этом обмолвишься, от тебя ничего не останетца. Вообще ничего, даже мокрого места, бля!

Она смотрит в сторону детской, потом опять поворачиваетца ко мне. И начинает реветь. Она что себе думает?! Што я собираюсь што‑то такое сделать с ее блядским ребенком, как будто б я, бля, извращенец какой‑то?!

– Слушай, – говорю я. – Не плачь, Кейт, перестань…, слушай, я не хотел тебя обидеть. – Я подхожу к ней и обнимаю. – Просто понимаешь, есть очень много людей, которые меня ненавидят. И эти пидоры всякое про меня болтают, за моей спиной… всякое дерьмо… и посылают мне всякое дерьмо… по почте… не надо давать им оружие, понимаешь… вот я о чем говорю, бля… просто не надо давать им оружие, которое они смогут использовать против меня…

Она прижимаетца ко мне и говорит:

– От меня никто не услышит про тебя ничего плохого, Френк, потому што ты хорошо ко мне относишься и не бьешь меня, но, пожалуйста, не заставляй меня тебя боятца, как сегодня, Френк, потому што он то же самое делал, а я так не могу, Френк… ты ведь совсем не такой, как он, Френк… он был полным дерьмом…

Я сажусь и прижимаю ее голову к своей груди:

– Все хорошо, – говорю я и думаю: ты меня очень плохо знаешь, подруга, очень плохо. Я чувствую, што у меня начинает болеть голова, и сердце опять колотитца, как бешеное. Я думаю про них, про всех этих пидоров: Второй Приз, который ваше не умеет держать язык за зубами, Лексо, этот урод Рентой и блядский псих Мерфи. Да, этому мудаку просто повезло, што я не успел закончить начатое. Но еще не все потеряно. В смысле, у меня еще будет время с ним разобратца. Он пытался меня подставить, блядь! Это образ мышления настоящего извращенца. Нет, блядь, ему повезло. Просто повезло.

И этот пидор, похоже, все знает про Чиззи, и все такое. И уж я выясню, откуда он все это знает, и выбью из него это дерьмо. Может быть, это его спасет.

Если его што‑то может спасти.

Нет, бля, в тюрягу я не вернусь, иначе это будет уже полный пиздец. Мне нужно быть поосторожнее. Похоже, што здесь каждый пидор все про меня знает, и хотя я сам понимаю, што это только мое воображение, мне кажетца, што они подбираютца ко мне все ближе и ближе. И я глажу Кейт по волосам, но я все равно какой‑то напряженный, мне надо срочно отсюда свалить, иначе я за себя не ручаюсь, бля. Так што я встаю и говорю ей, што я иду в бар смотреть футбол.

– Ладно, – говорит она и смотрит на телевизор, как бы давая мне понять, што я могу посмотреть футбол и дома.

Я киваю в сторону телика.

– Я лучше в пабе игру посмотрю, со своими ребятами. Типа нужна соответствующая атмосфера.

Она задумываетца на пару секунд, а потом говорит:

– Да, Фрэнк, сходи, это будет тебе на пользу. Тебе надо куда‑нибудь выбиратца, а не сидеть в кресле целыми днями.

Я пытаюсь понять, што она имеет в виду. Может быть, ей подозрительно, што я все время торчу дома. А мне надо куда‑нибудь выбиратца. Бля, да она просто хочет избавитца от меня на сегодняшний вечер. Она сама не сможет никуда уйти, у нее ребенок, но она может пригласить к себе какое‑нибудь чмо.

– А ты чего? Дома будешь сидеть?

– Ну да.

– И никто сюда не придет? Никакая блядская Рона?

– Нет.

– И Мелани тут ошиватца не будет? Она все время шляетца по Лейту.

– Нет, я просто книжку почитаю, – говорит она, показывая мне книгу.

Книжку она почитает, блядь. Дерьмо это все, просто промывка мозгов.

– Значит, тут никого не будет? – Неа.

