Координаты по счислению 1 page

Координатами по счислению называется точка местоположения судна, определяемая по соображениям здравого смысла или по данным, в которых неизбежно содержится значительная доля неточности.

Габриэль Сискяр «Курс судовождения»

Отполированные пушечки сияли в солнечных лучах. На террасе кафе было полно народу, туристы-англосаксы вовсю фотографировали смену караула перед резиденцией губернатора, расположившейся в старинном монастыре, и явно не могли сдержать восторга от того, что у Британии еще остались колонии, откуда ей сподручно править морями. Под лениво колыхающимся знаменем на флагштоке часовой стоял неподвижно, как квадратная статуя с винтовкой «Энфилд» в проеме готической аркады, идеально вписываясь в мизансцену и декорации, а сержант выкрикивал уставные фразы на военном жаргоне, что-то про пароль и отзыв и прочее, и прочее. Наверное, насчет последней капли крови и Великобритании, которая уверена, что ты выполнишь свой долг до конца, думал, глядя на все это, Кой. Он вытянул ноги под столом, допил свое пиво и, прищурившись, посмотрел на небо.

Солнце уже прошло зенит, было очень жарко, но плюмаж облаков над горой Пеньон начал понемногу таять: левантинец переменился на зюйд, и через час-другой жара спадет. Он расплатился и через площадь пошел к Мейн-стрит. Потный сержант под прицелом десятков фотоаппаратов продолжал орать что-то воинственное невозмутимому часовому. Кой внутренне ухмыльнулся – сегодня в караул назначили глухого.

Он шел по главной улице Гибралтара. Толпа текла мимо выставленных товаров: здесь были и китайские пижамы, и майки с горой Пеньон и местными варварийскими обезьянками, платки, радиоприемники, напитки, фотоаппараты, духи, фарфор Льадро и Каподимонте… Кой заходил в порт Гибралтара в прежние времена, когда эта британская колония служила перевалочным пунктом для контрабандного марокканского табака и гашиша и еще не превратилась в туристическую мекку и финансовый тыл для заправил наркотрафика и двух тысяч англичан, обзаведшихся недвижимостью на Коста-дель-Соль.

Конечно, это туристическое безобразие творилось на всем средиземноморском побережье, но в Гибралтаре, наряду со всякими «Макдональдсами» и прочим фаст-фудом, где напитки подают в пластиковых стаканчиках, на Мейн-стрит магазинчики, принадлежащие индусам и евреям, перемежались банками и офисными зданиями с множеством скромных табличек у входа: адвокатские конторы, агентства по недвижимости, экспортно-импортные компании, общества с ограниченной ответственностью, акционерные общества, фиктивные общества – их здесь было зарегистрировано до десяти тысяч, – где отмывались испанские и английские деньги и велись самые разные дела. На границе развевался звездно-синий флаг Европейского Сообщества, и главным источником доходов стала не контрабанда, а туризм и офшорные приманки, место старых «крестных отцов» гибралтарской мафии заняли молодые законоведы, говорящие на прекрасном английском языке с андалусским акцентом, а пена старой жизни – морские волки с золотой серьгой в ухе и татуировкой на руках, последние экземпляры былого средиземноморского пиратства, томились в испанских и марокканских тюрьмах, жарили гамбургеры в «Макдональдсах» или околачивались в порту, с тоской поглядывая на те пятнадцать миль моря, что отделяют Европу от Африки, – еще лет десять назад они с девяностосильным подвесным мотором в безлунные ночи летали по волнам на своих выкрашенных черной краской «фантомах» со скоростью сорок узлов между Пунта-Карнеро и Пунта-Сирес.

У Коя от пота рубашка прилипла к спине, он перешел на ту сторону, где было чуть больше тени, и поглядывал на номера домов. Танжер сдержала слово, пусть и отчасти. По дороге из Кадиса в Гибралтар, пока он вел арендованный «рено» по петлям серпантина, взбегавшего к Тарифе и шедшего по горам вдоль обрывистого берега пролива, она закончила свой рассказ про иезуитов и «Деи Глорию».

