Больше книг Вы можете скачать на сайте - FB2books.pw 6 page

Эти слова будто палкой меж ушей пришлись Тагулаю. Он не ожидал такого поворота. Что ему ответить на это? Малейшая оплошность в разговоре – и не сносить ему головы. Не за смягчением дани ведь отправил его хан к мерзким урусам.

– Прости, светлый князь, но… я не могу… хан не дал мне позволения говорить о дани… Хотя я могу обсудить твое пожелание с моим господином… – неуверенно вымолвил Тагулай.

Дажин усмехнулся и отдал стоявшему неподалеку отроку бересту и писало.

– Ну, значится, и подпишем, когда получишь ответ. Чего торопливую напраслину пороть? Кстати, а отчего сам хан не пожаловал ко мне? Аль я не достоин его визита?

– Ты ведь знаешь, светлый князь урусов, у хана, как у вас говорят, дел по горло. А одной, хоть и великой, головы хана на все не хватает… Как и рук… Вот и был отправлен я…

– Да, быть может, и так… – задумчиво произнес Дажин, глаза его иногда поглядывают на Тагулая все тем же леденящим кожу и душу взором. Тот силится не оплошать – не отвести взора. Наконец князь заключил: – Ну что ж, я должен хорошенько обдумать ваше… признаюсь откровенно, удивительное для меня предложение о торговле. Слово свое скажу завтра.

Дажин поднялся с трона, коротко кивнул. Огорошенный Тагулай наконец опомнился, тоже ответил поклоном.

– А пока прошу отдохнуть с дороги, вкусить моей скромной снеди, – предложил князь гунну. – Ибо гостя накормить и напоить – первейшее дело! Правда, сам не смогу составить тебе, дорогому гостю, компанию. Прошу сердечно простить – дела государственные не ждут! А вот завтра и закатим пирушку, не возражаешь, досточтимый Тагулай, советник хана Ухтамара? Заодно и поговорим о делах наших, расскажешь побольше о своем народе. Уж больно в последнее время интересен мне стал ваш народ.

Князь бросил взгляд на ошеломленного гунна, холодно улыбнулся и направился к выходу, красные сапожки чеканят уверенный шаг по каменному полу. Уже в дверях бросил:

– Подумать только! Вчерашние степняки и вдруг торг хотят вести с ромеями! Ну что ж, может, и пособим маленько…

Вдруг Тагулай не удержался и бухнул вопросом:

– А быть может, твой наследник разделит со мной твои съедобные дары, светлый князь? Почту за честь сидеть за одним столом с легендарным сыном предводителя всех славян?

Дажин замер в дверях, стал медленно поворачиваться, на лице холодное спокойствие, хотя гунн приметил – его вопрос, точно молот рухнувший на голову, застал Дажина врасплох. И он сейчас всячески старается скрыть свое удивление, тянет рот в улыбке.

– Легендарного? – переспросил князь. – А разве про Буса уже легенды ходят?

– Всем известно, твой наследник родился в Падающую звезду, у нас говорят – быть ему великим.

– Ух ты, прям так и глаголют у вас, у гуннов? Что ж, вы меня с каждым разом все удивляете и удивляете, а удивительней всего то, что приятно удивляете.

Дажин рассмеялся. Тагулай тоже улыбнулся. Однако через мгновение князь добавил серьезным тоном:

– Нет, у него сегодня есть дела, которые не терпят отлагательств, прости еще раз, досточтимый Тагулай. А завтра… завтра, думаю, мой сын почтит нас, стариков, своим вниманием. Буде, конечно, Бус, про которого уже и легенды ходят, чуточку исполнительней.

Дажин вновь звонко рассмеялся, смех серебром отражается от стен и теряется где-то в дальних коридорах княжьего терема. У Тагулая отлегло на сердце. Он встал и поклонился:

– Благодарю тебя, великий князь урусов, за щедрость и мудрость твою.

– А ты не торопись благодарить меня, – с улыбкой произнес Дажин, но Тагулаю голос показался холодным, как глыба льда. – Вдруг моя стряпня тебе не придется по душе.

