До старта три года.

Валерий Борзов

Секунд – целая жизнь

Москва, «Физкультура и спорт», 1982.

Борзов В. Ф.

10 секунд — целая жизнь. — М.: Физкультура и спорт, 1982. — 128 c., ил.

Олимпийский чемпион, победитель многих всесоюзных и международных соревнований рассказывает о своем пути в спорте. Он де­лится с читателями взглядами на природу и сущность спорта, его роль в формировании личности спортсмена, раскрывает секреты спор­тивного мастерство.

Для массового читателя.

ВСТУПЛЕНИЕ

Огромен овал стадиона. Десятки тысяч людей, собравшихся сюда со всех концов земли, разноцветье разноязыких плакатов, транспарантов и флагов, многочисленные треноги телекамер, воз­несенные над толпой...

Еще раз окидываю взглядом трибуны, новые грандиозные электронные табло, красноватую дорожку, окаймляющую зелень поля, несмотря на недавнюю реконструкцию, все здесь знакомо. И в то же время я чувствую что-то необычное.

Все понятно! Ведь я привык смотреть на стадион снизу, от­туда, с линии старта. А сейчас сижу почти на самом верху цент­ральной трибуны. Не мудрено, что глаз не привык к такому не­обычному ракурсу.

А вот это ощущение уже знакомо. Словно на уходящей вол­не радиоприемника, затихает шум на трибунах. Еще слышны вы­крики отдельных болельщиков, кто-то пытается играть на трубе и даже на волынке, но внимание и тишина уже овладевают огром­ной толпой. Из прохода в сопровождении судьи выходят восемь спортсменов. Восемь финалистов в беге на 100 м. Восемь соиска­телей золотой медали XXII Олимпийских игр.

Пока спортсмены медленно, даже как-то плавно, словно боясь расплескать бушующую в них энергию, идут к старту, я невольно вспоминаю, с кем из них мне приходилось встречаться на до­рожке.

Болгарин Петар Петров — старый знакомый по олимпийскому финалу Монреаля. Мы оба радовались тогда: я — «бронзе» на своей второй Олимпиаде, а он — тому, что впервые попал в вось­мерку лучших спринтеров мира. Сейчас, судя по предварительным забегам, Петар настроен на борьбу за медаль. Впрочем, такую же цель преследуют и остальные...

Поляк Мариан Воронин. И с ним меня сводила судьба на Мон­реальской олимпиаде. Правда, только в полуфинале, в финал он не пробился. Вообще, Мариан, по-моему, ни разу у меня не вы­игрывал. И последняя встреча — в Праге но чемпионате Европы 1978 г, — для него самая обидная. Именно я «выбил» тогда его из финала...

Еще один «пражский знакомый» — Аллан Уэплс. Да, ведь он из Шотландии, вот в чью честь играет волынка! Тогда в Праге он был новичком в большом спринте, а сейчас может стать и чем­пионом..,

Вслед за Уэллсом идут два кубинца — Освальдо Лара и Сильвио Леонард. Наконец-то Леонард в олимпийском финале! Сколь­ко помню, ему все время но везло на крупных состязаниях и в олимпийских стартах — преследовали травмы. Сумеет ли он сегод­ня использовать свой олимпийский шанс?..

Француза Панзо я почти не знаю. Три года назад он стал чемпионом Европы среди юниоров и сейчас, наверное, как Петров в Монреале, доволен уже том, что попал в финал. Его время еще впереди...

Двое наших в финале — Саша Аксинин и Владимир Муравьев. Считать, сколько раз с Аксининым бегал, — собьешься, а Володя — молодой спринтер. Я его как следует не помню. Но болеть буду за них двоих, это уж точно! Нас в 1972 г. в Мюнхене тоже двое было в финале — я и Саша Корнелюк. Теперь это уже традицией стало — советские спринтеры в олимпийском финале...

Спортсмены расставили стартовые колодки, разделись и ждут команды стартера. Эти секунды самые томительные: скорее бы уж старт! Кто же станет чемпионом?

Конечно, группа лидеров определилась еще до Олимпиады в целой серии национальных и международных соревнований. К счастью (так бывает далеко не всегда), все они сумели избежать травм и всяких других неприятных случайностей и благополучно добрались до финала. Весь вопрос теперь в том, кто из них лучше реализует свой шанс. Интересно, что жребий развел двух фаво­ритов — Леонарда и Уэллса по крайним — первой и восьмой — до­рожкам. Трудновато им будет следить друг за другом: попробуй­те увидеть соперника, который бежит вровень с вами слева на расстоянии 8 метров да еще при скорости более 11 метров о секунду!

Старт! Впереди спринтер в красной майке. Саша Аксинин, Вот так же всегда уходил от соперников на первых метрах дистанции его тезка — Саша Корнелюк, Хороший старт характерен для бегу­нов невысокого роста. Рядом с Аксининым бежит Леонард. Вот он выходит вперед 50... 60... 70... 8О м — Леонард опереди. 90 м — Леонард впереди. Еще одно усилие — и сбудется мечта кубинского спортсмена... По восьмой дорожке мощно рвется Аллан Уэллс. На последних 5 метрах, как говорят спортсмены — в «клетках», Аллан достает Леонарда, и финишный створ они пересекают вместе. Петров — третий, это ясно, а дальше набегает стена из четырех бегунов, и в ней оба наших спринтера. Последним — француз Панзо, Но кто же первый, кто олимпийский чемпион?

Иногда в равном беге спортсмены все же чувствуют, кто по­бедил. Но по тому, как, не глядя друг на друга, стоят Леонард и Уэллс, я понимаю, что ни один из них не уверен в успехе. А что фотокорреспонденты? Обычно им, стоящим у финиша, виднее, и они порой быстрее судей определяют победителя. Отсюда, с три­буны, я вижу, что корреспонденты разделились на две группы: одни окружили кубинца, а другие — их, правда, побольше — охо­тятся за Уэллсом. Представляю, с какой тщательностью с помощью фотофиниша определяют победителя судьи. Счет в современном спринте идет уже не на метры, а на сантиметры. И вот на табло вспыхивает надпись:

Уэллс Аллан (Великобритания) — 10.25

Леонард Сильвио (Куба) — 10,25

Петров Петар (НРБ) — 10,39

Аксиний Александр (СССР) — 10,42

Лара Освальдо (Куба) — 10,43

Муравьев Владимир (СССР) — 10,44

Воронин Мариан (ПНР) — 10,46

Панзо Хёрманн (Франция) — 10,49

Между первым и восьмым результатами разница в 0,24 сек!.. Два первых призера показали одинаковое время, а это значит, что Уэллс выиграл у Леонардо всего 5—6 см, которые и разделили «золото» и «серебро» Олимпиады. Уэллс — чемпион XXII Игр в беге на 100 м. Удача вновь — в который уже раз! — отвернулась от кубинца...

Спортсмены и судьи скрываются под трибунами, чтобы подго­товиться к церемониалу награждения. Я отрываю глаза от беговой дорожки и только тут замечаю, что сижу подавшись вперед, как будто финишировал сам, что пульс у меня учащен и ладони стали слегка влажными. Спринт все еще волнует меня. А ведь прошел ровно год с того дня, как я закончил свою спортивную жизнь именно здесь, на этой самой дорожке Центрального стадиона име­ни В. И. Ленина.

Серьезно занимаясь спортом в течение ряда лет, человек получает редкую возможность, пожалуй как ни в одном другом виде деятельности, прожить еще одну жизнь. Начиная регулярно тренироваться и выступать в состязаниях, он словно заново рож­дается как спортсмен-новичок, потом последовательно проходит стадии становления, развития, возмужания. Достигает зрелости и, в конце концов, как это ни печально, «умирает» в спорте, заканчи­вая период активных выступлений в соревнованиях.

Путь этот типичен и для тех, кто потом долгие годы не поры­вает со спортом, становясь тренером или спортивным организатором. Спортсмен и тренер — люди разные по самому характеру деятельности. Далеко не все выдающиеся спортсмены могут стать тренерами. Мне даже кажется, что чем скорее в тренере «умрет» спортсмен, тем быстрее он сможет стать педагогом, наставником своих юных воспитанников.