Или по крайней мере ту его часть, которую собиралась рассказать ему: о причинах, по которым бригантина отправилась в Америку и вернулась обратно.

Потом, не сводя глаз с шоссе, она удостоила Коя изложением своей теории. Тайное расследование оказалось не таким уж и тайным. Какие-то утечки были, по каким-то признакам можно было судить о том, что готовится. Вероятно, иезуиты имели там своего информатора или же догадались о грядущих гонениях.

– Из всех членов комитета только граф Аранда не был настоящим «томистом». Он, конечно, не принадлежал к «друзьям четвертого обета», но и с Родой, Кампоманесом и прочими ярыми противниками иезуитов ни в какое сравнение не шел. Может быть, он сам и предупредил падре Николаев Эскобара, своего близкого друга… Разумеется, не прямо. Но для таких людей, искушенных в интригах и дипломатии, и молчание в определенный момент могло означать конкретную информацию.

Танжер помолчала: пусть Кой сам вообразит себе и эпоху, и персонажей. Ее левая рука лежала на левом колене, на широкой синей юбке, в нескольких сантиметрах от рычага коробки скоростей. Кой иногда задевал ее, переключаясь на прямых с четвертой скорости на пятую, или наоборот, когда предстоял резкий поворот.

– И тогда, – снова заговорила Танжер, – руководство испанских иезуитов выработало план.

И снова умолкла, заинтриговав слушателя. Ей бы романы писать, подумал он восхищенно. Мастерски владеет интригой. И потом, уж не знаю, сколько там от реальности в ее гипотезах, но такой самоуверенности я еще никогда не встречал. Умеет вываживать рыбку: знает, когда леску ослабить, чтоб не сорвалась, и когда натянуть, чтобы зацепить крючком как следует.

– Это был план рискованный, – наконец заговорила она, – успеха он совсем не гарантировал…

Но он основывался на глубоком знании человеческой натуры и политического положения в Испании. И, разумеется, на хорошем знании самого Педро Пабло Абарка, графа Аранды.

Она говорила коротко, невозмутимым тоном, словно сообщала официальные сведения; не отрывая глаз от асфальтовой ленты, которая, казалось, плавилась от жары, Танжер дала характеристику министру Карла III: высокородный аристократ, сделал блестящую военную и дипломатическую карьеру, франкоман по интеллектуальной склонности и по личным связям, разделял идеи Просвещения, прагматик, человек деятельный, порывистый и даже нагловатый. Большой ум по сравнению с членами Совета Кастилии и тайного комитета. Любил роскошь, имел дорогие кареты, великолепных лошадей, ливрейных лакеев; корриду и театр посещал в открытом экипаже; нравился простому народу, был честолюбив, расточителен и предан своим друзьям. Имел большое состояние, однако всегда нуждался в деньгах, чтобы вести привычный образ жизни, который граничил с экстравагантностью.

– Деньги и власть, – сказала Танжер. – В этих словах вся суть. Аранда был далеко не равнодушен к деньгам и власти, и иезуиты это знали. Не зря же он учился у них и поддерживал отношения с руководителями ордена.

План иезуитов, говорила она, был дерзким и тщательно разработанным. Лучший корабль ордена, самый быстрый и надежный, с верным капитаном тайно направился в Америку. Пассажиром на его борту был падре Эскобар. Документального подтверждения этого факта не существует, поскольку в Валенсии судовая роль «Деи Глории» не сохранилась, однако падре Эскобар был на борту «Деи Глории», когда она покидала Гавану 1 января 1767 года.

Его инициалы, как и инициалы его спутника, падре Хосе Луиса Толосы, – Н. Э. и X. Л. Т. – значатся в гаванской судовой роли. И они что-то везли с собой.

Что-то такое, что должно было заставить графа Аранду использовать свое влияние.

