Глава 29. Кафе было готово. Пустое, закрытое, но готовое

КЭТИ

Речь

Кафе было готово. Пустое, закрытое, но готовое.

Нашу с Томасом свадьбу мы назначили на октябрь. Она задумывалась как скромное милое мероприятие, с девочками в роли подружек невесты, Дельтой в качестве подруги невесты и братом Томаса Джоном в качестве друга жениха. Джон и Моника должны были взять с собой своих мальчиков. Им предстояло впервые увидеть Кору и Иви, познакомиться с новыми кузинами.

– Возможно, нам удастся заманить Дельту в кафе, пригрозив воспользоваться услугами специальной фирмы – сообщила я всем. – Она ни за что не позволит незнакомцам хозяйничать на ее кухне.

– На вид кафе совсем как раньше, только чище, – поделился мнением Пайк. – Хорошая работа.

Рукодельницы Кроссроадс – а мы с Иви стали постоянными членами сообщества – повесили новое покрывало в новом обеденном зале. Смотрелось оно несколько странно. Шедевр Иви, лоскутный особняк Билтмор, никого не оставил равнодушным. Мой вариант церемонии вручения Оскара со стороны казался странным садом с красной мощеной дорожкой. Однако критика была вежливой и воздержанной.

Томас вручил Дельте ключ от новой входной двери. Она сидела за плетеным столиком на своей застекленной террасе и притворялась, будто читает газету.

– Я врезал в новую дверь старый замок, – подчеркнул Томас. – Так что это твой старый ключ. И дверь открывается точно как раньше.

Она продолжала читать газету или притворяться, что читает.

– Теперь это твой ресторан. Оставь ключ себе.

Я сунула ключ под ее газету.

– Нет, пусть он будет у тебя. Обдумай возможности.

Она оттолкнула ключ в сторону.

– Мне не нужно думать о возможностях. Я на пенсии.

Я снова подвинула ключ поближе.

– Тебе только пятьдесят.

Она опять его отодвинула.

– Бека снова беременна. И я наконец могу поиграть с внуком, а не сажать его на кухонный стол, пока солю запеканку с кабачками.

Я не выдержала и огрызнулась.

– Все это время ты читала нам с Томасом лекции о том, как следует жить. О том, что нельзя сдаваться. О сохранении веры и надежды. И мы тебе верили. Мы восстановили кафе, потому что не сомневались, что это поможет тебе прийти в себя. Если ты правда решила, что можешь перестать заботиться о других людях, кормить их и утешать, то прячься на этой веранде всю оставшуюся жизнь. Но если хочешь увидеть, насколько ты изменила мою жизнь, тогда возьми вот это.

Я бросила на стол сложенную карточку.

– Это приглашение на мою речь на собрании Ассоциации помощи жертвам ожогов, которое состоится в Эшвилле. И если ты не придешь, я наконец поверю, что тебе действительно на меня наплевать.

Я ушла.

* * *

Ужас. Этим морозным осенним днем он пропитал мои кости, сочился по венам, покрывал льдом кожу. И все это пока Томас парковал «хаммер» на стоянке эшвилльского Общественного центра. Ужас. Я напряженно замерла на пассажирском сиденье, повторяя про себя свою речь. Она была аккуратно отпечатана крупным жирным шрифтом на стопке листов. Я выучила ее наизусть и пересказывала тысячу раз, выступая перед девочками, Томасом, кошкой, щенками, курами, козами и всеми, кто попадался в пределах видимости.

Но я никогда не выступала с ней перед незнакомцами. Толпой незнакомцев. Толпой незнакомцев с камерами. Все эти месяцы каждый мой шаг вне моего убежища – Ков – был тщательно продуман. Я прятала лицо под шарфами и капюшонами, а позже – под искусной прической. Мою проверенную аудиторию составляли друзья и соседи, люди, которые не стали бы меня фотографировать, которые не общались с репортерами, которые не стали бы меня осуждать.

– А можно после твоей речи поехать куда‑нибудь пообедать? – спросила с заднего сиденья Кора. – Я хочу пиццу. Папа говорит, что если ты справишься сегодня, то мы сможем ходить в рестораны и кафе, как все нормальные люди.

Иви шикнула на сестру.

– Мама пытается сосредоточиться. В ее речи много статистики. Она не должна ничего перепутать. Успокойся.

– А что такое статистика?

– Солнышко, это цифры, – объяснил Томас, глядя в зеркало заднего вида и загоняя «хаммер» на парковочное место. – Мама любит цифры куда больше историй из жизни.

