Житие Феодосия Печерского». Поэтика и проблематика 2 page

Вопрос 15

Система образов. Главным героем «Слова» является не какой- либо из князей, а русский народ, Русская земля, а потому образ Русской земли занимает в нем центральное место. Автор «Слова» рисует обширные пространства Руси, ощущая родину как единое огромное целое. Мы видим необозримые пространства: это великие реки Дон, Волга, Днепр; это древние города Путивль, Киев, Черни­гов, Новгород, Галич и многие другие; это «сине море» и просторы степей — «страны незнаемой». Природа предстает живой и одухо­творенной, вместе со всем народом переживающей за судьбу роди­ны. В образе Русской земли объединяется для автора «Слова» ее ис­тория и современность, села и города, реки и степи, а главное — люди, ее населяющие, ее народ. Образ страдающей родины вызы­вает сочувствие к ней читателя, возбуждает ненависть к ее врагам, зовет русских людей на ее защиту. Большой интерес представляет образ князя Игоря — с ним связана не только основная сюжетная линия, но и важнейшая для автора идея. С одной стороны, автор создает идеальный образ эпичес­кого героя, для которого главное — воинская честь и рыцарское достоинство; он воспевает его храбрость и мужество и заставляет читателей проникнуться к своему герою любовью и состраданием. С другой стороны, князь — человек своего времени. Привлекатель­ные качества его личности вступают в противоречие с безрассудст­вом и эгоизмом, поскольку князь заботится о своей чести больше, чем о чести родины. Вот почему, несмотря на видимую личную симпатию к князю Игорю, автор все же подчеркивает в герое не ин­дивидуальное, а общее, что роднит его с другими подобными ему князьями, самолюбие и недальновидность которых привели к меж­доусобной борьбе, раздорам и в конечном результате к потере един­ства Руси как государства. Недаром рядом с образом князя Игоря появляется не только образ идеального воина, героически погибающего на поле битвы (это «Буй Тур» Всеволод, брат Игоря), но и образ его деда Олега Святославича, которого автор выразительно называет «Гориславичем», напоминая о народном горе, вызванном его усобицами. Имя этого князя, одного из зачинателей междоусобной борьбы, не случайно стоит в заглавии произведения. Так и Игорь, отправившийся в поход на половцев до­бывать «себе славы», принес только горе русской земле, на которую по­сле его поражения обрушилось опустошительное нашествие врагов. Особое место в произведении занимает образ дружины князя Игоря и союзных ему князей. Войско Игоря — это не просто воины, это «русичи». Они идут на половцев за родину, с ней прощаются, переходя границу Руси: «О Русская земля! Уже ты за холмом!» Это прощание с Русской землей в целом, а не с Новгород-Северским княжеством, не с Курском или с Путивлем, и когда войска Игоря разгромлены, на кровавом «пиру» полегли «храбрые русичи», вся Русская земля оплакивает их. Это всенародное горе символически обобщает плач Ярославны — юной жены Игоря, которая представляет собой образ идеальной русской женщины. Это верная и преданная подруга мужа, силой своей любви помогающая ему вернуться из плена. Плач Ярославны имеет еще одну важную функцию: он призван оправдать бегство Игоря из плена, что считалось поступком, наносящим урон чести князя. Здесь его бегство как бы освящено космическими, природ­ными силами, которые призваны плачем Ярославны («ветер, вет­рило», Днепр Словутич, «светлое и трисветлое солнце»). Именно ее горе и горе всей Русской земли помогли совершению переворота в душе князя Игоря. В финале он осознает гибельность своих преж­них устремлений и сам готов принять участие в будущих походах русских князей против половцев. Эгоистические устремления Иго­ря оказываются побеждены сознанием важности единения всех князей для спасения земли русской. Эта идея во многом связана с образом киевского князя Святосла­ва, который воплощает идеал мудрого и сильного, порой «грозного», правителя, главы русских князей. В своем «золотом слове», обра­щенным ко всем русским князьям, Святослав не только скорбит о бе­де, которая постигла войско Игоря, а с ним — и всю русскую землю, но и упрекает князей в преследовании эгоистических интересов. Он дает каждому из них краткую и точную характеристику и завершает речь призывом объединить усилия в борьбе с внешним врагом. Этот прямой политический призыв к единению, прозвучавший в «золотом слове» Святослава, прямо соотносится с главной авторской идеей, а потому «слово» Святослава может быть воспринято и как «слово» автора. Ведь автор — это тоже один из основных образов и героев «Слова» — его лирической части. Нам неизвестно его под­линное имя, мы не знаем, жил ли он в Киеве, Чернигове, Полоцке или Новгороде-Северском, был ли приближенным князя Святосла­ва или дружинником в войске Игоря, но это и не так важно. Глав­ное — это то, что автор «Слова», человек широко образованный, ве­ликолепно знающий родную историю и способный делать глубокие обобщения на основе исторического опыта, истинный патриот Рус­ской земли. Он сумел осмыслить все сложности политической борь­бы своего времени, подняться до общерусской точки зрения и выра­зить ее в художественно совершенной форме.

