Заключительная речь Главного обвинителя от Великобритании X. ШОУКРОССА 4 page

Но точно так же, как отдельное лицо обеспечивает себе свободу тем, что придерживается законов, суверенные государства подобным же образом сохраняют свой индивидуальный статус. Уже давно отказались от точки зрения, что, поскольку государство суверенно, оно не может быть подвергнуто принуждению.

Устав Лиги Наций в статье 16 предусматривал санкции в отношении суверенных государств, санкции, являющиеся не чем иным, как принуждением, очевидно, принуждением, носящим характер наказания. Устав Объединенных Наций последовал этому примеру в еще более решительной форме.

Правда, что из‑за отсутствия инстанции, компетентной осуществлять принудительную юрисдикцию, уголовное преследование государств является беспрецедентным в истории права. Однако это в такой же степени относится к гражданской ответственности, которая, несомненно, существует, потому что ни один Международный трибунал не сможет принудительно осуществлять свою юрисдикцию, если он не будет исходить в своем решении из договоров. Первый человек, которого судили за убийство, мог жаловаться на то, что ни один суд не разбирал такого дела ранее.

Процессуальные нормы, специфические меры наказания, соответствующие суды могут быть всегда определены последующей декларацией. Единственное нововведение настоящего Устава заключается в том, что он создал, с большим опозданием, механизм для проведения в жизнь уже существующего закона. Совершенно беспочвенными являются жалобы на то, что Устав декретирует применение обратной силы закона как в пункте, объявляющем агрессивные войны преступными, так и в декларации о том, что государство не может быть освобождено от уголовной ответственности.

Затем выдвигается следующий довод: даже если государство должно нести ответственность, то именно государство, а не отдельное лицо может быть привлечено к ответственности с точки зрения международного права. Этот довод повторяется в самых разнообразных формах. Говорят, например, что только государства, а не отдельные лица являются субъектами международного права. Однако такого положения в международном праве не существует.

Достаточно лишь упомянуть судебное преследование за пиратские действия, нарушение блокады или за шпионаж, чтобы натолкнуться на многочисленные примеры привлечения отдельных лиц к ответственности согласно нормам международного права.

Всегда признавалось, что совершение военных преступлений делает отдельных лиц субъектами международного права.

В Англии и в США наши суды неизменно действовали, придерживаясь принципа, что общепринятые положения международного права являются обязательными для подданных и граждан страны. В основном такое же положение существует в большинстве других стран. В самой Германии статьей 4 Веймарской конституции было установлено, что общепринятые положения международного права должны рассматриваться как составная часть германского федерального права. И, действительно, что это может означать, кроме того, что положения международного права являются обязательными для отдельных лиц? Разве мы должны отклониться от этого принципа только потому, что в данном случае имеем дело с тягчайшими из преступлений – с преступлениями против мира между народами и преступлениями против человечности?

Закон – это нечто живое, развивающееся. Ни в какой другой области не является столь необходимым утверждать, что права и обязанности государств являются правами и обязанностями людей и что если права и обязанности не являются обязательными для индивидов – они не являются обязательными ни для кого. Нелепо полагать, что те, кто помогает, поощряет и содействует совершению преступления, те, кто выступает в качестве советника при совершении преступлений, сами ответственности не подлежат. В этом отношении преступления против международного права не отличаются от преступлений против национального права. Затем этот довод преподносится в другой форме: если данное действие совершено государством, то лица, которые являются орудием государства в его совершении, не несут личной ответственности и, как утверждают, имеют право прятаться за суверенитет государства.

Конечно, не приводится утверждение, что этот довод в какой‑либо степени применим к военным преступлениям, а поскольку мы утверждаем, что каждый из данных лиц виновен в совершении бесчисленных военных преступлений, этот довод можно было бы просто отклонить как академический. Но, быть может, поступить так означало бы умалить ценность, которую этот судебный процесс представляет для дальнейшего развития международного права.

Правда, имеется ряд решений, в которых различные суды утверждали, что одно государство не властно над другим суверенным государством или над его главой или представителем. Эти решения основывались на принципах взаимного признания прав и обычаев между нациями и на мирных и нормальных международных отношениях, они в действительности не зависят ни от какой «святости» суверенитета иностранного государства, за исключением тех случаев, когда само признание суверенитета способствует нормализации международных отношений. Они не оставляют места для утверждения, что лица, входящие в состав государственных органов, то есть те, кто стоит за действиями государства, имеют право укрываться за метафизическим единством, которое они создают и контролируют, – в тех случаях, когда по их указаниям это государство начинает разрушать то самое взаимное признание прав и обычаев, на котором покоится международное право.

