Глава 21. Всю неделю Наташа не находила себе места

Всю неделю Наташа не находила себе места. Ее уже не спасала работа. Приползая домой вымотанная, опустошенная, она слонялась по квартире, не зная, куда себя деть. “У меня кончаются батарейки, — с паникой в душе обнаружила она. — Мне необходимо к кому-то прислониться. Я просто умру без тепла и нежности”.

То, что с ней происходило, вызывало в Наташе все возрастающую панику и тоску. У нее кончилась энергия. Запас того тепла, который она восполняла в общении с Женей и которого напрочь лишил ее муж, иссяк. Она не могла читать, ее тошнило от телевизора. Лежать на диване, глаза в потолок — так недолго и до психушки. Наташа ходила по квартире, перекладывала вещи с места на место, задевала взглядом Рожнова, в привычной позе возлежащего перед экраном. “Боже! Нам по сорок лет! Рожнов — спившийся старик без будущего. Я — больная женщина, впереди у которой вечное одиночество вдвоем, внуки, и — ничего! Боже! Как мы живем?” — Она подошла к Рожнову, села рядом с его головой, прижалась к нему.

— Рожнов! Что же мы сделали! — выдохнула она. — Как мы с тобой живем, Рожнов!

— Что ты, мам, что ты? — испугался он, обнимая ее и легко поддаваясь ее печальному настроению. — Ты у меня самая лучшая. Не надо плакать!

— Рожнов! Что ты сделал с собой? Вспомни, как я тебя любила, как нам хорошо было вместе. Помнишь?

— Все помню, мам, все помню!

Полупьяные глаза Рожнова покраснели и заслезились.

— Как легко оказалось это разрушить! А как трудно создать новое! Ведь мы могли быть счастливы с тобой, Рожнов! У нас все для этого было. И квартира, и друзья, и ребенок. И как теперь жить-то? Камня на камне не оставить и на голом месте начинать все заново?

— Ты уже нашла кого-нибудь? — спросил Рожнов.

— Эх, Сережка! Да разве в этом дело? Найти любовника — плевое дело. Выйди на улицу, свистни, толпа сбежится. Я не об этом, разве ты не понимаешь? Я о тех отношениях, что годами строятся, когда люди родными становятся…

— Бабу найти — тоже плевое дело, — буркнул Рожнов, отнимая свою голову и спуская ноги с дивана.

— И бабу найти, согласна, тоже просто. Для того чтобы потрахаться. А для того, чтобы жизнь прожить, не напрягаясь от присутствия в доме постороннего человека, рука об руку, душа в душу — другое дело.

— Да, мам, ты права. Ты, как всегда, права. Давай попробуем все сначала. Вот Тыква мне работу обещал подыскать…

— Рожнов, как ты не понимаешь… Мы все потеряли. У нас нет будущего. Ты — как выпитая чаша. Из тебя я уже не могу напиться, как ни стараюсь. Мне больно, невыразимо больно, Сережка. Ведь мы любили друг друга. А теперь мы друг друга потеряли.

На следующий день Рожнов, как обычно, исчез с утра по своим делам, а Наташа отправилась по своим работам. Ей предстояло, кроме обычных занятий и сбора материала для радиопередачи, проводить вечер молодых специалистов. Это была дополнительная нагрузка, за которую обещали заплатить сразу, наличными. Поэтому, прибежав на завод, Наташа переоделась в свое блестящее концертное платье, почистила туфли и “надела лицо”. Схватив пакет с реквизитом, отправилась в зал. Здесь уже стояли накрытые столы. Два мужика расставляли аппаратуру, девчонки украшали сцену. Наташа разложила за кулисами ватман, маркеры, кегли, зонты, мячи. Все это могло пригодиться ей по ходу вечера.

В назначенное время зал стремительно наполнился народом. В основном это была молодежь лет двадцати-тридцати, не старше. Молодые специалисты завода. После торжественной части Наташа провела развлекательную, почти не присаживаясь за свой столик. За весь вечер ей только и удалось проглотить бутерброд и выпить стакан минералки. Правда, один раз какой-то парень принес ей большое красное яблоко. Но она так и не съела его, оставила Лерке. Вечер молодых специалистов промелькнул быстро, молодежь стала пьяненькой и веселой. Девушки хохотали, парни лезли к ним обниматься. Организаторы вечера собирали со столов остатки нетронутых блюд. Наташа упаковала свой реквизит, резинкой стянула ватман. Женщина из профсоюза отсчитала ей деньги и показала, где надо расписаться.

