Эпоха строителей

Итак, хотя никакое установление не может держаться на одном лишь самообмане и заблуждениях, мегамашину все же следует считать одним из величайших механических изобретений; в самом деле приходится сомневаться в том, удалось ли бы довести машины до нынешнего совершенства, если бы начальные уроки «машиностроения» не были впервые проведены на податливом и обособленном человеческом материале.

Мегамашина не просто явилась моделью для всех последующих сложных машин, но и позволила привнести необходимый порядок, преемственность и предсказуемость в сумбур повседневной жизни, когда запасы продовольствия и система водных каналов вышли за пределы масштаба неолитической деревушки. Более того, мегамаши-на нарушила капризное единообразие племенного обычая, предложив взамен более рациональный (и потенциально универсальный) метод.

Правда, для основной массы людей тот строгий, ограниченный и зачастую угнетающий образ жизни, какой навязывала им «цивилизация», не имел смысла в сравнении с деревенским образом жизни, внутренние императивы и правила которого были более человеческого свойства. Однако вся структура, порожденная мегамашиной, имела неизмеримо большее значение: ведь она наделяла самое малое из своих звеньев космической участью, выходившей за рамки обычного биологического существования или общественной преемственности. В новых городах все разъединенные человеческие части сводились в некое единство высшего (как представлялось) порядка.

Как мы увидим, когда полнее представим себе устройство мегамашины, многие отрицательные факторы, сопутствовавшие ее возникновению, лишь усиливались, а не ослабевали по мере ее успешного развития. Однако прежде чем исследовать эти отрицательные черты, необходимо объяснить и практический успех, и видимую популярность самого института в течение многих веков и в различных культурах.

Поначалу достоинства божественной царской власти, должно быть, поражали и ослепляли всех людей. Ибо это была «эпоха строителей», и возводившиеся новые города изначально задумывались как подобия Небес. Никогда прежде нельзя было заполучить такое количество энергии для постоянного выполнения величественных общественных работ. Вскоре города, возводимые на рукотворных насыпях, возвышались на двенадцать метров над уровнем воды, их окружали стены толщиной в шесть, а то и в пятнадцать метров, причем наверху они достигали такой ширины, что там могли свободно разъехаться две колесницы. Воздвигались и огромные «дворцы», где размещалось пять тысяч вооруженных людей, столовавшихся на общей кухне. А храмы высотой в двадцать пять метров — как, например, в Шумере, — находились внутри священного участка, огороженного еще одной стеной. Такие «теменосы» были настолько велики, что во время празднеств там умещалась большая часть населения, чтобы лицезреть священные обряды.

В новых городах Месопотамии выросли большие здания, глиняные поверхности которых были покрыты блестящей глазурью, иногда даже отделаны золотом, а порой инкрустированы полудрагоценными камнями и украшены монументальными изваяниями львов или быков; подобные же сооружения, построенные в различной форме и из разных материалов, стали появляться повсюду. Такие здания, естественно, составляли предмет общей гордости; ведь даже последний работяга в новых пышных центрах и городах был косвенно причастен к этим порождениям мощи, к этим чудесам искусства, каждодневно лицезрея жизнь, совершенно чуждую каким-нибудь скромным крестьянам или пастухам. Даже на селян из дальних краев эти монументальные постройки действовали как магнит: периодически, в дни празднеств, народ со всей страны стягивался в крупные столицы — в Абидос или Ниппур, а позднее — в Иерусалим или Мекку, в Рим или Москву.

Масштабная строительная деятельность сделалась основой более напряженного, сознательно направляемого образа жизни: ритуал перевоплощался в драму, на смену старым порядкам приходили новые обычаи, новые ресурсы, стекавшиеся со всех концов огромной долины, индивидуальные умы постоянно оттачивали свои способности, общаясь с другими, превосходившими их, умами; коротко говоря, это была новая жизнь города, где каждая прежняя сторона существования усилилась и увеличилась в объеме. Городская жизнь во много крат превосходила деревенскую во всех отношениях, благодаря поставкам сырья с больших расстояний, быстрому освоению новой техники, смешению разных расовых и национальных типов. В книге «Город в истории» я уже воздал должное этим коллективным выражениям порядка и красоты.