Кой коротко хохотнул, не отрываясь от дороги:

– Короче говоря, они собирались его купить.

– Или шантажировать, – возразила она. – Как бы то ни было, ясно одно: целью «Деи Глории», капитана Элескано и двух иезуитов было привезти нечто, что изменило бы ход событий.

– Из Гаваны?

– Да, из Гаваны.

– Но какое отношение имеет ко всему этому Куба?

Не знаю. Но именно там они взяли что-то, что могло заставить Аранду повлиять на тайный комитет… Что-то, что могло отвести бурю, которая вот-вот должна была разразиться над орденом.

– Это могли быть деньги, – предположил Кой. – Знаменитое сокровище.

Он улыбнулся, как бы лишая это слово его значения, но произнося его, он ощутил внутренний трепет. Танжер продолжала смотреть вперед, как сфинкс.

– Конечно, могли быть и деньги, – сказала она, помедлив. – Но в таких делах деньги не всегда главное.

– Это ты и собираешься проверить.

Он иногда посматривал на нее, не упуская из виду шоссе. Она не сводила глаз с асфальтовой ленты.

– Во-первых, я хочу установить местонахождение «Деи Глории». Во-вторых, я хочу узнать, что было у нее на борту… и никогда не достигло пункта назначения потому, что этому помешали – либо случай, либо сознательные действия врагов ордена.

Перед крутым поворотом Кой сбросил скорость.

По ту сторону ограды настоящие быки щипали траву под рекламным щитом, на котором пасся огромный нарисованный бык.

– То есть ты считаешь, что корсарская шебека оказалась там не случайно?

– Все возможно. Может быть, другая сторона узнала об операции иезуитов и решила предупредить опасность. Может быть, Аранда играл в обеих командах… А если на «Деи Глории» везли нечто компрометирующее его, то он и сам бы хотел заполучить это нечто.

– Но что бы это ни было, оно не сохранилось за два с половиной века. Лусио Гамбоа сказал…

– Я прекрасно помню все, что он сказал.

– Значит, ты все понимаешь. Деньги, драгоценности, может быть, и сохранились. Про все остальное забудь.

Перед следующим подъемом шоссе сбегало вниз между не правдоподобно зелеными лугами. Справа, на самой вершине горы, прилепилась белая деревушка. Вехер-де-ла-Фронтера, прочел Кой на указателе. Другая стрелка смотрела в сторону моря: мыс Трафальгар, 16 км.

– Пусть даже сокровище. Испанское золото. Серебро в слитках… Может, этого Аранду и вправду хотели купить. – Кой задумался, покусывая нижнюю губу – Но поднять все это так, чтобы никто не узнал…

Он улыбнулся – эта мысль его забавляла. Сокровище иезуитов. Штабеля золотых слитков в трюме.

Ночные погружения с берега, шорох гальки, увлекаемой обратной волной. Дублоны, Deadman's Chest, то есть грудь мертвеца и бутылка рома. И тут он расхохотался. Танжер молчала, и он снова и снова поглядывал на нее, не теряя из виду шоссе.

– У тебя, разумеется, уже готов план. У таких, как ты, план всегда готов.

Переключая скорости, он случайно задел ее руку, и на сей раз она ее убрала. Видимо, рассердилась.

– Ты не знаешь, из каких я.

Он снова засмеялся. Этот полный бред – искать сокровища – привел его в хорошее настроение.

Тридцать лет с плеч долой: Джим Хокинс корчил ему гримасы с книжной полки в трактире «Адмирал Бенбоу».

– Иногда мне кажется, что знаю, – сказал он искренне. – А иногда – нет. Но в любом случае я стану за тобой присматривать… Независимо от сокровищ.

И, думаю, ты хотела прикарманить мою долю. Компаньон, называется.

– Мы не компаньоны. Я тебя наняла.

– О, черт. Совсем забыл.

