До старта два года.

Я никогда не занимался спортивной статистикой. Просматривая в газетах отчеты о различных соревнованиях, автоматически отмечал в памяти результаты лишь тех спринтеров, которые меня особенно интересовали. Тех, кто уже был или в ближайшее время мог стать моим непосредственным соперником.

Более того, я сейчас не всегда могу вспомнить даже всех участников финальных забегов, в которых мне приходилось стартовать. Конечно, тех спринтеров, с кем вел острую борьбу за победу, или тех, на кого я специально настраивался перед тем или иным забегом, я помню. Но чтобы назвать всех спортсменов, которые стартовали вместе со мной, например, в самом памятном для меня мюнхенском финале, приходится лезть в спортивные справочники.

Однако первую свою встречу с американскими спринтерами, вернее с одним спринтером, я помню довольно хорошо. Некоторые считают, что впервые с заокеанскими атлетами я встретился в 1970 г. в Ленинграде на матче СССР — США. Но это не так.

В первый раз на старт с американцем я встал еще зимой 1969 г. во время московских международных соревнований. Это было отлично организованное спортивное зрелище: по кругу была установлена деревянная дорожка, а спринтеры, прыгуны и метатели выступали на помосте в центре лужниковского Дворца спорта, там, где обычно соревнуются хоккеисты, фигуристы или гимнасты. И зрителей была масса — 8—10 тысяч поклонников легкой атлетики наблюдали за борьбой атлетов.

Моим соперником в предварительном забеге был знаменитый Чарлз Грин, один из великолепной четверки американских спринтеров — победителей Мексиканской олимпиады в эстафете 4X100 м, которые установили там мировой рекорд — 38,2 сек. В личном первенстве Чарлз тоже отличился — он занял в финале бега на 100 м третье место с результатом 10,01

Мы стартовали в коротком спринте: дистанция — всего 50 м. Напомню, что за недолю до этого я выступал на Европейских играх в закрытых помещениях в Белграде и был вторым — за поляком 3. Новошем с результатом 5,8 сек. В Москве я пробежал на 0,1 сек. быстрее и все-таки уступил Грину, который показал 5,6 сек. При этом Чарлз бежал довольно легко, сохраняя силу для финала (в который я не попал), где он достиг еще лучшего результата — 5,5 сек.

Конечно, эта встреча с представителями американского спринта (в состязаниях принял участие и В. Гейнес) немногое могла сказать об их особенностях. Она лишь подтвердила традиционную их силу в беге на коротких дистанциях. Хотя уже тогда мы с тренером обратили внимание на один недостаток Грина: чрезмерный наклон тела и как следствие этого очень жесткий режим стартового разгона. Такой вариант требует очень больших энерготрат, и он до некоторой степени объяснял, почему Чарлз Грин, имея высочайший результат в беге на 100 м, не блистал на второй спринтерской дистанции, — 200 м в таком жестком режиме не пробежишь.

Проиграв забег и не попав в финал, я отправился на трибуну, чтобы иметь возможность увидеть бег Грина со стороны. В финале он уже не экономил сил! Чарлз пулей ушел со старта, уже на четвертом шаге был впереди соперников примерно на метр, но на финише даже столь короткой дистанции его почти достал второй американский бегун — В. Гейнес, лишний раз подтвердив, что быстрый старт — это только одна, правда весьма существенная, часть спринтерского бега. Но в целом выступление американцев даже в таком товарищеском состязании произвело впечатление: ни Владислав Сапея, ни Федор Панкратов в финале не оказались достойными соперниками.

Таким образом, этот старт лишь добавил несколько штрихов к той информации, которую я уже имел об американских бегунах из газетных, журнальных и книжных публикаций и рассказов спортсменов и тренеров. Правда, весь этот материал был поверхностным и не давал ответа на вопросы, в чем же все-таки реальная сила американских спортсменов и есть ли у них слабые стороны в подготовке.

Спортивная статистика убедительно свидетельствовала о многолетней гегемонии заокеанских спортсменов в спринте. Начиная с I Олимпийских игр современности 1896 г., где американец Томас Бэрк, впервые продемонстрировав низкий старт, победил в беге на 100 м с результатом 12,0 сек., они первенствовали на 12 олимпиадах из 16. Еще более поразительными были их успехи в беге на 200 м: американцы побеждали на 12 играх из 15 (в 1896 г. этой дистанции в программе не было). В списке победителей игр особняком стоят имена Арчи Хана, Эдди Тоулэиа, Джесси Оуэнса, Бобби Морроу, которые на Олимпиадах 1904, 1932, 1936 и 1956 гг. первенствовали на обеих спринтерских дистанциях. Из спортсменов других стран только канадцу Перси Уильямсу в 1928 г. удалось сделать золотой олимпийский дубль: выиграть бег на 100 и 200 м.

Однако после поражения на Олимпийских играх 1960 г. в Риме, где американцы уступили немцу Армину Хари и итальянцу Ливию Берутти обе спринтерские дистанции, появились разговоры о потере ими гегемонии в спринтерском беге. Но уже в 1964 г. в Токио бегуны США восстановили свой престиж, а в Мехико их превосходство в спринте стало подавляющим: в беге на 100, 200 и 400 м и в обеих эстафетах американцы не просто одержали победы, но и во всех этих дисциплинах установили новые мировые рекорды!

Я понимал, конечно, что на каждую олимпиаду приезжают новые спортсмены, но, как явствовало из материалов статистики, смена поколений не мешала спринтерам США оставаться фаворитами. Готовясь к выступлению на Играх XX Олимпиады в Мюнхене, я должен был иметь полное представление о своих грозных будущих конкурентах. Меня, как человека практичного, интересовали ответы на конкретные вопросы: в каких объективных показателях они имеют явное превосходство, в чем я им проигрываю и есть ли у них слабые места, используя которые можно будет рассчитывать на успех?

В этом плане подготовка к матчу СССР — США, который должен был состояться в Ленинграде в июле 1970 г., носила особый характер. Не то чтобы стояла задача обязательно выиграть матч — рассчитывать на это было бы в начале сезона неосмотрительно. Но постараться побольше узнать о соперниках, сделать выводы на будущее я был просто обязан.

Подготовка к сезону шла своим чередом, И уже первые зимние старты показали, что лидирующее положение, которое я занял в конце прошлого, 1969 г. в нашем континентальном спринте, мне удается удерживать. На I зимнем чемпионате Европы — такой статус получили европейские игры в закрытых помещениях, — состоявшемся в Вене в середине марта, я встретил старых соперников по Белграду и Афинам. На чемпионат приехали и Зенон Новош, и Алэн Сартье, и сильный бегун из Финляндии Ирко Тапола. Дистанция на этот раз была 60 м, а не 50, как в Белграде.

Помню, в Вене никаких сложностей у меня не возникло: и забег и полуфинал я выиграл довольно убедительно, причем у меня сложилось впечатление, что это как-то охладило пыл соперников. Во всяком случае в финале я был впереди Новоша на целый метр. Я не проявлял никаких бурных эмоций по случаю этой победы, делая вид, что ничего особенного не случилось. Это уже было частью нашей психологической программы. У конкурентов нужно было создать представление, что я в своей силе не сомневаюсь. Хотя, честно говоря, повод для радости у нас с тренером был довольно весомый. Дело в том, что в подготовительном периоде мы довольно много работали над улучшением скоростной выносливости для подтягивания результатов в беге на 200 м. Над скоростью же я начал работать лишь за несколько недель до старта в Вене, и с помощью режима В удалось в очень короткий срок достичь хорошего уровня. Тренировочный процесс становился все более управляемым!

Факт же победы в Вене был, конечно, сам по себе приятен! Все-таки миниспринт есть миниспринт, и от побед в беге на 60 м до успешных стартов летом — дистанция огромного размера. Ни я, ни Валентин Васильевич не обольщались и значения этого успеха не преувеличивали. И были приятно удивлены, когда весной 1970 г. нам присвоили высшие спортивные звания: Петровский стал заслуженным тренером СССР, а я — заслуженным мастером спорта.