Когда дверь за Тагулаем в его гостевых покоях замкнулась, он погрузился в мысли. Длинный разговор с князем с треском провалился, и Тагулай ничем не смог поддержать интереса князя. Уж от кого-кого, а от себя такого советник хана никак не ожидал. Впрочем, не велика потеря – завтра он вновь вернется к совершенно пустому разговору о торговле с ромеями.

Гунн медленно опустился на пол, по прывычке сел, поджав под себя ноги, перед серебряным тазом. Хотя так уж и с треском провалился разговор, продолжает перекатывать как вода речные камешки мысли Тагулай. Теперь Дажин озадачен глупым гуннским предложением о торговле с не менее ненавистными ромеями как минимум до завтра, а за это время можно при умении пол-Кияра перерезать в их кроватях…

В глубокой задумчивости степняк опустил руку в таз с теплой водой и пальцами принялся водить по кругу. Еще один вопрос не покидает голову Тагулая, бьет словно молотом: справился ли Тильх? Ведь куда ни ткни – всюду урусские мордовороты. Советник хана тяжело вздохнул, плеснул водой из таза на пол. Он понимает, что от его успеха зависит не только судьба гуннов. Что она ему? Своей головой рискует… Гнев Ухтамара ему известен, и никакие слова или увещевания его не остановят…

Тяжелые мысли медленной вереницей потекли в голове Тагулая. Он подошел к окну и отворил ставни, послышался едва уловимый звон прозрачной слюды. Вечерний воздух ворвался в комнату. Тагулай глубоко вздохнул, веки от удовольствия опустились, улыбка скользнула по губам. Однако он тут же прервал порыв наслаждения. Брови тяжело опустились на переносицу. Он пусть и бывший раб, но все же степняк – а потому воздух гор для него вреден. Здесь он чист, как талая родниковая вода, с каждым вдохом бурлит кровь, силы сами вливаются в мышцы. А там, далеко внизу на степных просторах, разве что пыль дорожная. Но привыкнуть к хорошему – хуже любой болезни. Как потом жить?

Тагулай с силой толкнул ставни, послышался звон – слюда искрами брызнула с оконца. Лицо советника вдруг побагровело, нижняя губа затряслась, он схватил стоящий на столе кубок и бросил в окно, по комнате вновь пролетел звон. Тагулай зарычал в бессильной злобе, трясущиеся руки сжимают массивный подсвечник из бронзы, металл играет золотистыми искрами в отблесках заката: еще мгновение – и резной ствол с двумя свечами в ветвях разнесет вдребезги изящное оконце. Но рука на замахе замерла – в разбитом слюдяном оконце на самом видном месте в граде возле невысокого деревца вкруг пляшет молодежь, обнаженные мужские тела в последних лучах солнца играют мышцами, невесомые платья еще больше подчеркивает все прелести женских фигур. В центре хоровода голый по пояс по кругу, как простой мужик, ходит сам князь Дажин! Шрамы на спине и руках выделяются белесыми отметинами на загорелой коже. В руках огромный каравай, каждый поочередно отламывает кус и съедает. Следом за ним по кругу пускают сосуд с хмельным напитком – братину.

Тагулай швырнул подсвечник в угол и решительно шагнул к окошку, вечерний воздух радостно ворвался через открытые створки. Взгляд гунна устремился к князю русов. Дажин прохаживается вдоль хоровода, иногда в почтении склоняет голову, смех и песни струятся в вечернем небе. Вдруг князь русов схватил одну из девушек за руку и привлек ее к себе, та взвизгнула, но не оттолкнула князя. Тагулаю, напротив, показалось, что девушка сама прильнула к его губам в поцелуе. Дажин спешно передал остатки каравая своему помощнику, радостно воскликнул и подбросил девушку вверх что было силы, молодуха громко ойкнула и бухнулась на руки князю. Дажин, не выпуская из рук русоволосую девчушку, зашагал вперед, оставив позади березовый ствол – центр праздника. На верхушке ствола устроилась соломенная кукла, с рукавов причудливой фигурки свисают разноцветные ленты, на голове различим венок из трав.