Вопрос 16

Еще до опубликования и особенно после опубликования памятника его жанровую природу определяли по-разному, а именно как песню, поэму, героич. поэму, «трудную», т. е. воинскую, повесть, былину, ораторскую речь («слово») и т. д. Уже первые издатели памятника параллельно с названием оригинала «Слово о плъку Игоревѣ, Игоря сына Святъславля, внука Ольгова» напечатали: «Пѣснь о походѣ Игоря, сына Святославова, внука Ольгова». В 1797 Н. М. Карамзин, сообщая миру об открытии в России нового лит. памятника, говорил о нем как об «отрывке поэмы». Позже В. Г. Белинский отрицал возможность отнесения «Слова» к жанру героич. поэмы (Полн. собр. соч., т. 5, с. 347), Ф. И. Буслаев, наоборот, считал «Слово» ист. поэмой с элементами древ. мифологии. М. А. Максимович везде называл «Слово» песней, а С. П. Шевырев подчеркивал, что это произведение представляет собой повествование, «переход от песни к повести». В новейшее время А. И. Никифоров рассматривал «Слово» как былину, И. П. Еремин — как «произведение ораторского искусства», как «памятник светского эпидейктического красноречия Киевской Руси».Неоднозначность мнений указывает на то, что «Слово» — очень своеобразное среди всех других памятников Древней Руси лит. произведение. Д. С. Лихачев отмечает: «„Слово“ очень близко к плачам и славам (песенным прославлениям). И плачи и славы очень часто упоминаются в летописях XII—XIII веков. „Слово“ близко к ним и по своей форме и по своему содержанию, но в целом это, конечно, не плач и не слава. Народная поэзия не допускает смешения жанров. „Слово“ — произведение книжное, но близкое к этим жанрам народной поэзии. Это, по-видимому, особый род книжной поэзии, может быть еще не успевший окончательно сложиться» («Слово о полку Игореве» — героический пролог русской литературы, с. 37). Этой точки зрения придерживается большинство соврем. исследователей памятника, т. к. в нем имеются черты ритмичности, стихового строя и др. признаки поэтич. организации текста.

Вопрос 17

«Слово о погибели Русской земли после смерти великого князя Ярослава» (полное оригинальное название «Слово о погибели Рускыя земли и по смерти великого князя Ярослава» ^[1]) — литературное произведение, датируемое XIII веком, сохранившееся в отрывках, и известное из списков XV—XVI веков.Возникло «Слово» вскоре после монголо-татарского нашествия. Это — плач по утраченному величию Русской земли, по жанру близкий к ряду фрагментов «Слова о полку Игореве». Поводом к написанию послужило известие изСеверо-Восточной Руси о вторжении в неё Батыя и гибели в бою с монголами в битве на реке Сити братаЯрослава — Юрия. «Слово о погибели Русской земли» первоначально представляло собой предисловие к не дошедшей до нас светской биографии Александра Невского. Вероятно, оно написано дружинником князя и возникло вскоре после смерти Александра Невского^[2].