Присвоение звания «Заслуженный тренер СССР» Валентину Васильевичу казалось мне весьма справедливым, и вся наша группа искренне радовалась этой высокой оценке подлинно новаторского труда нашего педагога. Но вот то, что мне, 20-летиему парню, предстояло отныне носить почетный значок заслуженного мастера спорта, было удивительным. Ведь, как правило, это звание присваивали победителям олимпийских игр или тем спортсменам, которые в течение многих лет добивались успехов на самых представительных форумах. Мне казалось, что я еще ничего особенного не сделал. Вообще, титулы, звания, популярность никогда не были для меня стимулами для совершенствования. Я радовался любым победам, и это естественно: победа была для нас реализацией большого совместного труда. Но за титулами и званиями я не гонялся никогда. Хотя не отрицаю, что для некоторых спортсменов спортивное звание является путеводной звездой, ради которой проливается пот на бесчисленных тренировках. Но вот вопрос: а что делать, когда цель достигнута и звание получено? Как быть дальше?

Я затронул эту тему не случайно. Тогда, весной семидесятого года, звание заслуженного мастера спорта было присвоено четырем спортсменам. Двое были уже опытными атлетами, чемпионами страны, призерами Олимпийских игр в Мехико. Я говорю о бегунье Людмиле Самотесовой и прыгуне в высоту Валентине Гаврилове. Двое других — бегун на 200 и 400 м Александр Братчиков и я — были, по сути дела, вчерашними юниорами.

Валентин Васильевич спустя некоторое время после награждения рассказывал мне о разговоре, который произошел у него тогда с тренером Саши Евгением Филипповичем Кузнецовым, тоже получившим звание «Заслуженный тренер СССР». Евгений Филиппович признался Петровскому, что у него было даже желание попросить руководство Спорткомитета СССР подождать с присвоением звания своему ученику. Кузнецов опасался, что Саша не сможет с прежним рвением относиться к тренировкам, не проявит всех своих немалых способностей, успокоится на достигнутом. И опасения эти, как показало время, были не напрасными. Саша Братчиков выступал после этого еще несколько лет, побеждал на внутренних и международных соревнованиях, но того огня, того желания борьбы, с которым он выступал в 1969 г. в Афинах, где добыл команде серебряные медали в эстафете 4X400 м, и в 1970 г. в Вене, где стал единственным двукратным победителем зимнего чемпионата в беге на 400 м и в эстафете, больше в нем не было. Он тренировался и выступал, и его вполне устраивало то место, которое он занимал в сборной команде СССР, но, думается, своих богатых потенциальных возможностей он не использовал. Убежден, что по своему таланту, физическим данным, технике бега Саша не уступал нашим нынешним бегунам, которые стали олимпийскими чемпионами. А Братчикову даже не удалось выступить на Олимпиаде. Не зря, видно, терзался сомнениями тогда в семидесятом его тренер...

После небольшого отдыха, последовавшего за венским стартом, мы с Валентином Васильевичем продолжали готовиться к летнему сезону по-прежнему с акцентом на совершенствовании специальной выносливости. А как же встреча с американцами? Как ни парадоксально, но в матче с США Петровский планировал мне выступление как раз на стометровке. Причем войти в форму на этой дистанции предполагалось так же, как и перед Веной, — несколько недель применяя режим В. Благо модель такой подготовки уже была. Уже тогда исподволь тренер готовил меня к выступлению на Олимпиаде на двух спринтерских дистанциях.

Первым большим летним стартом в беге на 200 м для меня стал традиционный Мемориал братьев Серафима и Георгия Знаменских, который проходил в первых числах июля в родном Киеве. Бежал я довольно легко, на финише секундомеры остановились на отметке 20,5 сек. Это было повторением всесоюзного рекорда. Петровский был вполне удовлетворен этим результатом, и оставшиеся до матча с американцами три недели были целиком посвящены подготовке уже к бегу на 100 м.

Матч СССР — США, состоявшийся в Ленинграде 23 и 24 июля, был девятым по счету. В восьми предыдущих наша команда одержала шесть побед и два раза проиграла — оба раза в Лос-Анджелесе. Во всех матчах в спринте — в беге на 100 и 200 м — первенствовали американцы. Мне предстояло выступить в первый день вместе с Александром Корнелюком против двух чемпионов Соединенных Штатов — Бена Воуна и Айвори Крокетта.

Нам удалось посмотреть на своих будущих соперников на одной тренировке и, конечно, непосредственно на разминке перед забегом. Откровенно говоря, мы ожидали увидеть более сильных спринтеров. Все-таки мексиканские результаты «довили» на воображение, хотя мы понимали, что к нам приехали не те спортсмены, которые устанавливали рекорды на XIX Играх. Ни Воун, ни Крокетт ничем особенным нас не поразили, и мое желание помериться силами с ними и постараться победить постепенно перерастало в уверенность, что этим спринтерам я ни в чем не уступаю.

И вот старт. На первых шагах я слегка поскользнулся, и одна из колодок выскочила (матч проходил в сырую, прохладную погоду)— меня прижало к земле, но уже на десятом метре я поравнялся с американцами и ушел вперед. Время показал не блестящее — всего 10,4 сек., но все же выиграл и у Воуна, и у Крокет-та целый метр.

Ни до, ни после матча мы с ними не общались. Уж не знаю почему, но мои отношения с американскими бегунами вообще как-то не складывались. Все дело ограничивалось несколькими приветственными словами и традиционным рукопожатием перед бегом. У меня лично сложилось впечатление, что на первых встречах они вообще не считали меня серьезным соперником.

Уже после матча в Америке в журнале «Спорт иллюстрейтед» в номере от 3 августа была помещена статья, в которой моя победа объяснялась очень просто: Борзов убежал с фальстарта! Вот что там было написано: «Русские пустили в ход «секретное оружие» — спринтера Валерия Борзова, который вырвался вперед на 7 ярдов и одержал победу с преимуществом всего в 1 ярд (91,4 см), закончив дистанцию с результатом 10,4 сек. Позднее русские журналисты пытались заставить Воуна и Крокетта сказать, что Борзов — самый замечательный спринтер в мире. Борзов, кстати, расстался с колодками в тот момент, когда Айвори Крокетт и Бен Воун только еще собирались сделать это».

Авторы статьи, видимо, не знали, что забег был снят на кинопленку. Наш журнал «Легкая атлетика» в своем сентябрьском номере документально опроверг это обвинение, представив кинокадры старта, где было ясно видно, что по первому движению я уступил и Корнелюку, и обоим американским спринтерам.

Меня, правда, не очень интересовало мнение Воуна и Крокетта обо мне (да я и не убежден, что в статье были приведены их действительные слова). Важнее было то, что мы с тренером пришли к одному выводу: пренебрежительно относясь к соперникам, не признавая их силы, спринтеры США не готовятся к жесткой борьбе за каждый сантиметр дистанции. Забегая вперед, скажу, что это предположение подтвердилось. Пусть не поймут меня так, будто я умаляю силу спринтеров США. Просто в данном случае оказалось, что реальная сила Воуна и Крокетта уступала нашему представлению об уровне подготовки заокеанских бегунов. И несколько последующих встреч показали, что каждый американский спринтер, с которым мне довелось стартовать, был спринтером экстракласса, независимо от того, как кончались наши поединки.

В чем была их сила? Все они были прекрасно и физически, и функционально подготовлены к спринтерскому бегу. В то же время их система тренировки во многом строилась по наитию, по самочувствию, с довольно многочисленными соревнованиями, что не всегда позволяло должным образом подготовиться к главному старту. Это был уже мой козырь. Поэтому в своих будущих встречах я всегда считал их чрезвычайно острыми, что ли, соперниками, с которыми полезно соревноваться и с которыми можно спорить, учитывая, что в управлении тренировочным процессом (варьирование нагрузок, непосредственная подготовка к старту) я имел преимущество.

