То, что мы оставляем

Пустота неосязаема, но после смерти Рэба, клянусь, я ощущал ее физически, особенно по воскресеньям, когда я обычно ездил к нему на поезде из Нью‑Йорка. Со временем я заполнил этот пробел визитами поближе к дому – посещениями пастора Генри и его церкви на Трамбэл‑авеню. Я лучше узнал его прихожан. Я получал удовольствие от его проповедей. И хотя теперь, как никогда прежде, я чувствовал себя верующим иудеем, Генри шутливо прозвал меня «своим первым официальным еврейским прихожанином». Я стал приходить в те вечера, когда там ночевали бездомные, и писать о них рассказы. Читателей эти истории трогали, и некоторые даже присылали деньги: кто пять долларов, кто – десять. А один из читателей, проехав час по Мичиганскому шоссе, зашел в церковь, огляделся, застыл в изумлении и, протянув Генри чек на тысячу долларов, тут же исчез.

Генри открыл в банке счет специально для ремонтных работ в церкви. Появились новые волонтеры, приходившие помочь в приюте для бездомных. А как‑то раз в воскресенье большая пригородная церковь «Христианская ассамблея Нортвиля» пригласила Генри выступить в ней. Я поехал послушать его проповедь. На Генри была длинная черная мантия, в руках беспроволочный микрофон. Отрывки, которые он читал из Писания, высвечивались на двух огромных экранах. Освещение было превосходным, потолок массивным и сухим, звучание голосов – как в концертном зале, а на сцене даже стоял огромный рояль. И почти все прихожане – белые люди из среднего класса. Но Генри и тут остался самим собой. Не успел никто и глазом моргнуть, как он уже расхаживал по сцене, призывая прихожан не растрачивать попусту свои таланты, как в свое время поучал в одной из притч Иисус. Генри советовал им, не стесняясь, применять их в его церкви. «Если вы жаждете увидеть чудеса, на которые способен наш Господь, – говорил он, – то перед вами одно из них».

Когда он закончил свою проповедь, все встали и начали аплодировать. Генри сошел с кафедры и скромно поклонился.

Я вспомнил его полуразвалившуюся церковь. И подумал, что, наверное, в крыше каждого дома есть дыра, сквозь которую льются слезы и вихрем влетают несчастья. Мы чувствуем свою уязвимость и тревожимся: какая еще беда ждет нас на пороге?

В тот день я смотрел на Генри, окруженного новыми веселыми лицами, и мне мгновенно вспомнились слова Рэба: «Даже с каплей веры люди способны исправлять дурное и меняться». В ту минуту не верить в это было просто невозможно.

* * *

Я пишу эти строки, а на дворе холодно, и синий брезент на крыше церкви завален снегом, но, как только потеплеет, – а это обязательно должно случиться, – мы починим крышу. Наступит день, говорю я Генри, и мы сможем это сделать. Мы пробудим в людях великодушие, соберем деньги и заменим эту дырявую крышу новой. Мы сделаем это, потому что это необходимо, потому что просто нельзя поступить иначе.

И еще мы сделаем это ради девчушки, дочки прихожан, что родилась недоношенной, весом всего в несколько фунтов. Врачи не верили, что она выживет, но ее родители молились и молились, и она выжила, и теперь этот комочек энергии излучает такую улыбку, которой можно оживить мертвого. Ее приводят в церковь почти каждый вечер. Она скачет между столами, за которыми сидят бездомные, и кокетливо подставляет им свою головку – пусть погладят. У нее мало игрушек и нет никаких послешкольных занятий, но она – член общины, и у нее есть домашний очаг и семья.

Ее отец – одноногий инвалид по имени Касс, а мать – бывшая наркоманка Марлен. И поженил их пастор Генри Ковингтон в церкви «Я страж брату своему».

А через год родилась эта чудесная девочка, которая теперь скачет вокруг нас, точно на своей собственной божественной игровой площадке.

И зовут ее Мирэкл – Чудо.

Сила духа – вещь поразительная.

* * *

Я часто задавался вопросом, почему все‑таки Рэб попросил произнести прощальную речь именно меня. Я спрашивал себя: может быть, это было нужно не столько ему, сколько мне? И вот всего через несколько минут после моей речи Рэб выложил свою козырную карту.

Перед завершающей службу молитвой кантора на сцену вдруг поднялся внук Рэба Рон, на глазах у всех поставил магнитофонную пленку, нажал на кнопку, и в зале, где столько раз звучали мудрые речи Альберта Льюиса, снова зазвучал его голос:

– Дорогие друзья, вы слышите голос вашего бывшего раввина…

Рэб сделал эту запись специально для того, чтобы ее воспроизвели после его смерти. Он рассказал о ней только своей помощнице Тиле, и та привезла эту запись его родным. Речь была короткая. В ней Рэб ответил на два вопроса, которые, в его бытность раввином, ему задавали чаще всего.