Предводитель русов остановился у наваленной кучи. Из сумерек к нему шагнул волхв, замысловатые узоры кроваво-красным огнем пламенеют на белом одеянии, в руке весело потрескивает факел. Дажин с почтением принял священный огонь и передал его девушке. Та, недолго думая, бросает факел в наваленную кучу. Только теперь Тагулай разобрал, что куча – это огромная кладка бревен. Факельное пламя разбилось на множество рыжих пучков. Одни стали тухнуть, другие нехотя расползаются по древесине, она шипит и потрескивает. Вдруг огонь исчез, в воздух взвилась лишь жиденькая струйка дыма. Дажин в нетерпении шагнул к костру, волхвы, напротив, отступили на шаг, взор князя не отрывается от дымящихся дров. Даже хоровод остановился, сотни глаз уставились на сложенные домиком бревна. Но вскоре пламя с жадностью набросилось на бревна, с гулом и треском поедает сухую древесину, даже с высоты было видно, как Дажин облегченно вздохнул. Поляна взорвалась смехом и песнями, бубнами и дудками-жалейками.

Тагулай ухмыльнулся. Если бы урусским шаманам не удалось зажечь костер, пронеслось в голове гунна, ждали бы они беды? Советник сбросил с губ язвительную улыбку и отступил в тень комнаты. Нервное тяжелое ожидание вновь обрушилось на гуннского советника. Его расчет обязательно должен оправдаться. Урусы должны быть обезглавлены.

Смех и песни вновь привлекли внимание Тагулая. Он с интересом разглядывает, как хоровод разбился на десятки пар, полуголые парни увлекают за собой смеющихся девушек через десятки разожженных костров к реке, проходящей через город на севере, на некоторых из одежды лишь травяные венки на белокурых головах, волосы золотыми волнами развеваются в летнюю ночь. Они с разбегу бросаются в прохладные воды реки, брызги и хохот разносятся по округе.

Тагулай с удовольствием отметил аппетитные формы молодых женщин русов. Каждую из них он уже видел с арканом на шее, нагую и готовую для любовных утех. Одну – с широкими бедрами и высокой грудью, что несется с рослым пареньком навстречу воде, – он уже приметил. Сначала он будет наслаждаться ее волосами, потом белоснежной кожей, потом… Тагулай тяжело вздохнул, до этого потом еще нужно подождать. «Или дожить…» – пронеслась недобрая мысль в голове советника гуннского хана.

Тагулай вскочил с кровати. Рука до белых косточек сжимает кинжал, луч утреннего солнца скользнул по холодной стали искусных мастеров Аравии. Глаза гунна затравленно бегают из стороны в сторону, дыхание вырывается с хрипом, словно из глотки затравленного зверя. Стук в дверь повторился. Тагулай перехватил клинок поудобнее, стараясь ступать бесшумно, он переместился вдоль стены к дверному косяку. Прислушался. По ту сторону двери ему удалось уловить едва различимый звон. «Так звенит только кольчуга!» – про себя отметил Тагулай и еще сильнее сдавил в ладони кинжал восточных мастеров, еще мгновение, и деревянную дверь выбьют, а в комнату ворвутся подосланные убийцы. Советник гуннского хана уже видел их перекошенные злобой лица, холодный блеск ножей, даже почувствовал, как клинки с хрустом пропарывают его плоть…

Тагулай вздрогнул – в дверь вновь постучали, клинок предательски выскользнул из вдруг онемевших рук и бухнулся на пол. Гунн чертыхнулся и схватил с пола кинжал.

– Кто осмелился побеспокоить советника гуннского хана великого Ухтамара? – немного запинаясь, произнес Тагулай.

– Князь Русколани Дажин велел звать вас, – коротко чеканным голосом бросили из-за двери. – Он ждет посланника хана гуннов.

Тагулай хотел было сказать, что в такую рань негоже знатным людям бесед вести о государственных делах, но за дверью раздался звук удаляющихся шагов.