Бормоча последнюю страницу речи, я демонстративно не обратила внимания на этот намек. Я не собиралась выкладывать детали своего личного опыта перед полным залом незнакомцев. Мое выступление задумывалось как очень формальное и очень безличное. Повторяя слова, я меняла наклон головы, положение плеч и подбородка – каждое движение было продуманным и рассчитанным. Я проработала каждую интонацию, каждое выражение лица, каждую позу для всей получасовой речи. Моя тема? «Культура красоты – видение себя, взгляд изнутри». Томас с Иви помогли мне изучить серьезные работы из области психологии и социологии. Моя речь была наполнена фактами и пересказами научных точек зрения. Она казалась важной, строгой, академической. Глядите‑ка, Южная красотка‑гейша знает умные слова и цифры. Да, а актриса знала, как продать эту скучную речь без единого слова о личной боли.

– Шоу начинается, – осторожно произнес Томас, прервав мою лихорадочную репетицию.

«Хаммер» молчал и не двигался. Мы стояли на парковке. Томас и девочки тревожно наблюдали за мной. Я сложила речь, затолкала ее в сумочку и оглядела себя в зеркальце. Щит волос на щеке со шрамами – на месте. Свитер с высоким воротником, скрывающий изуродованную шею, – на месте. Приталенный пиджак и брюки, прячущие пострадавшие от огня руку и ногу, – на месте. Приятное, непроницаемое выражение лица – на месте.

– Шоу начинается, – отозвалась я тонким, как у флейты‑пикколо, голосом.

Мы пошли в Общественный центр, девочки топали рядом. Кора держала нас за руки и весело ими размахивала. Иви взяла меня под руку и ободряюще потрепала рукав моего пиджака.

– Мам, – тихо произнесла она, когда мы вошли через служебный вход. – Не переживай. Даже если тебя вырвет, это все равно будет круто.

Я обняла ее.

– Остается надеяться, что никто не заснимет, как меня тошнит. Я не хочу стать блюющей звездой минутного ролика в Интернете.

В холле нас поприветствовал несмело улыбающийся доктор Бартоломью.

– Уверен, вы привыкли собирать толпы, но происходящее просто ошеломило нас всех.

– Я стараюсь об этом не думать.

Летом он сказал, что выделит мне обычную аудиторию на 30–40 человек. Но через пару дней о моем участии написали в новостях на сайте ассоциации. И после этого администрацию начали заваливать заявками репортеры теленовостей – среди прочих «USA Today» и «Los Angeles Times», а также все крупные развлекательные журналы вроде «People», «Star» и «Entertainment Tonight», – плюс нашествие членов чего угодно, требующих, чтобы Ассоциация перенесла мое выступление в аудиторию попросторнее. Так что в итоге доктор Бартоломью предоставил мне актовый зал, куда помещалось несколько сотен присутствующих. После чего последовало еще больше заявок на съемку и просьб увеличить аудиторию, и доктор Бартоломью попросил у меня согласия еще раз сменить зал. Я опасливо согласилась.

– А где конкретно будет проходить мое выступление? – тихо спросила я.

Его улыбка превратилась в гримасу, озаренную надеждой.

– В аудитории Томаса Вольфа.

– Звучит впечатляюще.

– Там выступает симфонический оркестр Эшвилля. – Он помолчал и скривился еще сильнее. – Две тысячи пятьсот мест. – Очередная пауза и извиняющееся лицо доктора стало похоже на чернослив. – Там аншлаг.

У меня подогнулись колени. Томас поддержал меня за локоть.

– Ей нужно пару минут, чтобы привыкнуть к этой мысли. Где‑нибудь в уединении.

– Несомненно. Идите за мной. Я отведу вас за кулисы.

Я безропотно позволила Томасу дотащить себя до аудитории. Девочки торопливо шагали за нами, раскрыв рты от изумления.

– Ждите здесь вместе с доктором Бартоломью, – сказал им Томас. Затем отвел меня в гримерную и захлопнул дверь.

Он взял меня за плечи.

– Ты всю свою жизнь выступала перед сложной публикой. Эти люди – жертвы ожогов и профессиональные врачи, которые их лечат. Они на твоей стороне. Ты справишься, Кэти. Ты справишься.

Я вывернулась и принялась ходить по комнате, ссутулившись и обхватив себя дрожащими руками.

Национальное телевидение. Десятки фотографов и операторов. И все они желают стать первыми, кто снимет меня и мои шрамы.

Томас преградил мне дорогу, расцепил мои руки и прижал их к своей груди.

– Ты, – хрипло произнес он, – женщина, которая не кричала, когда медсестра скребла твои свежие раны. Которая пересекла горы в снежную бурю, чтобы отыскать бабушкин дом, и затем поселилась в нем без отопления, электричества и водопровода.

