Внушение - §13. Hallucination retroactive или внушенное ложное воспоминание

Bernheim под „hallucination retroactive" разумеет внушенное воспоминание о явлениях, никогда не переживавшихся. Гак как мы здесь имеем дело не с действительным представлением, а следовательно, и не с воспоминанием о таких представлениях (будь то о какой-нибудь идее, чувстве, поступке), то я этот термин не могу считать подходящим. Вместе с тем, это — не совсем то, что в психопатологии собственно называют ложным воспоминанием, так как последнее всегда означает ошибочное перенесение в прошедшее,— в виде дубликата, воспоминания,— какого-либо действительного комплекса представлений. Тем не менее, психологически внушенное явление однозначуще с понятием ложного воспоминания в том виде, в каком оно определяется Krapelin'ом

Delbruck (Die pathologicshe Luge und die pscyhisch abnormen Schwindler 1891 Enke) описывает случай ложного воспоминания у одного помешанного из нашего заведения, которого я сначала считал простым галлюцинатом, подверженным, согласно прежним ошибочным воззрениям, дествитель-вым галлюцинациям. Этот больной часто является неожиданно и устно или письменно с большим негодованием рассказывает, какие ужасные вещи проделывал с ним в такой то момент (вчера, сегодня утром, в такой то час), директор или ассистент заведения, как они его мучили, раздевали донага и т. п. Суть, однако, в том, и это легко доказать, что в то время, к которому он приурочивает свою галлюцинацию, он таковой вовсе не имел, но спокойно занимался обычным своим делом и притом был в прекрасном расположении духа. По его словам, это объясняется тем, что его, очевидно, оглушили каким то средством, вследствие чего воспоминание об этих ужасах возникло у него лишь несколько часов спустя. Здесь мы таким образом имеем дело с чистейшей hallucination retroactive Berenheim'a, с той только разницей, что она самопроизвольна, не внушена и возникла на почве душевного расстройства.

Другой помешанный из нашего заведения сам внушил себе отрицательные, ложные воспоминания, из которых образовал бредовую идею о так называемых „творческих актах". Он, например, говорит мне: „г-н директор, этот стол (стоящий уже много лет подряд на одном и том же месте в зале» служащем для развлечения больных) появился лишь сегодня утром. Раньше его здесь не было; это — акт творения. Вы, правда, утверждаете, что это обман чувств с моей стороны, но вы вынуждены так говорить под влиянием высшей силы". Легко, однако, доказать, что этот больной еще задолго до того знал этот стол и им всегда пользовался, следовательно, здесь в действительности не было никакой отрицательной галлюцинации. Последняя здесь заключалась лишь в воспоминании и возникала в момент созерцания объекта (как при настоящем ложном воспоминании), который из прошедшего вычеркивался, вместо того, чтобы еще раз быть в нем воспоризведенным. Под влиянием таких отрицательных ложных воспоминаний (ретроактивных отрицательных галлюцинаций) больной всюду видел творческие акты подобного рода.