«Собаки эти урусы, – с гневом подумал Тагулай. – Никакого почтения, будят чуть свет и еще требуют идти к этой грязной свинье Дажину, что, как простой мужик, кувыркался в дерьме прошлой ночью!»

Гуннского советника пробила дрожь, остаток ночи он мучился от холодного горного воздуха, пытался несколько раз завесить разбитые створки полотном, но всякимй раз ветер срывал занавесь. Лишь под утро, накрывшись всем, что смог найти в комнате, он забылся сном.

Тагулай накинул на себя шерстяное покрывало и уселся на кровать, в памяти всплывает вчерашнее действо этих собак-урусов. Знатный гунн до сих пор не понял смысла странного обряда, когда соломенную куклу посреди шума и веселья вдруг принялись хоронить. При этом и мужчины, и женщины сокрушались и лили слезы. По-настоящему. С криками «Помер Ярила наш! Помер! Без Ярилушки мы все – сиротинушки!» они принялись закапывать соломенное чучело в землю. Но после вновь стали веселиться, смеяться, петь и играть в свои поганые бубны и дудки. Но больше всего гуннского советника уязвила любовная потеха русов после всех странных обрядов – десятки пар устремились в реку, после чего они совокуплялись кто где мог.

Тагулай зарычал и с силой обрушил кулак на мягкую перину, вверх взметнулось несколько перышек, холодный горный воздух подхватил и понес их вверх, бросая из стороны в сторону.

Гунн громко выдохнул, взгляд обводит гостевую комнату. На деревянных стенах устроились полотна в человеческий рост, на каждом сцены из битв. Советник хана вновь нахмурился, желваки заходили ходуном, крылья носа раздулись – мерзкие урусы даже здесь одерживают победы, дабы гости не забывали о мощи и величии хозяев этих покоев.

Высокие потолки искусно украшены резными дощечками, каждая из них – узор-иллюзия. Тагулай невольно ахнул – ему почудилось, будто это не потолок вовсе, а оплетённая живыми деревьями беседка под открытым небом. Рядом с мягкой кроватью устроился изящный столик с резными ножками, они тоже казались выросшими из земли и опутанными корнями стволами. На столешнице остались так и не тронутые гунном яства: обжаренные в сухарях перепелы, язык в сметане, тут же ютились небольшие блюдца с горками орехов. Один Тагулай знал хорошо, другие видел впервые. Рядом возвышается стопка блинов, на верхушке застыло озерцо меда, несколько сладких струек соскользнули с одной стороны. Завершать вечернюю трапезу должен был невысокий кувшин с вином. Гунн не удержался и вдохнул аромат из сосуда. Ромейское.

«Пища не для свинского обжорства, а лишь для утоления голода, дабы еда в животе не давила», – отметил про себя Тагулай.

Гунн с трудом проглотил наполнившую рот слюну, живот бунтует, казалось, еще мгновение – и он начнет пожирать самого себя. Но степняк оставался недвижим. Желание полакомиться хотя бы одной птичкой или блинным кругляшом неистово боролось со страхом помереть в корчах прямо возле стола. Тагулай хорошо помнил и знал, в каких муках мрут отравленные, – сам не раз приговаривал обреченных. Усталый вздох вырвался из груди, веки, будто налитые свинцом, опустились. Смотреть по сторонам больше не хотелось.

Голова Тагулая загудела, стала тяжелеть, будто наливается свинцом, слишком много мыслей и страхов наполнили ее за последние часы. Он выдохнул и решительно встал, шерстяное покрывало отлетело в сторону, задело кувшин с ромейским вином, тот опрокинулся, струйка рубиново-красной жидкости скользнула к краю и крохотным водопадом устремилась на пол. Гунн ухмыльнулся и направился к двери, бодрый стук раздался от ступенек.

Дажин ерзает на троне. В руках князя русов берестяной сверток, перехваченный шнуром, указательный палец играет разлохмаченным кончиком. Брови сдвинуты на переносице, губы шлепают в беззвучном шепоте.

