Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
II. Рассказ о встречах
Когда мне заболеть, у меня подруга в ресторане была, Зина. Мы с ней пятнадцать лет дружили. Касса у нас – всё вместе, друг от друга никогда вот ни копеечки не украли, ничего. И очень она меня любила (ну как подругу), очень. И вот раз мы сидим, мы обедать с трёх до четырёх закрывалися. Сидим, а она чё‑то приболела (она постарше меня на десять лет). И она говорит: «Рай, – говорит, – если я умру, то я, – грит, – буду стучаться, – (ну, шуткой грит), – стучаться буду к тебе». Да‑а?.. а вот слушай! Говорит: «Я там без тебя не смогу». «Да ты что, у меня четверо детей! Ты с ума сошла что ли». А у ней тоже трое. Ну, она постарше, у ней дети‑то уже все были определённые. А у меня ж Маринка маленькая, я родила‑то её поздно. Вот. А она говорит: «Я там без тебя не смогу». «Зин, да ты чё, очертенела?» – я на неё прям вот так… Ну и всё, вроде шутка и шутка. А потом она и умерла. Щас уже восемь лет. Ну, я и хоронила, и всё честь по чести, всё, и поминала, и так же вот и пощас: сажуся есть – и маму с папой, и всех там кого поминать своих… Даже не успеешь всех – говорю: помяни, Господи, всех моих сродичей всех по крови. А подружек надо т а к поминать, именами: и я её, Зинку, всегда поминаю. А то забыла раз помянуть, и… ты слушай, слушай!
Снится она мне, значит, во сне… а так явственно! Я иду вроде бы на свеклу тяпать. Раньше нас посылали на свеклу тяпать, и вот у меня там тяпочка, узелок это с молоком, с яйцами – с собой брали. И речка. С этой стороны я иду, и девчонки все со мной с ресторана, и мы идём вдоль речки вроде работать. А на том берегу сидит эта Зина, моя подруга, а около неё пустое место на травке. А через это место сидит там – одну у нас соседку муж зарубил топором, Ельку. И вот она, Елька эта, там тоже с ней сидит, её соседка. И там ещё одна женщина умерла, эта, как её… Люба звали, и муж её этот, Эдик. А Зинка мне прямо так, шумит мне: «Райк! я место тебе берегу, ты чё там ходишь‑то?» А я не почувствовала сразу, что она мёртвая‑то… Да! а ноги‑то у неё в воде! Ноги у неё в воде, ну, во сне‑то… А так явственно! Сидит – и мне прямо так… Я ей: «Зин, да я тут не пройду, глыбако, как я к тебе пойду‑то, вода холодная… переплывать – у меня продукты тут, намочу…» А она: «А вон там немного мосточек обойдёшь, и сюда сразу придёшь». Я немного шагнула, шаг‑два… – и вспомнила: «Ой‑й! Она ж мёртвая‑то!..» И все соседи сидят – какие уже мертвецы! И как начну с ней ругаться: «Ты чего ж, говорю, меня зовёшь‑то! Тебе чего, мою Маринку не жалко?! она ещё маленькая!» А она своё: «Я по тебе соскучилась, приходи…» Тут я беру какие‑то яйца из сумки, в неё вот так кидаю со злости, кидаю, ругаюся с ней во сне… А она говорит: «Ну и ладно, ну и не надо тогда. Я другую себе тут подругу найду». И очнулась.