Одна. Которая спасла жизнь двум беспомощным щенкам. Приютила двух брошенных девочек. Ты женщина, которая во время пожара в кафе поставила жизнь других выше собственной. Которая отказывается уступить Дельте. – Он взял мои руки, поцеловал их и закончил: – Ты спасла мне жизнь и наполнила ее смыслом. Ты можешь произнести эту речь.

Я подняла глаза, чуть‑чуть расслабилась и кивнула.

– Хорошо, я пройду через это. Правда. Так или иначе.

Он осторожно поцеловал меня в лоб, чтобы не смазать макияж.

– Мы с девочками будем в первом ряду. Просто смотри на нас и ни о ком больше не думай.

Я сделала долгий и медленный выдох и выпрямилась.

– Хорошо, хорошо. – Успокоиться. Дышать. Сосредоточиться. – Хорошо.

Моя мантра.

– Я тебя люблю.

– Я тоже люблю тебя.

Томас направился к двери. За миг до того, как он вышел, я сказала:

– Томас. Все благодаря тебе. Я не справилась бы с этим без тебя.

Он оглянулся со спокойной улыбкой.

– И мы также вместе справимся с этой речью.

Дверь за ним тихо закрылась.

Я стояла лицом к ярко освещенным зеркалам гримерной. Впервые с того самого дня в «Четырех Сезонах», почти восемнадцать месяцев спустя. Я собиралась встать перед всем миром. В тот раз я увидела в зеркале бисквиты и трагедию. В этот раз в них отражался только мой страх.

ТОМАС

– С мамой все будет хорошо? – спросила Кора, когда мы отыскали свои места в центре первого ряда. Она посмотрела на переполненный балкон, затем на забитый людьми партер. – Все эти люди пришли посмотреть на маму? Но мама не хочет их видеть.

Я кивнул.

– Но она справится.

Меня толкнула Иви.

– Па, глянь на всех этих типов с камерами, как раз перед сценой. Их тут, должно быть, сотни. Она струсит.

– Нет, не струсит. Она звезда. Ты сама увидишь.

Я бы очень хотел испытать ту уверенность, что звучала в моих словах. Мы сели. Я посмотрел на пустующее кресло Дельты, по соседству с моим, и скрестил пальцы.

КЭТИ

– Леди и джентльмены, SEBSA рада приветствовать Кэтрин Дин.

Аплодисменты. Глубокий, нарастающий, захлестывающий, как оргазм, звук. В прежние времена я любила этот взрыв внимания, свист, мое имя, которое выкрикивали среди хлопков.

Сейчас мне приходилось силой заставлять себя делать шаг за шагом. Улыбаться, пока я шла к ярко освещенной сцене перед всеми этими людьми, перед всеми этими камерами.

Ослепляющими, наполняющими ужасом. В ловушке. Я в ловушке. Я смогу только сблевать, сбежать со сцены или упасть в обморок. Жалкое зрелище, как тогда, год назад во время аварии, которое заснимут на потеху любопытным, жадным и злым зрителям, сохранят в безразличном мозге компьютера, чтобы за секунды разослать по всему миру.

Мы с доктором Бартоломью пожали друг другу руки. Он жестом показал мне на освещенный прожекторами круг. Я пыталась контролировать дыхание. Портативный микрофон, приколотый к высокому воротничку моего пиджака в состоянии уловить малейший хрип ужаса. Я на деревянных ногах ступила на красивый подиум и положила на него мою речь. Затем встала, глядя на камеры, сияющие фонари, публику. Аплодисменты. Они все продолжались, накатывая и затухая как волны. Прижатые к бокам руки тряслись. Я не могла сделать вдох. Если мне не удастся взять себя в руки, мой голос дрогнет и сорвется и весь мир поймет, какая я на самом деле слабая. Раньше я никогда не пускала петуха на сцене. Сердце колотилось так сильно, что бешеное стаккато его ударов, возможно, было слышно даже через микрофон.

Наконец публика утихла. А я все так же стояла и до смерти боялась заговорить. Рассматривала глядящие на меня лица. Многие из них были покрыты шрамами, многие изуродованы огнем. Намного хуже, чем у меня. И что я могла рассказать людям, пострадавшим сильнее меня? Какая статистика или формальность может выразить то, что им пришлось пережить, какая сторона жизни открывалась им, лишенным физического совершенства?

Я бросила отчаянный взгляд мимо стены камер, на первый ряд, щурясь от света прожекторов. Томас и девочки. Если бы только мне удалось их отыскать. Здесь. Они были здесь. И глядели на меня с любовью. Томас сидел на краю кресла, стараясь сохранять спокойный, невозмутимый, ободряющий в стиле «милая‑все‑фигня‑даже‑если‑ты‑рухнешь‑в‑обморок» вид. Но у него не получалось. Он был взволнован.

