ЦЕРКОВЬ. Когда я вошел в церковь, меня встретил худощавый человек с высоким лбом, протянувший мне узкий белый конверт на случай

Когда я вошел в церковь, меня встретил худощавый человек с высоким лбом, протянувший мне узкий белый конверт на случай, если я захочу сделать пожертвование. Он жестом показал, что я могу сесть где захочу. На улице зарядил косой дождь, стекавший теперь струями в темную дыру в потолке, что маячила у меня прямо над головой. А под дырой установленные на досках красные ведра ловили льющиеся потоки.

Почти все скамьи пустовали. Впереди возле алтаря у переносного органа сидел мужчина и время от времени ударял по клавишам, а вслед за ним для пущего эффекта бил в барабан барабанщик, их непритязательная музыка эхом разносилась по всему огромному храму.

Рядом с ними, раскачиваясь из стороны в сторону, в длинной синей мантии стоял пастор Генри. После нескольких его приглашений я в конце концов решил прийти на службу. Почему, и сам не знаю. Может, из любопытства. А может, просто‑напросто для того, чтобы проверить, стоит ли доверять Генри и давать ему пожертвования. К этому времени мы уже не раз побеседовали с ним. И он честно рассказал мне о своем прошлом: о наркомании, о вооруженных нападениях, о тюремном заключении. Честность его, конечно, была похвальна, но, если судить по его прошлому, у меня не было почти никаких оснований вкладывать деньги в его будущее.

Лицо Генри светилось какой‑то грустью и искренностью, а в голосе звучала такая усталость, что казалось, он уже был сыт по горло этой жизнью, или по крайней мере определенными ее ингредиентами. И хотя на ум приходило старое изречение «Никогда не доверяй толстым проповедникам», я был уверен, что Генри не высасывает деньги из своих прихожан. Высасывать‑то было нечего.

Генри вдруг поднял глаза и увидел меня. И снова принялся молиться.

В 1992 году Генри послал в Детройт епископ Рой Браун, руководитель нью‑йоркской «Международной ассамблеи пилигримов». Браун познакомился с Генри в своей церкви, услышал его историю и стал возить Генри по тюрьмам, чтобы посмотреть, какое впечатление его рассказ произведет на заключенных. И вот, обучив его и произведя в дьяконы, Браун предложил Генри поехать в Мотор‑Сити.

Генри не мог отказать Брауну ни в чем. Он перевез свою семью в Детройт, поселился в гостинице «Рамада» и за триста долларов в неделю стал создавать новый «приход пилигримов». Браун подарил ему средство передвижения – старый черный лимузин, на котором Генри по выходным возил епископа, когда тот приезжал в Детройт провести субботнее и воскресное богослужения.

За годы своей службы дьяконом Генри был в подчинении у трех пасторов, и каждый из них обратил внимание на то, что Генри с удовольствием учится и легко сходится с людьми. Его выдвинули сначала в церковные старосты, а потом произвели в пасторы. Но со временем интерес «Пилигримов» к его приходу угас, а епископа Брауна – так же как и его денег – след простыл.

Генри теперь приходилось сражаться с жизнью один на один.

Его дом должен был вот‑вот пойти с молотка. За неуплату у него отключили свет и воду. В это время в неухоженной церкви лопались по швам водопроводные трубы и взорвался паровой котел. Тогда же местные торговцы наркотиками уведомили его, что, если он устроит в своей церкви тайный «центр торговли», его финансовые проблемы улетучатся как дым.

Но Генри с подобного рода жизнью покончил.

Он решил ни за что не сдаваться. Он основал приход «Я страж брату своему», попросил Бога помочь ему советом и стал делать все возможное, чтобы удержать на плаву и свою церковь, и свою семью.

Церковь все еще оглашалась звуками органа, когда по полу вдруг застучали костыли, – вперед вышел тот самый одноногий мужчина, которого я встретил в свое первое посещение. Энтони Кастлоу, по прозвищу Касс. Как выяснилось позднее, он был старостой прихода.

– Спасибо, спасибо тебе, Господи. Спасибо, спасибо, спасибо, – повторял он с полузакрытыми глазами.

Кто‑то начал в такт его молитве хлопать в ладоши, некоторые выкрикивали что‑то нечленораздельное. Время от времени открывались двери, и с улицы доносился шум машин.

– Спасибо тебе, Иисус… Спасибо за нашего пастора, спасибо за этот день…

Я насчитал двадцать шесть человек, все они были афроамериканцами, в основном женщинами. Я сидел позади пожилой прихожанки в платье цвета Карибского моря и такого же цвета широкополой шляпе. По количеству прихожан этой церкви было явно далеко до огромных церквей Калифорнии или даже пригородных синагог.

– Спасибо тебе за этот день, спасибо тебе, Иисус…

Когда староста Касс закончил молитву, он повернулся, чтобы идти на свое место, его костыль запутался в шнуре микрофона и с грохотом упал на пол.

Какая‑то прихожанка мгновенно ринулась к нему и подала костыль.

Вдруг наступила тишина.

И тут вперед вышел пастор Генри, – лицо его уже было усыпано бусинками пота.

Как только начинается проповедь, все мое существо в предвкушении занимательного рассказа тут же инстинктивно расслабляется. Так было всякий раз, когда проповедь читал Рэб, так случилось и сейчас. Пока органист доигрывал последние ноты «Божьей Благодати»[17], я по привычке откинулся на спинку деревянной скамьи.

Генри наклонился вперед к своей пастве и на мгновение застыл, словно завершая свои размышления. А потом заговорил.