Упоминаемые в «Слове» имена и контекст, в котором эти имена встречаются («до ныняшняго Ярослава и до брата его Юрья…»), отзвуки легенд о Владимире Мономахе и некоторые южнорусские черты текста дают основание считать, что «Слово о погибели Русской земли» было написано автором южнорусского происхождения в северо-восточной Руси. Время написания «Слова» датируется периодом с 1238 по 1246 год («нынешний Ярослав» умер в 1246 году). Описание в «Слове» величия и могущества Русской земли предшествовало не сохранившемуся рассказу о нашествии Батыя. Такой характер вступления к тексту, который должен был повествовать о горестях и бедах страны, не случаен. Эта особенность «Слова о погибели Русской земли» находит себе типологическое соответствие с произведениями древней и средневековой литературы^[3].

Вопрос 19

Повесть о разорении Рязани Батыем — произведение древнерусской литературы. Посвящено взятию Рязанимонголо-татарами в декабре 1237 года. Сохранилось в списках, самые старшие из которых датируются концомXVI века. В трёх древнейших списках отражены три разновидности текста (по классификации Д. С. Лихачева)В 6745 (1237) году «безбожный царь» Батый подошел к Рязани и стал на реке Воронеж. Он требовал себе десятой части богатства. Местный князь Юрий Ингваревич занял нерешительную позицию, с одной стороны он послал за подмогой во Владимир к великому князю Георгию Всеволодовичу, а с другой одарил Батыя подарками. Однако, узнав от одного рязанского воеводы, что в городе есть красивая женщина Евпраксия, сноха князя, Батый потребовал её к себе. Её муж Фёдор (сын рязанского князя) начал возражать, но был убит. Сама Евпраксия покончила жизнь самоубийством, спрыгнув с терема. После этого началась битва, в которой полегло почти все рязанское войско во главе с князем. 21 декабря была взята и Рязань, жители которой подверглись поголовному уничтожению. В это время один рязанский воевода — Евпатий Коловрат — оказался в Чернигове. Возвратившись, он увидел разоренную Рязань и со своей малой дружиной (полк в 1700 воинов) он отправился по следам татар, чтобы отомстить им. В Суздальской земле он напал на войско Батыя, однако силы были не равны.Согласно некоторым преданиям, монголам удалось уничтожить отряд Евпатия только с помощью камнемётных орудий, предназначенных для разрушения укреплений: И навадиша на него множество пороков, и нача бити по нем ис тмочисленых пороков, и едва убиша его. Поражённый отчаянной смелостью, мужеством и воинским искусством рязанского богатыря, Батый, сказав О, Евпатий! Если б ты у меня служил, я держал тебя у самого сердца!, отдал тело убитого Евпатия Коловрата оставшимся в живых русским воинам и, в знак уважения к их мужеству, повелел отпустить их, не причиняя им никакого вреда. "Повесть о разорении Рязани Батыем" – это один из лучших образцов воинской повести.Она появилась в 13 веке и дошла до нас в списках 14–17 веков. Композиция (4 части):
1) самостоятельный сюжет о приходе Батыя к границам княжества и посольстве к нему сына рязанского князя Фёдора Юрьевича;
2) рассказ о сборе войска, битве, разгроме Рязани (событийная часть);
3) эпическое сказание о рязанском вельможе Евпатии Коловрате. Оно присоединено к предыдущей части по хронологическому принципу. (завязка действия – приход Коловрата в разорённую Рязань, кульминация – поединок с Хостоврулом, развязка – гибель героя);
4) приход в Рязань брата погибшего князя Ингваря Ингваревича. Она соединена с предыдущей частью хронологией (эта часть сюжетно не представляет собой единого целого. Здесь сочетаются плач Ингваря, похвала роду рязанских князей и сообщение о действиях Ингваря: похороны его брата, вокняжении его в Рязани).
Каждая из частей повести имеет своего главного героя, обладающего могуществом, показанным как в бою (2 и 3 части), так и в мирских действиях или духовно (1 и 4 части). Это – одна из черт воинской повести.Следует отметить и другие черты воинской повести. Например, в повести описывается подготовка князя к битве, его молитва. В описании самой битвы очень много воинских формул: "Инападоша на нь, и начаша битися крепко и мужествено", "быстъ сеча зла и ужасна", "Батыеве силе велице и тяжце, единъ бъящеся с тысящей, а два-со тмою" и т.д. Описывая битву Евпатия Коловрата с татарами, автор использует воинскую формулу: "Ездя по полкомъ татарскимъ храбро и мужествено".Первая дошедшая до нас внелетописная "Повесть о разорении Рязани Батыем" построена на основе последовательного соединения ряда самостоятельных фрагментов, связанных одним центральным событием – разорением Батыем Рязанского княжества. Композиционное построение её отвечает канонам воинской повести. Но в повести явно усиливается внимание к героям, каждый из которых приобретает индивидуальные черты. Расширяется количество изобразительно-выразительных средств, наряду с воинскими формулами появляются тропы, выражающие отношение автора к событиям и героям.Вся "Повесть о разорении Рязани Батыем" проникнута верой в силы русского народа, его отважных богатырей и высоким патриотическим чувством. Она оказала влияние на многие памятники древнерусской литературы ("Задонщину", "Сказание о Мамаевом побоище", "Повесть о взятии Царьграда турками" Нестора-Искандера, "Повесть о нашествии Тохтамыша" и др.).