Предположим, что какое‑нибудь государство пошлет на территорию другого государства группу лиц с указаниями убивать и грабить. Будут ли эти лица пользоваться правом неприкосновенности потому, что, выполняя свое преступное задание, они действовали в качестве органа другого государства? Предположим, что отдельные лица, пославшие эту группу с грабительскими целями, попадутся в руки государства, которое подверглось нападению, – могут ли они ссылаться на право неприкосновенности? Я утверждаю, что, несомненно, не могут. Однако приведенный пример в точности соответствует данному случаю. В действительности эта попытка оставить преступление без наказания потому, что причина, побудившая к его совершению, носит скорее политический, нетели личный характер, не подкрепляется никаким правовым принципом, а основывается лишь на произвольных политических доктринах, относящихся скорее к области политики силы, чем к области права.

Наконец, указывается, что эти «несчастные» люди являлись лишенным власти орудием в руках Гитлера, которым приказывали то, что, по их словам, они делали против своей воли. Тот факт, что приказ был получен сверху, в качестве защитительного аргумента исключается Уставом, однако статья 8 предусматривает, что в известных случаях он может рассматриваться как смягчающее вину обстоятельство, если Трибунал сочтет, что этого потребует справедливость.

Но Устав лишь фиксирует существующие положения праве. В международном праве нет такого положения, которое предусматривало бы неприкосновенность лиц, выполняющих приказы, которые независимо от того, законны они или нет в стране, где они созданы, – являются явно противоречащими самому естественному праву, из которого выросло международное право. Если международное право вообще следует применять, оно должно стоять выше национального права в том отношении, что оно должно определять законность или незаконность какого‑либо действия, применяя критерии международного, а не национального права. Согласно любому критерию – критерию международного права, общественной совести, согласно элементарному понятию человечности, эти приказы, если действительно эти люди действовали во исполнение приказов, были незаконными. Следует ли из этого, что этих людей надо оправдать?

Диктатура, за которой эти люди пытаются укрыться, была создана ими самими. Желая добиться для себя власти и положения, они создали систему, при которой они получали такие приказы. Продолжение существования этой системы зависело от продолжения оказываемой ими поддержки. Даже если бы было правдой то, что сказал Иодль, а именно, что этих людей могли сместить, быть может, даже заключить в тюрьму, если бы они не повиновались полученным ими приказам, – разве такой исход, во всяком случае, не был бы лучшим, чем то, что они дали втянуть себя во все это? Но это не соответствует действительности. Эти люди были членами тайных советов, они сами планировали, сами осуществляли запланированное и были единственными, кто мог бы советовать Гитлеру, удержать, остановить Гитлера, вместо того, чтобы поощрять его в дьявольских мероприятиях. Принцип коллективной ответственности членов правительства не является искусственной теорией конституционного закона. Он является основой защиты прав человека и сообщества народов; международное право правомочно защищать свое собственное существование, применяя этот закон.

Разрешите мне перейти к разделам III и IV Обвинительного заключения. В этих разделах идет речь о военных преступлениях и о тех преступлениях, которые мы назвали, – и они действительно ими являются – преступлениями против человечности.

Я хотел бы прежде всего высказать некоторые соображения правового характера. Что касается военных преступлений, нет необходимости давать пространные пояснения по поводу закона, касающегося военных преступлений, так как закон достаточно ясен и не вызывает никаких сомнений. Эти преступления по своим масштабам ужаснее всего, что было известно до сих пор, но тем не менее их легко квалифицировать согласно уже существующим нормам международного права.

Совершенно очевидно также, что они подсудны как национальному, так и международному трибуналам. В данном случае полностью отсутствует применение обратной силы закона или принятие законов постфактум. В положении Устава о том, что те, кто несли основную ответственность за совершение этих ужасных деяний, должны нести индивидуальную ответственность, нет ничего нового. Правильно, что юристы и государственные деятели, которые в прошлом в Гааге и в других местах составляли кодекс законов и устанавливали обычаи, с помощью которых мир пытался смягчить жестокости войны и охранить от ее крайностей не участвовавшее в военных действиях мирное население, даже не могли себе представить подобных массовых убийств.