Ему так отчаянно хотелось, чтобы у меня все вышло. Мне удалось переключить застывший взгляд на текст речи. Слова были важными, смелыми и скучными. И они ждали, когда их прочтут. Я хочу поблагодарить Юго‑восточную Ассоциацию пострадавших от огня за приглашение выступить сегодня перед вами. Я здесь, чтобы рассказать о значении внешности в американской культуре…

Я открыла рот. Из него не вышло ни слова. Я сглотнула, потянулась к стакану воды на подиуме, отпила немного, глядя, как вода расплескивается на пол, потому что рука сильно дрожала.

Я не могу этого сделать. Не могу. Извини, Томас. Я не могу.

Затаившие дыхание зрители начали слегка ерзать на своих местах и переглядываться. Я почувствовала худшее из того, что актер может почувствовать на сцене, – напряженность неловкой тишины. Не обращай внимания. Смотри на Томаса с девочками, только на них и постарайся игнорировать всех остальных и еще… скажи что‑нибудь, что угодно! Я снова отчаянно впилась взглядом в первый ряд. Я не сводила глаз с Томаса, но он кивнул влево от себя. Глаза среагировали на автомате. Влево. Посмотри влево.

Дельта.

Там, глядя на меня, сидела Дельта, со слезами на глазах и с рукой, прижатой к сердцу. Она знала, что я тону. Дельта схватила стоявшее у нее на коленях большое пластиковое блюдо, сорвала с него крышку и подняла вверх.

Бисквиты, беззвучно проговорила она.

Бисквиты. Она снова принялась за выпечку! Наш символ всего хорошего, вселяющего надежду, всего, во что стоит верить и за что стоит бороться. Дельта принесла бисквиты, извиняясь за свою временную потерю веры, и еще – чтобы напомнить мне, кто я такая и кем я буду всегда. Внучкой Мэри Ив Нэтти и кузиной Дельты Уиттлспун. Наследницей священного теста. Я посмотрела на свою речь. Сейчас или никогда. Люди увидят тебя такой, какой ты захочешь им себя показать, но ты должна сказать им, кто ты такая. Настоящая ты, а не та, кем они тебя считают. Скажи им. Скажи им. Скажи им.

Я собрала листки со своей речью. Высоко подняла, повернула, взялась руками с обеих сторон. И разорвала пополам. Затем порвала половинки еще раз. И половинки половинок. Бросила клочки бумаги вверх, словно конфетти. Засверкали вспышки фотокамер.

Во всем зале стало еще тише. Люди смотрели на меня разинув рты. Наконец‑то мне удалось привлечь всеобщее внимание. Я сошла с подиума и, по‑прежнему не говоря ни слова, подошла к краю сцены. Взглянула на сборище камер, затем на зрителей. Одним движением плеч сбросила пиджак. У свитера не было рукавов. Я отбросила пиджак назад, на подиум а затем грациозно подняла покрытую шрамами правую руку, выставив ее на всеобщее обозрение. Провела пальцами левой руки по всей длине правой, как ведущая игрового шоу, показывающая призовую стиральную машину. Вот новая рука Кэтрин Дин, от плеча до кончиков пальцев, полюбуйтесь на темно‑розовую ткань шрама, на изуродованную плоть ладони. Можете фотографировать, смотреть с неприкрытой жалостью и даже с отвращением. Бесплатно!

Вспышки камер.

Затем, по‑прежнему молча, я вынесла вперед правую ногу, слегка согнув ее в колене и поставив на носок. Провела по ней ладонями. Фокус‑покус. А это новая нога Кэтрин Дин. Я подвернула штанину выше колена, так высоко, как смогла. По внешней стороне лодыжки и колена змеились шрамы, заканчиваясь издевательски уродливым завитком на стопе. Вспышки камер.

Я отпустила штанину брюк, и она соскользнула на место. Затем подняла руки. Изящное движение запястий. И вот грандиозный финал. Запустив пальцы в тщательно уложенную завесу волос, я энергично растрепала их, уничтожив магию мусса, геля и лака. Затем откинула освобожденные волосы с лица. Повернула голову, чтобы все смогли хорошенько рассмотреть шрамы, поврежденную линию роста волос, изуродованное ухо. Некоторые зрители потрясенно ахнули.

Вспышки камер все не прекращались.

Я играла на публику. Я дала им то, чего они хотели, – нет, на этот раз я дала им то, чего хотела сама. Моя игра была безупречна. У меня все еще оставалось то, что нужно, чтобы очаровать толпу. Пусть фотографы снимают досыта; пусть весь зал, заполненный репортерами, фотографами, такими же жертвами огня, как и я, врачами, медсестрами увидит правду; пусть все они хорошенько насмотрятся. Единственные люди, чье мнение меня волновало, сидели в первом ряду. И когда я спокойно взглянула на них, они улыбались. Девочки. Дельта, которая смеялась и плакала одновременно, обнимая блюдо с бисквитами. По лицу Томаса текли слезы, но он одобрительно кивнул мне. Да, ты именно такая, и я люблю тебя за это.