Итак, первая встреча со спринтерами США прошла для меня успешно. Главный вывод был такой: чтобы успешно бороться с американскими бегунами, добиться психологического преимущества, нужно к каждой встрече готовиться всерьез, если так можно выразиться, профессионально. И уж, конечно, не выступать, если в чем-то чувствуешь неуверенность или не успел восстановиться после травмы. К сожалению, я сам через три года изменил этому правилу, и расплата последовала незамедлительно. Просчет 1973 г., о чем я еще расскажу подробнее, в матче с американцами в Минске я помню очень хорошо. У меня были тогда сомнения. Все же я рискнул — выступил и больно обжегся...

Но вернемся в год 1970-й. Казалось бы, все складывалось удачно в моей подготовке, последовательно решались соревновательные задачи, и по нашим планам оставалось выступить еще в трех состязаниях: полуфинале и финале Кубка Европы и на чемпионате СССР, который был почему-то отодвинут на самый конец сезона — сентябрь.

Через 10 дней после матча с американцами мы прилетели в Цюрих, где в полуфинале Кубка континента нам должны были противостоять команды Франции, Великобритании, Румынии, Испании и Швейцарии. Спринтеров этих стран я знал хорошо и рассчитывал выступить успешно. Но тут возникла одна, чисто организационная, сложность. Руководство нашей команды настаивало на том, чтобы я выступил во всех трех видах спринтерской программы — в беге на 100 и 200 м и в эстафете 4X100 м. Петровский возражал: подготовка Борэова велась отдельно к этим дистанциям, и их совмещение в одних соревнованиях может привести к травме. Не случайно во всех предыдущих соревнованиях я выступал лишь в одном виде бега.

К сожалению, доводы Валентина Васильевича не были приняты во внимание. Тренерам сборной станы не хотелось рисковать.

Стометровку в Цюрихе я выиграл с результатом 10,3 сек., а на следующий день предстояло бежать 200 м. После Мемориала Знаменских в Киеве прошел уже целый месяц, в течение которого я тренировался в жестком, режиме подготовки именно к бегу на 100 м. Соперники же на 200-метровой дистанции были очень сильными — француз Ж. Фенуй, англичанин М. Рейнольде и мой афинский знакомый швейцарец Ф. Клерк. И вот старт. Метров сто тридцать я бежал впереди, но соперники были рядом... Попробовал прибавить и тут же почувствовал — мышцы на пределе... Более того, я понял, что не могу даже поддерживать ту скорость, которую набрал: надо «отпускать». Будь это личные соревнования, я бы непременно прекратил бег, но ведь здесь полуфинал Кубка Европы! Всего несколько метров я пытался бороться и все же получил травму задней поверхности бедра. Еле добрался до финиша последним с результатом 21,8... А до финала Кубка оставалось 27 дней.

После возвращения из Цюриха, признавая свою ошибку, старший тренер сборной команды по спринтерскому бегу заверил Валентина Васильевича, что отныне все мои выступления будут согласовываться с ним лично. А сам Петровский долго корил себя за то, что не сумел настоять на своем. Ведь дело было не только в том, что под вопросом оказалось мое участие в финале Кубка и чемпионате страны. Нами была запланирована углубленная работа над скоростной выносливостью для подготовки к бегу на 200-метровой дистанции. А какая уж тут выносливость, когда после Цюриха я и бегать-то не мог вовсе. На тренировках ограничивался легкими разминками. Травма оказалась серьезнее, чем мне казалось, и через две недели стало ясно, что в Стокгольм на финал Кубка Европы мне ехать не придется. Оставалось уповать на то, что сумею выступить хотя бы на чемпионате страны, который проводился в Минске в середине сентября.

На этом чемпионате я дважды был на финише вторым. Сначала уступил несколько сантиметров Саше Корнелюку в беге на 100 м — мы показали с ним одинаковое время—10,5 сек. А затем уже вчистую проиграл 200 м Борису Савчуку. Помню, что после этого в газетных заметках меня хвалили за мужество, с которым я боролся за победу после тяжелой травмы. Однако похвалу эту никак на свой счет принять не могу. Никакого мужества я в Минске не проявлял: бежал очень осторожно, все время проверяя свои ощущения, стремясь вновь не травмировать ногу. И после состязаний был искренне рад если не серебряным медалям, то по крайней мере тому, что нога выдержала. А после бега на 200 м я почувствовал уже некоторую уверенность в том, что последствия травмы преодолены и можно двигаться дальше.

Конец сезона проходил уже нормально. Через неделю после Минска я стартовал еще раз — в матче с командами ГДР и Польши и легко победил в беге на 100 м с результатом 10,3 сек. На большее мы с тренером и не рассчитывали. После этого соревнования Петровский с облегчением сказал мне: «Хорошо, что это не последний сезон перед Олимпийскими играми. Теперь у нас есть время испробовать модель олимпийского бега дважды: на V Спартакиаде народов СССР и на чемпионате Европы в Хельсинки. Будем готовиться к обеим спринтерским дистанциям и к эстафете».

Я не случайно вспомнил здесь об этом разговоре. Дело в том, что во многих публикациях после Олимпийских игр в Мюнхене прослеживалась такая мысль: Петровский с Борзовым уже за несколько лет до Олимпиады 1972 г. запланировали участие в беге на 100 и 200 м и в эстафете и на протяжении этих лет в различных соревнованиях опробовали различные варианты сочетания спринтерских видов, как бы моделируя олимпийские забеги. Хочу напомнить читателям, что на Олимпийских играх состязания в беге на 100 и 200 м проводятся в 4 круга — предварительные забеги, четвертьфинальные, полуфинальные и, наконец, финал. В эстафете же, как правило, соревнования проходят в 3 круга. Таким образом, набирается всего 11 олимпийских забегов. Нагрузка не малая, особенно если учесть, что состав участников в спринтерском беге всегда самый представительный, сильный и ровный. Взять хотя бы Московскую олимпиаду. В Москве в беге на 100 м было заявлено 69 спортсменов. Так вот у 60 спринтеров личные рекорды были в пределах 9,98—10,50 сек. Иными словами, если представить себе фантастический забег этих участников, то на финише первого от шестидесятого будут отделять всего 5 метров! Согласитесь, что подобную конкуренцию трудно себе представить в любом другом виде спорта. Поэтому, чтобы благополучно пройти сито отборочных олимпийских соревнований, спринтер должен обладать незаурядной выносливостью, выдержкой и тактическим мастерством,

Я погрешу против истины, если скажу, что мы с тренером задолго до Мюнхенской олимпиады четко представляли себе все ее трудности и заранее смоделировали участие в трех видах программы. Дело обстояло не совсем так.

Те соревнования, в которых я принял участие в период с 1969 по 1970 г., не использовались мною как репетиции олимпийских стартов. Но если проследить за динамикой результатов, то вырисовывалась такая интересная закономерность: у меня поочередно улучшались достижения в беге на 100 и 200 м. Поэтому я считал, что для успешного выступления в нескольких забегах на 100 м нужно иметь некий запас прочности, который может быть создан, если стартовать и на 200-метровой дистанции. Но, для того чтобы успешно стартовать в беге на 200 м, нужно иметь довольно высокий потолок скорости — отсюда частые старты в беге на 100 м и на более короткие дистанции зимой. Получался своеобразный замкнутый круг, где выступление на одной дистанции автоматически подразумевало подготовку и к другой.

Казалось, чего бы проще — нужно в каждом соревновании стартовать на всех дистанциях. Тут тебе и скорость будет расти, и выносливость, и появится запас прочности для многокруговых соревнований. Однако на практике участие в беге на той или иной дистанции лимитировалось состоянием опорно-двигательного и мышечного аппаратов, или, иначе говоря, готовностью мышц перенести такую нагрузку. Так вот, до 1971 г. я к таким выступлениям еще не был готов, что и показала травма в Цюрихе. Не случайно во всех соревнованиях 1970 г. мы «разводили» дистанции 100 и 200 м по разным соревнованиям.

Однако в 1971 г. в интересах команды мне необходимо было выступить в трех видах спринта на двух крупных соревнованиях. Это и были те состязания, о которых говорил Валентин Васильевич, — V Спартакиада народов СССР и чемпионат Европы в Хельсинки, где мне предстояло защищать свое звание, завоеванное в Афинах.

ДО СТАРТА ГОД...