У одних спортивная жизнь случается короткой и занимает лишь несколько, как говорят спортсмены, сезонов. У других длит­ся несколько десятилетий. Смею предположить, что анализ этой жизни может сослужить добрую службу не только самому спорт­смену, человеку, как правило, молодому, но и другим людям. Ведь за годы занятий спортом каждый большой атлет становится обладателем поистине уникального опыта в самых различных аспектах подготовки — физической, тактической, технической, пси­хологической. И опыт этот в огромном большинстве случаев ос­тается втуне. В этом отношении могу сослаться на собственный пример. Когда, будучи уже не новичком, а мастером спорта, я попытался найти в отечественной спортивной литературе хотя бы крупицы опыта советских спринтеров старшего поколения, то почти ничего не обнаружил. А ведь в истории советского спринта были Николай Каракулов, Владимир Сухарев, Борис Токарев, Леван Санадзе, Леонид Бартенев, Лев Каляев, Юрий Коновалов, Гусман Косанов, Эдвин Озолин. Я назвал не просто сильных сприн­теров, а чемпионов Европы и серебряных призеров Олимпиад в Хельсинки, Мельбурне и Риме!

Как они тренировались? Как стали большими спортсменами? Как постигали сложную науку спринтерского бега? В любом виде деятельности работа пойдет успешнее, если будет обобщен и про­анализирован весь прошлый опыт, опыт успехов и ошибок.

Когда я стал спортсменом?

Разумеется, дата моего рождения, записанная в паспорте, — 20 октября 1949 г. — не имеет никакого отношения к дате рожде­ния Борзова-спринтера. Мне вряд ли сейчас удастся вспомнить отчетливо тот момент, когда я стал спортсменом. Образно говоря, мое спортивное рождение как бы смазано во времени. Возможно, это произошло в Севастополе в 1963 г, во время соревнований по пионерскому четырехборью, где я завоевал первенство и полу­чил первую свою медаль.

А может быть, логичнее считать днем моего спортивного рож­дения первую тренировку в детской спортивной школе Новой Каховки? Это было несколько раньше севастопольских состязаний в 1962 г. — после того как тренер Борис Ивановне Войтас нашел меня на уроке физкультуры и пригласил в свою группу спорт­сменов.

Поэтому, наверное, будет правильным сказать, что рождался я как спортсмен не одномоментно, а на протяжении примерно полутора-двух лет. В течение этого времени я пропускал тренировки по легкой атлетике (играл в футбол или хоккей), потом снова воз­вращался к Войтасу как блудный сын. Это касается спорта вообще. А вот спринтером я стал, должно быть, в тот день, когда вы­играл первые, соревнования — это было на первенстве города — и получил первый в жизни приз: спортивную сумку. Дело, конечно, не в призе, а в том, что я одержал верх над своими сверстниками. Радость победы — это первый симптом того, что человек готов к совершенствованию в данном виде. Испытав это чувство, он не уйдет из спорта.

Что же касается даты моего ухода из спорта, то ее я помню очень хорошо. Это произошло 24 июля 1979 г. в Москве во время четвертьфинального забега на 200 м на VII Спартакиаде народов СССР. Я пришел на финиш пятым, не попал в следующий круг соревнований и решил: хватит. Позже я остановлюсь на причинах такого решения подробнее, а сейчас скажу только, что моя вторая жизнь — жизнь в спорте продолжалась довольно долго — почти 18 лет.

Эта книга не является моей спортивной биографией. Мне хо­чется рассказать здесь главным образом о том, какое место за­нимает спорт в нашей жизни, как формирует он нас, и не только физически, но и нравственно. Я думаю, что имею право поделить­ся с легкоатлетами своим опытом спортивной подготовки и выступ­лений в соревнованиях самого различного ранга. Специалисты спринта, возможно, заинтересуются той системой тренировки, ко­торая позволила мне стать олимпийским чемпионом. И еще я очень хочу отдать должное двум людям, которые руководили мной в течение всей моей спортивной жизни, — моим тренерам Борису Ивановичу Войтасу и Валентину Васильевичу Петровскому. И, конечно, в этой книге будет очень часто встречаться слово «спринт» и много будет сказано о спринте — беге на короткие дистанции. О беге, в котором, вопреки известной фразе из песни «мгновения спрессованы в года», наоборот, года, месяцы, дни спрессованы в 10 секунд.

ДО СТАРТА ЧЕТЫРЕ ГОДА…

В конце лета 1968 г. легкоатлетическая сборная команда юни­оров страны должна была выступить в Лейпциге на II Европейских играх. Не секрет, что создать сборную юниоров порой значительно труднее, чем сборную взрослых спортсменов — еще нет такого большого различия в результатах, нет таких ярких лидеров, как у зрелых атлетов, и, естественно, отобрать лучших из большой массы нелегко.

И в беге на короткие дистанции у нас в ту пору было не­сколько равных по силам спринтеров. Поэтому вначале проводи­лись отборочные соревнования. Одно место в команде было практи­чески заранее отдано Саше Корнелюку, воспитаннику бакинского тренера Афгана Сефарова, а за другое предстояло бороться мне, моему тезке москвичу Валерию Бобышеву и Сергею Коровину из Белоруссии. Прикидку я выиграл, показав в беге на 100 м свои уже привычные 10,5 сек. И остался на предсоревновательном сбо­ре, где подготовкой спрингеров руководила Зоя Евсеевна Пет­рова.

В свое время, в начале пятидесятых годов, Зоя Евсеевна сама была спринтером, выступала в беге на 400 м, дважды выигрывала чемпионаты СССР и устанавливала всесоюзные рекорды. Гово­рили, что характер у нее нелегкий, крутой. Не знаю, сколько в этом правды, но мне ни тогда, ни после не приходилось видеть тренера, который бы так заботился о своих подопечных. А уж для своей лучшей в то время ученицы Нади Бесфамильной Зоя Евсе­евна и вовсе была второй матерью.

Руководя подготовкой «чужих» спортсменов на тренировочных сборах, Петрова проявляла редкую чуткость и такт. Явление это не такое уж частое. За долгую жизнь в спорте мне пришлось по­видать немало тренеров, которые, как только к ним попадали другие ученики, стремились навязать свое понимание техники бега и свои взгляды на методику тренировки. Зоя Евсеевна, зная, что на сборах я тренируюсь по планам, которые мы составляли с моим тренером Валентином Васильевичем Петровским, лишь контролиро­вала занятия, не вмешиваясь в сам ход тренировочного процесса.

Правда, вне тренировок и мне довелось испытать на себе ее заботу, что связано с одних курьезом. По своим габаритам я уже тогда отличался от многих спринтеров: при росте 183 см я весил не так уж мало — 78 кг. И Зоя Евсеевна решила, что у меня многовато лишнего веса. Во время завтраков, обедов и ужинов она как бы невзначай оказывалась около нашего стола и начинала борьбу с моим весом — следила, чтобы я не съел лишнего куска, не выпил лишнего стакана компота. А я на аппетит никогда не жаловался, чувствовал себя отлично и совсем не понимал, почему спринтер должен быть похожим на дистрофика... Но вообще-то это не больше чем забавное воспоминание, и наши отношения с Пет­ровой складывались вполне нормально.

Что же касается таких тренеров, которые, даже не загляды­вая в мой дневник, предлагали свою методику подготовки, то имен­но они послужили причиной того, что мне порой приходилось из­бегать выездов на сборы без своего тренера.

Соревнования в Лейпциге состоялись 23—25 августа 1968 г. Для меня они сложились очень удачно. В беге на 100 м я уста­новил личный рекорд —10,4 сек., в беге на 200 м повторил свое лучшее достижение — 21,0 и завоевал третью золотую медаль вместе с товарищами в эстафете 4X100 м. Да и вся наша команда выступила успешно, оказавшись на голову сильнее соперников. Но, пожалуй, самой большой сенсацией стало выступление самой мо­лодой участницы — Люды Жарковой (любители легкой атлетики наших дней знают ее больше под фамилией Маслакова — на Мос­ковской олимпиаде она стала серебряным призером в эстафет­ном беге). Тогда Люде было всего 16 лет и она тоже завоевала 3 зо­лотые медали в спринте. Причем результаты ее были такими, что сразу после Лейпцига спортсменку включили в состав советской олимпийской команды, которая должна была вскоре вылетать в Мехико для участия в Играх XIX Олимпиады.