– Божья благодать, – покачав головой, произнес он. – Божья благода‑а‑ать.

Кто‑то из прихожан повторил: «Божья благодать!» Остальные захлопали. Стало ясно, что это вовсе не та спокойная, вдумчивая аудитория, к которой я привык.

– Божья благода‑а‑ать, – возопил Генри. – Я мог бы умереть!

– М‑м‑м! Х‑х‑м! – гудела в ответ паства.

– Должен был умереть!

– М‑м‑м! Х‑х‑м! – гудела паства.

– Я умер бы! Если бы не Его благодать!

– О да!

– Его благодать… спасла негодяя. Я был негодяем. Вы знаете, кто такой негодяй? Я не отлипал от крэка, я был помешан на героине, я был алкоголиком, я врал, я воровал. Да, я все это делал. Но пришел Иисус…

– Иисус!

– Я называю его величайшим обработчиком вторичного сырья! Иисус… Он приподнял меня. Он преобразил меня. Он подменил меня. Что я без него?..

– О‑о‑о!

– С ним все совсем по‑другому!

– Аминь!

– И вот вчера… вчера, друзья мои, отвалился кусок потолка. Сквозь дыру текла вода… Но знаете что?..

– Скажи нам…

– Знаете, знаете, знаете… как поется в той песне… Аллилуйя…

– Аллилуйя! Пусть будет, что будет, аллилуйя!

Генри захлопал в ладоши. К нему присоединился органист. За ним барабанщик. И покатилось… возле алтаря словно включили прожектор.

– А‑а‑а‑ллилуйя… – пел Генри. – Никогда не прогибайтесь под бедами…

Пусть хоть горе, хоть беда,

Не сдавайся никогда,

Что бы в жизни ни случилось. Аллилуйя!

Пел он прекрасно – чисто, звонко; было лишь чуть странно, что этот громадный мужчина поет таким высоким голосом. И все прихожане мгновенно включились в действо, вдохновенно хлопая, поводя плечами и подпевая, – все, кроме меня. Я же чувствовал себя бездарью, изгнанной из хора за нерадивость.

– А‑а‑а‑ллилуйя!

Как только песнопение закончилось, Генри тут же вернулся к проповеди. Между молитвами, гимнами, выступлениями, обращениями к прихожанам и их ответами, призывами и песнопениями не было никаких промежутков. Все соединялось в одно целое.

– Мы пришли сюда вчерашним вечером, – начал Генри, – просто осмотреться, взять и осмотреться, а штукатурка осыпается, а краска везде облупилась…

– Верно, верно.

– И слышали мы, как льется вода. И поставили всюду ведра. И я обратился к Господу. И начал молиться. И сказал Ему: «Выкажи нам милосердие Свое и доброту Свою. Помоги нам исцелить дом Твой. Помоги нам хотя бы залатать дыру эту…»

– Верно, верно…

– И минуту‑другую был я в отчаянии. Где же мне взять денег залатать ее? И вдруг я замер.

– Верно, верно!

– Я замер потому, что кое‑что понял.

– Ну да?

– Богу важно, что мы делаем, а всякие там постройки Богу не нужны.

– Аминь!

– Богу постройки не нужны.

– ТОЧНО!

– И сказал Иисус: «Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний день сам о себе позаботится». Богу постройки не нужны. Он беспокоится о тебе и о том, что у тебя на сердце.

– Боже наш праведный!

– И если здесь то самое место, куда мы приходим молиться… если здесь то самое место, куда мы приходим молиться… и если это единственное место, куда мы можем прийти молиться…

Он смолк и понизил голос до шепота.

– То для Него это место свято.

– О да!.. Говори, пастор наш, говори!.. Аминь!..

Прихожане встали и принялись восторженно хлопать, благодаря Генри убежденные, что, хотя их церковь скорее всего разваливается, Бог видит их души; и может быть, даже глядит на них сквозь эту самую дыру и помогает им.

Я поднял глаза и увидел, как из дыры в красные ведра капает дождевая вода. А потом я увидел, как Генри в своей огромной синей мантии, все еще продолжая песнопения, медленно отступает назад. Честно говоря, я так и не мог понять, что он за человек: харизматичный, странный, непредсказуемый? Но как бы то ни было, его мать, похоже, была права. Пусть на это ушли годы, он все‑таки стал проповедником. Это действительно было ему на роду написано.

Я начал изучать другие религиозные верования. Мне стало интересно, насколько они сходны с моим. Я прочел о мормонах, католиках, суфиях, квакерах.

Мне попался документальный фильм о том, как люди, исповедующие индуизм, празднуют Кумб Мела – паломничество, совершаемое из устья реки Ганг к ее истоку в Гималаях. Легенда гласит: в то время как боги сражались на небесах с демонами, на землю упали четыре капли эликсира бессмертия в четырех разных местах. В эти места и шествуют паломники: омыться в речных водах, смыть свои грехи и обрести здоровье и спасение.

На это празднество собираются миллионы людей. Десятки миллионов. Зрелище поразительное. Танцующие бородатые мужчины, праведники с кольцами в губах и напудренными телами, пожилые женщины, неделями шагавшие по горным тропам, чтобы среди заснеженных вершин прикоснуться к могущественному божеству.

Это самое многочисленное собрание на Земле, во время которого огромное количество народу одновременно совершает обряды своей веры. А большинству людей в моей стране до этого праздника нет никакого дела. В документальном фильме о Кумб Мела говорится как «о событии, где каждый человек, играя маленькую роль, прикасается к чему‑то величественному».

Интересно, можно ли сказать то же самое обо мне и моих поездках к старику в Нью‑Джерси?