А после этого я заболела оч сильно. Я сюсюкаю‑то почему. Семь часов операция была, наркоз‑то: зубы эти были красивые – всё повыпало, тут ещё немного держатся, а там золотые повыскочили, там кошмар. Лысая была вся, щас отросло… Я год не вставала, лежала лежачая. Все руки были тут… потом их это… марлей, это… всё в крови у меня было… ох… Мне иконка одна помогла, Казанская божная мать. Или Тихоновская, по‑моему… Она даже на столике там у меня была, в больнице на тумбочке, помогла мне, иконка. И видите, как случилось. Как к слову она говорит: «Ой, как же я без тебя, не смогу…» Вроде шутка, а получилось вот так. И потом стала стучаться мне. Ну, в окно: сплю – она стучится. Я утром проснуся: у меня церковь – пять минут от меня ходьбы. Я с костылём прямо в церковь. Схожу, ещё конфет там надо раздать, чтоб не снилось, раздам, всё, пришла, соседей к себе позову, ещё ко мне подруга придёт проведать, я чачу свою достану… Летом груш было много: груши, сахар – сосед армян научил: молоко банку, банку воды и вот эту… и в перегонке вторую делаешь – от молока остаётся просто такие пятнышки, всё очищается: светлое, только немного грушей… О‑о! нич‑чё на свете не надо. Вот ни коньяк тебе, ни дорогую водку за пятьсот, ничего. В ней шестьдесят, а пьётся!.. ну как вам сказать, её женщина даже выпьет пятьдесят грамм – сидишь, раскраснеисси… и такое вот ощущение – никогда ни голова не заболит, хоть ты её перепей, хоть ты в доску её напьёсся!.. Да. А что‑то хотела ещё… А! Про Зинку‑то. Значит, только забуду её помянуть – стучит ходит в окно мне. Не просит ничего, ничего, просто в окно… А я ей: «Зин, иди ради бога, ну чё ты ко мне стучисси‑то? Тут у меня, – говорю, – и так без тебя полон дом, иди отсюда!» – во сне начинаю ругаться с ней… Ну а потом мне монашка одна помогла. Чё‑то там почитала, одна монашка там у нас. Она чё‑то там почитала своё, и она больше не стала ко мне стучать… так просто, приснится во сне и всё. У нас очень церковь сильная в Дубовом. Село Дубовое, Липецкая область, Чаплыгино, село Дубовое. Там у нас святой колодец. Лечебнай. Его в революцию закапывали тракторами, но он всё равно пробивал. Щас там всё уже сделали, там и иконы, купаются там и всё. И хорошая экология. Москву не сравнить – Москва грязновата. У нас все с Москвы люди едут лечиться. Даже землю купить хотели, но там нельзя: святое, не продают. И церковь. Батюшка Валерьян – это просто!.. Он мне сказал: «Первую воду компот отваришь…» Нет, он не так говорил. «Когда была война в Афганистане, то брали не русскую кровь нашим солдатам, а брали украинскую, потому что она сильней, потому что они пьют сухофрукты. – Батюшка Валерьян. – Первую воду ты, значит, компот сливаешь, второй заливаешь и кипятишь, и вот эта вторая вода очень сильная для желудка». Вот, я придерживаюсь. У меня ягод много замороженных дома, и я придерживаюсь. Вот такие дела… Что‑то ещё хотела вам рассказать самое главное…
А! Отец‑то приснился мне! Отец родной, уже десять лет его нет. Он такой т и хой у меня был, несмелый… контуженый весь, с войны‑то. Мать‑то у нас боевая. Она любила в глаза чего‑нибудь высказать: у меня другой раз совести не хватает… Она тоже на фронте была, мама моя, у ней был лётчик жених – разбился. Любовь была у них. Мама красивая у меня, но маленькая росточком: в ней всю жизнь шестьдесят килограмм. Они с отцом в один день поженились. После войны‑то мужчин – кто без ног, кто без рук, а тут целый, только контуженый: привели и сразу сосватали, через родню, ну как в деревнях‑то… Самогоночка, хлеб напекли, и вся свадьба. И вот помню, мы приезжаем к ним, лет мож восемнадцать назад, мож семнадцать, давно: заходим, гостинцы… ой!.. Мама всегда: «Ой, детишки слетелися! Ой господи, какой праздник‑то! девки, как хорошо‑то, детишки мои все слетелись…» А дед (отец мой) сидит на сундуке, тихо так… А лысый был, я гляжу: у него тут вот так, ободрано немножко. Я говорю: «Мам, чё это отец‑то ободранный? Подрался с кем?» «Да ну его туда, глухая тяпка! Всё настроение мне испортил!» «Мам, чё это ты?» А сидит – платок хороший на ней, с цветами, кофта в горох, сидит такая: «Да не люблю всю жизнь! Не люблю, и не по любви вышла. Я любила кого – он разбилси. Всю жизнь не люблю. Тяпка глухая…» «Мам, а ты ведь так не говори! Тяпка‑тяпка, а шесть человек‑то нас родили?» «Ой, девки, простите меня… В азарт войдёшь – ничего не помнишь…» Ха‑ха‑ха‑ха! Мы посейчас вспоминаем: в азарт войдёшь – ничего, грит, не помнишь… Боевая такая была упокойница, царство небесное, папе это… Николая и Александры… Ну вот. Я пригляделася: у отца‑то полоски две от ногти́. А никогда они не дралися. Не было у них, чтоб дралися между собой. «Мам, – говорю, – да кто ж его так ободрал‑то?» «А‑а, если б вы знали‑то! Под старость лет с ума сошёл: наркоматик стал!..»