Думал пи я в то время об Олимпиаде? Еще в начале лета, готовясь к сезону 1968 г., мой тренер Петровский обсуждал такую возможность и считал, что при известном форсировании специаль­ной спринтерской подготовки я имею шансы войти в олимпийскую команду. Но при этом замечал, что никаких иллюзий относительно успешного выступления в Мехико нет и быть не может. Перспекти­ва же получения лишних «шишек» нас не прельщала. Поэтому вся подготовка в сезоне как раз и строилась с задачей успешного вы­ступления на юниорских играх в Лейпциге.

Действительность, как известно, подтвердила правильность предвидений тренера. В Мехико достижения в спринте были как никогда высоки. Напомню, что в беге на 100 м американец Джим Хайнс установил мировой рекорд — 9,95 сек., который не побит до сих пор, хотя минуло уже 13 лет, а на 200-метровой дистанции Томми Смит, негритянский бегун, тоже установил мировое дости­жение —19,83 сек., которое было побито лишь в 1979 г. итальян­цем Пьетро Меннеа и тоже в высокогорном Мехико. Причем высо­кие результаты в Мексике показывали не только лидеры. Так что мне с моими 10,4—10,5 сек. там было делать нечего...

После выступления в Лейпциге я чувствовал, что могу пробе­жать и быстрее. Дело в том, что еще в июне у меня была неболь­шая травма и в форму я вошел несколько позже обычного. К сча­стью, спортивный сезон еще продолжался, и 26 сентября я вы­ступил в Одессе в беге на 100 м. Соревнования были личными, и я вышел на старт не отягощенный ответственностью. На финише секундомеры (в то время электронный хронометраж был еще большой редкостью) зафиксировали 10,2 сек. После этого бега Валентин Васильевич в обычной своей осторожной манере начал разговор о планомерной подготовке к XX Олимпийским играм, ко­торые должны были состояться в 1972 г. в Мюнхене. До них оста­валось ровно 4 года.

Почему я начал свое повествование именно с 1968 г.? Мне ка­жется, и, очевидно, это на самом деле так, что в том году моя спортивная жизнь качественно менялась. Я находился, если так можно выразиться, не перевале. Заканчивалась спортивная юность, и наступала пора возмужания, В том году я перешагнул возраст­ную границу: в будущем мне предстояло мериться силами уже не с юношами и юниорами, а со взрослыми спортсменами. Уровень моих результатов — 10,2 и 21,0 сек, в беге на 100 и 200 м, — весьма высокий для юниора, еще не позволял рассчитывать на успех в крупнейших всесоюзных и международных соревнованиях со взрос­лыми атлетами. Нужно было намечать новые ориентиры и вместе с тем психологически настраиваться на достижение новых рубежей, чтобы быть готовым к штурму олимпийской вершины.

Был ли я внутренне готов к этому новому этапу в своей жизни?

Часто приходится читать и слышать о том, что спортсмен имя­-рек пришел в спорт увлеченный идеей стать олимпийским чемпи­оном и каждый его шаг направлялся этой высокой целью. По прав­де говоря, сам я всегда сомневался в такой возможности. То, что пример какого-либо олимпийского чемпиона может привлечь в спорт юношу или девушку, — это не вызывает споров. Но вот то, что они, начав тренироваться и выступать в соревнованиях, денно и нощно мечтают об олимпийских лаврах, — сомнительно. Возможно, бывает и так, но у меня цели намечались постепенно, так сказать поэтапно, по мере достижения определенных результатов или нормативов.

В одной восточной байке говорится об ишаке, Чтобы заставить его тронуться с места, нужно было сесть на него и повесить перед его носом на удочке морковку. Это было для него своеоб­разным движителем. То же самое происходило и со мной — мной двигал постоянно растущий аппетит к результатам.

Вначале меня устраивал результат 12,0 в беге на 100 м. По­том, учитывая растущую в тренировках скорость, я понял, что могу рассчитывать уже на рубеж 11 сек. И к этому уровню стре­мился. Достигнув его, закрепился на этом рубеже. Постепенно все более реальным представлялся новый предел — 10,5. Передо мной постоянно висела эта морковка, за которой я гнался. Могут спросить: а как же нормативы, титулы, звания? Разве они не были теми ориентирами, которых стремится достигнуть спортсмен?

Мои тренеры Борис Иванович Войтас и Валентин Васильевич Петровский почти всегда ставили передо мной задачу достижения определенного результата, причем такого, к которому я, по их мнению, был готов. В зависимости от этого планировалось и место в соревнованиях. Рассуждение тренеров было примерно таким: «Судя по тренировочным результатам в беге на 30, 60 и 150 мет­ров, ты готов показать в беге на 100 метров результат 11 секунд. Учитывая ранг соревновании и уровень достижений соперников, этого будет достаточно, чтобы быть призером». Случалось, что, показав планируемый результат, я не попадал в призовую тройку. Но никогда при этом не слышал слое упрека. Главным был именно результат.

И поскольку такой подход наметился с первых моих шагов в спорте, то я и сам привык, готовясь к соревнованиям и мечтая о завоевании, например, титула чемпиона Европы, идти от результата, обеспечивающего решение этой задачи. Дело в том, что в от­личие от несколько абстрактного понятия «победа» понятие «ре­зультат» всегда конкретно. У каждого результата есть также свои конкретные составляющие, которые не только осязаемы, но и под­вергаются тренировочному воздействию.

Позже, когда я познал многие секреты спринтерского бега, понятие «результат» стало еще более дробным. Готовясь, напри­мер, к олимпийскому бегу в Мюнхене и считая, что победу может принести результат порядка 10,05—10,15 сек. (в то время на круп­нейших соревнованиях уже был электронный хронометраж с точ­ностью до 0,01 сек.), я выделял из всего механизма спринтерского бега те ведущие моменты, которые могли обеспечить такой резуль­тат. Вот эти моменты: способность к ускорению движения бедер, быстрота их сведения в беге, частота смены ног в беговом шаге, мощность отталкивания, эластичность движений, способность под­держать высокую частоту движений при довольно широком шаге, способность плавно выйти из стартового наклона.

По импульсам обратной связи, вырабатываемым у каждого высококлассного спортсмена, я в последних тренировках мог ощу­щать, что эти составляющие способны обеспечить требуемый ре­зультат, соответствующий рангу победы. Иными словами, если мне как спортсмену, механизму, реализующему определенную задачу, поставлена цель показать конкретный результат, то я эту задачу должен был разложить на мельчайшие элементы, детали и затем в тренировках отшлифовать эти детали до необходимой кондиции. Собственно говоря, наряду с улучшением чисто физических качеств этой шлифовке и был посвящен весь многолетний тренировочный процесс.

Конечно, я далеко не сразу научился этой премудрости — раскладывать внешне простые движения бега на такие детали. И мне вначале бег представлялся простым и естественным, когда я начинал заниматься у Бориса Ивановича Войтаса, в его группе, летом 1962 г,...

Сейчас Борис Иванович живет и работает в Риге. А в то вре­мя он был тренером детской спортивной школы в Новой Каховке. Он трудится все эти годы в легкой атлетике, но я бы сказал о нем так: Войтас — специалист по работе с детьми. Легкой атлетике повезло, что Борис Иванович избрал своей специализацией именно ее. Я убежден, что он плодотворно работал бы в любом виде спорта, и именно в качестве детского тренера. Дело не только в том, что он умел найти контакт с ребятами, заинтересовать их занятиями. Он умел заложить в каждом ученике такую базу, такой фундамент самых разных физических качеств, что его воспитанники могли потом с успехом выступать в самых различных видах спорта, а не только в легкой атлетике.

В основе его занятий лежал игровой метод. А чем, как не игрой, можно увлечь любого мальчишку?! Уже позже я узнал, что Войтас использовал игру не только как средство начальной физи­ческой подготовки, с помощью которого дети могли выполнить очень большой объем работы не уставая. В игре, как правило, ребята теряют контроль над своими эмоциями и действиями, и здесь с особой яркостью проявляются и темперамент, и характер. Как говорится, в игре сразу видно кто чего стоит. Кто ленив, а кто работяга. Кто отважен и смел, а кто трусоват.