Первый вопрос был такой: верил он в Бога или нет? И Рэб ответил, что верил.

Второй вопрос был о загробной жизни: есть она или нет?

– Здесь, на Земле, я бы ответил так: да, там что‑то есть. Но, друзья мои, я прошу у вас прощения: сейчас, когда я знаю наверняка, что именно там есть, я, I сожалению… не могу вам об этом рассказать.

И все рассмеялись.

Я не забыл про папку с надписью «Бог». Через несколько месяцев после смерти Рэба я отправился к нему домой посмотреть, что же в ней хранилось. Я достал ее с полки, и меня пробрала дрожь. Восемь лет подряд я смотрел на эту надпись «Бог», и в конце концов мне стало казаться, что от нее веет каким‑то божественным дуновением.

Я обвел взглядом пустой кабинет и почувствовал, что внутри у меня все сжалось. Если б только рядом со мной был Рэб. Я резким движением открыл папку.

И он оказался рядом со мной.

В папке лежали сотни вырезок из статей и множество заметок Рэба, подготовленных для проповедей, испещренных вопросами, стрелками и замечаниями, начерканными рукой моего раввина. Все они были о Боге. И тут до меня наконец дошло: суть моих встреч с Рэбом и Генри заключалась не в сделанных мной выводах, а в поиске, в исследовании, в продвижении к вере. Нельзя открыть шкатулку и увидеть там Бога. Но если слушать истории, изучать традиции, высказывания мудрецов, то со временем уже не придется лезть на верхнюю полку – Бог окажется рядом с тобой.

Знаете ли вы хоть одного верующего человека? Пытались ли вы убежать от него? Если пытались, остановитесь. Посидите спокойно минуту‑другую. Выпейте стакан воды. Съешьте кусок кукурузного хлеба. И возможно, вы поймете, что вам есть чему поучиться. Вера не кусается. И не отнимает у человека силы. Она лишь утверждает, что в каждом из нас есть искра Божья. И возможно, эта искра когда‑нибудь спасет мир.

* * *

В зале звучали последние прощальные слова Рэба: «Пожалуйста, любите друг друга, говорите друг с другом, не допускайте, чтобы из‑за ничтожных раздоров рушилась дружба…»

А потом он запел на простейшую мелодию:

До свиданья, друзья, до свиданья.

Мы увидимся снова, друзья.

До свиданья, друзья, до свиданья.

И зал подхватил последнюю строчку.

Наверное, это была самая громкая из всех когда‑либо звучавших здесь молитв.

Я так и знал, что Рэб уйдет со сцены, напевая.

ЭПИЛОГ

Еще одно воспоминание.

Это случилось незадолго до смерти Рэба.

Он говорил о загробной жизни, а мне вдруг, ни с того ни с сего, пришла в голову одна мысль.

– Представьте себе, что у вас есть пять минут наедине с Господом Богом.

– Пять минут? – переспросил он.

– Да, пять минут, – повторил я. – У Бога тьма дел. А вы уже на небесах. У вас есть пять минут наедине с Богом, а потом – раз, и Его больше нет.

– И что же происходит в эти пять минут? – заинтригованно спросил Рэб.

– В эти пять минут вы можете задать Ему любой вопрос.

– Понял.

Рэб откинулся в кресле, и вид У него был такой, будто он советуется с окружающим воздухом.

– Сначала я скажу вот что: «Милостивый Бог, если можешь, сделай мне одолжение: укажи моим оставшимся на Земле родным – тем, кому нужна помощь, – правильную дорогу. Хоть немного помоги им разобраться в жизни».

– Хорошо – на это уйдет минута.

– Потом я скажу: «А следующие три минуты посвяти тем, кто страдает и кому нужна твоя любовь и твой совет».

– То есть эти три минуты вы отдадите другим?

– Если есть те, кто в них нуждается, конечно, отдам.

– Хорошо. У вас остается еще одна минута.

– Так вот, в эту последнюю минуту я скажу: «Послушай, Господи, я совершил на Земле кое‑какие добрые дела. Я старался следовать Твоим учениям и передать их другим. Я любил своих родных. Я был частью общины. И, как мне кажется, хорошо относился к людям. Какая же, милосердный Господь, мне за это будет награда?»

– И что же, вы думаете, Бог вам ответит?

Рэб улыбнулся:

– Он скажет: «Награда? Какая такая награда? Именно это ты и должен был делать».

Я рассмеялся, и Рэб тоже. Он хлопнул себя по бокам, и нашим смехом огласился весь дом. Я думаю, что в ту минуту мы с ним могли быть где угодно, кем угодно, принадлежать какой угодно вере и какой угодно культуре – учитель и ученик, познающие жизнь и получающие от своих познаний истинное удовольствие.

Вначале был вопрос. В конце на него приходит ответ. Бог поет, мы подпеваем, и подпевать можно на самые разные мотивы, но песня всегда одна – одна и та же, человеческая песня.

Господи, до чего же я влюблен в надежду!