Но убийство никогда не перестанет быть убийством только потому, что жертвами его являются не один человек, а десятки миллионов. Преступления не перестают быть преступлениями потому, что они совершаются по политическим мотивам. Эти преступления многочисленны и многообразны. Нет смысле приводить здесь их подробный перечень. Они весьма различны по количеству жертв: умерщвление пятидесяти военнопленных, бежавших из шталага «Люфт‑3»; уничтожение сотен коммандос и летчиков; тысячи умерщвленных заложников из числа гражданского населения; десятки тысяч моряков и пассажиров, погибших во время проведения кампании пиратских атак; сотни тысяч военнопленных, в особенности русских, гражданских лиц, умерших из‑за лишений и жестокостей, которым их подвергали, если их сразу вообще не убивали, многие миллионы убитых сразу и жертв более медленного метода преднамеренного умерщвления голодом, 6 миллионов из которых были уничтожены лишь потому, что они принадлежали к еврейской нации или исповедовали еврейскую религию.

Одно лишь число жертв не может служить настоящим критерием преступности действия. Величие смерти, сочувствие к невиновному, ужас и отвращение перед лицом подлости, совершенной по отношению к человеку, созданному по образу и подобию божьему, – все это не может явиться объектом математического подсчета. Тем не менее в известной степени цифры имеют отношение к делу, потому что мы не рассматриваем здесь случайные проявления жестокости, которые, возможно, имеют место в ходе всякой войны.

Возможно, что война раскрывает лучшие черты в человеке, но в ней, несомненно, проявляются худшие его черты. Это не игра в крикет. В любой войне и, несомненно, в ходе и этой войны, причем безусловно с обеих сторон, было совершено множество жестокостей и зверств. Эти жестокости должны были казаться ужасными тем, по отношению к кому они были совершены. Я не хочу ни извинять, ни преуменьшать их. Однако они были явлением случайным, неорганизованным и представляли собой отдельные действия отдельных людей. Мы рассматриваем здесь нечто совсем иное. Мы рассматриваем здесь систематические массовые организованные действия, совершенные в результате преднамеренных расчетов, произведенных в высших кругах.

Таким образом, главным военным преступлением как по размаху, так и по масштабу, в котором мы обвиняем этих людей, является нарушение наиболее твердо установленных и наименее противоречивых правил ведения войны, а именно правил о том, что мирное население не должно являться непосредственным объектом военных действий. Какое издевательство пытались немцы совершить над четвертой Гаагской конвенцией о законах и обычаях ведения войны, над Конвенцией, которая лишь формулировала то, что являлось уже прежде основным законом:

«Честь и права семейные, жизнь людей и частная собственность, так же как религиозные убеждения и отправления религиозных культов, должны быть уважаемы»

Убийства миллионов мирных жителей, совершаемые по приказу германского правительства, члены которого сидят здесь на скамье подсудимых, производимые на территориях, оккупированных военными частями, командиры которых сидят здесь на скамье подсудимых, независимо от того, были ли они совершены в ходе осуществления политики расового уничтожения, в результате или в связи с угоном на рабский труд, вследствие желания покончить с идейными и политическими руководителями стран, которые были оккупированы, или являлись частью общей политики террора, проводившегося путем массовых репрессий против мирных жителей и заложников, – эти убийства миллионов мирных жителей являются военными преступлениями. В такой же мере эти преступления можно считать преступлениями против человечности.

Воображение и ум, потрясенные ужасом этих действий, не в силах вложить эти величайшие в истории преступления в сухую формулу «военное преступление», употребляемую в учебниках. Тем не менее важно помнить, что именно таковы эти преступления. В основном, независимо от того, где они совершались и к какой расе или национальности принадлежали жертвы, – это были преступления против гражданского населения, совершенные вопреки законам войны вообще и законам военной оккупации в частности. Истина состоит в том, что массовые, преднамеренные, систематические убийства стали неотъемлемой частью хорошо укрепившейся и, по видимости, надежно защищенной системы военной оккупации. Никто не пытался оспаривать, что это является военным преступлением.

Однако были сделаны попытки оспаривать незаконность трех других видов действий, которые также инкриминируются этим людям: угона на рабский труд в Германию, преступлений на море в связи с подводной войной и расстрела бойцов коммандос. Разрешите мне кратко остановиться на этих вопросах.