Рядом с княжим троном возвышается фигура старца-советника, русые волосы с проседью собраны в аккуратные косички, на лице отчетливо проступает паутина морщин, однако в глазах – голубой задорный огонек. Дажин посмотрел на старца, во взоре едва заметной искоркой скользнула неуверенность. Тот лишь улыбнулся, успокаивающе кивнул, жилистая ладонь тронула плечо князя.

У парадного входа в зал раздались решительные шаги. Дажин скользнул взором и ухмыльнулся – Тагулай хоть и грязный степняк, но ступает уверенно в чужом княжеском тереме – как и подобает знати.

Советник хана уверенно шагает к трону властителя Русколани, начищенный до блеска каменный пол главной палаты терема князя урусов сотнями узоров убегает вперед.

– А, вот и досточтимый Тагулай, – добродушно произнес Дажин. – Мудрый советник друга Русколани – великого хана Ухтамара!

Гунн остановился в десятке шагов от трона и с достоинством поклонился.

– Вот! Письмо от дражайшего сына, – произнес князь, на вытянутой руке картинно выставив сверток бересты со шнуровкой, пальцы легонько побарабанили по краю послания. – Я его отправил по делам государственным за море, а он… удумал завернуть в некий ромейский городок. – Тагулай вдруг вскинул брови, в животе нехорошо похолодело. – И было б дело, а то так, погостить малость. Или как там?

Дажин раскрыл берестяной сверток, глаза забегали по строчкам:

– Ага… Прошу соизволения отбыть попутно в град Никею, дабы своими очами лицезреть людей веры диковинной – христиан… – Дажин оторвался от послания, в глазах вопрос. – Каково?

Тагулай слушает князя вполуха. В голове роятся сотни мыслей. Но больше – вопросов: Как? Почему? Зачем князь отправил его к ромеям? Или действительно наследник засвоевольничал… Наверное, уруские шакалы что-то подозревают? Да нет же, наверное, просто совпадение… или все-таки нет?

Советник хана вдруг содрогнулся – князь Дажин с хитроватой ухмылкой окликнул его:

– А у тебя, досточтимый советник хана Тагулай, есть ли дети?

– Нам, знатным гуннам, не с руки иметь потомство… разве что великий хан…

– Да брось ты, – добродушно махнул рукой в сторону гунна Дажин. – У каждого из вас, поди, по десятку наложниц. Ну, конечно, у того, кто не распростился с… гм, мужским достоинством. – По палате пробежал смешок. Тагулай побагровел, глаза сотнями стрел впились в заносчивого князя. Тот продолжает: – У вас таких, знаю, хватает, хватает. А так – слышал я про ваши любовные нравы-обычаи.

Он коротко хохотнул и, повернувшись к своему советнику-старцу, шутливо бросил: – Всякий раз, когда слышу про вашу любвеобильность, подумываю, отчего нам, русам, гуннами не стать?

Улыбка, как и тон княжих слов, Тагулаю все больше кажется издевкой. Глаза советника хана машинально сузились, глаза принялись бегать, как стайка жуков.

– Чтобы быть гунном, нужно им родиться, – осторожно произнес Тагулай, глаза неотрывно следят за князем. Тот держится раскованно и добродушно. Как знать, может, и вправду игривое настроение у этого князька, подумал гунн.

– И это верно. Так все же – есть ли дети у досточтимого Тагулая?

– Великая Кобылица пока не наградила меня наследником… А вот наш мудрый вождь имеет или имел… сразу двух наследников. Впрочем, как говорят некоторые злые языки, некто из народа урусов лишил одного из них жизни…

– Да-да, слышал, понимаю, скорблю… – со вздохом произнес Дажин, потом вдруг весело затараторил: – А я вот тоже решил обзавестись еще одним наследником… А что? Пусть будет при мне, пока один где-то в странах заморских. Все одно – помощь! Есть на примете у меня один малец. Хитрющий – до чертиков. Но это в нашем княжьем деле только на пользу. Кстати, могу познакомить тебя с ним. Как знать, может, через пяток-другой лет он сменит меня. Ты ведь не против, досточтимый Тагулай, а?

