Профессор Марвин кнутом погоняет свою эскимосскую упряжку

Казалось, наше обратное путешествие, как нарочно, изобиловало контрастами, ибо на следующий день ярко светило солнце и было абсолютно безветренно. Однако, несмотря на хорошую погоду, собаки были почти без сил. Они двигались только шагом, хотя сани были нагружены совсем легко, и мы никак не могли пустить их бегом. Эскимосы также как будто несколько сдали, и я счел за благо совершить одинарный переход вместо двойного.

После хорошего сна мы вновь вышли в путь, намереваясь проделать двойной переход, и тут стало сказываться действие ветра. Еще до того, как мы покинули лагерь, лед вокруг нас начал трещать и стонать. У самого лагеря открылась полынья, и нам пришлось переправляться через нее на льдинах.

Между этим и следующим лагерем под 85°48 северной широты мы нашли три иглу, где Марвин и Бартлетт отсиживались перед широкими полыньями, которые были теперь затянуты льдом. По особенностям конструкции иглу эскимосы признали в них работу людей из отрядов Бартлетта и Марвина. Эскимосы почти всегда могут безошибочно определить, кто строил иглу. Хотя все иглу строятся примерно одинаково, они тем не менее носят приметы индивидуального мастерства, которые легко узнают умудренные опытом дети Севера.

В течение первого дня перехода мы шли по сильно разорванному следу – под действием ветра лед вскрывался во всех направлениях, и часть пути нам приходилось бежать; собаки прыгали с льдины на льдину. Во время второго перехода мы видели свежий медвежий след – очевидно, того же самого животного, чей след видели по пути на север. Вдоль всего маршрута нам попадались многочисленные трещины и узкие разводья, но мы пересекали их без особенных задержек.

Встретилась нам и полынья в милю шириной, образовавшаяся после того, как мы прошли этими местами на север. Молодой лед, затянувший ее, теперь взламывался. Возможно, мы рисковали здесь, возможно, нет. Одно было в нашу пользу: у нас было значительно меньше груза, чем по пути на север, и мы могли стремительно перебрасывать сани по молодому льду, который в следующий момент уже не выдержал бы их веса». Во всяком случае, необычность происходящего не бросала нас в дрожь и не вызывала перебоев пульса. Мы восприняли эту переправу как нечто само собой разумеющееся, как часть дневной работы.

Когда мы покидали лагерь, где останавливались на обед, на юге поднялась густая, черная, грозная туча, и мы уже почти ждали шторма, но ветер упал, и в следующий лагерь, где Марвин произвел промер глубины моря на 700 морских саженей и потерял проволоку вместе с ледорубами, мы прибыли при тихой, ясной, солнечной погоде, проделав 18-часовой переход. Мы были теперь приблизительно в 146 милях от суши.

Итак, мы в отличной форме скатывались с горки, именуемой Северный полюс, и за следующий двойной переход, 16–17 апреля, добрались до нашего одиннадцатого лагеря по пути на север, расположенного под 85° 8 северной широты, в 121 миле от мыса Колумбия. За этот переход мы пересекли семь полыней, что вкупе с неоднократными разрывами следа снова удлинило переход до 18 часов.

В воскресенье 18 апреля мы по-прежнему спешили по следу, проложенному Марвином и Бартлеттом. Они потеряли основной след, но для нас это не имело значения, если не считать дополнительной затраты времени. На основном следу мы могли бы делать более длинные переходы, так как там мы останавливались бы на отдых в иглу, построенных по пути на север, и нам не приходилось бы строить для себя новые. Итак, это был еще один 18-часовой переход. Он имел тихое и теплое начало, но, поскольку речь шла обо мне лично, крайне неприятный конец. Дело в том, что за день моя одежда отсырела от пота. К тому же продолжительные переходы и короткие ночевки вернули нас к календарному дню, мы шли теперь все время на солнце. Поэтому от солнца, а также от юго-восточного ветра все мое лицо горело и было сведено судорогой. Однако я утешал себя мыслью, что мы находимся теперь менее чем в 100 милях от суши. Я старался забыть о болящей плоти, глядя на материковые тучи, которые были видны с места нашей стоянки. Принять их за что-либо другое никак невозможно – они висят над материком постоянно и образуются в результате конденсации влаги, поднимающейся с суши в верхние слои атмосферы. А завтра – мы были в этом уверены – мы сможем увидеть исаму сушу.