Сложность задач всегда подразумевает большой труд. Как любили говорить мои товарищи по сборной команде СССР тех лет прыгун Виктор Санеев и бегун Евгений Аржанов, «надо пахать!». К слову сказать, эти великолепные спортсмены любили и умели «пахать» на тренировке. А ведь это совсем не такое простое дело — изо дня в день выполнять довольно ограниченный арсенал специальных и общеразвивающих упражнений, да еще в больших объемах. И здесь каждый спортсмен выдумывает для себя особые психологические приемы, помогающие преодолеть лень, инерцию, наконец, просто усталость.

Тот же Виктор Санеев не раз говорил, что после каждых олимпийских игр (а ему удалось стать чемпионом и призером четырех олимпиад) он прибегает к такому приему: представляет себя не олимпийским чемпионом, а обычным перворазрядником. А значит, нужно упорно тренироваться, чтобы снова стать кандидатом в мастера спорта, потом мастером и уже затем мастером спорта международного класса. Такое перевоплощение помогало ему более 12 лет оставаться лидером советских прыгунов. Не случайно его тренеры всегда подчеркивали, что, прежде чем стать рекордсменом Европы и мира в тройном прыжке, Санеев становился рекордсменом мира по объемам выполняемых тренировочных нагрузок.

Не могу сказать, что я мало тренировался в те годы. Но «пахарем» меня, по-моему, не считал никто.,. Возможно, это происходило потому, что в подготовительном, самом объемном, периоде я не выезжал на тренировочные сборы, предпочитая заниматься в Киеве, на базе института физкультуры. Летом же, находясь в хорошей спортивной форме, особенно если по плану предстояло тренироваться в облегченном режиме D, я мог действительно произвести впечатление, мягко говоря, не слишком трудолюбивого спортсмена. Поэтому порой создавалось мнение, что Борзов не только любит экономить силы в предварительных стадиях соревнований (что действительно имело место), но и в тренировках щадит себя сверх всякой меры. При этом, естественно, забывалось, что тех результатов, которые я показывал на соревнованиях, вряд ли можно было достичь, пренебрегая тренировками...

Сложные задачи, поставленные в предолимпийском, 1971 г., требовали некоторой интенсификации тренировочного процесса, особенно в подготовительном осенне-зимнем периоде. Учитывая, что мой лучший результат в беге на 100 м в 1970 г. был всего 10,3 сек., нужно было поднять потолок абсолютной скорости, а выступление в многокруговых состязаниях требовало увеличить запас прочности, в первую очередь мышечного аппарата ног. Я просто обязан был оберегать себя от травм (к сожалению, полностью этого выполнить не удалось).

У нас с Петровским было одно мощное средство тренировки — бег и прыжки по лестнице первого яруса Центрального стадиона в Киеве. Высота лестницы — 76 ступеней. Самым трудным упражнением — контрольным — были прыжки через две ступени на одной ноге с подтягиванием ее к груди. Причем это упражнение выполнялось «до отказа». Кто хочет может попробовать? Образно говоря, на последней ступени (а я ни разу не позволил себе не окончить упражнения) небо казалось с овчинку. Дыхания не было, в коленках вибрация. Причем я должен был не просто допрыгивать до конца лестницы, но и правильно выполнять при этом упражнение, как бы ни было тяжело, А если вспомнить, что мой вес 80—82 кг да плюс еще два костюма — ведь дело происходило зимой, — получалась очень серьезная работа.

Но и после этого тренировка не кончалась. Мне предстояло пробегать несколько длинных отрезков — от 400 до 800 м в переменном темпе. Зачем? В этих пробежках я, с одной стороны, получал тот самый запас прочности, которого мне еще не хватало, а с другой — это помогало создавать высокую экономичность движений. Ведь у уставших мышц, образно говоря, просто не было иного выхода, как работать в самых оптимальных режимах, и работать экономично. Иногда прыжки на одной ноге по лестнице заменялись бегом или прыжками на двух ногах или с ноги на ногу, но в любом случае после такой утомительной работы выполнялся бег на длинные отрезки. Такое занятие проводилось раз в неделю — в пятницу, которую я называл «черной».

Много времени я уделял и развитию специальной силы, упражняясь со штангой. В начале подготовительного периода я использовал штангу для наращивания мышечной массы, ближе к весне — для проработки тех групп мышц, которые не поддавались воздействию моего собственного веса в беговых и прыжковых упражнениях. Это относилось к проработке группы мышц тазобедренных суставов. Кроме того, штанга помогала развивать силу мышц при углах сгибания ног и туловища менее 90°, чего нельзя было достичь в беговых упражнениях.

Если в начале подготовительного периода я работал с большими (более 100 кг) отягощениями до утомления, то весной я переходил к упражнениям с меньшим весом, выполняя их сериями и на время (например, заданное число приседаний за 10 сек. с определенным весом). Таким образом, мы шли от общей работы к специальной. Интересно, что, не работая с максимальным весом, мне удавалось показывать довольно высокие результаты в отдельных упражнениях: например, встать из приседа со штангой на плечах весом 180 кг.

Силу и мощность мышц ног развивал и прыжковыми упражнениями. Например, бег прыжками на 30 м на время или то же упражнение, но выполняемое на одной ноге. Было у меня одно упражнение, которое я, пожалуй, не порекомендую начинающим спортсменам. Оно из группы так называемых «острых» средств. Пожалуй, даже рискованных. Это прыжок на постепенно повышающуюся бетонную стенку двумя ногами. Сначала прыгаешь на высоту 1 метра, потом повыше и, наконец, примерно на высоту 140 см. Представьте себе, чем рискуешь, если прыжок не удастся, — ударом о бетон... Тут даешь максимальный импульс и немного щекочешь себе нервы. Для остроты ощущений полезно. Но, как бы то ни было, в таком тесте, как тройной прыжок с места, мне удавалось без специальной тренировки показывать результаты более 10 м. Помимо такой специальной скоростно-силовой подготовки я 3 дня тренировался в беге (в манеже), отрабатывая отдельные элементы техники низкого старта и бега по дистанции, то есть выполнял обычную нашу тренировочную программу.

Незаметно снова подошел сезон зимних соревнований. Мы с Петровским ничего не стали менять в той модели, которая была апробирована в прошлом году. За две недели до первенства СССР сбросили нагрузку и немного поработали над скоростью.

Для меня это первенство запомнилось тем, что я, может быть впервые, явственно почувствовал, как влияет на соперников мой «беговой» авторитет. Заметно это было по таким фактам. В предварительных забегах и Сапея, и молодой спринтер Иэместьев показали очень высокий результат: 6,5 сек. (речь идет о дистанции 60 м). Еще несколько бегунов показали 6,6. Казалось, что в финале у меня будет очень нелегкая задача. Но как раз в финале ребята стушевались... Все они на 0,1—0,2 сек. ухудшили свои предварительные результаты, а мне удалось пробежать дистанцию за 6,5 и довольно легко выиграть.

По-моему, после этого чемпионата разговоры о слабом старте Борзова утихли сами собой...

Нечто подобное произошло и на II чемпионате Европы, который проходил в середине марта в Софии, где я стартовал в беге на 60 м. И. Хиршт из ФРГ и спортсмен из ГДР М. Кокот (обладатель высшего мирового достижения на 50 м — 5,4 сек.) тоже в забегах демонстрировали высокие скорости, но, как только дело дошло до финала, уступили мне, хотя мой результат был всего 6,6. Это, хотя и косвенно, говорило о том, что и среди европейских спринтеров у меня тоже появился довольно стойкий авторитет — некоторые спортсмены как бы проигрывали мне еще до выхода на старт.

Не буду подробно останавливаться на всех перипетиях сезона. Расскажу только о тех выступлениях, которые были принципиальными в плане подготовки к Олимпиаде.

В самом начале июля нас вновь ждала встреча с легкоатлетами США, на этот раз на стадионе Калифорнийского университета в г. Бэркли. Американские спортсмены всегда заметно активизируются по мере приближения олимпийских игр, и на этот раз нам противостояла сильная команда, горевшая жаждой реванша за прошлогоднее поражение в Ленинграде, Дело в том, что в Ленинграде мужская команда США впервые за все матчи проиграла. И если американцы еще как-то мирились с поражениями в матчах своей женской команды и даже в общем зачете, то проигрыш мужчин в 1970 г. вызвал массу нареканий в американской прессе в адрес руководства командой. Критика, видимо, возымела действие: в Бэркли хозяевам удалось одолеть наших мужчин с преимуществом в 16 очков. Правда, американцы столько же проиграли в состязаниях женских команд, и матч завершился вничью.