ПОВЕСТЬ О РАЗОРЕНИИ РЯЗАНИ БАТЫЕМ — одно из самых совершенных, по мнению исследователей, произведений литературы Древней Руси. П., посвященная взятию Рязани монголо-татарами в декабре 1237 г., дошла в списках, самые старшие из которых датируются второй третью XVI в. Более того, в этих трех древнейших списках отражены три разновидности текста (по классификации Д. С. Лихачева). Существенно и то, что в старших списках П. читается в составе цикла сочинений о Николе Заразском, образованном “Сказанием о перенесении Николина образа из Корсуня в Рязань” (в 1225 г.), П., “Коломенским чудом” (о событиях 1521 и 1531 гг.) и “Родом поповским”, доведенным до 1561— 1615 гг. Таким образом, возникают проблемы о соотношении старших редакций П. и о степени близости их архетипу; о художественной организации ее текста и о хронологических рамках его создания; о времени появления Заразского цикла и о соотношении входящих в него произведений. В. Л. Комарович. считал, что П. является позднейшим распространением “Сказания о перенесении Николина образа”, а временем создания цикла считал 1530—1560 гг. Д. С. Лихачев на основе изучения 34 списков XVI—XVIII вв. выделил редакции памятника, дал их классификацию, определил особенности каждой из них. Им отмечены “разнотипность, разновременность и неравноценность” составляющих цикл произведений, подчеркнуто, что П. “только была включена в Заразский цикл”, а ее создание отнесено к 1-й пол. XIV в. А. Поппэ доказал позднее происхождение культа Николы Корсунского (Заразского), появление которого связал с 1530-ми гг., к этому же времени им относится и создание “Сказания о перенесении Николина образа”. И. А. Евсеева на основе изучения образующих Заразский цикл произведений также пришла к выводу, что он, за исключением П., был создан в 1530-х гг. и объединен темой чудес Николы и его иконы. Таким образом, П. до включения в цикл около 200 лет существовала как самостоятельное произведение.Точнее всего история разгрома Рязани изложена в Новгородской I летописи, куда она попала, как было доказано Д. С. Лихачевым, из не дошедшей до нас Рязанской летописи, но в П. исторический факт взятия столицы Рязанского княжества стал основой литературного сюжета, подчиненного четкому идейно-художественному замыслу автора. Нашествие монголо-татар воспринималось современниками как конец света, как “великая конечная погибель” (ср. “Повесть о битве на Калке”,“Слово о погибели Русской земли”, проповеди Серапиона Владимирского). Созданная, по наблюдению Н. С. Демковой, на основе структуры “летописной повести” (изложение обстоятельств смерти князя, плач. по нему, погребение, похвала умершему), П., описавшая смерть целого города и рода рязанских князей, плач. по ним, рассказ о погребении и похвалу подчинила главной идее — “великой конечной погибели” исторический материал. Действия рязанских князей в П. подчинены идеальному представлению автора о том, как должно сражаться за Русь. Если в летописях сообщается, что князья бились в осаде, то в тексте памятника рассказано о том, что они как равные выступили навстречу “велицей силе” Батыя, что подтверждает наблюдение о том, что “русское понятие о храбрости — это удаль... это храбрость, умноженная на простор для выявления этой храбрости. Нельзя быть удалым, храбро отсиживаясь в укрепленном месте”. Описание битвы “рязанского господства” на сюжетном уровне реализует фразу похвалы: “паче меры храбры”.