Между тем собаки опять казались совершенно обессиленными. Три из них окончательно выбыли из игры. Мы выдали собакам усиленный рацион и задержались в этом лагере подольше, отчасти из-за собак, отчасти затем, чтобы вновь вернуться к «ночным» переходам – таким, когда солнце светит нам в спину.

Весь следующий переход, с воскресенья на понедельник 18–19 апреля, погода оставалась ясная, и мы по-прежнему шли, укладываясь в составленное мной расписание. Длительный сон накануне освежил и нас, и собак, и в час дня мы со свежими силами вышли в путь. В четверть третьего мы миновали иглу Бартлетта на северной стороне огромной полыньи, образовавшейся уже после того, как мы прошли здесь на север. Пересечение полыньи заняло немногим более 2 часов.

Только около 11 часов вечера нам удалось вновь отыскать основной след, проложенный Хенсоном во время его первого авангардного перехода. Когда, идя далеко впереди саней, я нашел его и просигнализировал об этом моим спутникам, они чуть с ума не сошли от радости. Область, через которую мы только что прошли, в последнее полнолуние была открытым морем, и достаточно было свежего ветра любого направления, кроме северного, чтобы она вновь стала таковым, а при подвижках льда под воздействием северного ветра она превратилась бы в неровную поверхность, напоминающую битое зеркальное стекло.

Читателю, быть может, покажется странным, что при обратном движении в однообразной ледяной пустыне мы могли различать и узнавать отрезки маршрутов, пройденных нами по пути на север. Но как я уже говорил, эскимосы определяют, кто построил или хотя бы занимал тот или иной иглу, в силу того же инстинкта, благодаря которому перелетные птицы узнают свои старые прошлогодние гнезда, а я сам столько странствовал по арктическим просторам и так долго жил среди этих щедро наделенных интуицией детей природы, что приобрел почти такое же острое чувство местности, как у них.

В полночь мы миновали место, где Эгингва по пути на север оставил обломки саней, и в 3 часа утра 19 апреля подошли к иглу, от которых Макмиллан и Гудсел повернули обратно. За 15 с половиной часов мы прошли расстояние трех авангардных переходов отряда Хенсона.

В тот день еще одна собака совершенно выбилась из сил, и ее пришлось пристрелить. Таким образом, у нас осталось всего 30 собак. В конце перехода вдали на юге показались очертания гор Земли Гранта, и это зрелище взволновало нас до глубины души. Наверное, с такой же радостью смотрят потрепанные морем матросы на берега родной земли.

На следующий день мы совершили еще один двойной переход. Мы вышли в путь под вечер, достигли шестого лагеря, считая от суши, «вскипятили чайку» и легко пообедали, а затем снова двинулись дальше и рано утром 20 апреля достигли пятого лагеря.

До сих пор мы шли словно во власти волшебных чар, охранявших нас от всех трудностей и опасностей. В то время как Бартлетт, Марвин и, как я позже узнал, Боруп подолгу задерживались перед открытой водой, нас ни одна полынья не задерживала более чем на 2 часа. Иной раз лед был достаточно прочен, чтобы по нему можно было идти; иной раз мы шли в обход; иной раз пережидали, пока полынья не закроется; иной раз переправлялись на льдинах, как на пароме. Но каков бы ни был способ переправы, мы пересекали полыньи без особых затруднений.

Казалось, будто дух-хранитель полярной пустыни, наконец-то побежденный человеком, признал свое поражение и удалился с поля битвы.

Однако теперь мы вступали в зловещую сферу влияния Великой полыньи. В пятом лагере, считая от мыса Колумбия (в первых иглу, построенных к северу от Великой полыньи), мне довелось провести в высшей степени беспокойную ночь – у меня появился ряд неприятных симптомов, по которым я определил у себя ангину. Единственным утешением было то, что мы быстро приближались к материку. Через три, в крайнем случае, через четыре дня, если не случится никакого несчастья, мы вновь вступим на сушу. Я черпал утешение в этой приятной мысли, хотя у меня сильно болело горло и я мучился бессонницей.