Выше я уже говорил о том, что в США много сильных спринтеров. Вот и теперь ни Бена Воуна, ни Айвори Крокетта я не увидел на старте бега на 100 м (Айвори, правда, был включен в эстафетную команду США). Их место заняли молодой бегун Д. Грин — однофамилец, моего московского соперника и знаменитый доктор Д. Мериуэзер.

Доктор Мериуэзер появился на легкоатлетическом небосклоне США совершенно неожиданно. Я так и не знаю, сколько лет он вообще занимался спринтом до нашей встречи. Знаю только, что он показал в состязаниях несколько раз по 10,2 сек. Причем на всех фотографиях он был в необычной спортивной форме — майке с короткими рукавами и трусах на подтяжках! Вид, что и говорить, экстравагантный, который, однако, не мешал доктору быть любимцем публики.

В матче в Бэркли приняли участие спортсмены и других стран — Ямайки, Австралии, Франции, Канады, Мексики, Пуэрто-Рико, Ганы, Японии. В командной борьбе они, понятно, не участвовали, но в личном плане соперничество, естественно, обострилось. В частности, в беге на 100 м, где моим неразлучным партнером снова был Саша Корнелюк, нам предстояло встретиться не только с американцами, но и с двумя спринтерами из Ямайки — серебряным призером Мексиканской олимпиады в беге на 100 м Ленноксом Миллером и будущим победителем бега на 200 м Монреальской олимпиады Дональдом Кворри. Нужно ли говорить, как я был рад такому соседству по забегу! Где, как не в такой серьезной компании, можно по-настоящему проверить, чего ты стоишь.

Кстати, именно с Кворри у меня тогда сложились товарищеские отношения. По-моему, он вообще был единственным из участников, кому что-то говорило мое имя. Оказалось, что он знал мой лучшей результат в беге на 200 м (Кворри уже тогда больше тяготел к длинной спринтерской дистанции), и теперь спрашивал, как я тренируюсь и развиваю беговую выносливость. Словом, разговор на разминке у нас шел профессиональный.

Что же касается американцев, то они, как я уже рассказывал, не проявляли ко мне интереса, да и вообще не принимали меня всерьез. Что такое был для них Борзое, который выиграл прошлый матч с фальстарта! Я же был вполне готов к этой встрече. Практически до матча, следуя нашему стратегическому плану, я нигде на больших соревнованиях не выступал, поэтому моих результатов никто не знал, А между тем всего за 10 дней до матча на Спартакиаде Украины показал в беге на 100 м свой лучший результат — 10,0 сек. Так что основания для успеха в США у меня были немалые.

Старт я принял удачно и до конца дистанции никого из конкурентов не видел. Мне показалось, что я выиграл у них больше метра, да и на фотографиях заметен довольно большой просвет между мной и Грином, но судьи зафиксировали одинаковое время. Мне это было совершенно безразлично, как и то, что мою победу стадион встретил молчанием. Главное — я выиграл в Америке у лучших спринтеров. Но и тогда, насколько я знаю, в США никто не прочил мне успеха на будущей Олимпиаде.

В тот момент нас больше занимало выступление на Спартакиаде народов СССР, где мне впервые нужно было стартовать по всей спринтерской программе. Правда, в отличие от Олимпиады надо было принять не одиннадцать, а только семь стартов, но и это было нагрузкой немалой. К тому же мы с тренером собирались преподнести сюрприз в беге на 200 м, а это был самый последний вид программы — он шел после эстафеты и бега на 100 м.

Все сложилось хорошо. В эстафете не пришлось особенно стараться — ребята принесли мне на последний этап палочку впереди всех, и осталось только удержать преимущество. В беге на 100 м в предварительном забеге и полуфинале я уже по привычке экономил силы — пробежал за 10,4 сек. А в финале мне пришлось потрудиться — Корнелюк отлично взял старт, и я достал его только на семидесятом метре — результат 10,1.

И вот третий день Спартакиады. В забеге на 200 м я не очень старался и все же пробежал дистанцию за 20,7. Финал предстоял через час — времени для отдыха не очень много, но я уже был готов к такому режиму. Пожалуй, это был один из лучших моих забегов. Мне удалось хорошо использовать центробежную силу в конце поворота (это один из секретов бега на 200 м) и «накатить» на финише. Так родился новый рекорд СССР и Европы — 20,2 сек. Прежний рекорд швейцарца Ф. Клерка я превысил на 0,1 сек. Журналисты писали потом, что бег был одновременно и мощный, и быстрый, и легкий. Даже скупой на похвалу Петровский сказал после забега, что это уже почти то, что надо, не забыв, однако, добавить, что скорость была оптимальной для моего уровня готовности.

Это был единственный рекорд, установленный на Спартакиаде легкоатлетами, и организаторы устроили мне торжественный выход на пьедестал и награждение под барабанный бой да еще в сопровождении знаменосцев! Ни до, ни после этого ни на каких соревнованиях меня не чествовали с такой пышностью. Чувствовал я себя, говоря по правде, не очень уютно.., Думалось: «Вот «прибьют» тебя, героя, на чемпионате Европы — и вспомнишь эти барабаны».

Но на чемпионате Европы «прибивать» меня оказалось некому. Лишь в беге на 100 м спринтер из ФРГ Герхард Вухерер поначалу вроде бы бросил перчатку: он показал лучший результат в забегах — 10,3. А о полуфинале жребий свел нас вместе. Уже на старте я понял, Герхард меня побаивается. И действительно, когда я, экономя силы перед финалом, немного сбавил ход, он даже не попытался выйти вперед. В финале все было еще проще, выиграл я на финише 2 м. Вухерер был вторым и казался очень довольным, из чего я сделал вывод, что он и в мыслях не собирался соперничать со мной. Это подтвердилось на традиционной пресс-конференции после финала. На вопрос журналистов ФРГ, почему он проиграл Борзову так много, Герхард кратко ответил: «Сейчас у Борзова выиграть нельзя!» Я же поначалу никак не мог привыкнуть к тому, что победа далась легко, и вечером, разговаривая с Петровским, даже удивленно спросил: «Что ж, выходит, у меня в Европе и соперников не осталось?» — «Выходит, — в обычной своей манере спокойно ответил он. — Но на Олимпиаде будут не только европейцы».

Может быть, это выглядит нескромным, но признаюсь, что уже после забега на 200 м азарт у меня пропал. Просмотрев бег всех участников, мы с Петровским сошлись во мнении о том, что здесь сюрпризов ждать не приходится. Все же тренер сумел настроить меня на довольно быстрый бег в финале, да и мне, по правде говоря, хотелось еще раз ощутить звенящую мелодию спринта. Бег получился почти таким же, как в Москве, результат — всего на одну десятую хуже — 20,3 сек. Вторым снова был бегун из ФРГ, на этот раз Франц Петер Хоффмайстер, он отстал на 0,4 сек. Кто-то из наших журналистов, бывших со статистикой на «ты», сказал, что такого преимущества в беге на 200 м победитель не добивался на чемпионатах Европы с 1938 г. Кстати, в этом финале вместе со мной стартовал молодой итальянец Пьетро Меннеа, занявший тогда только шестое место. Через год он стал одним из самых грозных моих соперников.

На этом можно и закончить рассказ об этом удачном сезоне, в котором я не потерпел ни одного поражения. Правда, после чемпионата предстояла поездка в ФРГ на так называемую предолимпийскую неделю. И хотя чувствовалась некоторая усталость, мне все же было интересно выступить на будущей олимпийской арене. Но в Мюнхене мне стартовать не пришлось. На одной из тренировок почувствовал спазм в ноге. Наученный горьким опытом, я от старта отказался, помня одну из заповедей тренера: «Лучше неделю отдыхать, чем месяц лечиться».