В П. монголо-татары стали победителями не потому, что есть побежденные, а потому, что их противников не осталось в живых. Федор Юрьевич, посланный к Батыю с дарами, был убит, отказав царю в праве победителя. Гибель Евпраксии с сыном — не только рассказ о супружеской любви, но и подтверждение этого отказа. Невозможность оставаться в живых побежденным подвигла Евпатия Коловрата с дружиной в 1700 человек напасть на с”аны Батыя. Темой, соединившей воедино все эпизоды П., является тема смерти. Рефрен “вси равно умроша и едину чашу смертныю пиша. Ни един от них возвратися вспять, но вси вкупе мертви лежаша” читается в П. трижды (после описания гибели князей с дружиной; после гибели Рязани; в авторском плаче над погибшими дружинами) и содержит ее ключевой образ — “единой смертной чаши” для всех: князей, священников, народа. С. этим связана основная эмоциональная тональность произведения и использование в качестве композиционной единицы формы плача. В тексте П. их 7: над телом Федора плакал Апоница; об убитом Федоре плакал “весь град на мног час”; “в горести души своея” над Рязанской землей, а потом и Рязанью плакал Евпатий Коловрат; над пепелищем и убитыми братьями плакал Ингварь Ингоревич; можно говорить и об авторском плаче в П. Все плачи связаны способом построения (восприятие картины смерти — плач. — переход к новой ситуации), причем их разнообразие достигается за счет варьирования (разрастания, усложнения перечислениями, удвоений) каждой из трех составляющих.Публицистичность звучания, эмоциональность плачей, общность художественных приемов и, наконец, основная идея сближают П. с литературой 70-х гг. XIII в. Допущенные исторические неточности могут быть объяснены не эпической отдаленностью, а художественными задачами автора (так, например, гибель Олега Красного — по П. первого русского князя, погибшего за веру,— окружает ореолом святости всех рязанских князей) или публицистическими целями (возможно, борьба за Муром и Коломну с Московским княжеством сделала нужным присутствие в братском войске князей Давыда Муромского и Глеба Коломенского).Талант автора П. отмечался многими исследователями. Д. С. Лихачев писал о “единственном дошедшем до нас памятнике рязанской литературы”: “Созданное на пепелище, оно сохранило тот великолепный “пошиб” и точность стилистического чекана, по которым опознается не только личная одаренность автора, но и принадлежность его к целой школе мастерства”. П. оказала влияние на многие произведения древнерусской литературы (“Задонщину”, “Повесть о взятии Царьграда турками” Нестора-Искандера, “Повесть о нашествии Тохтамыша” и др.). В литературе нового времени текст П. был использован в романе В. Яна “Батый”, стал толчком для создания С. Есениным поэмы “Евпатий Коловрат”.