Кой просвистел несколько тактов из «Body and Soul». Все было в полном порядке. Она руководила хором сирен, дублон испанского золота, прибитый к мачте, блестел перед глазами моряка без корабля, а Тарифа тем временем осталась позади, как и ветер Пиренеев, вращавший призрачные крылья альтернативных источников энергии. Мотор «рено» перегрелся на бесконечных спусках-подъемах, и они остановились на смотровой площадке над Гибралтарским проливом.

День был ясный, и за узкой синей полоской четко были видны гора Ачо и город Сеута. Кой наблюдал, как танкер медленно двигался в сторону Атлантики, несколько отклонившись от курса, соблюдения которого требовало двустороннее движение в проливе, и теперь явно должен был изменить галс, так как с носа на него шел сухогруз. Кой представил себе вахтенного офицера на мостике – в это время вахту должен нести третий помощник, – который не отрывает глаз от экрана радара, до самой последней минуты надеясь, что сухогруз изменит галс первым.

– И вообще, Кой, ты слишком торопишься. Я ничего не говорила о сокровищах.

До этого она молчала не меньше пяти минут.

Она вышла из машины и теперь стояла рядом с ним, глядя на море и африканский берег.

– Наверное, – согласился он. – Но у тебя время на исходе. Тебе все равно придется рассказать мне остальное, прежде чем мы доберемся до места.

Внизу, в проливе, белый след танкера стал отклоняться к европейскому берегу. Вероятно, вахтенный офицер счел, что стоит немного уступить «купцу».

Десять градусов на штирборт, прикинул Кой. Без разрешения капитана на судне никому не дозволяется изменять курс, но отклониться на десять градусов, а потом вернуться на прежний курс – вполне разумное решение.

– Но мы еще не добрались до места, – тихо сказала она.

Офис компании «Deadman's Chest Ltd.» находился на Мейн-стрит, 42Ь, в доме колониального стиля с белыми стенами и выкрашенными в голубой цвет оконными рамами. Кой посмотрел на вывеску около двери и после некоторого колебания нажал кнопку звонка. Ему было не по себе, но Танжер отказалась встречаться с Нино Палермо на его территории. Так что Кою выпала задача разведать обстановку и, если ситуация покажется ему благоприятной, назначить встречу позже, но в тот же день. Танжер дала ему столь подробные инструкции, словно речь шла о военной операции.

– А если мне разобьют морду? – спросил он, вспомнив о ротонде в отеле «Палас».

– Для Палермо деловые вопросы важнее личных, – последовал ответ. – Не думаю, что он пожелает сводить счеты. Во всяком случае, пока.

И вот Кой глядел на отражение своего плохо выбритого лица в латунной вывеске и глубоко дышал, словно перед опасным погружением.

– Сеньор Палермо меня ждет.

При свете дня араб казался еще страшнее, чем ночью; он стоял в дверном проеме, анатомируя Коя своими похоронными глазами, а когда узнал его, пропустил внутрь. Небольшой, обшитый панелями благородного дерева холл был оформлен, так сказать, по-морскому – огромное рулевое колесо, водолазный скафандр, модель римской триремы под стеклянным колпаком. За столом современного дизайна сидела секретарша как живое напоминание об аукционе и ротонде отеля «Палас». В холле еще было кресло у низкого столика с журналами «Yachting» и «Bateaux», в углу стоял стул. А на стуле сидел Кискорос.

Одним словом, обстановка не располагала к улыбкам и приветствиям, поэтому Кой не стал ни улыбаться, ни здороваться, он просто стоял и ждал.

Араб закрыл за ним дверь. Особого человеческого тепла в трех парах устремленных на него глаз Кой не заметил. Араб подошел к нему сзади и тупо, механически, но очень ловко и быстро обыскал его.

– Он никогда не носит оружия, – почти ласково сказал Кискорос из своего угла.

Вот тут они и начнут меня метелить, подумал Кой, ребрами вспомнив добросовестность араба.