Наташа оделась, вышла на морозный воздух. Заводские автобусы уже ждали пассажиров.

Наташа забралась в маленький автобус с “носом”, прошла назад, чтобы никому не мешать со своим реквизитом, уселась. Заводчане заполнили автобус. Рядом с Наташей оказался парень, угостивший ее на вечере яблоком. Она походя отметила этот факт и тут же уставилась в окно. Шофер выключил свет в салоне и выехал с территории завода. Наташа вся плавала в своих мыслях, ее немного грела мысль о деньгах, заработанных сегодня, о горячей ванне, в которую она заберется, как только придет. На первой остановке неожиданно резким показался свет, вспыхнувший, пока выходили люди. Она зажмурилась. Автобус поехал, его тряхнуло на кочке, и Наташин реквизит упал. И она, и ее сосед нагнулись собирать его. Они попихали кегли и маркеры в пакет, а ватман Наташа придержала рукой, но оказалось, что ее сосед уже сделал это. Его рука была мягкой и горячей. Он накрыл ею Наташины пальцы. Она подумала и не убрала свою руку. Они так и ехали молча в темноте, рука в руке, и его горячее молодое тепло перетекало в Наташу бурно и торопливо. Он стал тихонько поглаживать ее пальцы, запястье, ладони. Наташа ничего не успела выпить на вечере, но вдруг мгновенно опьянела. Так, словно залпом опрокинула в себя рюмку коньяку. Ей стало тепло от кончиков пальцев на ногах до самых мочек ушей. Парень наклонился, поднес ее руку к губам и поцеловал мизинец. Наташа замерла. Он стал целовать ее пальцы, один за другим — медленно, как будто дегустировал вино. Потом тихонько отодвинул рукав и стал целовать запястье. Потом — нежную мякоть ладони. У Наташи закружилась голова. Никогда прежде она не испытывала ничего подобного.

Внутри ее бушевало пламя, так искусно разбуженное случайным попутчиком.

Свет вспыхивал на остановках; они выпрямлялись, а в темноте все повторялось снова. Парень взял Наташину вторую руку, и сладкая пытка продолжилась, оживляя все новые и новые клеточки Наташиного существа. Она с тоской подумала о том, что сейчас все кончится, через две остановки ей выходить. Эти расцелованные руки подхватят два тяжеленных пакета и потащат их к выходу. А ватман придется засунуть под мышку.

— Мы едем к тебе? — словно разгадав ее мысли, спросил парень.

Наташа медленно покачала головой. Парень смотрел на нее умоляюще, но ничего утешительного Наташа сказать не могла.

— У тебя муж? — догадался он.

Бедный мальчик, он думал, что если на пальце нет обручального кольца, то нет и мужа. Наташа кивнула. Да, у нее муж. Парень шумно выдохнул.

— Спасибо тебе, — прошептала Наташа перед тем, как покинуть автобус.

Она действительно была благодарна этому парню, который напомнил, что она все еще женщина, и желанна, и способна нравиться.

Дома ее ждала привычная картина. Рожнов возлежал перед телевизором. Лерки не было. Наташа наполнила ванну горячей водой, залезла в нее, закрыла глаза и стала перебирать в памяти свежие чувственные ощущения. Это оказалось приятно и волнующе. Не хотелось вылезать из теплой воды, покидать ванную.

Она промокнула кожу мягким полотенцем, наложила крем на лицо. В спальне плотно закрыла шторы на окнах и дверь в комнату Рожнова. Достала из кармана колоду карт, к которой не притрагивалась давно. Она знала, что гадать на себя — грех. Но шла святочная неделя, когда гадать можно. Она перетасовала карты, подержала колоду в руках, мысленно формулируя вопрос. Она сама не знала, что спросить, у нее возникло множество вопросов, но главным, как всегда, оставался вопрос о любви. Она, пожалуй, впервые в жизни так четко осознала, что любовь для нее — главное. Она не мыслит себя без любви. Это стержень всего ее существования. И что бы там ни говорили о тщеславии, материальном благополучии и любви к детям, ею всегда двигала любовь к мужчине. Она давала ей силы выстоять, не сломаться.

Наташа раскинула карты и сразу увидела себя — бубновую даму — в окружении проблем, ее вечных спутниц — черных карт.