Вопрос 20-21

В рассматриваемый период в летописании каких-либо существенных изменений или новых явлений по сравнению с предшествующим временем не наблюдается. В тех старых летописных центрах, где летописание сохранилось и после монголо-татарского нашествия, продолжаются те же летописные традиции, о которых мы говорили в предыдущей главе. К этому времени относится дошедший до нас Синодальный список Новгородской первой летописи. Список этот, датируемый 30-ми гг. XIV в., — древнейший список летописи из всех сохранившихся до нашего времени. Это свод нескольких более ранних летописей Новгорода, пополненный записями времени составления Синодального списка. В конце XIII — первой половине XIV в. возникают новые летописные центры. С конца XIII в. начинают вестись летописные записи в Твери и Пскове, в 20-х гг. XIV в. зарождается летописание в Москве. Тверское летописание. Возникновение летописания в Твери связано с постройкой здесь в 1285 г. главного храма княжества, белокаменного собора Спаса Преображения. Летописное дело в Твери чутко отражает политическое положение княжества: в благоприятные годы оно расцветало, в годы политических неурядиц замирало или прекращалось совсем. Наиболее полно местное летописание Твери отразилось в так называемом Тверском сборнике и Рогожском летописце. Псковское летописание. Во второй половине XIII — начале XIV в. Псков переживает период политического и экономического подъема, что способствует зарождению здесь местного летописания. Летописание Москвы. Начало летописания в Москве связано с князем Иваном Даниловичем Калитой и митрополитом Петром. В основу первого московского летописного свода, предположительно датируемого 1340 г., легли записи семейного летописца Ивана Калиты (первая запись этого летописца — о рождении сына Калиты Семена в 1317 г.) и летописца митрополита Петра — «с переездом в Москву митрополита Петра перешел в Москву летописец этого митрополита, начатый записью 1310 г.». В первой половине XIV в. в агиографии, как и в летописании, должны быть отмечены те же явления, что и в предшествующий период. Пишутся жития подвижников церкви и монашества, княжеские жития. К первому виду житий относится написанное в это время «Житие митрополита Петра» — одно из самых ранних произведений московской литературы. Жанр героического типа княжеских житий представлен памятником псковской литературы — «Повестью о Довмонте», княжеское житие-мартирий — памятником тверской литературы — «Повестью о Михаиле Тверском». Первоначальная редакция Жития митрополита Петра. Повесть о Михаиле Ярославиче Тверском. Повесть о Довмонте. Повесть о Шевкале.

Переводные повести В годы монголо-татарского нашествия и ига связи Руси с иноземными центрами культуры значительно усложнились, но не были прерваны окончательно, о чем свидетельствует появление отдельных переводных литературных памятников в Северо-Восточной Руси и в этот период. Литературой-посредницей кроме болгарской литературы в это время становится литература Далматинского побережья Адриатического моря. Сказание об Индийском царстве. Повесть о Макарии Римском. Слово о двенадцати снах Шахаиши. «Послание архиепископа новгородского Василия ко владыце тферскому Феодору о рае»Послание новгородского архиепископа Василия Калики (1331—1352) к тверскому епископу Федору Доброму о земном рае читается в Софийской первой и Воскресенской летописях под 1347 г. В годы, непосредственно предшествовавшие Куликовской битве и после нее, в конце XIV — первой половине XV в., наступает расцвет русского летописания. В это время создаются многочисленные летописные своды, летописание разных городов, в том числе и враждующих между собой, находится в тесном взаимодействии. Составители сводов пользуются местными летописями, перерабатывая, редактируя их в зависимости от тех политических интересов, которым призван был отвечать тот или иной составляемый

151 летописный свод. Повышенный интерес к историческому прошлому в летописании проявляется в том, что в начальную часть вновь создаваемых летописных сводов, как правило, включаются рассказы о истории Киевской Руси — «Повесть временных лет», выборки из нее. Летописные своды связывают историю своего времени, своей земли со всей предшествующей историей Русского государства. Это имело принципиально важное идеологическое значение: история каждого княжества становилась продолжением истории всей Русской земли, а великие князья этих княжеств выступали наследниками киевских князей. Составители летописных сводов включают в них летописи разных княжеств, внелетописные по происхождению повести, жития, публицистические и юридические памятники. Центром русского летописания становится Москва, и, что особенно характерно, московское летописание приобретает общерусский характер. Лаврентьевская летопись. Летописание Москвы. Новгородское летописание. Тверское летописание.