– Ладно, тогда я пошел. – Я надеваю пиджак и выхожу на холод. Главное, штобы никакой пидор сюда не приперся в мое отсутствие. Пидор вроде того же Психа, я знаю, што творитца в голове у таких, как он. Он может сказать той же Мелани, у тебя, типа, наверное, много подружек, которых можно выебать и заснять это на пленку…

БЛЯДЬ.

Я со злости пинаю стенку.

Этот пидор знает, што будет, если он попробует сделать што‑нибудь в этом роде.

По пути в бар я вижу Джун, она идет по Бульвару, и я перехожу дорогу, штобы с ней поговорить. Я объясню этой дуре, в чем дело, наглая тварь, я бы с ней на одном поле срать не сел. Я просто хочу объяснить ей, што это все Мерфи и Псих, што я тут ни при чем, бля, што все просто перепуталось, но эта тварь разворачиваетца и убегает! Я кричу ей, штобы она остановилась, потому што мне надо ей все объяснить, но она убегает. Да пошла она в жопу, блядь!

Я достаю мобилу и напоминаю народу, штобы они подтягивались в бар, Нелли и Ларри, потому што я знаю, што Малки уже там, опять бухает по‑черному. Малки, алкаш хренов. Ну конечно, он уже там, да и Ларри с Нелли не отстают. Вся херня в том, што здесь меня пробивает на те же измены. Мне кажетца, што все смотрят на меня и думают: «Да, я знаю, што ты собой представляешь, урод». И мы, бля, говорим о друзьях, точнее, так называемых, мать их, друзьях.

Мы смотрим футбол по Скаю, «Хибсы» сегодня в ударе. Хорошая игра, да, впрочем, на Скае они всегда хорошо играют. Дзителли вообще забивает гол головой. Три один, все просто.

Все, бля, как сговорились, пиздят только про этого зверя. А я, бля, сижу молчу, и мне очень хочетца, штобы они уже сменили тему, хотя, с другой стороны, мне это нравитца.

– Я думаю, это был кто‑то из мелких, – говорит Малки. – Наверное, этот ублюдок когда‑то кого‑то из них домогался или што‑то такое, давно, когда тот был еще совсем пацаном, а вот теперь он, значит, вырос, и вот такая херня получаетца. Получай, извращенец хуев!

– Может быть, – говорю я, глядя на Ларри, который весь расплылся в идиотской ухмылке. Хуй знает, чего это он так радуетца.

Теперь этот пидор затеял рассказывать анекдот.

– Бакалейщик в Файфе, ну, стоит он в своем магазине, а на улице охренительно холодно, и он стоит рядом с грилем. Входит баба, смотрит на прилавок и спрашивает его: это што, ваш эрширский бекон? А бакалейщик смотрит на нее и говорит: нет, это я просто руки грею.

Я никогда ни хера не понимал чувство юмора этого идиота. Смеетца только Малки.

Нелли поворачиваетца и говорит:

– Знаете, если бы я встретил парня, который грохнул эту тварь, я бы ему пивом проставился, не задумываясь.

Забавно, после того как он это говорит, мне хочетца заорать: ну што, бля, суй руку в карман и гони бабки, потому што я здесь, бля. – Но я молчу, друзья или не друзья, но чем меньше народу в курсе, тем лучше. Я все думаю про Второго Приза. Если он развязался с выпивкой и начал пиздеть не в тему… Ларри по‑прежнему лыбитца, меня это напрягает, так что я прусь в сортир и занюхиваю там хорошую такую дорогу.

Я возвращаюсь и сажусь на свое место, а эти пидоры уже взяли себе по второй пинте. Малки показывает на полную кружку.

– Это твоя, Френк.

Я киваю ему и делаю глоток, глядя поверх кружки на Ларри, который пялитца на меня, и на морде у него все та же кретинская ухмылка.

– Ты какого хера уставился? – интересуюсь я. Он пожимает плечами.

– Да так просто.

Ну да, бля, просто сидит и пялитца на меня, как будто он знает все, што творитца у меня в голове. Нелли это тоже замечает, когда я под столом передаю ему наркоту.