“У, воронье, слетелись”, — мысленно ругнулась Наташа и разложила дальше. Дальше ей выпал бубновый король в сочетании с валетом. Это Женя с его благородными делами. Возле него не было никаких дам, и на том спасибо. Выпадали Наташе разговоры в казенном доме, пустые хлопоты, денежный интерес и слезы. Ну а как же без них. Выпала молодая девушка со своей любовью — Лерка. Угораздило ее влюбиться безответно. Ну ничего, дело молодое.

Наташа собрала карты и раскинула второй раз. То, что было, она и так знает, а вот вы расскажите то, что будет. Наташе карты никогда не врали. Она быстро, привычным движением раскинула и сразу увидела рядом с собой эту карту. Винновый туз. Удар. Эта карта могла обозначать что угодно — от болезни до смерти. У Наташи все похолодело внутри. Она быстро собрала карты и сунула их в ящик стола. Будем считать, что она не гадала. Мало ли у нее проблем, еще удара не хватало!

Наташа натянула ночную сорочку и забралась под одеяло. Взяла томик стихов Цветаевой. Многие из стихотворений она знала наизусть, но могла читать их бесконечно. Музыкальный ритм этих стихов был сродни ее вечно рвущейся куда-то душе. Она открыла “Сероглазый король” и попыталась насладиться возникающими образами. Но пресловутый удар не шел из головы. Вдруг звонок взорвал тишину — резкий, длинный. Он трезвонил до тех пор, пока Наташа не вышла в прихожую и не крикнула “иду”.

Леркина подружка Аня ввалилась в квартиру. Она тряслась, стучала зубами и не могла выговорить ни слова. Ее дубленка была распахнута, шарф болтался до колен.

— Что с Лерой? — заорала Наташа и отметила: вот он, удар. — Говори сейчас же, что с Лерой?!

Наташа сама испугалась своего крика. Рожнов соскочил с дивана и в два прыжка оказался в прихожей. Они вдвоем втащили Аню в комнату и усадили на диван.

Анька тряслась и затравленно смотрела на родителей подружки.

— Это они, теть Наташ, это они, я их сразу узнала… Мы с Леркой сидели в кафе, а они…

— Да кто они? — Рожнов тряхнул Аню за плечи. Его лицо мгновенно стало красным. На скулах заходили желваки.

— Те двое, которые меня увезли. Я не сказала вам, мне бабушка не велела. Но они… Они меня изнасиловали тогда, теть Наташ! — Аня говорила торопливо, спотыкаясь и с трудом выговаривая ненавистное слово.

— Где Лера?! — заорала Наташа, срывая голос. Рожнов кинулся одеваться.

— Мы в кафе сидели, в “Хрусталике”, они зашли и — к нам. Меня увидели и говорят: “Старая знакомая”. Я испугалась, меня просто парализовало. А Лерка им хамить начала. А тот амбал, который ближе к ней сидел, он за руку ее схватил и говорит: “Сиди тихо, а то мы твою подружку пришьем”. И пистолет показал. У них оружие есть, дядь Сереж, я видела!

Рожнов был сизо-красный, на лбу выступили капельки пота. Наташа опомнилась, кинулась в спальню, стала одеваться. Рожнов переспросил название кафе.

— Меня толстый вывел, там предбанник есть, в кафе. Меня от страха вырвало. Он меня в туалет отпустил умыться. А я окно открыла. Я в окно убежала, теть Наташ, и сразу к вам… Скорее надо…

— Они на машине? — хрипло спросила Наташа, натягивая пальто.

— Кажется, нет. Толстый сокрушался, мол, такие девочки, жаль, тачка сломалась, прокатить не на чем.

Рожнов вылетел из квартиры, хлопнув дверью. Наташа с Аней кинулись следом.

— Ты иди в милицию, — бросил Рожнов на ходу, — а я сразу туда. Быстро!

Наташа послушно побежала в сторону пункта милиции. Рожнов мчался по улице в развевающейся куртке, без шапки. Шарф вился за ним как флаг. Он влетел в кафе и, не найдя там Лерки, схватил за грудки бармена.

— Эй, папаша, полегче! — Мальчик-бармен от неожиданности выронил стакан.

На звук разбитого стекла обернулись посетители. В заведении тусовались подростки.

— Здесь двое были. Два амбала. С ними девчонка. Где они?

Рожнов приподнял бармена над полом. Тот задергал ногами, покраснел до кончиков ушей.

— Они увели ее, — сказал кто-то из зала. Рожнов бросил бармена и развернулся на сто восемьдесят градусов.

— Куда?

Все молчали.

— Это дочка моя, понимаете вы, волки тряпочные?! Это дочка моя! Куда они ее повели?