– Я… мне…

– Ну вот и славно, – с улыбкой произнес Дажин. И тут же повернулся к старцу-советнику и строго бросил: «Веди!» Тот с поклоном удалился.

Тагулай вновь ощутил холодную волну, бусинки холодного пота выступили на лбу. Поведение князя русов казалось очень странным. Ромеи, ненужные и странные расспросы, наследники, дети… В голове советника хана поднимается настоящая буря, однако внутри все больше крепнет ощущение, будто он – знатнейший гунн – становится участником, если не жертвой, какого-то зловещего действа.

Тем временем в княжескую палату вошел невысокий паренек, маленькая ручка до белых косточек сжимает обвитую жилами кисть старца-советника, белокурые волосы аккуратно причесаны, на теле – простая, но белоснежно-чистая льняная рубаха, на рукавах и поясе – красная славянская вязь, стремительно бегающая по кругу.

Но наметанный взгляд Тагулая тут же приметил: шаг неуверенный, глаза бегают, зыркают по сторонам, как будто здесь впервые, да и лицом простоват. Такой не может быть наследником князя урусов. Пусть и приемным.

– Ого, а вот и мой малыш! – радостно воскликнул Дажин. Руки князя заботливо привлекли к себе мальчонка. – Эх, души в нем не чаю…

Дажин наклонился к пареньку и указал на Тагулая.

– А это – досточтимый советник хана Ухтамара, вождя наших доблестных соседей гуннов…

При виде гунна мальчик вдруг замер, широко раскрытые глаза впились в Тагулая, лицо сделалось бледным, нижняя губа затряслась.

– Постой, ты что это задрожал, а? Испугался чего?

Но вместо ответа паренек лишь пролепетал:

– Они… они…

– А что они? – удивленно вскинул брови Дажин. – Обидели кого?

– Наша деревня… Они били… убивали… рвали, топтали нас конями… Тятьку, маму, всех! Мама… Ма-мааа!..

Ребенок весь задрожал, из груди вырвался вопль, слезы ручьем брызнули из глаз.

– Ой, ой, ой… Боги милостивые! – Дажин замотал головой, крепче прижал к себе плачущего ребенка. Ручейки слез срываются с подбородка и шлепают прямо на руки князю. – Горе-то какое неслыханное. И все это они, гунны?

В ответ мальчик лишь еще сильнее зашелся плачем.

– Ой… Ей… Беда-то какая. Эх!

Тагулай сдвинул брови. Что за игрище? Какая деревня? Какие тятьки, мамки? Знатный гунн решительно шагнул вперед.

– Великий князь, я…

И тут же гунн напоролся на недобрый взгляд Дажина. Двое стражников, до этого стоявшие как каменные изваяния, подались вперед, жуткие лезвия секир на длинном древке зловеще покачнулись.

– Ну, будет тебе, досточтимый Тагулай, будет. – Князь попытался шутливо отмахнуться, но глаза по-прежнему в недобром прищуре. – Я знаю, что это всего лишь недоразумение. В деревне той никто никакой разбой не чинил, мужчин, женщин и даже немощных стариков с детьми малыми никто не убивал. Да и была ли та деревня? Я понимаю – как верить мальчонке, который от горшка – вершок и щепотка?

Дажин отстранил от себя бьющегося в истерике ребенка и бережно передал его в руки старца-советника. Босые ножки звонко зашлепали по маленьким соленым лужицам.

«Деревня… деревня… разграбленная деревня», – в голове Тагулая уже бушует целый ураган. Слова о поруганном урусском поселении огромным валуном, катящимся со скалы, бьет в самое темя. Вдруг Тагулай содрогнулся, пот струйками заскользил со лба и висков, тысячи игл вонзились в сердце.

Все-таки не удержались, собаки, и принялись грабить, а этого мелкого шакаленка упустили, с обреченной яростью подумал Тагулай. Велено же было – всех перебить! Руки гунна до хруста сжались в кулаки.