– Чего происходит? – спрашивает он. Я киваю на Ларри.

– Это урод сидит тут и пялитца на меня, и морда у него при этом дебильная. Смотрит на меня, как будто бы я тоже дебил какой‑то, – говорю я.

Ларри трясет головой, поднимает руки и говорит:

– Чего такое?

А у Нелли стекленеют глаза. Малки оборачиваетца и смотрит на стойку. Там квасят Сэнди Рэ и Томми Фолдс, и еще какие‑то малолетние уроды играют в бильярд.

– Так што ты там говорил, Ларри? – спрашиваю я.

– Да ничего я не говорил, Франко, – говорит Ларри, строя из себя святую невинность. – Я просто думаю о том голе, – и он кивает на экран у меня за спиной, где показывают повторы моментов из последней игры.

И я думаю, ладно, пока што спущу ему это с рук, просто этому пидору надо бы поменьше выебыватца.

– Ладно, только больше не надо пялитца на меня с этой дурацкой улыбочкой, словно ты пидор какой‑то. Если хочешь мне што‑то сказать, скажи прямо.

Ларри пожимает плечами и отворачиваетца, а Нелли идет в сортир. Наркота, кстати, хорошая – лучшее, што было у Сэнди. Мне он всегда только самое лучшее предлагает. Потому что он знает: лучше продать мне нормальный товар, чем потом получить пизды.

– А твой приятель, Псих, высоко метит, а, Франко? Порнуху снимает, и все такое, – ухмыляетца Ларри.

– Не упоминай при мне этого пидора. У него там есть парочка блядей, которых он пялит на втором этаже у себя в пабе, и теперь почему‑то решил, будто он охуительно крутой голливудский продюсер. Типа этого сраного Стивена Спилберга или как там, блядь, его зовут.

Нелли возвращаетца из сортира, Малки смотрит на него и говорит:

– А это еще што за дерьмо приперлось?

Но Нелли не обращает на него внимания, по нему видно, он торчал в сортире и думал о чем‑то таком, очень замысловатом, и теперь ему хочетца рассказать это всем остальным, его прет.

– Знаете, што мне тут в бошку пришло, – говорит он и продолжает, прежде чем кто‑нибудь успевает ответить: – Вот все наши обычно тут заседают, – говорит он и делает хороший глоток пива. Пиво проливаетца на его синий Бен Шерман, но он этого не замечает. Урод.

Мы переглядываемся и киваем друг другу.

– А знаете, чего не хватает? Ты знаешь, – он смотрит на меня, – я знаю, – он показывает на себя, – и ты знаешь, – говорит он Ларри, который опять начинает лыбитца.

Я первым делом думаю про Лексо, про этого толстого ублюдка Лексо, это первое, што приходит мне в голову, но Нелли меня удивляет:

– Алек Дойл. Куда он подевался? Сколько он тут уже не появляетца? Год? Полтора? У него, наверное, охуительно интересная жизнь.

Малки серьезно так смотрит на Нелли.

– Ты чего говоришь‑то? Ты што, пытаешься сказать, будто Дойл скурвился?

Взгляд Нелли опять стекленеет.

– Да нет, я просто говорю, што у него, наверное, жизнь интересная.

Ларри вдруг тоже становитца очень серьезным.

– Ты не прав, Нелли, – мягко говорит он.

– Ну да, бля, разумеетца, я не прав, – говорит Нелли, его явно все заебало.

Малки поворачиваетца ко мне и спрашивает:

– А ты што по этому поводу думаешь, Френк? Я оглядываю их всех и смотрю Нелли в глаза.

– Дойл всегда был у меня на хорошем счету. И нельзя просто так говорить, што, мол, чувак скурвился, если у тебя нет доказательств. У тебя есть какие‑то факты? Причем такие, бля, факты, штобы мы сразу поверили.

Нелли это не нравитца, но он молчит. А ему это, бля, ни хера не нравитца. За этим уродом надо приглядывать, потому што он может нагородить херни, но я вроде как за ним слежу.