Я вернулась к подиуму, сложила пиджак и оперлась локтями о стойку. Откашлялась.

– Как и все остальные присутствующие здесь, чье тело нельзя назвать идеальным, я не жертва огня. Я выжившая. Год назад каждый раз, видя себя, я хотела умереть. – Мой голос был ясным, спокойным и уверенным. – Но сегодня я честно признаюсь вам: если бы у меня появилась возможность вернуться в прошлое и предотвратить аварию, оставившую мне эти шрамы, но при этом расстаться с людьми, которых я полюбила в своей новой жизни, в своем новом теле, людьми, которые любят меня, несмотря на шрамы; если бы я могла вернуть себе красоту, но при этом потерять их – я предпочла бы шрамы.

Публика взорвалась. Люди вскакивали, хлопали мне изуродованными ладонями, по обожженным лицам текли слезы. Я простояла там еще полтора часа, честно, в деталях, рассказывая свою историю последних восемнадцати месяцев. О боли, страхах, но еще и о любви, о том, чему я научилась, и о победах. Люди то и дело прерывали меня аплодисментами. А когда мое выступление закончилось, весь зал стоя встретил меня овацией, которая длилась минут десять.

И наслаждаясь нехитрой радостью собственной смелости, удивляясь, что могу спокойно стоять здесь и глядеть на моих поклонников – у меня снова появились поклонники! – я посмотрела в любящие глаза Томаса и подарила ему свою лучшую улыбку, улыбку кинозвезды. И он кивнул и рассмеялся.

С этого момента вечер пошел замечательно.

ТОМАС

Кэти сделала это. Она заявила о себе, вернула свою славу. Или мир принимает ее такой, как есть, или может катиться ко всем чертям. Это был невероятный вечер, полный смеха и радости. С нами была Дельта, в этом все дело. Подливка на бисквите, да. А затем Пайк, которому не нашлось места в переполненной аудитории, встретил нас в бальном зале Общественного центра, где организаторы SEBSA быстро устроили Кэти встречу с восхищенными поклонниками. Она провела там час, давая автографы, фотографируясь с другими выжившими в огне и медицинским персоналом. Кэти предложила финансово поддержать фонд медицинских исследований ожогового центра, чем привела доктора Бартоломью и других членов управления в экстаз.

А что она не стала делать, так это давать интервью. Я еще ни разу не видел, чтобы журналисты так старательно расталкивали пациентов ожогового центра, только чтобы остаться ни с чем. Смотрелось это не лучшим образом.

– Они получили все, чего хотели, сделав свои фотографии, – объяснила Кэти, пожав плечами. – Им совсем нет дела до моих слов. У них есть фото.

Она вовсе не злилась на них, просто была практичной.

А затем мы ушли.

– У нас голодные дети, так что мы идем ужинать, – заявила Кэти.

Приоритеты. Мы повели девочек и Дельту с Пайком в пиццерию, сели в углу, смеялись и ели, вспоминая невероятную речь. На нас смотрели, некоторые посетители подходили, чтобы взять у Кэти автограф или сфотографировать ее. А она махала рукой и улыбалась. Затем Дельта полезла в сумочку, вынула разорванный пополам чек за продажу кафе и положила его на стол перед Кэти.

– Я отказываюсь от твоего предложения, – сказала она. – Мне просто понадобилось несколько месяцев, чтобы прийти к решению.

Они с Кэти прослезились и обнялись, а потом мы говорили тосты под пиво и съели вторую пиццу. Мы с Кэти поехали обратно в Ков, девочки крепко уснули на заднем сиденье «хаммера».

Дома, когда они были в кроватях, а над красно‑золотым осенним лесом взошла молодая луна, мы переоделись в джинсы и джерси и уселись на крыльце веранды, укутавшись в один из квилтов Мэри Ив.

Кэти сунула руку в карман и достала небольшой надорванный сверток.

– Это прислали два дня назад из Нью‑Йорка. Его привез сюда Энтони, придержала Дельта, а я бессовестно вскрыла упаковку, чтобы посмотреть, что это. Потому что это от сестры твоей жены.

Я обреченно взял у нее вскрытый сверток, завернутый в пленку с пупырышками.

– Следовало знать, что Равель еще даст о себе знать. Но не переживай. Я в мире с ней, независимо от того, обоюдное это решение или нет.

– Посмотри, что она тебе прислала.