Пример. Одной девице X. я, в тот момент, когда в комнату вошел совершенно незнакомый ей молодой человек (она была наяву), неожиданно сказал: „вы знаете этого гражданина; месяц тому назад он на вокзале похитил ваш кошелек и убежал с ним". Она окинула его своим взглядом, сначала несколько удивленным, но затем тотчас же подтвердила сие, живо вспомнила все, прибавила даже, что в кошельке ее было 20 франков и, в конце концов, потребовала наказания этого гражданина. Раз я с успехом могу внушить другому человеку амнезию о каком-либо прошедшем периоде времени или некоторых мозговых его динамизмах (напр., об усвоенном языке), то, наоборот, с таким же успехом могу внушить ему и несуществующий плюс непережитых воспоминаний, по скольку только я ввожу в его мозг соответствующие представления. Если я загипнотизированному скажу: „вы можете говорить по-санскритски", то он не съумеет говорить на этом языке (если* никогда ему не учился), но, если я ему скажу: вы то-то и то-то пережили, сделали, сказали, задумали и т. д., то он будет убежден в том, что он в действительности это сказал, сделал, задумал, вполне приобщит это внушение к воспоминаниям своей прошедшей жизни и дополнит его в тех частях, где гипнотизером оставлены пробелы (напр., в упомянутом случае содержимое кошелька). Один восьмилетний мальчик, которого я демонстрировал юридическому обществу в Цюрихе, под влиянием моего внушения божился, что один из стоящих пред ним адвокатов 8 дней тому назад украл у него носовой платок. На дальнейшие расспросы по этому поводу он сам присовокупил еще точное указание места и часа. Пять минут спустя я внушил ему, что всего этого не было и что он никогда этого не утверждал. И мальчик с такой же уверенностью, вопреки негодующим напоминаниям юриста, отвергал только что сделанное показание. Выяснение этого высоко-важного факта многочисленными примерами — великая заслуга Bernheim'а, который такие ретрактивные внушения делал даже коллективно, создавая тем ряд ложных свидетелей, с глубочайшей убежденностью дававших свои показания. Bernheim указал на то, что подобные ложные воспоминания особенно легко внушаются наяву детям, инстинктивно склонным усваивать в большей или меньшей мере все, что им в известном тоне говорится взрослыми. И действительно, во многих случаях, когда на фантазию действуют сильные впечатления, внушение может иметь успех и без предшествовавшего гипнотического сна, особенно же у детей и людей слабых, а потому ясно, как велика опасность внушения им какого-нибудь ложного показания, особенно же ложных признаний, суггестивными вопросами самого судебного следователя.— Как указал Bernheim, подобные случаи в уголовных процессах происходили действительно нередко. Из истории знаменитых процессов юристы, наверное, сумеют извлечь несколько подобных случаев.
A. Delbruck (1. с.) приводит один очень интересный рассказ поэта Gottfried'a Keller'a (Der grune Heinrich, нов. изд., гл. 8, стр. 107 и т. д. Kinderverbrechen), представляющий собою не что иное, как описание одного великолепного случая внушенного ложного воспоминания, ретроактивной галлюцинации.

Gottfried Keller. „Der grime Heinrich" нов. изд. 1879 г., стр. 107 и т. д. Но я не тратил лишних слов и усилил все свое внимание, дабы ничто из происходящего не ускользнуло от моих глаз и ушей. Нагруженный всеми этими впечатлениями, я снова направился го улице домой, и здесь в тиши комнаты возбужденная фантазия начала перерабатывать материал, создавая узоры грандиозных грез. Они - эти грезы — переплетались у меня с действительностью так, что я едва способен был отличить их от последней.