Угон гражданского населения на рабский труд, безусловно, является преступлением как с точки зрения международных обычаев, так и с точки зрения общепринятых норм международного права, сформулированных в Гаагской конвенции. Статья 46 четвертой Гаагской конвенции предусматривает, что оккупирующая держава должна уважать «честь и права семейные» и «жизнь людей». Статья 52 той же Конвенции устанавливает, что «нельзя требовать от муниципалитетов и населения никаких услуг, кроме тех, которые необходимы для нужд оккупационной армии», и что «они должны находиться в соответствии с ресурсами страны и должны носить такой характер, чтобы не накладывать на население обязанности принимать участие в военных действиях против их родной страны».

Эти простые и четкие формулировки мы должны противопоставить потрясающим масштабам мероприятий, которые направлял подсудимый Заукель и в которых принимали участие другие подсудимые. Мы должны их противопоставить той безжалостности, с которой мирных жителей отрывали от их семей, привычной обстановки и работы, условиям, в которых их перевозили, обращению, которому их подвергали по прибытии, условиям, в которых они работали и умирали тысячами и десятками тысяч, характеру работы, которую их принуждали выполнять в качестве непосредственных участников процесса производства вооружения, боеприпасов и других орудий войны против их собственной страны и против народа, к которому они принадлежали. Как может все это быть согласовано с законом?

Кажется, высказывалось предположение, что запрещения, связанные с депортацией, сформулированные в международных законах, в известной степени устарели перед лицом современного развития тотальных войн, которые предусматривают широчайшее использование и эксплуатацию материальных ресурсов оккупированной территории и ее рабочей силы. Признаюсь, что я лично не понимаю, каким образом размах деятельности, которую собирается вести воюющая сторона, размер усилий, которые она должна совершить для того, чтобы избежать поражения, может расширить ее права по отношению к мирному населению или позволить ей отмести законы ведения войны. Мы не можем постфактум отменять установления международного права для оправдания его нарушителей.

Не существует также и тени правового обоснования, которое могло бы в какой‑либо степени изменить положение вещей, явившись оправданием их преступлений, совершенных на море, преступлений, которые стоили жизни 30 тысячам одних лишь британских моряков. Мы не должны строить обвинение лишь на нарушении общепринятых правил ведения войны в том виде, как они сформулированы в Лондонских протоколах от 1930 и 1936 гг., подписанных Германией и запрещающих потопление без предупреждения или даже с предупреждением, если не были приняты необходимые меры для спасения пасса‑жиров и команды.

Мы не должны увлекаться здесь интересным спором о том, изменяет ли практика вооружения торговых судов положение вещей. Не следует также терять время на рассмотрение вызывающего удивление заявления о том, что потопление нейтральных судов получило законную силу в результате издания письменного приказа, запрещающего этим судам не вход в определенную военную зону, над которой Германия осуществляла непосредственный контроль, но появление их на всей колоссальной территории всех семи морей.

По крайней мере это был один из тех случаев, по поводу которых никто не подвергает сомнению закон и не оспаривает его.

Если Вы считаете доказанным, что были отданы приказы о том, что оставшихся в живых не следует спасать, что следует предпринимать шаги для того, чтобы не дать спастись пассажирам и команде с тонущих судов, что был приказ применять оружие, исключавшее всякую возможность спасения, если Вы считаете все это доказанным, у Вас не будет никакого сомнения в том, что все, что совершалось, противоречило закону. Не может явиться оправданием то обстоятельство, что спасение мирных людей влекло за собой большой риск для нападающих. Убийца не может быть прощен вследствие того, что он заявляет, что ему было необходимо убить жертву, на которую он напал, для того, чтобы впоследствии она не могла опознать его.

То же относится к приказам об уничтожении бойцов коммандос. Новые методы ведения войны, новые формы нападения сами по себе не отменяют уже установленных норм права.

Святость жизни одетого в форму солдата, который сдается в плен, выполнив свой долг и не совершив никаких военных преступлений до того, как он был захвачен в плен, является и – я прошу Вас провозгласить это – должно остаться незыблемым принципом международного права. Те, кто независимо от мотивов, которые ими руководят, попирают этот принцип вопреки закону, человечности и нормам рыцарского поведения, должны заплатить за это хотя бы тогда, когда, наконец, торжествует закон.