Отделают меня на все сто, а потом выставят – а смогу ли я выйти, это еще вопрос – с кулечком, свернутым из газеты, а в кулечке – все мои зубы. ЗГДТП: Закон «где дашь, там и получишь». Клянусь, даже эта сучка в черных трусах в стороне не останется.

– М-да, – услышал он.

В дверях кабинета стоял Нино Палермо. Коричневые брюки, рубашка в синюю полоску, без галстука, рукава подвернуты.

– Узнаю… – сказал Палермо с удивлением. – Бог ты мой. Смелости вам не занимать.

– А вы ждали, что придет она?

– Конечно, я ждал ее.

Своими разноцветными глазами охотник за сокровищами смотрел на него жестко и пристально, как змея. Кой отметил, что нос у него еще сохранял некоторую припухлость и синяки вокруг глаз сошли не совсем. Он увидел взгляд, который Палермо бросил через его плечо на араба, почувствовал, что тот придвинулся ближе, и невольно напрягся. По затылку, подумал он. Этот козел огреет меня по затылку.

– Проходите, – сказал Палермо.

Кой ступил в кабинет, любезный хозяин закрыл дверь, прошел к столу красного дерева, заваленному книгами, бумагами и морскими картами с много численными карандашными пометками, и аккуратно прикрыл все это развернутой «Джибралтар кроникл». На столе лежал и используемый вместо пресс-папье старинный слиток серебра весом килограмма два. Кой стоял и рассматривал – только чтобы не смотреть на Палермо – картину на стене: морской бой между североамериканским и английским кораблями. Два фрегата, уже сильно поврежденные, стреляли друг в друга из пушек. В углу картины на раме была прикреплена табличка. "Бой между «Явой» и «Конституцией», прочитал он. С учетом направления ветра, расположения парусов и волнения, пушечный дым был нарисован правильно. Хорошая картина, решил Кой.

– Почему она прислала вас? Она должна была прийти сама.

И зеленый, и карий глаз смотрели на него скорее с любопытством, чем со злобой. Кой не знал, к какому глазу обращаться, и в конце концов остановился на карем. Он казался более спокойным.

– Она вам не доверяет. Поэтому пришел я.

Прежде чем увидеться с вами, она хочет знать о ваших намерениях.

– Она в Гибралтаре?

– Она там, где надо.

Палермо медленно покачал головой. Он взял со стола маленький резиновый мячик и раз-другой сжал его в ладони.

– Я тоже ей не доверяю.

– А кто кому доверяет?

– Вы просто… Бог ты мой, – мускулы левого предплечья заметно напрягались, когда рука, украшенная перстнями и огромными золотыми часами, сжимала мячик, – идиот – вот кто вы такой. Она вами манипулирует, как марионеткой.

Кой по-прежнему смотрел в карий глаз Палермо.

– Это не ваше дело.

– Нет, именно мое. Оно было моим и только моим, пока не вмешалась эта лиса. Только моя добрая воля…

– Не надо заливать мне про добрую волю. – И Кой посмотрел в зеленый глаз. – Я видел, что ваш недомерок сделал с ее собакой.

Палермо перестал сжимать мячик и изменил позу. Казалось, ему стало неудобно.

– Уверяю вас, я бы никогда… Бог ты мой. Орасио превысил полномочия. Он привык к более жестким методам… у себя в Аргентине… В общем… – Он вдруг посмотрел на мячик так, словно он его раздражал, и положил обратно на стол, возле ножа из слоновой кости для вскрытия конвертов с рукояткой, изображавшей обнаженную женщину. – Думаю, он и у себя на родине немного перестарался… А потом еще Мальдивы. Орасио попал на обложку «Тайм» вместе с английскими военнопленными. Он очень гордится этой фотографией, всегда имеет при себе цветную копию… Потом пришла демократия, и, сами понимаете… Слишком многие узнали на этой фотографии того, кто прикреплял электроды к их гениталиям.