Ребята его научили в деревне: сажали – как её называется, наркоманческая такая… да, конопля, конопля! И отец насажал им за баней. А она разрослась выше крыши, красивейшая такая… Мама говорит: «Что ж я, не знаю? раньше в деревне она росла, мы с ней пряли да ткали, половики конопляные, полотенца: я думаю – ладно, мож чего к делу она пригодится или чего…» А он обрезал, половину ребятам отдал, а половину высушил, нарубил, на чердак всё занёс – и потихоньку добавлять начал… А чё? ему хорошо. Вино даже не надо пить. Бабка заметила: «Что ж махорку не курят, какую я насажала, а курят какую‑то эту длинную…» Смотрит, что он какой‑то… Ну, думает, это мож потому что старый, да и контуженый весь, с войны‑то… А как догадалась – «Ой‑х! Ты погляди?! То молодёжь курит, а этот с ума сошёл, ну вообще! Наркоматик! Я ему лысину‑то ободрала, будет знать! И спожгла у него всю эту структуру…» Ну и всё, после этого дед не прикоснулся. Другой раз приезжаем: всё тихо‑мирно… Я деду всегда брала, отцу‑то, бутылочку: перцовочку он любил, и «Стрелецкая» была раньше тоже. За колодец поставлю в крепиву, чтобы никто не лазил, руки‑то не крепил. Подхожу, моргаю отцу: «Там за колодцем‑то, как обычно… шнапс». Он улыбается, прям улыбается весь сидит… Пока мама на стол соберёт нам садиться, он тихо пойдёт туда, раз – и выпьет. А мама: «О‑о‑ой!.. Эй‑т, ты где это махнул‑то?!.» Сидит, молчит, улыбается… Он вообще такой смирный был… «Ну тюлень, ох тюл‑лень!.. тихой, глянь – где‑то уже махнул!.. Ведь вот даже в навоз закапывала, в навоз бутылку! И там – ведь надо ж было, нашёл!..» Ну, он не алкаш какой‑нибудь был: он работал, на печах клал, и крыши крыл, и дома, и срубы рубил, и конюшни, то, это – ну, на все руки. А выпить‑то… в деревнях все ж такие… Вот, и снится он мне теперь во сне, дед, отец‑то этот мой. Выходит в сенцы меня встречать в голубой куртке: это у него в последнее время была болоньевая. Открыл двери, а сам отворачивается от меня. Я говорю: «Папань, ты чего меня не встречаешь‑то?» Он молчит. «Ты меня чё не встречаешь‑то, а?!» – говорю. Молчит. Ну, тут я догадалась: «Ах! Выпить‑то я тебе забыла купить!..» Он прямо так улыбнулся: мол, «да…» – и ушёл в ту дверь: там двойная дверь, в деревнях‑то… Я скорей покупать, да скорей поминать… мужу говорю, там ещё судья в гости пришёл, говорю: «Выпейте, ради бога, немножко, он там хочет, наверное, выпить‑то…» Видите, сны‑то! А говорят: «На свете вроде не‑ет ничего…» Всё есть. А как же. Всё есть.
|