Только таким способом я, между прочим, нахожу возможным уяснить себе одну историю, которая приключилась со мною приблизительно на седьмом году жизни и иначе осталась бы для меня совершенно непонятной. Однажды я сидел под столом, занятый какой - то игрушкой, и бормотал про себя неприличные, весьма грубые слова, значение которых было.мне непонятно и которые я, вероятно, подхватил на улице. Одна женщина, сидевшая в это время в гостях у моей матери, услышала эти слова и обратила на них ее внимание. С серьезным видом обе женщины спросили меня, кто научил меня этим словам, особенно же настойчиво спрашивала чужая женщина, что меня удивило, и, подумав одну минуту, я назвал одного мальчика, которого обыкновенно встречал в школе. Затем я тотчас же присоединил еще двух-трех других мальчиков, все 12 — 13-летнего возраста, с которыми я едва ли хоть раз обменялся словом, Через несколько дней учитель, к моему удивлению, задержал после уроков меня и 4-х указанных мальчиков которые мне представлялись почти совсем взрослыми, так как они были значительно старше и выше меня ростом. Явился также пастор, дававший уроки закона божия и вообще стоявший во главе школы, сел с учителем за стол и велел мне сесть рядом с ним. Мальчики же, наоборот, должны были выстроиться пред столом в смиренном ожидании предстоящего. И вот, в торжественном тоне им предложен был вопрос, говорили ли они известные слова в моем присутствии. Они ответили полным незнанием и были очень удивлены. Затем пастор спросил меня: „где ты услыхал такие слова от этих мальчиков?" Я тотчас снова попал в колею и, не колеблясь, ответил с сухой категоричностью: „в роще Bruderlein!"—Это — роща, на расстоянии одного часа от города, в которой я в жизни своей никогда не был, но про которую слыхивал очень часто. „Но как это случилось, как вы туда попали?" последовал дальнейший допрос. Я рассказал, как в один прекрасный день мальчики уговорили меня пойти с ними гулять и взяли с собою в лес, и при этом описал даже, как большие мальчики забирают с собою маленьких для участия в шалостях. Обвиняемые были вне себя и клялись со слезами на глазах, что иные из них были давно, а иные и вовсе никогда не были в этой роще, по крайней мере со мною! При этом они смотрели на меня со страхом и ненавистью, как на ядовитую змею, и хотели обрушиться на меня С упреками и вопросами, но были призваны к порядку, и мне предложено было указать дорогу, по которой мы шли. Последняя тотчас же ясно обозначилась пред моими глазами, и возбужденный оппозицией и отрицанием сказки, в которую я сам уже верил, так как иначе не мог объяснить себе действительной сущности разыгравшейся предо мною сцены, я указал и дорожки и тропинки, ведущие к данному месту. Все эти дорожки я знал только по слухам и, хотя едва следил за собою, речьмоя лилась свободно, без заминки. Я рассказал, как мы по дороге сбивали орехи, раскладывали огонь, жарили краденый картофель и жестоко поколотили одного крестьянского мальчика, который хотел нам помешать в этом. Прибыв в лес, мои спутники забрались на высокие ели и, с высоты, в телячьем восторге, стали обзывать пастора и учителя различными прозвищами. Эти прозвища я, размышляя о внешности пастора и учителя, давно Уже сам выдумал, ко не произносил их вслух. В настоящем случае я тотчас же воспользовался ими, и гнев учителей был столь же велик, как и изумление обвиненных мальчиков. Соскочив с деревьев, мальчики нарезали большие прутья и велели мне также взобраться на дерево и наверху выкликивать те же насмешливые прозвища, но я отказался от этого; тогда они крепко привязали меня к дереву и били прутьями до тех пор, пока я не стал выкликать все, что они желали, а также и те неприличные слова. Тем временем они куда-то исчезли за моей спиной; в тот же момент подошел один крестьянин и, услыхав мои неприличные речи, выдрал меня за Уши. „Постойте вы, злые мальчишки!" крикнул он, „вот этого я уже поймаю!" и дал мне несколько ударов. Затем он тоже ушел и оставил меня в лесу, а между тем стало уже смеркаться. С большим трудом я вырвался Из моих уз и побежал чрез темный лес домой, но дорогой заблудился, попал а глубокий пруд, чрез который до конца леса частью проплавал, частью Перешел в брод, и так, преодолев некоторые опасности, вышел на настоящую дорогу. Но тут на меня напал еще один большой козел, я быстро аырзал из забора кол, одолел его и обратил в бегство.

Никогда в школе я не обнаруживал такого красноречия, как во время этого рассказа, и никому не пришло в голову справиться у моей матери, возвратился ли я однажды домой промокший и ночью? Наоборот, с моим Приключением приводили в связь удостоверенное непосещение тем или другим мальчиком школы как раз в указанное мною время. Поверили как Моей молодости, так и моему рассказу; последний упал совершенно неожиданно с ясного неба обычного моего молчания. Обвиненные — без всякой вины с их стороны — осуждены были, как распущенные, дурные мальчики; своим упорным, единогласным отрицанием, справедливым негодованием и отчаянием они еще ухудшили свое положение; они были подвергнуты самым тяжелым школьным наказаниям, посажены на позорную скамью и сверх того получили еще нахлобучку от своих родителей.

Насколько я теперь все это припоминаю, причиненная мною неприятносгь была для меня не только безразлична, но скорее я испытывал еще Некоторое удовлетворение при мысли, что справедливое возмездие так красиво И наглядно увенчало мою поэтическую выдумку, что произошло и пережито было нечто экстраординарное, и все это благодаря моему творческому Таланту. Я совершенно не понимал, почему наказанные мальчики так возмущены и злы на меня, так как течение всей этой истории развивалось само собою, и я столь же мало мог его изменить, как старые боги фатум. (Последнее об!яснение Keller'a, очевидно, соответствует больше последующей рефлексии взрослого поэта, а не непосредственному впечатлению ребенка).