Он замолчал и слегка пожал плечами, как бы давая понять, что к этой части биографии Кискороса он никакого отношения не имеет. Кой кивнул. Палермо не предложил ему сесть, и он продолжал стоять.

– И вы дали ему работу.

– Он отличный водолаз, – признал Палермо. – А при его маленьком росте он иногда бывает очень полезен в определенных… Впрочем, не важно. – Он снова присел на край стола, золотые цепочки и медальоны звякнули. – Я собираюсь рассказать вам то, чего вы еще не знаете. Но вообще-то я всегда предпочитал вести дела с хорошими наемными работниками, а не с восторженными энтузиастами… Наемник, которому ты хорошо платишь, не оставит тебя в беде.

– Другой может заплатить больше.

– Больше плачу я.

Он помолчал, рассматривая золотую монету на перстне правой руки. Потом машинально потер ее об рубашку.

– Орасио – последний сукин сын. У этого бывшего аргентинского вояки отец – грек, мать – итальянка, сам он говорит по-испански, но притворяется англичанином… Однако это очень воспитанный сукин сын. А я люблю воспитанных людей. Его престарелая мамаша живет в Рио-Гальегос, и он каждый месяц посылает старушке деньги. Ну, просто сладкое аргентинское танго, правда?

Он приподнял руку, словно хотел провести по лицу, но раздумал.

– А что до вас…

Теперь в карем глазу ясно видна была злоба, а в зеленом – угроза.

– Послушайте, – продолжал он, – это переходит все границы. Мы зашли слишком далеко. Все мы.

Она. Я сам, возможно. Орасио убивает собак, а это уж… Бог ты мой. Дальше ехать некуда. Ну и вы, конечно. Вы…

Охотник за сокровищами снова приостановился, стараясь подобрать слово, которое бы точно обозначило роль Коя во всей этой истории.

– Смотрите, – он вынул ключ, открыл шкатулку и бросил на стол блестящую серебряную монету. – Знаете, что это? Мы, профессионалы, называем эту монету «восьмерик», то есть монета достоинством в восемь реалов, отчеканенная в тысяча семьсот тридцать девятом году по повелению Филиппа Пятого…

Подойдите, взгляните. Это те самые пиастры, о которых говорится во всех романах про пиратов и сокровища…

Палермо вытащил еще одну, побольше, и бросил ее рядом с первой. Это была памятная медаль: три фигуры, одна из них коленопреклоненная, и надпись: «The pride of Spain humbled by A Vernon». «Гордая Испания унижена А Верноном», перевел про себя Кой, вертя медаль в руках. На аверсе – несколько кораблей и другая надпись: «They took Cartagena April 1741». Взяли Картахену – имеется в виду колумбийская, конечно, – в апреле 1741 года. Он положил медаль на стол, рядом с пиастром.

– А получился пшик, не взяли они Картахену, – объяснил ему Палермо. – Адмирал Верной был разгромлен и отступил, не сумев взять город в осаду… Коленопреклоненная фигура, как предполагается, это испанец Блас де Лесо, который никогда не вставал на колени, среди прочего и потому, что был хромым и одноруким. Но город он защищал ногтями и зубами, англичане потеряли шесть кораблей и девять тысяч человек… Эти медали по поводу события, которое так и не состоялось, Верной вез с собой. Им следовало исчезнуть, и они были переплавлены. Все, кроме тех, что оказались на дне залива. Редчайшая вещь.

Он вынул из шкатулки горсть разных монет и, пропуская их сквозь пальцы, ссыпал обратно, при этом они издавали металлический звон. Золото и серебро сверкали между пальцами с перстнями.

Вот эту я поднял с затонувшего английского корабля, – сказал охотник за сокровищами. – И вот эту, и еще много других: серебряные «четверики», золотые дублоны, пиастры, макукины, то есть обрезанные по весу монеты, слитки, драгоценные камни… Я профессионал, понимаете? Я знаю как свои пять пальцев девять километров полок в Архиве Индий, а еще архивы Британского адмиралтейства, дворца Инквизиции в колумбийской Картахене, Симанкас, Висо-дель-Маркес, Медина Сидония… И я не потерплю, чтобы парочка любителей… Бог ты мой.