Я оторвал куски пупырчатой пленки, развернул сверток, который уменьшился до размеров поместившейся в ладонь коробочки. Затем медленно заглянул внутрь. Часы. Фамильные серебряные карманные часы, которые Шерил подарила мне в последний день рождения Этана. Я осторожно перевернул их на ладони, рассматривая.

– Там была записка?

– Нет. Думаю, это все, что она хотела сказать.

Я кивнул. Сунул часы в карман джинсов. Да, сказано достаточно. Я собрал все свои сокровища.

– Новая луна, – сказал я Кэти.

Мы обнялись и стали смотреть, как она поднимается.

ТОМАС

Я принес лопату и небольшой узел из моего старого свитера на кладбище семейства Нэтти за домом. Было прекрасное утро, 11 сентября, почти девять.

Первый самолет еще не врезался в башни.

Я выкопал глубокую узкую могилу между надгробных плит родственников Кэти. Теперь они и мои родственники. Затем опустился перед ней на колени и развернул узел, чтобы в последний раз взглянуть на его содержимое. Провел пальцами по игрушечному грузовику Этана. В последний раз коснулся своего сокровища.

Я хоронил свое горе по сыну – не память о нем, а горе. И плакал. Затем встал, вытер лицо, вскинул лопату на плечо и пошел обратно по лесной тропинке.

Кэти с девочками ждала меня у заднего двора. Когда я вышел из леса, Кэти погладила девочек по плечам. Вперед. Идите, встретьте его. Кора с Иви подбежали и протянули ко мне руки. В их глазах плескались забота и беспокойство.

– Пап, с тобой все нормально? – спросила Иви.

– Все хорошо? – прошептала Кора.

Я взял их ладошки в свои, встретился взглядом с Кэти, которая улыбалась сквозь слезы, подождал, пока ко мне вернется голос, и успокоил наших дочек.

– Да, я в порядке. Все действительно хорошо.

И мы все вместе вернулись в дом.

КЭТИ

– Мам, тебя показывают по Си‑эн‑эн! – крикнула Иви.

Они с Корой, в компании кошки и лающих щенков, вбежали в кухню, где я терпеливо выжидала, когда можно будет достать из духовки очередную партию несъедобных бисквитов. Томас, читавший за кухонным столом новости с ноутбука, кивнул.

– Вашу маму показывают везде. В Интернете полно видео ее речи. Ее называют выдающимся примером стойкости и вдохновения. – Он улыбнулся, глядя на меня. – Только не задавайся.

– Я занята бисквитами. Пусть называют меня как хотят. Разговорами бисквит не испортишь, а на остальное мне плевать.

– Мам, ты же звезда! – воскликнула Кора, обнимая меня за ногу. – Значит, мы все тоже звезды?

– Само собой. – Я рассеяно погладила ее по голове, вглядываясь сквозь стеклянную дверцу духовки. Чертовы бисквиты. Сегодня они, кажется, вообще не собираются подниматься. У меня никогда не получится их испечь. Я вздохнула и села напротив Томаса. Девочки плюхнулись на свои стулья. Иви положила на стол мой мобильный.

– Может, стоить включить эту штуку и посмотреть, звонили ли тебе со вчерашнего вечера?

– Думаю, да. Конечно.

Я отключила телефон на обратном пути из Эшвилля. Я знала, что мне звонили репортеры. Обычная пустая фигня. Иви включила сотовый и склонилась над экраном.

– Bay, – тихо произнесла она. – Смотри, пап.

Томас взглянул на телефон, затем еще раз.

– Я сказал бы, что у тебя тут несколько сообщений. На самом деле их столько, что вылезло предупреждение о недостаточном объеме памяти.

Я прочистила горло и встала.

– Большое дело. Мне нужно еще сделать омлет на завтрак и подождать, пока бисквиты испекутся и превратятся во что‑нибудь ужасное.

– Мам! – взмолились девочки.

– Ладно. Иви, включи звуковую почту, мы прослушаем несколько сообщений, чтобы все могли оценить самые глупые вопросы. Ставлю пять центов, что первая десятка – из таблоидов, которые интересуются, не собираюсь ли я выпустить собственную линию волшебного, уменьшающего шрамы крема или не родила ли я ребенка‑мутанта от Джорджа Клуни.

Томас поднял бровь.

– Ну, у меня нет инопланетного зонда, так что тебе пришлось бы с ним переспать.

Я улыбнулась, разбивая крупные коричневые домашние яйца в одну из бабушкиных керамических мисок. Иви возилась с телефоном.

– Вот. Все готово. Включаю.

Би‑ип.

– Кэтрин, привет! Это Бред Харрис из «Прото Тун». Мне бы хотелось поговорить с вами об озвучке нашего нового мультфильма с Роббином Уильямсом. Вчера вечером вы великолепно выступили. Я не могу представить никого другого в роли львицы.