Девчонка не старше Лерки сползла с барной табуретки и подошла к Рожнову.

— Идемте.

Она вывела его в закуток-курилку.

— Я их знаю. Они скорее всего ее в Строительный повели. Там подъезды с кладовками.

Рожнов судорожно сглотнул и вырвался на морозный воздух.

Строительный переулок был недалеко, у рынка. Он отличался особенно темными дворами и сложной конструкцией подъездов. На каждом этаже возле лифтов имелись подсобные помещения. Рожнов не помня себя долетел до ближайшего дома. Торкнулся в первый попавшийся подъезд — кодовый замок. Следующая дверь — домофон.

Сердце бешено стучало, ныряя в живот. Третий подъезд был обычный, с обшарпанной дверью. Рожнов влетел и остановился внизу. Достал спички и трясущимися пальцами стал зажигать их. Наконец пламя вспыхнуло. На миг осветило клочок подъезда. Никого. Рожнов поднялся на второй этаж. Прислушался. Рядом было тихо. Он уже собирался спуститься, когда услышал откуда-то сверху сдавленный крик.

Рожнов похолодел нутром, но не позволил себе раскрыться раньше времени. Он мягко, подобно тигру, пробрался на этаж выше. Теперь из закутка за лифтом явственно слышалась возня. Вновь Рожнов услышал что-то между писком и стоном. Словно кричать пытался человек с плотно зажатым ртом. Он не разобрал, не узнал Леркиного голоса. Он нутром почуял, что это Лерка.

Рожнов вышел на лестничную площадку. Откуда-то сверху, этажа с седьмого, сочился слабый, еле различимый свет. Рожнов встал напротив двери в подсобку. Он отступил два шага, набрал в легкие побольше воздуха и рванул вперед, вложив в силу удара все свое напряжение, нервы и злость. За дверью кто-то вскрикнул, та едва не слетела с петель.

— Лера! — заорал Рожнов, продолжая бить по замку уже ногой. — Лера, я здесь!

Рожнов вышиб ненавистную дверь и в синем свете луны, глазеющей в окно подсобки, сразу увидел перекошенное от ужаса бледно-голубое лицо дочери. Рот ее был заклеен скотчем. Рожнов это тоже успел разглядеть. Он дернул дочь за руку, и она пролетела мимо него на лестничную площадку, где уже кто-то из жильцов осторожно приоткрыл железную дверь. Рожнов тяжело дышал, бросая удары во все стороны. У него работали руки и ноги. Его тоже били, но он не чувствовал боли. В темноте было не разобрать — кто и что, но Рожнов, как разъяренное животное, нутром существа своего различал тепло человеческих тел, вцеплялся всем, чем мог, и бил, топтал, грыз. И даже когда почувствовал острую, пронзившую его боль в левом боку, он не остановился. Хватал ртом воздух, а руками — ноги обидчиков. Его ударили ножом еще и еще. Но Лерка этого уже не видела, она вылетела из подъезда с диким, душераздирающим криком.

— Мама-а! — кричала она. В высокой, как башня, шестнадцатиэтажке разом вспыхнуло несколько десятков окон. — Ма-ма!

Со стороны проспекта к ней бежала Наташа в пальто и без шапки, а сзади прыгала через сугробы расстегнутая лохматая Аня. С другой стороны дома во двор въезжали две милицейские машины.

Выскочившие из них люди в форме слаженно и быстро оцепили дом, и вывалившиеся из подъезда амбалы сразу попали в руки милиции. Наташа трясла дочь, ощупывала ее, заглядывала в лицо. Лерка была как каменная.

— Там отец… — наконец очнулась она и вдруг завизжала истошно: — Там папка! На третьем этаже! Скорее!

Она ринулась назад, в подъезд, за ней Наташа и Аня. За ними — двое в форме. Лестничную клетку осветили фонарями.

— Папка… — Лерка осела по обшарпанной стене. К ее ботинкам подползала тонкая полоска крови, убежавшая из лужицы, в которой лежал Рожнов. Лерку оттаскивали, а она билась и кричала. Вырывалась, стремясь к безжизненному телу Рожнова. Ее отнесли в одну из квартир, Наташу к мужу тоже не подпустили. Они с Аней сидели возле Лерки и держали ее за руки. Лерку колотило. Подъехавшая “скорая” уже ничем не могла помочь Рожнову. Зато Лерке сделали укол, и она перестала биться в истерике. В этот день для нее кончилось детство.