Там же, в Мюнхене, я узнал, что группу легкоатлетов, победивших на чемпионате Европы, представили к правительственным наградам. Я был награжден орденом «Знак Почета» и принял эту награду так же, как до этого звание заслуженного мастера спорта, как аванс на будущее. Ведь до XX Олимпийских игр в Мюнхене уже оставалось меньше года.

ДО СТАРТА МЕСЯЦ...

Долгих 4 года мы жили ожиданием встречи с этим событием — Играми XX Олимпиады современности. Мы ждали их, готовились к ним, сверяли с ними все свои надежды и планы. И все же, когда до начала Игр остались уже не годы, не месяцы, а дни, я невольно задавал себе вопрос: неужели пришло это время, неужели позади все бесчисленные прикидки, матчи, Кубки, чемпионаты, которые в эти последние годы назывались только предолимпийскими репетициями? Даже не верилось, что наступил момент главного старта и что я нахожусь уже здесь, в Мюнхене, столице XX Олимпиады.

Действительность не оставляла места для сомнений. Все, что окружало нас в Олимпийской деревне, на тренировочном стадионе, улицах города, шумно напоминало о всемирном празднике спорта. И некуда было деться от всего этого непомерного ажиотажа вокруг Олимпиады, который, казалось, достиг уже своей высшей точки и все же с каждым днем, приближающим открытие, нагнетался и нагнетался, превосходя все, что приходилось видеть, слышать и чувствовать... Создавалось впечатление, будто все средства информации — печать, радио, телевидение — и все окружающие нас люди — журналисты, тренеры, руководители — только и заняты тем, чтобы еще больше взвинтить обстановку вокруг этого события. И приходилось прилагать немало сил, чтобы оставаться в равновесном состоянии в этом кипении страстей и сохранять спокойствие перед этим очень важным соревнованием.

Лишь оставаясь наедине со своими соседями по комнате, я становился самим собой, мог сбросить маску внешнего безразличия к происходящему, которую как щит приходилось надевать на людях.

В Мюнхене я жил вместе с давними товарищами по сборной — бегуном Евгением Аржановым и прыгуном Виктором Санеевым. Соседство это не было случайным. И хотя мы очень не похожи друг на друга, но, как оказалось, идеально подходили для совместной жизни в этой экстремальной обстановке,

Женя Аржанов — человек заводной, с неисчерпаемым запасом эмоций, умеющий расшевелить любого, любящий пошутить (не случайно после окончания спортивной карьеры Евгений Аржанов стал комментатором радио и телевидения — тут его бойкость, умение не лезть за словом в карман пришлись как нельзя кстати). Он как-то удивительно чувствовал, например, когда мы с Санеевым, задумавшись, начинали «проигрывать» в мыслях варианты предстоящей борьбы (что иногда отбирает не меньше энергии, чем сами соревнования). В такие моменты он шуткой или анекдотом возвращал нас в мир реальности.

Виктор же с его поразительным умением абстрагироваться от любой шумихи и ажиотажа непроизвольно создавал вокруг себя спокойную обстановку. Мы были с ним на равных, но я никогда не забывал, что для него это уже вторая Олимпиада, что в Мексике он проявил чудеса спортивного мужества и что он уже один раз пережил атмосферу Олимпийской деревни и имел своеобразный иммунитет против ее возбуждающего вируса.

Мы придерживались режима, конечно если иметь в виду под этим определенную последовательность и чередование действий в течение дня, диктуемое часами питания и временем тренировок. Во всех остальных своих проявлениях мы полагались только на собственное чутье, ощущения, прислушиваясь, как говорится, к своему внутреннему голосу. Захотелось лечь — лег, захотелось встать — встал, захотелось пройтись — отправились в город. Такая раскрепощенность в личных поступках тоже помогала отойти от всего «олимпийского», что навалилось на нас в те дни.

Самым сложным во время пребывания в деревне все-таки было общение с будущими соперниками: общение не в прямом смысле, ибо эту сторону каждый человек может регулировать по своему желанию, а просто встречи на совместных тренировках, на одной дорожке. Тут уж никак не избежишь разговоров об уровне спортивной формы, о своей и чужой готовности, о тренировочных результатах и прогнозах на состязания. Только упаси бог принимать все эти разговоры, прогнозы, намеки за чистую монету! Как правило, к действительному положению вещей все это не имеет ни малейшего отношения.

За годы общения с зарубежными спортсменами я даже заметил определенные закономерности в поведении представителей разных стран перед состязаниями. Польские атлеты, например, стремясь занизить свой уровень готовности, говорят о травмах, неудачных условиях подготовки. Короче говоря, жалуются на разные «объективные» обстоятельства. Как-то раз при мне разговор об этом шел у Виктора Санеева с тренером Витольдом Анатольевичем Креером. Виктор тоже удивлялся такой манере поведения польских атлетов. В ответ Креер заметил, что в те годы, когда он сам: выступал на олимпиадах, его соперник двукратный олимпийский чемпион в тройном прыжке Юэеф Шмидт выходил на тренировки в Олимпийской деревне весь перевязанный бинтами, кряхтел, охал, жаловался на травмы и больше был занят этими жалобами, чем самой тренировкой. А потом в день состязаний появлялся перед конкурентами в полном порядке и... выиграл так две олимпиады.

Американцы, наоборот, стараются ошарашить будущих соперников блеском, своих предолимпийских результатов и фантастическим уровнем готовности к старту. Причем в этом им активно помогают и тренеры, и свои журналисты. Предсказания о рекордных секундах, о завоевании американцами всех ступеней пьедестала почета, о легкой победе над любыми конкурентами твердятся неустанно всеми, и так слаженно, что невольно понимаешь: весь этот репертуар отработан заранее! Здесь, в Мюнхене, только и было разговоров, что о результатах Робинсона и Харта на чемпионате США, где оба пробежали 100 м за 9,9 сек. При этом, конечно, подчеркивалось, что на Олимпиаде они пробегут еще быстрее.

В том же ключе были и тренировки американцев. Начинали они подчеркнуто спокойно, даже как-то безразлично. Но постепенно заводились, и тут следовал хорошо подготовленный «взрыв» — спринтеры неслись по дорожке как молнии мимо ошарашенных зрителей, которых всегда немало на тренировочном стадионе. Однако внимательный наблюдатель мог заметить, что этому «взрыву» предшествовал какой-то жест тренера или возглас одного из бегунов. Иными словами, исполнители заботились о том, чтобы обратить внимание собравшихся на этот «экспромт».

Из всего этого можно понять, во что превращались совместные тренировки перед Олимпиадой, по нервному накалу не уступающие иным соревнованиям. И как же трудно приходится здесь новичку, дебютанту, не знакомому с правилами большой олимпийской игры. Сжигается в бесполезном огне нервная энергия на репетициях, не оставляя подчас сил к премьере.

К счастью, у меня уже был опыт общения с соперниками, накопленный за три с половиной года участия в международных соревнованиях. Но признаюсь, что и нам с Петровским пришлось внести некоторые коррективы в первоначальный план поведения на тренировках в Мюнхене. Однако, прежде чем начать рассказывать о них, вернусь назад, в начало олимпийского сезона.

Планируя тренировку и соревнования в олимпийском сезоне, мы решили ничего не менять в модели и содержании подготовки, которая принесла нам успех в предыдущем году. Не форсируя, готовились к зимнему соревновательному периоду с промежуточной задачей выступить на зимнем чемпионате Европы в Гренобле в середине марта. Так же как в 1971 г., мы начали работу, стремясь увеличить запас беговой прочности и специальной выносливости, рассчитывая выступить на Олимпиаде на двух дистанциях и в эстафетном беге. Ни структура недельных тренировочных циклов, ни содержание их не претерпели заметных изменений.

Неожиданно в феврале Американская федерация легкой атлетики пригласила группу советских легкоатлетов принять участие в серии товарищеских состязаний. Включение в список приглашенных спринтера Борзова выглядело симптоматично: до сих пор наших спринтеров в США не приглашали...