Вторым направлением в работе Бориса Ивановича была необы­чайная разносторонность, разноплановость занятий. Сюда входили и долгая, не менее часа длящаяся, разминка, в которой выполняли массу различных упражнений на силу, гибкость, ловкость и даже сообразительность, и тренировки почти по всем видам легкой атлетики. Я, например, помню, часто прыгал с шестом, метал диск, тренировался в барьерном беге. Мы становились в группе Войтаса легкоатлетами в самом широком смысле этого слова. Я уж не говорю о том, как много занимались гимнастикой и акробатикой. Словом, получали ту самую «школу движений», на отсутствие кото­рой так часто жалуются даже тренеры сборной команды СССР, когда к ним приходят спортсмены, имеющие высокие результаты, но не владеющие подчас даже элементарными навыками в других упражнениях, кроме основного. А не владея широким арсеналом движений (а следовательно, и не ощущая их), очень трудно бывает исправлять ошибки в технике или выучить какой-либо новый эле­мент. Попробуйте представить себе пианиста, не умеющего в со­вершенстве играть гаммы! Невозможно. А в спорте такое явление встречается довольно часто. Так вот Войтас начинай именно с гамм.

При этом Борис Иванович во многом был новатором, ищущим педагогом. Он одним из первых, по примеру львовского тренера Д. И. Оббариуса, начал применять с детьми бег по наклонной дорожке. Меня, например, нужно было научить правильным навы­кам быстрого бега. А как этому научить, если я вообще не умею бегать быстро, сил не хватает? Вот тут и приходит на помощь на­клонная дорожка. Юный спортсмен на ней развивает скорость, которая в обычных условиях ему пока не под силу, и одновремен­но получает правильные технические навыки. Интересно, что через 10 лет после своих первых занятий с Войтасом я использовал этот прием при подготовке к Олимпийским играм в Мюнхене, когда нужно было повысить поголок скорости.

Одним из первых Войтас применил в тренировках упражнения с амортизатором, а проще говоря — с резиновым жгутом, которым связывают ноги. Эти упражнения чрезвычайно полезны для актив­ного сведения бедер в беге, а также для развития мышц, поднима­ющих бедро. Часто можно услышать на тренировках, как тренер кричит новичку: «Выше поднимай бедро, резче, активнее!» Но ведь в беге важно не только поднять бедро, но и вовремя начать его опускать. Вот здесь на помощь и приходит резиновый жгут. А ощу­тив правильное движение, новичок потом уже может повторить его, ориентируясь на свои ощущения, и в обычном беге, без резины.

Хорошо запомнил я еще одно чрезвычайно ценное упражнение Бориса Ивановича — бег с бумажной трубочкой в зубах. С трибун обычно не видно мимики спринтера, но замедленная съемка поз­воляет увидеть то напряжение, которое искажает порой лицо бегу­на. И дело не в том, что это напряжение не эстетично, а в том, что оно неминуемо передается на мышцы шеи и плечевого пояса и возникает так называемый закрепощенный бег, при котором масса энергии тратится впустую.

Так вот Борис Иванович перед тренировкой склеивал из бума­ги небольшие трубочки, с которыми мы должны были бежать на полной скорости, стараясь не измять их. Закончишь бег — и сразу видно, напрягался или нет.

Своеобразно развивал Войтас силу мышц ног. Помимо обще­известных упражнений со штангой мы использовали различные прыжки на опилочном поле. Даже при очень большом количе­стве упражнений на таком поле мышцы ног не «забиваются» и не травмируются. Впоследствии, будучи в сборной команде СССР, я нигде не имел такого поля, какое было у нас в Новой Каховке. Силу ног увеличивали мы и бегом по песку и по воде. Готовясь к поступлению в институт, я однажды попробовал присесть со штангой на плечах и, к своему удивлению, одолел 130 кг. И это без больших объемов специальной работы с этим снарядом!

Сейчас много говорят о восстановлении сил спортсменов после объемных тренировок, о витаминизации. А Войтас уже тогда, в 1962 г., регулярно проводил с нами курс витаминизации. Давал нам различные соли, глюконат кальция, глюкозу с витамином С, а весной обязательно поливитамины.

Борис Иванович Войтас тренер весьма эрудированный, выписы­вал специальную литературу, как отечественную, так и зарубежную, и многие новинки после обдумывания применял в работе со свои­ми учениками. И сегодня, оглядываясь назад, я вижу, какую разно­образную, насыщенную интересными приемами подготовку с бога­тым арсеналом средств и методов прошел я в те годы.

Но самым главным для меня как для спринтера было то, что без жесткой скоростной работы мне удалось в 1966 г., когда я поступил в институт и начал тренироваться у В. В. Петровского, пробежать 100 м в соревнованиях за 10,5 сек., а 200 м за 22,2 сек. То есть показать такие же результаты, каких добиваются спорт­смены после сугубо специализированной подготовки в спринтер­ском беге.

Разница между мной и такими спортсменами, несмотря на равенство результатов, была огромной. Ведь, занимаясь с юного возраста специализированной спринтерской подготовкой, спортсме­ны, по сути дела, исчерпали свои основные ресурсы повышения скорости бега, а следовательно, и результатов. Я же в тот период перехода от Войтаса к Петровскому еще, строго говоря, и не был настоящим спринтером. Вся специализированная работа у меня была впереди. Это, кстати, и дало мне возможность после двух лет тренировки у Петровского улучшить в 1968 г. свой результат в беге на 100 м до 10,2 и с оптимизмом смотреть в будущее.

Вообще, должен сказать, что с тренерами мне поразительно повезло. Сочетание Войтас — Петровский было идеальным вариан­том своеобразной тренерской бригады. Один — им был Борис Иванович — тренер-селекционер, специалист по работе с детьми, любящий и умеющий закладывать фундамент необходимых ка­честв. Он работал со мной до уровня кандидата в мастера спорта. Другой — Валентин Васильевич — тренер, способный вести специа­лизированную, узконаправленную подготовку в спорте высших до­стижений. Жаль только, что таких тренерских бригад у нас пока что мало и рождаются они скорее стихийно, не являясь продуктом системы подготовки спринтеров высокой квалификации.

Повезло мне и в том, что переход от одного тренера к другому произошел безболезненно. Он был заранее запланирован Войтасом. Когда в 1966 г. я поехал на соревнования во Львов, Борис Иванович наказал мне встретиться там с Петровским и договорить­ся о совместной работе.

Эта встреча запомнилась мне особенно хорошо: она связана с одним забавным недоразумением. Во Львове между предвари­тельным и финальным забегами Валентин Васильевич нашел меня среди участников и познакомился. Мы сказали друг другу несколь­ко слов и разошлись: я пошел к месту старта, а Петровский на трибуну. Очевидно, в соревновательной запарке я толком и не разо­брал, о чем шла речь, и даже не запомнил лица человека, с кото­рым разговаривал. После соревнований, когда я выиграл стомет­ровку с результатом 10,5 сек., Валентин Васильевич снова подошел ко мне, чтобы договориться о встрече в Киеве, в институте физ­культуры. Представьте себе его удивление, когда мальчишка, с которым он познакомился всего несколько минут назад, на предло­жение о новой встрече ответил: «Нигде я с вами встречаться не буду. Я уже договорился с тренером Петровским и буду трениро­ваться только у него!» — «Но ведь Петровский — это я». Тут при­шел мой черед удивляться. Интересно, что подумал в тот момент Валентин Васильевич об умственных способностях своего нового ученика.

Но, как бы то ни было, этой встречей заканчивался школьный период моей жизни в прямом и переносном смысле слова. Закан­чивалась и моя четырехлетняя тренировка у Войтаса. И сейчас, по прошествии более 15 лет, я вспоминаю этот жизненный этап с большой теплотой и благодарностью Борису Ивановичу. Это он нашел меня на уроке фузкультуры, поверил в мои способности, научил любить спорт и бег на короткие дистанции. Учил спокойно, не торопясь, ненавязчиво, с юмором, порой чего-то не договари­вая, оставляя простор для мыслей и фантазии самого ученика.