Князь Дажин поерзал на троне, устраиваясь поудобнее, на губах еле заметная ухмылка.

– Вот такое неказистое знакомство вышло, – произнес Дажин, глаза внимательно следят за Тагулаем. Тот стоит немного растерянный, но держится с достоинством. – М-да. Все недруги, недруги нас рассорить хотят, чтобы мы с ненавистью друг на дружку наш союз разорвали. Тебе так не кажется, досточтимый Тагулай?

Советник хана выдержал паузу, поклонился и отчетливо проговорил:

– Враги наши не знают границ и меры, дабы не дать нашей дружбе крепнуть…

– Ай и верно говоришь, – вдруг радостно воскликнул Дажин. – Есть у меня приятель один – заморский купец. Так тот все время какие-то небылицы про гуннов сказывает. Дескать, поборы они ему устраивают грабительские. Того и гляди брошу, грит, торговлишку в твоих городах и весях, князюшко. Шибко обдирают твои друзья хунны нас…

В покои входит старец-волхв. Горящим серебряным ободом перехвачены аккуратно стриженные седые волосы, бороду украшает вплетенный золотистый шнур, в руках старца серебряный поднос с двумя кубками. Вслед за старцем неуверенно шагает, переваливаясь, тучная фигура, облаченная в восточный шелк.

Брови степняка вновь поползли к переносице. Что на этот раз?

Дажин шумно отхлебнул из поданного на подносе кубка. Тагулай от освежающего угощения отказался.

– М-да, это Чун ли или Чан Ли, а может, Чен Ли… а бес разберет их имена! – Дажин обреченно махнул в сторону купца, тут же хохотнул, вновь обнажив крепкие зубы. – Но купец знатнейший, да и уважением пользуется у меня. Не раз доставлял из Синьского царства – своей родины – редчайшие товары. Ну, конечно, рвет втридорога, но это у них в крови. Порода, знаешь ли, у купчины такая.

Купец трусливо жмется к трону, глаза-паучки бегают по сторонам. Дажин окинул мелко дрожащего заморского торговца. Желтая кожа, казалось, сделалась белее молока, а щелки-глаза от страха раскрылись, словно цветочный бутон на летнем солнышке. Князь хмыкнул и продолжил:

– Он говорит – два коня золотом требовали гунны. Целых два коня… Пуще того – грозились расправу учинить. И это на моей-то земле – в дне пути от Треполя. – Дажин повернулся к заморскому купцу. – Так, говорю, заморская купчина?

Тот в ответ часто закивал, жирный подбородок затрясся, как разбухшее тесто в руках неумелой кухарки.

– Но, конечно, веры тому мало. Как поверить в то, что друзья грабят уважаемый и нужный государству люд? Теперь вот думой озабочен – как наказать за такой наговор? Может, подскажешь, Тагулай, какую строгую кару мне избрать для него? Говорят, вы там по части попытать да наказать – мастера великие.

На этих словах купец из Синьского царства затрясся еще сильнее, пот градом заструился со лба.

Тагулай молчит. В голове молотом бьется лишь один вопрос: чего хочет добиться этот паршивый Дажин всей этой сценой? Шутки ради? Но шутка ли обвинять советника хана – его правую и верную руку – в таких злодеяниях. Тем более что обвинения не без оснований. Сейчас советник хана горько жалеет, что когда-то тайно распорядился обдирать до нитки заезжих на урусскую землю купцов. Награбленное делить с шайкой, в обход ханской казны. «Теперь, – горько думал Тагулай, – если про это узнает хан Ухтамар – головы ему точно не сносить. А что до урусов – так от них откупиться можно. Не раз уже приходилось. И чтобы не случилось беды – надо всего лишь замять, перевести разговор в другое русло…»

– Позволь, великий князь, это, конечно же, досадная ошибка, но я готов…

– Ну ладно, ладно – мы, русы, тоже не лыком шиты. Можем и на кол, а можем и вздернуть. Но это после… – Дажин зловеще улыбнулся, похлопал сотрясающегося всем телом купца по плечу, заморский торговец едва не подсел под могучей ладонью князя.