– Хорошая мысль, Френк, – говорит Ларри и хитро кивает мне. – Но у Нелли своя точка зрения, – говорит он, забирает у Нелли кокс и уходит в сортир.

– Я не говорил, што кто‑то там скурвился, – говорит мне Нелли, когда Ларри уходит. – Но ты подумай о том, што я сказал, – говорит он и кивает Малки.

Ну да, Ларри надо думать головой, и все такое. Вечно он пытаетца устроить бардак – из всего. Постоянно што‑то мутит, и лучше мне выяснить, што именно он мутит.

Мы все уже приняли свою дозу, так что мы начинаем гулять уже по‑настоящему. Выпиваем по кружечке в «Лозе», потом еще парочку – в «У Свонни». Это все еще старый добрый Лейт, но кое‑что уже начинает менятца. Больше всего меня бесит то, што они сделали с «Трактиром у дороги». Даже не верится, что так можно. А ведь я в свое время очень неплохо там оттягивался. Мы обходим еще пару гадючников и возвращаемся туда, откуда начали.

Теперь там болтаетца этот мелкий пидор Филипп. Здесь, в этом пабе. Я не хочу, штобы этот урод и его уродские приятели обретались в том же пабе, в котором пью я.

– И хуйли ты здесь забыл? – говорю я ему.

– Я жду Кертиса, он должен на тачке подвалить, – говорит он. Потом с надеждой так спрашивает: – Слушай, можешь кокса надыбать, а?

Я смотрю на него.

– А бабки у тебя откуда?

– Кертис дал.

А, ну да, теперь все понятно. Актер блядского Саймона. Кажетца, у него всегда есть бабки. Мне тут несколько человек говорили, што видели Рентона, што он в город вернулся и все такое. Если Псих знал об этом и не сказал мне…

Но мелкий урод Филипп по‑прежнему болтаетца под ногами. Я киваю Сэнди Рэ, который сидит с Нелли у барной стойки. Ларри и Малки уже нехерачились и засели за игровые автоматы. Сэнди подходит. Он продает этому мелкому пидору пару граммов. Входит какой‑то здоровый урод, они с Филиппом выходят, и я слышу, как они уезжают.

Ко мне подходит Нелли, и мы с ним смотрим на Малки и Ларри.

– Слушай, этот мудак меня весь вечер достает, – говорит Нелли.

– Ну да, – отвечаю я.

– Вот што я тебе скажу, Франко, ему очень повезло, што он твой приятель, иначе бы я его уже по стене размазал, – говорит он, глядя на Ларри. – Умник хренов.

– Пусть это тебя не смущает, – говорю я ему.

И Нелли идет, хватает Ларри и пару раз прикладывает его головой об игровой автомат. Потом он херачит его по лицу. Ларри падает, а Нелли начинает пиздить его ногами. Малки кладет руку Нелли на плечо и говорит:

– Хватит.

Нелли останавливаетца, а Малки помогает Ларри встать и выйти на улицу. Он смотрит на Нелли и што‑то говорит, поднимает руку и пытаетца показать на него пальцем, но Малки вытаскивает его из паба.

– Мудила, – говорит Нелли, глядя на меня.

А я думаю про себя: вот мы с Нелли вроде как приятели, но очень скоро мы разбежимся, это я точно знаю.

– Да, этот урод весь вечер напрашивался, – киваю я. Входит Малки.

– Я посадил его в такси и отправил домой за десятку. С ним вроде бы все нормально, только охуевший совсем.

– Он што, отомстить собираетца? – спрашивает Нелли. – Потому што я готов повторить в любой момент.

– Ты поаккуратнее, Нелли, – говорит Малки, – он все‑таки дилер неслабый и злопамятный дальше некуда.

– Я тоже злопамятный, – говорит Нелли, но по нему видно, што ему уже явно не по себе. Утром он проснетца и начнетца полный пиздец, он решит, што перебрал кокса и пива и поэтому отмудохал Ларри. Потому што таким, как он, для того чтобы кого‑нибудь отмудохать, нужно много кокса и много пива. И в этом разница между такими, как я, и такими, как он.