Весь период работы с Войтасом представляется мне сейчас большой и интересной игрой. Игрой, в которой даже усталость скрашивается чувством удовольствия от сознания, что занимаешься любимым делом, что с каждым днем становишься сильнее, быст­рее, лучше, чем был вчера.

На прощание Борис Иванович подарил мне свою фотографию с надписью: «Валерке Борзову, будущему олимпийскому чемпи­ону в беге на 100 м!» Мне было тогда всего 16 лет, и, каюсь, я не придал этим словам особого значения. Передо мной открывалась новая большая жизнь в столице Украины, жизнь студенческая и спортивная. И мысли об Олимпиаде если и мелькали иногда в моей голове, то только в форме какой-то далекой мечты.

Сейчас-то я понимаю, что Борис Иванович сделал эту надпись с большим смыслом. Просматриваю дневник и вижу: за один только 1966 г. я улучшил свой результат в беге на 100 м от 11,2 до 10,5 сек. Как говорят сейчас специалисты, процент прироста резуль­тата был велик, и это давало Войтасу основание считать, что его ученик сможет добиться в спорте многого. А я не думал ни о каких процентах прироста. И уж, конечно, не мог в должной мере оценить благородство и педагогическую мудрость своего первого наставника, который провел меня по дороге спортивной юности, сделал кандидатом в мастера и передал в руки опытного тренера.

В августе 1966 г. я благополучно сдал экзамены в Киевский институт фузкультуры, поселился в студенческом общежитии и на­чал тренироваться у Петровского, который в ту пору работал на кафедре легкой атлетики.

Физически я был подготовлен неплохо. Но теперь меня ожи­дала совсем другая тренировка — узкоспециализированная трени­ровка спринтера, тренировка высокой интенсивности, бег на более высоких скоростях. И... начались травмы. Их причины установить было нетрудно.

Во-первых, соперники в Киеве в любых соревнованиях оказались посильнее, чем в Новой Каховке, а мне, избалованному успе­хами в юношеском спорте, уступать не хотелось. Я старался выжать из своих мышц то, чего они пока дать не могли. И мои мышцы отказывались работать в непривычных скоростных режимах. Во-вто­рых, сам характер тренировочных нагрузок был для меня новым, а я, как говорят спортсмены, не успевая «отойти» от одного упраж­нения, переходил к другому. Неотдохнувшие мышцы тут же реаги­ровали, - причем довольно болезненно: возникали микротравмы волокон. А в-третьих, и это было, конечно, главным, Валентин Васильевич не знал моего организма так хорошо, как первый тренер.

Конечно, Петровский перед началом нашей работы скрупулез­но изучил мои дневники, много раз разговаривал со мной, но такое общение все же не могло заменить совместного опыта. Вот почему, ратуя за создание тренерских бригад, я и хочу подчерк­нуть, что они должны быть созданы в каждом городе, в каждом спортивном обществе. Иначе говоря, работа каждого юного сприн­тера с тренером, членом бригады, должна все же проходить на глазах того, кто станет его наставником в будущем. Войтас же и Петровский работали не только в разных спортивных школах, но и в разных городах (я даже до сих пор не знаю, где они познако­мились и когда Войтас успел рассказать обо мне Петровскому!). Отсюда и происходили накладки первых месяцев нашей работы, хотя внешне все выглядело не так уж плохо. За мои летние заслу­ги я был включен в сборную юниоров, которая выступила на I Европейских играх юниоров в Одессе в 1966 г. Правда, выступил я неудачно — в забеге пробежал 100 м за 10,7 сек., а в финале еще хуже — за 10,9 сек. За это прегрешение меня даже не поста­вили в эстафетную команду. Да и отношение со стороны руковод­ства сборной ко мне изменилось, стало прохладным. Видимо, я не оправдал надежд, которые на меня возлагали...

Я видел, как трудно было тогда Валентину Васильевичу. Ведь он получил неплохой «материал» — кандидата в мастера спорта, и вот вместо улучшения результатов — ухудшение: ученик уже бе­жит стометровку в соревнованиях не за 10,5, а за 10,9 сек. Уже коллеги смотрят на него с укоризной, и у кого-то готово сорвать­ся: «Испортил талант!»

А сам «талант», по правде говоря, переживал значительно меньше своего учителя. Травмы меня, правда, беспокоили, но к снижению результатов я относился с легкомыслием юности — все будет в порядке, все образуется.

И действительно все начало понемногу образовываться. Нашли мы и метод борьбы с травмами. Петровский увеличил число спе­циальных упражнений для укрепления отдельных мышечных групп. Главным образом это относилось к мышцам задней поверхности бедра и мышцам стопы, на которые резко повысилась беговая на­грузка. Изменились и варианты тренировочных циклов: высокая интенсивность работы компенсировалась достаточным восстанов­лением.

О методике тренировки, предложенной Петровским, я скажу несколько позже. Это тема для отдельного большого рассказа, тем более что найденная форма тренировки без особых изменений красной нитью проходила до конца моей спортивной карьеры. А пока скажу только, что и новый наставник относился ко мне бе­режно и не спешил бросать в ответственные спортивные битвы. Поэтому фамилия Борзова не встречается в протоколах больших соревнований 1967 г. А сигналом того, что период нашей «притир­ки» закончился и мы нашли правильный путь, послужил юноше­ский рекорд СССР в беге на 200 м, который был установлен мной в мае 1967 г. Дистанцию я пробежал за 21,4 сек. и стал мастером спорта СССР. Петровский меня сдержанно похвалил, сказав при этом, что результат точно соответствует уровню моей подготовлен­ности. Отдаю должное терпению и прямоте Валентина Васильевича. Он не поддался искушению взваливать ответственность за неуда­чи первых месяцев работы на прежнего тренера, сослаться на незрелость ученика, различные «объективные» обстоятельства, травмы. Тщательно и планомерно проанализировал он весь ход тренировочного процесса, нашел изъяны и без промедления взял­ся за их устранение.

В 1968 г. с самого начала сезона дела пошли в гору. Я успеш­но выступил на очень популярном тогда матче городов и респуб­лик — Москвы, Ленинграда, РСФСР и Украины — и вновь улучшил личный рекорд в беге на 200 м — 21 сек., а 100 м пробежал за привычные 10,5. Я специально делаю акцент на своих результатах в беге на 200-метровой дистанции. Дело о том, что чуть ли не до 1971 г. меня считали в основном бегуном на 100 м, полагая, что с моим 80-килоградлмовым весом не под силу соревноваться на иной дистанции.

А Валентин Васильевич после матча городов как раз заплани­ровал мне выступление в Лейпциге (с этого я начал рассказ) в беге на 100 и 200 м. Ирония судьбы: в самом конце моих выступ­лений все считали, что я стар для стометровки и могу продлить карьеру именно в беге на 200 м. На этой дистанции я и выступил в своем последнем в жизни забеге.

ДО СТАРТА ТРИ ГОДА...

Год 1969-й в моей спортивной жизни был чрезвычайно важным. Тогда я впервые вошел в состав сборной команды СССР и выступил на зимнем чемпионате континента, впервые выиграл звание чемпиона страны, впервые пробежал 100 м за 10 сек. и стал первым советским чемпионом Европы на этой дистанции.

Но главное, пожалуй, заключалось не в успехах и победах. На исходе 1969 г. мечта об успешном выступлении на XX Олимпийских играх начала приобретать вполне реальные очертания. Не то чтобы мне было уже гарантировано место на олимпийском пьедестале. До этого было еще ох как далеко! Просто система работы тренера Петровского начала давать вполне ощутимые плоды в виде результатов спринтера Борзова. Причем происходило это в очень трудный период моего перехода из юниорского во взрослый спорт. Обычно этот переход редко проходит безболезненно, но у меня, к счастью, получилось наоборот.

Но не будем забегать вперед и, прежде чем рассказывать о событиях этого года, разберемся, что представлял собой в это время спринтер Валерий Борзое.

Поскольку ответить на этот вопрос однозначно невозможно, будет, наверное, полезным порассуждать на тему, что дала мне природа и, что добыл я сам в результате уже семилетней тренировки.