Да, разрушила труды всей моей жизни…

Он положил пиастр и медаль Вернона в шкатулку. И ухмыльнулся, как могла бы ухмыльнуться белая акула, которой рассказали последний анекдот про кораблекрушение.

– И потому я пойду до конца, – заявил он. – Буду действовать безжалостно и без промедления.

Я дойду до… Клянусь вам. А когда все будет кончено, этой женщине… Сами увидите. А вы – вы просто сумасшедший. – Он запер шкатулку и положил ключ в карман. – Вы не имеете даже самого отдаленного представления о последствиях, которые это будет для вас иметь.

Кой почесал плохо выбритую щеку.

– И вы посылали этого козла-недомерка в Кадис ради того, чтобы мы услышали это?

– Нет. Он должен был пригласить вас сюда, чтобы мы решили наконец дело. Предоставить вам последнюю возможность. Но вы, Кой…

Он не закончил фразу, но и так все было ясно: у вас нет полномочий вести эти переговоры. Кой тоже так считал, то есть в этом оба были согласны.

– Я пришел только для того, чтобы узнать, как обстоит дело. Она согласна на встречу.

Палермо настороженно прикрыл глаза. За опущенными веками мелькнула тень интереса.

– Когда и где?

– Гибралтар ей подходит. Но к вам в офис она не придет. Встречу лучше провести на нейтральной территории.

Кривая улыбка обнажила два крепких белых зуба. Акула попала в родную обстановку, подумал Кой.

Вынюхивает добычу.

– И что она считает нейтральной территорией?

– Смотровую площадку на Пеньоне, над аэропортом.

Палермо некоторое время размышлял.

– Почему бы и нет? Когда?

– Сегодня в девять.

Палермо посмотрел на часы и еще немного подумал. Жестокая улыбка снова появилась на его лице.

– Скажите ей: я буду… Вас я тоже увижу?

– Это вы узнаете там.

Отнюдь не дружественным взглядом охотник за сокровищами смерил Коя с головы до ног. И противно ухмыльнулся.

– Ты думаешь, ты крутой парень? – От резкого перехода на «ты» интонации его были еще противнее. – Бог ты мой. Ты такая же марионетка, как и все.

Марионетка – вот кто ты такой. Они нас используют, как… Используют и выбрасывают. Все они так делают. А ты… Я про тебя все знаю. Навести справки для меня труда не составляет… В общем, ты меня понимаешь. Я знаю, в чем твои проблемы. После Мадрида я решил разузнать про тебя. Танкер в Индийском океане. Два года запрета на профессию. Это немало, верно? Я бы, однако… В общем, у меня есть друзья, у друзей есть суда, и на них нужны моряки. Я бы мог помочь тебе.

Кой нахмурился. Как будто кто-то проник в твой дом и перетряс все твое имущество. Так и хотелось подойти к окну и посмотреть, нет ли там шпика.

– В помощи я не нуждаюсь.

– Оно и видно. – Палермо очень внимательно смотрел на него. – Но знай, ты никого не введешь в заблуждение… Ты, конечно, думаешь, что таких, как ты, больше на всем белом свете нет, но… Бог ты мой.

Я таких, как ты, уже сто раз видел. Думаешь, ты один книжки читал и кино смотрел… Это тебе не азиатские порты… Ты даже в плохонький фильм не годишься.

Питер О'Тул и тот повыше классом будет, чем ты.

А она… Она бросит тебя в море, как те корабли-призраки, пустые, без команды… Пойми же ты, в этом романе второго шанса не будет. В этой истории с затонувшим кораблем капитан потеряет свою должность раз и навсегда. А она… Она сама плюнет тебе в лицо…

И не смотри на меня так. У меня нет дара предвидения. Просто твой случай прост до смешного.