Вдруг Дажин подмигнул ему и добродушно бросил: «Ладно, иди пока». Он кивнул старцу-волхву с подносом. Тот медленно поклонился, взял под руку трясущегося заморского купца и медленно повлек к выходу из княжьих покоев.

Дажин проводил их насмешливым взглядом, потом повернулся к Тагулаю, взгляд вдруг стал серьезным, два голубых огонька буровят лицо гуннского советника.

– Кстати, та деревушка-то должна была сгинуть под копытами степняков-налетчиков не одна. Так говорят мои верные советники, – не отрывая взгляда от гунна, произнес властелин Русколани.

Тагулай попытался отмахнуться:

– Прости, князь, я не могу ответ держать за всех гуннов, кои ради собственной наживы могут…

– Странные слова глаголешь, Тагулай, – перебил советника князь. – А я вот слышал, ты и хан твой собираются меня винить в ужасной смерти одного наследника. А заодно и за второго, младшего, желаете спросить. Мол, тоже мерзкие урусы виноваты.

В покоях нависла напряженная тишина. Слышно, как где-то вдали бухает молот, вжикает пила, а одна из певчих птиц запоздало затянула полуденную песню-трель.

Дажин встал с трона, могучие руки устроились за спиной, князь зашагал к Тагулаю, потом круто развернулся и направился к одному из балкончиков, полукругом примыкавших к покоям, мягкие сапожки отзывались едва различимым поскрипыванием дорогой кожи. Князь устремил взор вперед – с высоты твердыни Кияра зеленеющие поля казались островками мха среди скал, а люди – тельцами каких-то диковинных насекомых, живыми ручейками наполняющих проторенные ходы.

Дажин глубоко вдохнул чистый горный воздух, веки в блаженстве опустились. Он шумно выдохнул и бросил через плечо:

– Хотя, может, то были тати озверевшие? Хотя нет, тать не будет бросаться на войско в несколько сот копий, да еще и при конях.

Дажин повернул голову в сторону Тагулая. Тот по-прежнему стоит молча, но на лице уже нет той высокомерной уверенности, скорее осторожность – что дальше? Князь Русколани снова хмыкнул, легкая насмешка скользнула по губам. Он уверенным шагом вернулся к трону, руки ухватили отполированную древесину ручек, устало выдохнув, Дажин опустился на престол.

– Поговаривают, там засада была… – с хитрой улыбкой проговорил Дажин и тут же хлопнул в ладоши.

Ошарашенный последними словами князя, Тагулай содрогнулся. Капелька пота скользнула за шиворот, противно защекотала, на спине зашевелились мурашки толщиной с муху. Гунн ощутил, что разговор с князем окончательно вышел из-под контроля. Не на такой прием рассчитывал советник хана… Как теперь выкрутиться?

Тяжело бухнул засов, до этого неприметная дверь в дальнем углу зала подалась вперед. В тронный зал властителя Русколани входят двое стражников, искусно связанные шнуровкой железные пластины горят ярко начищенным металлом, головы покрывает кольчужный капюшон в мелкое кольцо – с такого сабля обязательно соскользнет.

Стражники за собой волочат какие-то тела. Они кажутся обессиленными, но одному из них хватает силы сипеть на трескучем наречии крепкое словцо.

Князь Русколани вновь отхлебнул из поднесенного кубка. Тагулай облизнул вдруг пересохшие губы. На этот раз он с превеликим удовольствием приложился бы к живительной влаге. Но ему не предложили. Обида и гнев жгучей волной стали подниматься внутри.

Пленников бросили прямо перед ногами Тагулая. Тяжелым смрадом ударило в нос советнику хана.

– Ух, ну и вонь… – произнес Дажин, воротит нос от пленных, лицо сморщено как печеное яблоко, он недовольно обратился к своему советнику: хоть бы водицей их окатили, что ли… а то теперь дух в княжьем тереме как в хлеву!

Дажин повернулся к Тагулаю, на губах вновь блестит улыбка.