Начну не с природных физических донных — роста, веса, соотношения частей тела и т. п. Людей такого телосложения, как я, в мире миллионы. И вообще рискну сказать, что соотношение моего роста — 183 см и веса — 78—80 кг не слишком типично для спринтера. Но, как известно, в беге на короткие дистанции высочайшие результаты показывали как «карманные» спринтеры типа рекордсмена мира пятидесятых годов Айры Мэрчисона (его рост 155 см), так и настоящие гиганты, вроде участника Московской олимпиады двухметрового нигерийца Самсона (вот уж действительно имя по росту!) Ойеледуна.

От природы я получил сильный и уравновешенный тип нервной системы. Я флегматик, но двигательный центр нервной системы посылает в мышцы очень сильный импульс. Это для спринтера немаловажно. Очевидно, природой в меня была заложена и способности к эффективному чередованию напряжения и быстрого расслабления мышц. Это тоже особенность нервно-мышечной деятельности. И, пожалуй, самое главное — при подготовке к соревнованиям мой организм оптимально (конечно, под воздействием определенных нагрузок и их чередования, что, безусловно, является следствием искусства тренера) отлаживал работу всех своих функций. Поясню это на простом примере.

За месяц-полтора до ответственных состязаний мой вес падал до самого выгодного независимо от того, много я ел или постился, пил много воды или воздерживался. Я весил в этот период от 79 до 80 кг (летом меньше, зимой чуть больше), и так происходило на протяжении целого десятилетия — с 1969 по 1979 г. То же самое происходило и в отладке самых тонких механизмов движения: я мог с точностью до сантиметра регулировать длину шагов в стартовом разбеге, высоту поднимания бедра в беге и т. д.

Конечно, это не проходило даром для организма. Падала приспособляемость к микробам, к изменениям погоды, даже влажности воздуха. Именно этим, очевидно, можно объяснить то, что в состоянии высокой спортивной формы атлеты, как правило, подвержены простудным и желудочно-кишечным заболеваниям, у них повышается возбудимость, появляется раздражительность.

Недаром ученые говорят, что человек — это единая саморегулируемая система. У меня эта система регулировалась достаточно эффективно, что и дало повод главному тренеру сборной СССР того периода Ивану Андреевичу Степанченку сравнить меня накануне соревнований с хорошо настроенной скрипкой. Он так и сказал, увидев меня в легкой одежде: «Ты сейчас скрипка. И держать тебя надо в теплом футляре!»

Недавно один мой товарищ спросил, срабатывают ли те же механизмы настройки организма на сильный раздражитель сейчас, когда я уже распрощался со спринтерским бегом?

Я ответил утвердительно, ведь реакция организма на раздражитель (будь это спортивное выступление или какое-либо другое, не связанное со спортом ответственное дело) вырабатывалась до уровня рефлекса. И сейчас любая острая жизненная ситуация вызывает такие же изменения во мне, как и в те годы, когда я выступал в спринте. Но есть, правда, и существенная разница. В спорте я реализовывал такое состояние в движениях, в беге. Словом, был выход мышечной энергии. А теперь иногда стою на трибуне, внутри все горит, а выхода энергии нет. Ужасное состояние: мотор работает на полную катушку, а машина стоит на тормозах. Помню, на первых порах в такой ситуации доходило даже до симптомов расстройства речи. Пришлось долго бороться с этим явлением. Но до сих пор, когда мне предстоит какое-то важное действие, я чувствую себя внутренне так, как будто мне приходится выйти на старт. Видимо, это в какой-то мере объясняется тем, что переход от спорта к новой деятельности был у меня довольно резким.

Хотелось бы сказать еще об одном свойстве моего характера. В детстве я был довольно «рисковым» парнем. И эта склонность к риску, в общем, осталась во мне и в зрелые годы. Несмотря на то что меня, уж не знаю в шутку или всерьез, в порицание или в похвалу, частенько в глаза и за глаза называли «рационалистом», «запрограммированным» и тому подобными лестными прозвищами, я до сих пор, и вполне искренне, считаю себя человеком без сильно развитого чувства самосохранения.

В детстве я прыгал с третьего этажа с зонтиком вместо парашюта. Зонтик, естественно, ломался, а я больно падал. Цеплялся за машины железным крючком и бегал за ними, рискуя попасть под колеса. Прыгал с разбегу через большие канавы, не зная, смогу ли я вообще пролететь такое расстояние. Часто бегал с горы, заведомо зная, что внизу шлепнусь и обдеру коленки.

Эта способность к риску, вполне естественная в мальчишеском возрасте, осталась у меня и в годы занятий спортом. Ведь практически в каждом крупном соревновании я настраивался на бег «вразнос», заведомо зная, что можно получить травму. Образно говоря, я бы назвал эту черту характера так: вперед, а там разберемся.

И еще одна черта с детских лет застряла во мне навсегда — это постоянная тяга к скорости, к быстрому бегу. Я получал настоящее наслаждение от скорости передвижения. Уж не знаю, откуда взялась эта тяга, но меня все время подмывало куда-то бежать. Я полюбил бег, причем быстрый, как себя помню, наверное, лет с четырех. При нормальной ходьбе я чувствовал себя как бы опутанным какой-то пленкой, которая меня сковывала, связывала все движения. И едва выходил из дому, как мы с моим четвероногим другом Тузиком пускались наперегонки. Еще я был очень доволен, когда мама посылала меня с каким-либо поручением. Ведь матери часто говорят детям не «сходи», а «сбегай». Для меня слово «сбегай» звучало как выстрел стартового пистолета: я вихрем срывался с места. Позже, уже школьником, специально выходил из дому, когда времени до уроков оставалось в обрез. Тут уж от опоздания спасала только быстрота ног. Домой я, правда, тоже возвращался бегом. Видимо, уже по привычке.

Что же еще сохранилось с детства? Конечно, упорство. Упорство, которое заставляло меня во что бы то ни стало достигать поставленной цели. Стоило мне только поставить себе какую-нибудь цель, как она вонзалась в меня как гвоздь, не давая покоя. Это качество осталось во мне до сих пор — я могу очень много работать, но считаясь с временем и обстоятельствами, если есть достойный раздражитель. Вообще, у меня каждому уровню цели соответствуют определенные обороты организма. Слаб уровень — и я ленив. Но там, где надо собраться, где я чувствую повышенную ответственность, где на карту поставлено моя репутация, а тем более спортивная честь страны, — работаю в полную силу.

Конечно, со временем уровень «раздражителя» менялся в зависимости от обстоятельств. Если, например, в 1969 г. выступление на чемпионате страны было для меня сильным раздражителем, то в конце спортивной карьеры на такое соревнование мне приходилось специально настраиваться, искусственно себя подхлестывать. Порой же случалось так, что уже в ходе соревнования, которое мне представлялось обычным, появлялся раздражитель, заставляющий меня работать «на всю катушку». Нужно ли говорить, как я был рад его появлению!

Подобный случай произошел на VI Спартакиаде народов СССР 1975 г. Я находился в хорошей спортивной форме, а контрольные результаты говорили даже, что можно попробовать установить рекорд мира в беге на 100 м, — он тогда, как, впрочем, и сейчас, был равен 9,95 сек. Мировой рекорд — достаточно сильный раздражитель даже для олимпийского чемпиона. И, естественно, я готовился прежде всего к этому виду программы. Но по расписанию соревнований в первый же день нужно было бежать эстафету 4X100 м, где я в команде Украины выступал на последнем, четвертом, этапе. Никакого настроя на этот бег у меня не было, и специально я к нему не готовился, помня о том, что через день финал стометровки.

В благодушном настроении я вышел на разминку перед эстафетой, не торопясь размялся и занял свое место на этапе.

Если бы наша команда выиграла три предыдущих этапа и я получил эстафетную палочку первым, то ничего экстраординарного и не произошло бы. Я спокойно добежал бы до финиша, сохранив физическую и, главное, нервную энергию для бега на 100 м. Возвращаюсь к сказанному выше: уровень раздражителя — победа в эстафете — был не столь высоким (обогнать меня в беге с ходу тогда было очень трудно), и я бы достиг цели малой кровью, работой на малых оборотах. Но случилось иное...