Если деревни и небольшие города были исконными образцами поселений, возведение и культурное возвышение целых огромных городов являлось преимущественно делом мегамашины. Быстрота строительных работ и укрупнение всех измерений города, особенно его главного ядра — храма, дворца и зернохранилищ, — свидетельствуют о том, что направляла эту работу царская воля. Стены, укрепления, главные дороги, каналы и города в любую эпоху оставались тем, чем они были в «эпоху строителей»: важнейшими свершениями «суверенной власти». В самом начале это выражение означало не какую-то конституционную абстракцию, а живого человека.

На протяжении всей истории изначальный образ большого города требовал изрядного человеческого усердия и труда. Великое предназначение царской власти заключалось в преодолении замкнутости и обособленности мелких общин, в устранении тех зачастую малозначащих различий, что отделяют одну человеческую группу от другой и не позволяют им свободно обмениваться идеями, изобретениями и прочими благами, которые могли бы, в конечном счете, подчеркнуть индивидуальность каждой из них.

При царской власти были созданы общие стандарты мер и весов: границы не просто четко обозначались, но и — частично из-за экспансии царского могущества, — расширялись, вовлекая все большее число общин в единую систему. С появлением общего свода законов поведение людей делалось более упорядоченным и предсказуемым, реже случались отступления от правил. В известной степени, эти достижения в области закона и порядка заложили основу более широкой свободы: они открывали путь в мир, в любой части которого любой представитель человеческого рода мог бы чувствовать себя как дома, как в родной деревне. В той мере, в какой царская власть служила залогом такого полезного единообразия и универсальности, каждая община и каждый член общины получали от этого выгоду.

В строительстве городов и создании всех сопутствующих им особых установлений царская власть достигла высшей точки своей созидательности. Большинство видов творческой деятельности, которые мы связываем с «цивилизацией», можно возвести к этому изначальному применению общественных и технических сил. Эти работы порождали крепкую уверенность в могуществе человека, отличную от магических заблуждений и наивного самообмана. Цари продемонстрировали, как много могут совершить многочисленные общины, если их организовать в коллектив из крупных механических единиц. Воля, которая смогла добиться этого величайшего свершения, казалась поистине богоподобной. Если бы это не исказило человеческую психику, со временем благотворные последствия могли бы распространиться на всю человеческую деятельность, возвысив и усилив всю обыденную жизнь на планете.

Впервые за всю историю развития человека личность (по крайней мере, некоторые фигуры, возвысившие себя над прочими) наконец преодолела привычные границы пространства и времени. Благодаря самоотождествлению и косвенному участию — пусть в качестве свидетеля, если не активного помощника, — простой человек с гордостью ощутил весь размах человеческих возможностей, получивший выражение в мифах о богах, в астрономических познаниях жрецов, в чреватых серьезными последствиями решениях и деяниях царей. В течение одной людской жизни ум достигал более высокого состояния созидательности и более насыщенного сознания бытия, чем было доступно любым живым существам когда-либо прежде. И именно это — а не расширение торговых связей или имперские походы — являлось самой важной составляющей так называемой городской революции.

Хотя такое обостренное осознание человеческих возможностей было уделом дерзостного меньшинства, оно не могло, подобно астрономическим знаниям жречества, оставаться «тайной за семью печатями», ибо пронизывало все проявления «цивилизации» и окружало их атмосферой благополучной рациональности. Люди уже не жили, день ото дня благоговейно оглядываясь на прошлое, воскрешая его в мифе и ритуале, и одновременно опасаясь любых новшеств в страхе потерять все, что было. Письменность и архитектура, да, по сути, и сам город, стали прочными и независимыми воплощениями человеческого ума. Хотя городская жизнь породила внутренние конфликты и трудности, от которых малые общины в силу своего единомыслия были защищены, — новые особенности этого более открытого образа существования раскрывали перед человеком и новые возможности.

Если бы были осознаны все зарождающиеся преимущества этих масштабных замыслов, а высшие функции городской жизни получили более широкое распространение, большинство ранних сбоев мегамашины можно было бы вовремя предотвратить, и даже ее случайные понуждения удалось бы как-то облегчить и в конце концов устранить. Но, к несчастью, боги обезумели. Божества, на которых лежала ответственность за эти успехи, предпочитали пороки подлинным достоинствам: ибо они жирели на человеческих жертвоприношениях и изобретали войну как окончательное доказательство «суверенной власти» и высшего искусства «цивилизации». Если в подъеме «цивилизации» главную роль сыграла рабочая машина, то ее двойник, военная машина, отвечала главным образом за повторяющиеся циклы истребления, разрушения и самоуничтожения.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Бремя «цивилизации»