Я не буду более останавливаться на этом вопросе или детализировать другие типы военных преступлений, которые содержатся в Обвинительном заключении, потому что все эти действия, различные по способу и методу их совершения, несомненно, являлись преступлениями против установленного закона. Трибунал должен будет лишь подтвердить закон и решить вопрос о том, в какой мере эти подсудимые замешаны в его нарушении. Перед тем, как я перейду к фактам, позвольте мне остановиться на разделе четвертом Обвинительного заключения – на преступлениях против человечности. Как мне представляется, удобно рассматривать эти деяния вместе, так как, поскольку они были совершены во время войны, они в какой‑то степени частично совпадают, во всяком случае они взаимосвязаны.

По своему размаху военные преступления являлись преступлениями против человечности. Преступления против человечности нередко были военными преступлениями еще большего масштаба. Однако преступления против человечности, рассмотрение которых входит в юрисдикцию данного Трибунала, ограничиваются следующим: они должны являться преступлениями, совершение которых известным образом было связано с планированием или осуществлением преступлений против мира или военных преступлений stricfo sensu – в точном смысле этого слова, которые вменяются в вину подсудимым. Такова квалификация, которую дает статья 6 (с) Устава.

Однако соображения, применимые в данном случае, отличаются от тех, которые касаются других типов нарушений – преступлений против мира или обычных военных преступлений. Вы должны считать доказанным не только то, что совершенные действия являлись преступлениями против человечности, но также и то, что совершение их не являлось чисто внутренним делом, а что прямо или косвенно оно было связано с преступлениями против других стран или их граждан; такое преступление, например, могло быть предпринято для того, чтобы помочь нацистской партии в проведении ее политики достижения господства с помощью агрессии или в устранении политических противников, престарелых, евреев, существование которых могло помешать проведению политики тотальной войны.

Остановимся кратко на этом вопросе. Расовая политика, направленная против евреев, являлась лишь одним из аспектов доктрины расы господ. В «Майн кампф» Гитлер заявил, что одним из решающих факторов в поражении Германии в 1918 году было то, что немцы не сумели осознать значение расовой проблемы и еврейской угрозы. Борьба против евреев являлась одновременно секретным оружием – надежным оружием «пятой колонны», направленным на раскол и ослабление демократических держав, и методом объединения германского народа для ведения войны. В речи 4 октября 1943 г. Гиммлер ясно указал, что все мероприятия, направленные против немецких евреев, были тесно связаны с военной политикой. Он заявил:

«Потому что мы знаем, как трудно было бы нам сейчас, если бы сегодня евреи по‑прежнему населяли каждый город, тайно саботируя, проводя агитацию и сея беспокойство».

Таким образом, действия против евреев в той мере, в какой они являются преступлениями против человечности, но не военными преступлениями, вменяются в вину подсудимым, так как они тесно связаны с преступлениями против мира.

Такая квалификация является, несомненно, очень важной для преступлений против человечности, о которых идет речь в Обвинительном заключении, и это обстоятельство не всегда учитывается теми, кто поставил под вопрос возможность применения данной нормы. Оставляя место для изменений в этой квалификации, мы, однако, полагали правильным рассматривать действия, которые уголовное право всех стран, естественно, определило бы как преступные: убийство, уничтожение, порабощение, преследование по политическим, расовым или экономическим соображениям. Все эти действия, совершенные по отношению к населению воюющей страны или совершенные по отношению к гражданам Германии на территории, оккупированной противником, считались бы обычными военными преступлениями, судебное преследование которых не представит ничего нового.

Будучи совершены в отношении других, они явились бы преступлениями против национального права, если бы германское право, отступающее от всех установлений цивилизованного судопроизводства, не разрешало бы совершение их государству или лицам, действующим от имени государства. Это обстоятельство ни в коей мере не поставит данных подсудимых в более тяжелое положение, чем это было бы при других условиях. Народы, подписавшие Устав данного Трибунала, сочли необходимым и правильным в интересах цивилизации заявить, что такие действия, даже если они были совершены в соответствии с законами Германского государства, созданного и управляемого этими людьми и их вожаками, являлись в том случае, если они совершались с намерением задеть интересы международного сообщества, то есть в связи с другими вменяемыми в вину преступлениями, не только действиями внутреннего характера, но преступлениями против международного права.

Я не преуменьшаю значения, которое будет иметь для будущего политическая и правовая доктрина, связанная с этим. В обычных случаях международное право предоставляет государству решать вопрос о том, как оно будет обращаться со своими собственными подданными; этот вопрос является предметом внутренней юрисдикции, и хотя Социальный и Экономический Совет ООН стремится сформулировать хартию прав человека, Устав Лиги Наций и Устав ООН признают это общее положение.