Наши ребята неважно пробежали свои этапы, и эстафетную палочку я получил метрах в пяти позади команды москвичей, за которую на последнем этапе бежал мой старый товарищ и соперник Александр Корнелюк. У меня появился «заяц», которого нужно было догнать. Догнать во что бы то ни стало! Раздражитель сильнее этого трудно придумать! Особенно в эстафете, где бег начинается сразу, без стартовой раскачки. «Заяц» — это сигнал для включения максимума усилий. Сигнал для начала бега «вразнос»!

Я сразу, приняв палочку, как говорят шоферы, «включил четвертую передачу» и помчался за Сашей. Вижу, он идет на меня. Я ведь своей скорости не чувствую — это он ко мне приближается. Манит! Спринтерское чувство подсказывает, что до конца дистанции могу его догнать. Это еще больше раззадорило меня, и (пользуясь вновь шоферской терминологией) я довел стрелку спидометра вправо до отказа, В «клетках» почти достал Корнелюка, но просвет между нами еще был. И тут Саша совершил ошибку. Он решил, что уже победил, и, торжествуя, поднял руки вверх. Эмоции его я понимаю: в последний раз он выигрывал у меня 5 лет назад, а тут представилась возможность финишировать впереди олимпийского чемпиона. Видимо, Корнелюк и не видел меня: во-первых, я все время был сзади, во-вторых, мы бежали по крайним дорожкам — он по первой, я по восьмой. Я же видел весь его бег и, заметив, что он перестал работать руками и поднимает их вверх, подкоротил последний шаг за повтора метра до финиша и бросился вперед в последнем рывке. Саша же, подняв руки, выпрямился и даже немного откинулся назад. Я выиграл у него с десяток сантиметров. Но какой ценой далась мне эта победа!..

Весь азарт, весь пар, все эмоции «вынул» из меня этот бег. Я полностью был разряжен. Ни о катом рекорде на стометровке уже не могло быть и речи. Но все равно я очень радовался такому бегу. Да, я рискнул, и это значило, что не потерял способности рисковать. А без риска нет спринтера. И еще я почувствовал, что могу по-прежнему реагировать на сильный раздражитель. Я по-прежнему спринтер!

Итак, подытожу. От природ я получил сильный уравновешенный тип нервной системы, быстроту и желание бегать, способность к риску и упорство в достижении цели. Не так мало для спринтера!

А какие же качества приобрел я за 7 лет жизни в спорте? Речь конечно, идет не о качествах физических — силе, быстроте, выносливости ловкости и т. п. Это все вещи тренируемые, и, естественно, в ходе занятий спортом я постепенно и постоянно повышал уровень всех этих важных для спринтера качеств. Я говорю о тех свойствах личности или чертах характера, которые позволили мне выйти на гребень высоких спортивных достижений.

Главным здесь я считаю опыт. Опыт, который был приобретен в ходе всей спортивной работы и который заключался прежде всего в привычке анализировать ситуацию, оценивать значимость происходящего и его перспективу и находить единственно правильный, или самый оптимальный, вариант решения задачи из множества имеющихся. Этот опыт я приобретал в общении с тренерами, соперниками, со многими другими людьми и, конечно, изучая себя, свой организм.

Понимаю, что это не ново и звучит, наверное, суховато. Я уже говорил о том, что, придя в сборную команду, очень быстро получил прозвище «реалиста», «запрограммированного человека». Как я относился к этим прозвищам, которые воо6ще все были, если так можно выразиться одного направления?

Прозвища не рождаются случайно. Они отражают определенные стороны, оттенки характера человека, его манеру поведения, его профессиональные навыки. Поэтому все мои прозвища имели под собой определенную почву. Например, «реалист». Никогда в моей спортивной деятельности и вообще в жизни я не ставил и не ставлю перед собой невыполнимых целей и задач. Не увлекаюсь иллюзиями.

Я четко намечал уровень (будь то развитие качеств или результат), которого нужно достигнуть. Планировал программу действий, которая должна была привести к достижению этого уровня (или конкретного результата), и далее упорно пытался реализовать программу, достаточно четко представляя себе главные и второстепенные детали данного процесса. Видимо, это и послужило поводом назвать меня «реалистом».

Что же касается запрограммированности моих действий, то, очевидно, повод для этого прозвища давала моя манера поведения в случаях победы или поражения.

Участвуя во множестве соревнований, я видел, как ведут себя спортсмены в самых различных ситуациях: бурно радуются, порой огорчаются, иногда даже плачут от досады. Я посчитал для себя самой удобной, или, если хотите, рациональной (ведь нужно оправдывать прозвище!), маску нейтральности, обычности, что ли. Во всех ситуациях старался оставаться и мимически, и в жестах, и душевно в нормальном равновесном состоянии. Носить эту маску мне удавалось не только потому, что я считал ее самой выгодной, но и потому, что она в большой мере соответствовала моему характеру, типу нервной системы. Ведь не случайно я родился под знаком зодиака Весы!

Существует мнение, что спортсменам вообще противопоказано во время соревнований открыто и бурно проявлять свои эмоции. Помню, что за это одно время даже поругивали, особенно представителей игровых видов спорта, и в частности футболистов: за объятия, прыжки, поднятые кулаки, поцелуи после удачных игровых эпизодов. Под это даже подводилось определенное «теоретическое» обоснование: дескать, если игра еще не окончена или бегуну предстоит выступать еще е одном виде, а прыгуну или метателю выполнять еще несколько попыток, то преждевременное выплескивание эмоций приводит к неоправданным затратам нервной энергии.

Я с этим не согласен: если здесь и происходит какая-либо трата нервной энергии, то, в общем, это мелочь, несущественные потери, особенно по сравнению с теми всплесками эмоций, которые вызываются самим спортивным действием, напряжением борьбы. И, по-моему, каждый, человек в момент эмоционального подъема волен действовать так, как требует его натура. В конечном итоге и этими действиями спортсмен создает, лепит свой образ, который остается в памяти болельщиков и становится чуть ли не символом самого атлета. Вспомните жест Пеле после каждого забитого гола — прыжок с поднятым сжатым кулаком. Или характерное движение Пьетро Меннеа после победного финиша — поднятый вверх палец правой руки: я — первый, я — победитель! Наконец, великий Владимир Куц запечатлей на тысячах фотографий с поднятой ладонью на финише.

Почему я старался быть внешне безразличным, или, правильнее сказать, оставаться нейтральным, в моменты побед? Признаюсь честно: я работал на перспективу! Рассуждал при этом примерно так: если мне сегодня удалось выиграть, то кто знает, удастся ли мне повторить этот успех в другой раз. Ведь одна победа вовсе не гарантирует другой. И, зная, что поражение, особенно после победы, всегда приводит к некому расстройству, душевной травме, я считал, что после любой победы нет смысла бурно радоваться. Ее нужно принимать как должное, как итог твоих усилий и не проявлять бурной радости. А чтобы и поражения не вызывали неприятных ощущений, я стремился сохранить некое равновесие — не радуясь победе чрезмерно, обеспечивал положение, при котором не слишком переживал поражение. Иными словами, стремился к усреднению эмоций.

Мы, спортсмены, в последние годы избалованы вниманием прессы, радио, телевидения. Мы стали известны и знамениты, и это иногда приводит к гиперболизации наших успехов и достижений. А есть в жизни гораздо более трудные вещи, чем тренировки и состязания, и гораздо более почетные, чем победы в спорте и рекорды.

Уже будучи работником ЦК ЛKCM Украины мне довелось побывать в Павлодаре на шахте имени Ленинского комсомола. Это было не первое мое посещение шахты, но раньше нас привозили в роли экскурсантов и мы видели лишь внешнюю сторону шахтерского труда. Здесь же мне удалось в сопровождении главного инженера побывать в самой «глубинке». Пока я надевал на себя шахтерское обмундирование, инженер — молодой человек (на этой шахте вообще из 1200 рабочих 800 молодые) — объяснил мне, что угольные пласты залегают здесь очень глубоко, но сами по себе низкие, примерно 60—70 см. Слушал я его, каюсь, не очень внимательно, но, когда мы опустились вниз и надо было пролезть в этот забой, я себя почувствовал, мягко говоря, неуютно. Лаз высотой всего 60 см — его проползти очень трудно. Да и лезть нужно далековато, метров сто, не меньше. Так мне эта стометровка показалась самой длинной в жизни, тем более что я представлял себе, сколько земли у меня над головой. Жара. Пыль. Сухой сквозняк. Вышел я оттуда — как вновь на свет божий народился. И первая мысль: хорошо бы некоторых наших спортивных героев, рыцарей без страха и упрека, с повышенным самомнением, сюда хоть, разок запустить. Очень действенная воспитательная мера могла бы получиться!