Позже, уже в Америке, после соревнований я познакомился с одним известным спортивным журналистом США, пишущим о легкой атлетике. Ричард Бэнк после знакомства показал мне свою статью об олимпийских шансах спринтеров США. В ней, в частности, были такие строки: «Ныне самый быстрый человек в мире находится уже не в Эбилейне, Талахасе, Окленде или Сан-Хосе. Сейчас он живет в Киеве, и ему, по всей вероятности, удастся преградить американцам путь к медалям». Я поблагодарил Банка за благоприятный прогноз и за внимание к моей спортивной карьере. Он видел меня на нескольких соревнованиях в Европе — Бэнк, как правило, вообще присутствовал на всех значительных легкоатлетических форумах. Мне даже кажется, что и своим приглашением в США я был обязан Бэнку: американские тренеры довольно внимательно прислушиваются к голосу этого специалиста, и, возможно, именно он обратил внимание соотечественников на соперника из СССР.

Однако принятие этого приглашения заставляло несколько изменить планы: ведь соревнования в мини-спринте (а в США как раз и предстояло состязаться на коротких ярдовых и метрических дистанциях) требовали увеличить скоростную работу за счет развития выносливости. На это мы пойти не могли. Поэтому Петровский предложил компромиссный вариант: не прекращать запланированной работы и тем самым принести в жертву первые старты за океаном, а скоростную тренировку вести уже в ходе самого турне по США, набирая форму в процессе соревнований. Тем самым турне предоставляло мне возможность готовиться и к чемпионату Европы, где тоже предстояло стартовать на короткой — 50-метровой дистанции. Стало быть, в плане психологическом мы не ставили целью «показать себя», а хотели в большей мере посмотреть на соперников, тем более, как я уже говорил, спринтеры в США меняются с калейдоскопической быстротой.

Несколько слов о состязаниях в США. Проходят они в залах не очень приспособленных для легкоатлетических стартов. Забота у организаторов только одна — привлечь как можно больше зрителей. Поэтому те, кому не хватило мест на трибунах, сидят прямо на краю беговой дорожки. Конечно, это увеличивает возможность травмирования участников. Специальных подсобных помещений для разминки нет, и приходится разминаться либо о тесных коридорах, либо лавировать в самом спортивном зале между участниками других видов программы. Поэтому на арене вечная толчея. И еще одно неудобство: в зале разрешено курить. Помню, первый раз я был совершенно этим ошеломлен — отовсюду тянет табачным дымом.

Что же касается соревнований, то они шли своим чередом, вызывая бурную реакцию публики. Состав участников был весьма разнородным, и в некоторых видах результаты были невысоки, но зато в «ударных» видах хорошо подобранные исполнители доставили зрителям огромное удовольствие, продемонстрировав захватывающие поединки. Сильных спринтеров в США всегда много, и поначалу они одерживали верх, но в заключительной стадии турне мне тоже удалось выиграть несколько забегов. Словом, к чемпионату Европы в Гренобле я был уже в неплохой спортивной форме.

В Гренобле повторилась картина, которую я уже наблюдал год назад в Софии. Мои соперники из европейских стран (а в Гренобль приехали многие финалисты хельсинкского чемпионата) в предварительных забегах блистали результатами, но в финале несколько спасовали. И я, можно сказать без особых волнений, в третий раз стал «зимним» чемпионом континента.

После этого нашей команде предстоял официальный матч в США. Скажу прямо: если бы он состоялся за год до этого, то мне пришлось бы выступать в этом состязании, хотя по нашим планам пора было начинать готовиться к летним стартам. В силу престижности таких состязаний вряд ли Петровскому удалось бы уговорить руководство сборной освободить меня от этого выступления. Теперь же все обстояло иначе.

В конце 1971 г. во главе легкоатлетической сборной команды СССР стал известный в прошлом спортсмен и затем тренер Иван Андреевич Степанченок. Сосредоточив все свое внимание на подготовке к Мюнхенской олимпиаде, Степанченок глубоко индивидуально подходил к планам каждого кандидата в сборную команду СССР, буквально взяв под личный контроль тех, кто мог в Мюнхене претендовать на успех, на олимпийские награды. При этом он давал большой простор творчеству и тренеров, и самих олимпийцев, внимательно относясь к их планам и заботам, обеспечивая участие именно в тех соревнованиях, которые были наиболее полезны с точки зрения подготовки к Олимпиаде.

При этом сам Иван Андреевич владел высоким мастерством составления календаря соревновании сборной команды и обеспечивал наилучшие условия на сборах. Мнение Петровского о том, что мне целесообразней не выступать в матче в США, не вызвало у Ивана Андреевича никаких возражений: не нужно — значит, не нужно. Главное — подготовиться к Мюнхену.

План на первую половину сезона предусматривал выведение на высший уровень скоростных возможностей, а потом (на базе высокой скорости) мы рассчитывали поднять и потолок скоростной выносливости для бега на 200 м. План этот в основном удалось выполнить.

Так же как в 1971 г. в первых всесоюзных состязаниях в начале соревновательного сезона я не участвовал. Просто мы выбрали соревнования масштабом поменьше, и мои старты остались незамеченными. А первым крупным официальным соревнованием для меня стал матч в Милане, в котором приняли участие команды Италии, Бельгии, Румынии и СССР.

Никогда я еще так хорошо не начинал сезон — в этом первом международном соревновании показал в беге на 100 м 10,01. Но даже в этом выигранном мной забеге я уже почувствовал горячий ветер надвигающейся Олимпиады. Вторым в забеге (и с таким же временем) был Пьетро Меннеа, который год назад считал для себя счастьем попасть в европейский финал. В Милане я не бежал 200 м, а Пьетро показал, что год не прошел для него даром и в Мюнхене с ним придется считаться уже всерьез — он повторил мой рекорд Европы — 20,21

Старты в Аугсбурге на матче СССР — ФРГ и на других состязаниях подтвердили мою хорошую подготовленность в беге на стометровке — на чемпионате СССР я вновь пробежал ее за 10,0-— и некоторое отставание на второй спринтерской дистанции — 200 м мне не удалось пробежать быстрее 20,7. Но, как я уже сказал, времени до Олимпиады оставалось еще достаточно — 6 недель, и можно было надеяться улучшить свои показатели в скоростной выносливости. Удалось побывать мне и в Мюнхене, столице Игр, — на предолимпийской неделе. Там моим соперником оказался Роберт Тейлор из США, у которого я выиграл стометровку с результатом 10,14 сек. Любопытно, что, когда после бега мы вернулись на старт, судья-стартер из ФРГ сказал мне, что и на Олимпиаде я буду победителем с таким же временем. Я, естественно, ничего против не имел...

Во мне тоже жила надежда на удачу. Вот в таком состоянии я и приехал вновь в Мюнхен.

Итак, по нашему плану мы не собирались раскрывать всех карт в олимпийских тренировках. Работа над скоростной выносливостью (если вы помните, она проходит в режиме А) не требует проявления высшей скорости и поэтому внешне не бросается в глаза. Я методично изо дня в день пробегал длинные отрезки с оптимальной скоростью, постепенно сокращая интервалы отдыха между пробежками. А поскольку никому из добровольных зрителей не приходило в голову измерять время этих интервалов (все они, вооруженные секундомерами, обращали внимание лишь на скорость бега), то большого впечатления эти тренировки не производили. Тем не менее число зрителей на моих тренировках не убывало, а количество вопросов о моей готовности с каждым днем все увеличивалось. Тренировки невольно превращались в нечто среднее между показательными занятиями и летучими прессконференциями, которые надоедали нам с Петровским все больше и больше.

Наконец, настал день (по-моему, это было дней за пять до первого старта), когда я устал играть роль неумелого актера. Это ощущение органично совпало с желанием прочувствовать скорость бега и окончательно увериться в успехе перед генеральным сражением. Мы понимали, что моя тренировка не останется незамеченной и поможет, во-первых, психологически воздействовать на соперников и, во-вторых, заставит с помощью подобной демонстрации оставить нас в покое в последние дни перед стартом.