Однако международное право в прошлом стремилось установить некоторый предел всемогуществу государства и создать положение, при котором человек, являющийся основным субъектом всякого закона, не лишается права на защиту со стороны человечества в случае, если государство попирает его права так, что это возмущает совесть человечества. Гроций, создатель основ международного права, в известном смысле имел в виду этот принцип еще в то время, когда различие между справедливой и несправедливой войной было установлено более ясно, чем в XIX столетии; он называл справедливой войну, предпринятую для защиты подданных иностранного государства от несправедливостей, совершаемых его правителями. Он утверждал в отношении жестокостей, совершаемых тиранами против своих подданных, что вмешательство в таком случае является оправданным, поскольку «права на социальные связи в таком случае не уничтожаются». Та же мысль была высказана Джоном Уэстлейком, самым выдающимся из британских теоретиков международного права. Он писал:

«Бесполезно в таких случаях настаивать на том, что долг соседних народов состоит в спокойном наблюдении за происходящим. Законы созданы для людей, а не для существ, являющихся плодом воображения, а поэтому эти законы не должны создавать для людей или терпеть такие ситуации, которые являются нетерпимыми».

Исходя из этой же точки зрения, действовали европейские державы, когда в прошлом они выступали на защиту христиан, подвергаемых в Турции жесточайшим преследованиям. Право гуманного вмешательства путем войны не является новеллой в международном праве. В таком случае может ли юридическое вмешательство быть незаконным? Устав Трибунала предусматривает благотворный принцип, гораздо более ограниченный, чем некоторые того бы желали, и содержит предупреждение на будущее. Я говорю и повторяю вновь, Устав содержит предупреждение диктаторам и тиранам, маскирующимся под правовое государство, предупреждение о том, что, если для того, чтобы содействовать своим преступлениям против сообщества народов, они будут пренебрегать святостью прав человека в своей собственной стране, они поставят самих себя под угрозу, поскольку тем самым оскорбят международное право народов.

Что касается критики относительно применения обратной силы закона, о которой говорится, что она объявляет преступным то, о чем совершавший действие не знал, что оно является таковым во время совершения им преступных действий, то как такая критика может быть применена здесь?

Вы не оставите без внимания, даже если подсудимые постоянно пренебрегали ими, бесчисленные предупреждения, делавшиеся иностранными государствами и иностранными государственными деятелями по поводу линии, которой придерживалась Германия до войны. Несомненно, эти люди рассчитывали на победу, вся их политика основывалась на убеждении в успехе, они не думали о том, что сами они будут призваны к ответу. Но можно ли позволить хоть одному из них говорить здесь, что, если он вообще знал об этих вещах, он не знал, что они были преступлениями, вопиющими к небу об отмщении?

Разрешите мне сначала обратиться к тому, что они делали с военнопленными, так как только это одно, самое явное из всех преступлений, требует их осуждения и навсегда кладет пятно на честь германского оружия.

8 сентября 1941 г. за подписью генерала Рейнеке, начальника управления по делам военнопленных при верховном командовании, были изданы правила по обращению с советскими военнопленными во всех лагерях для военнопленных. Они являлись результатом соглашения с СС и гласили следующее (ПС‑1519):

«Большевистский солдат потерял право претендовать на обращение с ним как с честным противником в соответствии с Женевской конвенцией. Следует отдать приказ действовать безжалостно и энергично при малейшем намеке на неповиновение, особенно в тех случаях, когда речь идет о большевистских смутьянах. Неповиновение, активное или пассивное сопротивление должны быть немедленно сломлены силой оружия (штыки, приклады и огнестрельное оружие)...

При выполнении этого приказе каждый, кто не употребит своего оружия или употребит его с недостаточной энергией, подлежит наказанию... В военнопленных, пытающихся бежать, следует стрелять без предварительного оклика. Никогда не производить предупредительного выстрела. Использование оружия против военнопленных является, как правило, законным. Лагерная полиция должна быть сформирована из соответствующего контингента советских военнопленных, находящихся в лагере.

Внутри пространства, огороженного колючей проволокой, лагерная полиция может быть вооружена палками, кнутами или другим оружием такого рода для того, чтобы иметь возможность эффективно выполнять свой долг».