Но вернемся к зиме 1969 г. В том сезоне было проведено очень много состязаний в закрытых помещениях, и в частности весьма популярное тогда «Турне четырех манежей» — в Риге, Таллине, Ленинграде и Москве — с участием сильных зарубежных, спортсменов. Выступая на первом этапе этого турне — в Риге, — мне удалось победить на самой короткой спринтерской дистанции — 50 м. Сам по себе этот выигрыш не был столь уж значительным, если бы не два обстоятельства. Во-первых, в финале мне удалось опередить своего товарища по группе Федора Панкратова. Федя был давним учеником Петровского, и все считали его «реактивным» спринтером — он даже владел высшим мировым достижением в беге на 60 м. Так что выигрыш у него означал, что я немало преуспел в технике низкого старта, хотя этот элемент спринта у меня раньше отставал.

Вообще, почему-то меня с первых шагов в спорте преследовало мнение, что у Борзова старт нехорош, Наверное, виной тому были мои внушительные для бегуна на короткие дистанции габариты. Невольно создавалось впечатление, что на старте я несколько медлителен. Бег в Риге показал и мне, и тренеру, что со стартом дела обстоят не так уж плохо.

Во-вторых, после этого бега меня включили в состав команды, выезжавшей на IV Европейские игры по легкой атлетике в закрытых помещениях (со следующего года эти соревнования получили статус чемпионатов Европы), состоявшиеся в Белграде в зале «Ротонда».

Из Белграда я вернулся с двумя серебряными наградами. В беге на 50 м трое — поляк 3. Новош, англичанин Р. Фрит и я — показали одинаковый результат — 5,8 сек. Новош был самым опытным из нас и успел на финише высунуться чуть-чуть вперед. Он - выиграл у меня несколько сантиметров, а я немного опередил Фрита. Вторую медаль мне вручили после эстафеты 4X2 круга, где я бежал вместе с Л. Микишевым, Ю. Зориным и своим сверстником Сашей Братчиковым, специалистом в беге на 400 м.

Круг в «Ротонде» был нестандартным — всего 195 м, но и бега на 390 м мне вполне хватило для того, чтобы твердо усвоить одну истину: бег на 400 м не для меня! Устал я страшно и долго отходил потом.

После Европейских игр пришло время намечать задачи на летний сезон. Обстоятельный разговор с Валентином Васильевичем завершился выбором главной цели — попасть на летний чемпионат континента и выступить там в беге на 100 м. Выполнить эту задачу, по мнению тренера, будет возможно, если удастся достичь пика спортивной формы к концу августа, когда будет проходить первенство страны, и пробежать стометровку с результатом 10,0—10,1. Как, наверное, помнит читатель, мой личный рекорд 1968 г. был равен 10,2 сек.

С обычной своей обстоятельностью Петровский изложил программу тренировки, которая должна была обеспечить достижение нужного результата, и мы приступили к ее выполнению.

Здесь, я думаю, самое время попытаться вкратце изложить методы нашей работы с Валентином Васильевичем. В свое время он писал о них в журнале «Легкая атлетика», но с тех пор прошло уже более 10 лет, да и тогда они были известны лишь узкому кругу специалистов. Между тем никаких секретов в них не было, и мне кажется, что с известной корректировкой эти методы и сейчас еще могут представлять интерес для тренеров и спортсменов.

В упрощенном виде тренировочный процесс может выглядеть так. В начале сезона перед тренером и спортсменом стоит типичная задача: через 6—8 месяцев, как правило к определенному сроку, обусловленному календарем ответственных соревнований, улучшить спортивный результат прошлого сезона. Естественно, для этого нужно что-то изменить в состоянии спортсмена (иначе нет никаких оснований ожидать изменения результатов). Но что изменить и на сколько?

Наиболее простым путем в этом случае является механическое увеличение нагрузки во всех видах подготовки с надеждой на то, что возросший уровень качеств сам по себе будет достаточным для достижения лучшего результата.

Однако на этом пути спортсмена всегда подстерегает опасность. Ведь в спринте (да и а других видах спорта) результат зависит от уровня развития не одного качества, например быстроты, а нескольких: быстроты; скоростной выносливости, силы и т. п. Сложность при этом состоит в том, что в процессе тренировки чрезмерные усилия по развитию одного качества, например скоростной выносливости, приводят к снижению другого — в данном случае быстроты. Значит, в развитии качеств необходимо соблюдать оптимальное их соотношение. Но как повысить точность и улучшить управляемость тренировочным процессом?

Напомню, что тренер Петровский был кандидатом биологических наук. Поэтому любые изменения в тренировочном процессе он рассматривал с точки зрения соответствующих изменений в функциональном состоянии организма спортсмена. Поэтому и уровень спортивного результата, зависящий от уровней волевой, тактической, технической, общей и специальной подготовленности спортсмена, Петровский считал обобщенным показателем функциональных возможностей его организма. А если так, то, стало быть, для изменения. уровня результатов необходимо изменить состояние всей системы организма спортсмена, которая, в свою очередь, состоит из подсистем — нервно-мышечной, сердечно-сосудистой, дыхательной и других. Причем изменения эти должны быть не любыми, а только такими, которые обеспечили бы новое конкретное и запланированное состояние организма. Иначе говоря, изменения эти должны быть целенаправленными!

Таким образом, рассуждал Петровский, задача спортивной тренировки фактически сводится к тому, чтобы перевести организм в новое заданное состояние. И с этой точки зрения биолог Петровский рассматривал спортивную тренировку как искусственное целенаправленное регулирование жизнедеятельности здорового человеческого организма. Более того, Валентин Васильевич считал, что теорию спортивной тренировки в узком аспекте можно рассматривать как один из частных разделов теории оптимального («оптимальный» — кстати, одно из любимых слов Петровского) управления сложными динамическими саморегулирующимися системами, к которым относится и человеческий организм.

Что же необходимо для целенаправленного регулирования такой системы?

Прежде всего следует иметь количественные описания фактического (то есть на данный момент) функционального состояния организма спортсмена и образцы (модели) того состояния, которого нужно добиться в процессе тренировки. Здесь на помощь биологу Петровскому приходил тренер Петровский. Обобщенный показатель функциональных возможностей организма — результат — он представлял в виде некой величины — суммы различных видов подготовленности: волевой, технической, общей и специальной физической. Конкретные показатели всех этих видов подготовленности могут быть с достаточной степенью точности определены, измерены и выражены в конкретных цифрах с помощью либо приборов, либо доступных всем тренерам специальных контрольных упражнений-тестов. Например, один из аспектов специальной скоростной подготовленности может быть выражен и контролироваться временем пробегания 30-метрового отрезка с ходу.

Такой подход, поскольку все виды подготовленности могут быть выражены в цифрах, дает возможность описать как фактическое, так и заданное состояние спортсмена. А это, в свою очередь, обусловливает создание моделей — стандартов физической подготовленности либо спортсменов разных разрядов, либо одного спортсмена на разных этапах тренировки. В этом случае сравнение фактического и заданного состояний позволит определить в цифрах разницу между ними и направить тренировочный процесс на устранение этой разницы.

Далее, рассуждал Петровский, мы будем добиваться изменения состояния организма спортсмена с помощью воздействия на него определенными физическими упражнениями, различными их сочетаниями: тренировочными уроками, недельными циклами и т. п.

Сложность здесь состоит в том, что нам требуется не любое изменение, а, как говорилось выше, только такое, которое приведет к росту результатов в спринтерском беге. Поэтому встала проблема создания моделей тренирующих воздействий (подбор т