Би‑ип.

– Кэтрин, малышка! Это Марсия Стин Конклин. Директор по кастингу. Из вас получится идеальная мать для Супермена. Очередной сиквел. О годах, проведенных в Смоллвиле. Молодая миссис Кент. Мы можем переписать сценарий, в соответствии с вашими пожеланиями. Я серьезно. Перезвоните мне.

Би‑ип.

– Кэтрин. Это ты сама знаешь кто. Не заставляй меня умолять. Позвони, ладно?

Все взглянули на меня.

– Кто эта леди? – спросила Иви. – У нее такой знакомый голос.

– Опра, – ответила я.

И еще десятки звонков в таком же духе. Серьезные предложения и просьбы «перезвонить» от всех крупных шишек, в том числе владельцев студий. Мой агент оставила десяток сообщений. Первое было таким.

– Эй, я говорила, что тебе следует найти хорошего парня и завести детей, но я же не знала, что ты за год ухитришься отыскать жениха, двух дочек, ферму, кафе, виноградник, домашнюю живность и козла. Помнишь, что я говорила тогда о твоих шансах? Забудь об этом. Твоя речь открыла для тебя новый мир. Ты теперь не просто актриса, не просто кинозвезда. Ты символ. Ты пример для подражания. А хорошие примеры для подражания получают хорошие роли.

А затем еще был звонок, от которого моя рука замерла на полпути к духовке.

– Это Геральд, – произнес глубокий, напыщенный голос. – Кэтрин. Ладно тебе. Мы же команда. Давай вернем тебя зрителям. Новая кампания. Лицо Безупречности не обязательно должно быть безупречным. Вчера вечером ты великолепно выглядела. Правильное освещение – и твои возможности безграничны. Я никогда не сомневался в тебе. Мы все еще можем работать вместе.

Щелк.

Мы с Томасом посмотрели друг на друга. Он перевел взгляд на сотовый. Сжал челюсти. Я тоже. На его виске пульсировала маленькая венка. На моем она была больше. Я подошла, подобрала телефон и тихо произнесла.

– Давай я.

Затем вышла из новой кухни, пересекла дворик и подошла к новой ограде пастбища для коз с капитальным сараем. Томас с девочками следовали за мной. Бэнгер и его дамы сердца подняли глаза от вкусной кипы сена и взглянули на нас. Я протянула ему сотовый через забор.

– Особое угощение. С начинкой высококалорийной чуши. Хочешь?

– Бэ‑э‑э, – изрек Бэнгер и счастливо захрустел телефоном.

Угрюмое выражение на лице Томаса сменилось улыбкой.

Девочки смотрели на нас, нахмурившись.

– Мам, ты что, не собираешься принять ни одно из тех предложений? – спросила Иви. – Даже о маме супермена?

– Мы же не поедем жить в Голливуд? – спросила Кора. – Думаю, курам там не понравится.

– Мы не собираемся переезжать, – пообещала я, глядя в глаза Томасу. – Но время от времени я могу принимать какое‑нибудь хорошее предложение. Немного денег нам не помешает. И это поспособствует популярности «Винокурни с Хребта Дикарки». А?

Томас хихикнул и кивнул.

– Я не могу представить никого другого в роли львицы.

Как и я.

Иви повернулась в сторону дороги, прислушиваясь.

– Кто‑то едет.

Во двор, громыхая, заехала патрульная машина Пайка. Мы бегом заторопились к нему.

– Дельта снова готовит, – закричал он. – Все быстро в кафе! Она вернулась на кухню!

– Возьмите куртки, – приказал девочкам Томас. – Я покормлю кошку и щенков и…

– Мои бисквиты все еще в духовке, – застонала я, бросившись в дом. Это будет худшая партия.

Я вбежала на кухню, распахнула дверцу духовки, схватила со стола прихватки и взглянула внутрь.

И изумленно застыла.

– Рецепты Господни неисповедимы, – прошептала я.

* * *

Новости распространялись, как запах хорошей еды. Сегодня утром кафе Кроссроадс снова открылось – без предупреждения. Однако, когда мы приехали, на стоянке не было свободных мест.

Мы с Томасом зашли на новую кухню через черный ход.

– Чуть сильнее поджарьте эту ветчину, – весело скомандовала Дельта. – Разогрейте эту новую жаровню до нужной температуры! И пусть кто‑нибудь добавит еще кусок масла в овсянку!

Бека, Клео, Джеб, Бубба, Альберта, Мэси, Долорес и судья носились по кухне туда и сюда. Мы с Томасом забились в тихий угол. Дельта обвела взглядом помещение и заметила нас.

– Займитесь делом!