Тренировка эта началась как обычно. После короткой разминки — день был жаркий, и, для того чтобы разогреться, много времени не требовалось — я с неторопливой тщательностью начал устанавливать стартовые колодки. Постепенно вдоль дорожки начала собираться группа наблюдателей. Здесь были и журналисты, и тренеры зарубежных команд, и свободные от тренировки спортсмены. Со стороны казалось, что собрались они вовсе не ради меня, а просто остановились поболтать, обменяться последними новостями. Разноязыкий говор, жестикуляция. Выдавали их только взгляды. Точные, зоркие взгляды специалистов спринта. Под таким наблюдением ты весь на виду, со всеми твоими достоинствами и недостатками.

Первые старты — пробные — не привлекли внимания. Но вот я постепенно начал увеличивать мощность движений примерно до 90% от максимума. И сам так увлекся этим процессом, что даже не заметил той тишины, которая воцарилась вокруг нас. С каждой пробежкой росла моя скорость, и хотя я не стремился показывать все, на что был способен, зрелище, видимо, было довольно внушительным. В завершение я пробежал раза два по 60 м, и мы закончили тренировку. После этой демонстрации никто не задал ни мне, ни Петровскому ни одного вопроса... Да и что там было говорить. Я и сам чувствовал: это был настоящий спринт!

Обычно под словом «спринт» понимают бег на короткие дистанции. И бег этот большинству людей кажется весьма простым делом. Ну что тут сложного: беги изо всех сил — и все тут. Дальше я еще расскажу о тех случаях, когда мне приходилось бежать «изо всех сил», а сейчас напомню о том, что в этом простом и, пожалуй, самом естественном виде легкой атлетики мне за 10 лет тренировок удалось улучшить свои результаты на 2 сек.: от 12 до 10. Иначе говоря, по 0,2 сек. в год! Всего две десятые секунды за целый год, тренировочной работы — а это ведь по крайней море две сотни занятий, не считая соревнований, которые, строго говоря, тоже являются тренировками, только проводятся в экстремальных ситуациях. Что же это за простой вид, где каждая десятая доля секунды берется с боя годами труда? Наконец, вспомним, что еще в 1936 г. Джесси Оуэнс пробежал 100 м за 10,2 сек. и этот рекорд за 36 лет был улучшен всего на 0,3 сек. Вот что такое спринт!

К моменту участия в XX Олимпийских играх я уже научился раскладывать весь процесс спринтерского бега, укладывающийся в 10 сек., на дробные части (я их называю «мелочами»), которые и составляют весь механизм техники. И смысловое содержание моей специальной подготовки накануне Олимпиады заключалось в том, чтобы собрать воедино, в один кулак, весь этот ворох мелочей. Что же это за мелочи, которые в конечном итоге и определяют мастерство спринтера? Назову некоторые из них.

Первая — это изменение направления взгляда в процессе наращивания скорости в стартовом разгоне. От этого во многом зависит постепенность подъема туловища в беге и направление усилий в отталкиваниях на первых шагах старта.

Вторая — это выбор направления движения собранных в кулак кистей: к носу или к уху? Во время бега у спринтера бывают неожиданные сбои — иногда они вызваны неровностью дорожки, а иногда излишним напряжением. Правильное движение рук поможет мгновенно восстановить равновесие и сохранить прямолинейность бега.

Третья — во время бега бедра поочередно поднимаются после отталкивания и опускаются. Значит, необходимо в определенной точке остановить бедро. В какой точке, на какой высоте и в какой момент? Это очень важный вопрос, ведь затянутый подъем бедра увеличит полетную фазу, а поспешное его опускание значительно сохранит длину шага. И то, и другое приведет к нарушению ритма бега и к ухудшению результата.

Четвертая — отталкивание в каждом шаге должно быть строго дозированным по времени и по усилиям (имеется в виду время, за которое выполняется отталкивание, и усилие, которое развивает спринтер в этой фазе бегового шага). Что это значит? Субъективно спринтер ощущает отталкивание от дорожки как проведение ноги назад, за себя, за свое движущееся вперед тело. Но каким должно быть расстояние? Сколько проводить за себя ногу в толчке? Метр? Шестьдесят сантиметров? Сорок?

На этом можно было бы закончить эту «считалку», хотя «мелочей» еще много. Как ставить ногу сверху на опору? Ответ известен: конечно, впереди себя. Но насколько впереди? На ступню или на две? И как поставить, на всю ступню или только на внешний свод? Как заканчивать отталкивание — всеми пятью пальцами или только большим? А как производить в быстром беге сведение бедер в полете? Это очень интересный вопрос. Ведь у каждого человека на бедре есть несколько точек (я называю их чувствительными), которыми можно пользоваться как ориентирами при сведении бедра: это дистальные концы бедер, середина бедра или точки в области таза. Значит, можно мысленно выполнять сведение либо точек дистальных концов бедра, либо их середин.

А вот еще одна «мелочь». Речь идет о жесткости беговых туфель, или, как мы говорим, шиповок. Будучи однажды в ФРГ на фирме старого Адольфа Дасслера (откуда и пошло название фирмы «Адидас»), я попросил для себя шиповки с жестким капроновым задником, который бы не позволял ноге проезжать внутри туфли при отталкивании ни на один сантиметр. По всему чувствовалось, что моя просьба показалась работникам фирмы блажью. Между тем просьба эта вовсе не была моим капризом. Я, например, знал, что 100 м преодолеваю за 46 шагов. Несложный расчет показывает, что если в каждом шаге за счет растяжения туфель нога при выполнении отталкивания будет сползать всего на 1 сантиметр то я таким образом потеряю 46 см пути, не считая того, что при этом буду еще и посылать усилия в катящуюся назад опору (а это напрасная трата дорогой энергии). А что такое 46 см в современном спринте? Это время равное 0,05 сек. Цену такой потери можно себе представить, если вспомнить, что на Московской олимпиаде ничтожный промежуток времени — 0,24 сек. — отделял первого участника от четвертого. Так «мелочь» оборачивается потерей самого дорогого в спринте — времени.

Конечно, на первых порах и в ходе становления юного спортсмена эти моменты не столь весомы. Освоение их идет постепенно, с ростом мастерства. Но когда спортсмен идет на результат 10,0, то цена каждой из перечисленных «мелочей» неизмеримо возрастает и пренебрежение ею увеличивает возможность поражения.

Величайшая сложность спринта заключается еще и в том, что в каждом функциональном состоянии техника исполнения этих элементов меняется. В определенные периоды тренировки я просто физически не мог выполнить правильно стартовый разгон: мое функциональное состояние не позволяло на протяжении 20 м направлять усилия под нужным углом. Естественно, вариации техники в зависимости от функционального состояния отчетливо просматриваются. В связи с этим, кроме собирания всех «мелочей» спринта в единый кулак, нужно было еще учитывать весь этот набор «мелочей» в каждом периоде тренировки: в начале сезона, предсоревновательном периоде и при подготовке к главным соревнованиям. Иными словами, в обойме спринтера должны быть и рабочие, и боевые патроны.

На своей последней тренировке в Мюнхене я опробовал несколько (всего несколько, чтобы не разрядить обойму!) боевых патронов. И сам я, и тренер остались довольны результатами «стрельбы». Степень моей функциональной и технической готовности была самой высокой за все время занятий спортом. Это было подлинным торжеством методики Валентина Васильевича Петровского. Он как тренер сделал все, что было в его силах,— подвел своего ученика к Олимпийским играм в самом лучшем состоянии. Теперь дело было за мной.

Что же касается психологической стороны подготовки, то тут во вмешательстве тренера не было никакой необходимости: за прошедшие годы я уже научился сложному искусству реализации подготовки, несмотря на массу сбивающих факторов и ажиотаж предстоящих стартов. Я был готов к ним.

ДО СТАРТА ЧАС…

Спросите любого спортсмена, как он ведет себя, о чем думает, что ощущает в эти последние минуты перед самым главным стартом. Боюсь, что ответит далеко не каждый. В пору моей спортивной юности (кажется, это было в 1967 г.) в одном из номеров журнала «Легкая атлетика» было опубликовано интервью с заслуженным мастером спорта, чемпионкой Европы по прыжкам в высоту Таисией Ченчик. На вопрос корреспондента журнала, как она психологическ