Однако он не засмеялся. Он мрачно сидел на столе, упираясь в него обеими руками. Глаза – и карий, и зеленый – смотрели куда-то мимо Коя.

– Я хорошо их знаю, – сказал Палермо. – Лисицы.

Он наклонил голову и некоторое время не произносил ни слова. Потом, словно соображая, где он находится, осмотрелся в своем собственном кабинете.

– Они пользуются таким оружием, о существовании которого мы и не подозреваем. И… Бог ты мой.

И они гораздо умнее нас. Мы целые века разговаривали во весь голос, пили пиво, ходили с приятелями в крестовые походы и на футбол, а они все это время что-то шили, стряпали – и наблюдали…

Золотые цепочки звякнули, когда Палермо направился к бару. Он вынул бутылку «Кати Сарк» и два широких низких стакана тяжелого хрусталя, бросил туда льда, щедро плеснул виски и вернулся к столу.

– Я знаю, что с тобой происходит. – Один стакан он держал в руке, а второй поставил на стол перед Коем. – Они всегда были и остаются нашими заложницами, понимаешь? – Он сделал один глоток, потом второй, не переставая глядеть на Коя поверх стакана. – И потому наша мораль и их мораль… Ну, в общем, мораль у них другая. Мы бываем жестокими из-за честолюбия или развращенности, по глупости и невежеству… А для них… Можно назвать это расчетом. Или необходимостью… Для них это оборонительное оружие, если хочешь. Они злые, потому что пользуются этим оружием, а пользуются они им, чтобы выжить. И если они ввязываются в драку, то бьются до последнего. Ведь отступать им некуда.

Он снова улыбнулся своей акульей улыбкой. Указательным пальцем правой руки дотронулся до запястья левой.

– Вот часы… И их надо остановить. И ты, и я поступим, как любой мужчина: возьмем молоток и разобьем их. Но женщина никогда этого не сделает.

Как только она до них доберется, она разберет их по винтику, распотрошит так, что никто и никогда их уже не соберет. И время они показывать не будут…

Бог ты мой. Я-то их повидал… Им ничего не стоит выпотрошить сильного взрослого мужчину одним жестом, улыбкой, словом.

Он скривил рот и отхлебнул из стакана. Злопамятная акула. Жадная.

– Они тебя убивают, а ты вроде бы продолжаешь жить, не зная, что уже давно мертв.

Кой подавил желание взять со стола не тронутый до сих пор стакан. И не только ради того, чтобы выпить, не в этом было дело, а чтобы выпить с мужчиной, который сидел перед ним. Времена «экипажа Сандерса» ушли в далекое прошлое, а старый мужской ритуал его притягивал, да и, в конце концов, это было бы естественно. В эту минуту он снова отчаянно заскучал по барам, где мужчины говорят непристойности заплетающимися от выпитого языками, пустые бутылки донышками вверх торчат из ведерок для льда, а женщины не мечтают – или уже не мечтают – о затонувших кораблях. Блондинки, не молодые, но отчаянные, такие, как в песне про моряка и капитана, они танцуют в одиночку, не заботясь о будущем. Они убежище, забытье по столько-то в час. И никаких фотографий в рамочках на стене ты не видишь, когда сходишь на берег, который на какое-то время становится обитаемым пространством, как бы промежуточной стоянкой, когда только и ждешь, как бы вернуться, пробираясь между портовыми кранами и навесами в предрассветные часы к какому-нибудь судну, что вот-вот отвалит от причала, где коты и крысы играют в «кошки-мышки». Как-то раз в Веракрусе Торпедист Тукуман сказал: я сходил на берег. Он сошел на берег, но дальше первого же попавшегося бара не двинулся.

– В девять, на смотровой площадке, – сказал Кой.

Его переполняло бешенство, опустошительное, направленное против самого себя. Он стиснул зубы, почувствовал, как напряглись лицевые мышцы. Повернулся на каблуках и пошел к двери.