Я подошла к ней, как крестьянка, приносящая дары королеве. Протянула неглубокую корзинку для хлеба, прикрытую одной из салфеток, вышитых моей бабушкой.

– Я это сделала, – прошептала я.

Томас церемонно снял салфетку. Под ней ждала своего часа небольшая горка золотисто‑коричневых бисквитов. Дельта рассмеялась и захлопала в ладоши.

– Я же говорила, что весь секрет в правильном настроении. У них идеальный вид!

– Что куда важнее, у них идеальный вкус!

Она взяла лежавший сверху бисквит, придирчиво изучила его, как дегустатор вин изучает превосходное каберне, затем разломила.

– Рассыпчатый, с запахом масла, как раз такой, как нужно, – промурлыкала Дельта. Затем медленно положила кусочек в рот, прикрыла глаза, пожевала и проглотила. Засмеялась, глядя на меня сияющими глазами, и протянула ко мне руки.

– Теперь ты умеешь печь бисквиты, кузина!

Мы обнялись.

– Ты хотела бы встретиться с Опрой? – спросила я.

– Конечно, в любой день. А еще с английской королевой и Долли Патрон.

Она решила, что я шучу. Пусть пока так и думает. У нас полно времени, чтобы обсудить мои планы насчет ее кулинарного шоу. К черту Фуд Нетворкс. Мы будем делать и продавать наши собственные видео. «Готовим на "Перекрестке" вместе с Дельтой» или еще что‑нибудь в таком духе.

Дельта взяла мои бисквиты и поставила их на витрину с подогревом.

– Подайте их, – приказала она своей команде. – Бисквитами мало просто восхищаться. Их призвание – насыщать страдающие души и унимать боль сердца.

Мои бисквиты отправились в залы кафе. Тем утром я впервые накормила страждущих, поделилась с ними мудростью поджаристой корочки. Томас поцеловал меня.

– Рассыпчатая, – сказал он. – Как раз такая, как нужно.

Я рассмеялась.

– Можно, мы будем тебе помогать? – спросила я Дельту.

Дельта ткнула пальцем в ящик с яблоками.

– Почистить и нарезать ломтиками… Будет еще яблочный пирог!

Мы с Томасом вынесли яблоки во двор. Затем устроились под дубом, с корытом для мойки и ножами, наслаждаясь солнечным осенним утром. Все, что с нами случается, приводит нас туда, где мы должны быть. И, находясь в пути, бывает сложно увидеть место назначения. Томас потерял сына, но приобрел меня и двух дочек. Я потеряла красоту, по крайней мере самую простую ее разновидность, но получила его и девочек, и Дельту, и кафе.

И я не обменяю ничего из этого на совершенное лицо. Никогда.

Я смотрела на захватывающую дух панораму гор. Слышала смех Иви и Коры, которые играли с друзьями на заднем дворике кафе. Вспомнила о ждущих нас дома любимцах, ухоженных и накормленных. Вдохнула ароматы, доносящиеся из кухни кафе. Я подумала о годах тепла и дружбы, которые ожидают меня в будущем. Посмотрела на Томаса, усердно трудящегося рядом. У нас впереди десятилетия счастья. Годы бисквитов. Домашних и уютных, наполненных любовью. Я приложила руку к сердцу.

Вот каково это – чувствовать себя красивой.

[1]Название городка Crossroads означает «перекресток». (Здесь и далее примеч. пер.)

[2]Луддит – здесь: человек, который не признает достижений индустриальных технологий и отказывается пользоваться ими.

[3]Красота в глазах смотрящего – известное высказывание одного из величайших эстетов британо‑ирландской литературы Оскара Уайльда.

[4]«Транс‑Ам» (Trans‑Am) – серия гоночных автомобилей, предназначенных для трасс городского типа.

[5]Фрэнк Ллойд Райт – американский архитектор‑новатор.

[6]Траур в иудаизме. В течение недели родные покойного остаются в доме и сидят на низких стульях.

[7]Сесиль де Милль – американский кинорежиссер, продюсер. Долгое время считался эталоном кинематографического успеха.

[8]Техасский холдем – популярная разновидность покера.

[9]Городок называется Turtleville, от англ. Turtle – черепаха.

[10]Тетя Беа – персонаж телешоу Энди Гриффина.

[11]«Нулевая отметка», термин, изначально означающий эпицентр взрыва, а после событий 11 сентября 2001 года – название места, где стояли башни Торгового центра.

[12]Цитата из фильма «Неожиданный удар».

[13]Цитата из фильма «Хладнокровный Люк».

[14]Цитата из песни «Тюремный Блюз» Джонни Кэша.

[15]Национальная Ассоциация гонок серийных автомобилей.

[16]Перевод В. Топорова.

[17]Перевод И. Кашкина