Описание Keller'a v) так правдиво и воспроизводит все детали
психологического явления с такою точностью, что я вместе с Delbruckv'ом должен допустить, что поэт сам пережил все им рассказанное. Это тем вероятнее еще потому, что в „зеленом Генрихе" (Heinrich Lee) Keller, как известно, описал многие явления собственной жизни. Heinrich'y Lee было в момент этого рассказа 7 лет от роду. Прибавлю к этому, что у маленьких детей, особенно 2—4-летнего возраста, всякий может констатировать необыкновенную восприимчивость к внушению и способность смешивать вымысел с действительностью. Я сам наблюдал одну восьми — девяти-летнюю девочку, которая по дороге из школы домой совершенно забывала, что надо явитьсядомой к обеду, а затем сама себе внушала целую совершенно-невероятную историю: будто бы она встретила на улице какую-то даму, которая, пригласив ее к себе обедать, увезла ее в карете к себе и т. д. Эту историю она рассказывала мне со всеми подробностями и в полном наивном убеждении, что оно на самом деле так и было. О сознательной лжи не могло быть и речи. У ребенка не было для этого никаких оснований и он вообще не был склонен к лжи.

Рассказ Keller'a и надлежащее истолкование его имеют тем большее научное значение, что ко времени появления „Зеленого Генриха" учение о внушении было еще совершенно неизвестно, и Keller записал свое превосходное наблюдение вне воздействия каких-либо теорий и исследований.
В психиатрии давно уже известны случаи ложных самообвинений, когда душевно-больные, приводя подробнейшие детали, сами обвиняют себя в несовершенном преступлении и отдаются во власть суда. Равным образом известны также случаи ложных обвинений ими других людей. Все эти явления до сих пор рассматривались просто, как бредовые идеи, обусловливаемые манией греховности или преследования, истерией и т. д., что в большинстве случаев в действительности оказывается совершенно верным. Больные убеждены в их существовании; бредовые идеи суть вообще насильственные самовнушения, обусловливаемые душевной болезнью.

Но бывают случаи, когда эти самообвинения обнаруживают типичный, суггестивный характер и связаны лишь со склонностью больных к истерии и диссоциациям. Я сам наблюдал одного мужчину, который обвинял себя в убийстве, в действительности совершенном другим лицом, и при этом проявлял только очень слабо выраженное меланхолическое настроение. Чрез несколько дней он пришел в себя и заявил, что на него большое впечатление произвело соответствующее действительное убийство; незадолго до того он навестил укрывательницу убийцы, и вот вдруг ему показалось, будто он совершил убийство; все отдельные явления, которые его фантазия при этом создавала, представлялись ему в таком виде, точно он их сам пережил; он был в этом убежден и не мог поступить иначе, как передать себя в распоряжение полиции и во всем сознаться. Теперь ему ясно, что все это было только обман, точно какой-то сон. Очевидно, здесь перед нами яркий случай самовнушения истерика.

С вышеприведенным сходен также случай Monakow'a (самообвинения на почве слабоумия и меланхолии 1885), в котором одна, никогда не рожавшая, женщина, даже девица, обвиняла себя в детоубийстве, совершенном другим лицом.

У некоторых истериков и фантастов мы наблюдаем подобное же состояние; эти люди постоянно обманывают и других и себя самих, но в действительности не в состоянии ясно отличить пережитое от вымысла. Они лгут и сочиняют получили совершенно бессознательно. Психологию таких людей понимают совершенно превратно, приписывая их лживым показаниям значение сознательной лжи. Это— прирожденные интуитивные лгуны; они не могут не лгать, и если даже их заклинать, бить, презирать, применять к ним, для отучения от лжи, всевозможнейшие средства доброты и строгости, они все-таки по прежнему будут автоматически сочинять глупейшие, бессмысленные небылицы. Я в молодости сам наблюдал такого несчастного товарища, которого тщетно подвергал разнообразнейшим методам лечения. Способность подобных самовнушений он унаследовал от своей матери, которой он никогда незнал, которая покинула его через несколько недель после родов.

— Здесь мы имеем дело с конституциональным дефектом мозга resp, душевной жизни, имеющим много общего с постоянной болезненной восприимчивостью к самовнушению. Главный симптом этих патологических лгунов можно обозначить, как pseudologia phantastica (см. Delbruck. 1. с). Знаменитая Тереза Эмбер, по-моему, также относится к этой же категории лгунов.