Хронограф. Интерес русских читателей к всемирной истории, как уже отмечалось выше, удовлетворяли памятники хронографического жанра. Хронографы представляли собой компилятивные сборники рассказов из истории различных стран и народов мира начиная с библейских времен. Но в отличие от летописи хронографическое изложение истории носило ярко выраженный повествовательный характер. Входящие в состав хронографов повествования подчас не имели исторического содержания, а являлись сказочно-фантастическими или нравственно-поучительными занимательными новеллами. В хронографических статьях значительно больше, чем в летописи, баснословного и анекдотического материала, их отличительной чертой являлось стремление к нравоучительности, морализированию. Хронограф должен был привлекать средневекового читателя занимательностью историй и их нравоучительным смыслом. «Для летописца самое важное заключалось в исторической правде. Летописец ценил документальность своих записей, он бережно сохранял записи своих предшественников, он был историком по преимуществу. Составитель Хронографа был,

наоборот, литератором. Его интересовал не исторический, а назидательный смысл событий».

Агиография Наряду с летописанием агиография, как и в предшествующие периоды, остается одним из основных литературных жанров. И так же как летописание, этот жанр в рассматриваемое время достигает большого развития и претерпевает целый ряд важных изменений. Как уже отмечалось во введении (см. с. 148), в агиографии конца XIV — первой половины XV в. нашел наиболее яркое отражение экспрессивно-эмоциональный стиль, названный прославленным мастером этого стиля, Епифанием Премудрым, «плетением словес». Экспрессивно-эмоциональный, панегирический стиль отражал новое отношение к человеческой личности, особое внимание к слову как средству постижения и отражения мира, стремление в рамках установившихся литературных традиций найти новые приемы и способы выражения творческой идеи. Панегирический стиль, основанный на библейских символах и традиционных стилистических формулах, восходит к византийской литературе. Киприан. Епифаний Премудрый. Пахомий Логофет. Слово о житии и о преставлении Дмитрия Ивановича. Инока Фомы «Слово похвальное».

Легендарные сказания В XIV — первой половине XV в. широкое распространение получает жанр легендарно-исторических сказаний. Произведения этого жанра стоят на грани жития и повести, и не всегда можно точно определить, к какому жанровому виду следует относить тот или иной конкретный памятник. Отдельные легендарно-исторические сказания, связанные с одним лицом, объединенные в единый текст, становятся житием (именно такого характера «Житие Иоанна Новгородского»), вместе с тем отдельные законченные эпизоды житийного текста по существу являются самостоятельными легендарно-историческими сказаниями, дошедшими до нас только в составе жития (таков характер многих эпизодов из «Жития Варлаама Хутынского» в Распространенной редакции этого Жития). Наиболее красочные легендарно-исторические сказания в конце XIV — первой половине XV в. создаются в Новгороде.В легендарно-исторических сказаниях реальные исторические события получают легендарно-мистическое истолкование. Основа этого вида литературных произведений возникает и бытует в устном обращении задолго до фиксирования ее в письменном тексте, но в некоторых случаях возможно и письменное фиксирование легендарно-исторического сказания в близкое к событию время. Цикл сказаний об Иоанне Новгородском: Сказание о битве новгородцев с суздальцами. Сказание о путешествии Иоанна на бесе в Иерусалим. Сказание об обретении мощей Иоанна. Повесть о Благовещенской церкви.

Памятники Куликовского цикла Куликовская битва взволновала не только современников, но долго интересовала русских людей и после 1380 г. Неудивительно поэтому, что Мамаеву побоищу посвящено несколько литературных памятников, создававшихся в разное время. Различны все эти произведения и по своему характеру и стилю. Поэтическая «Задонщина», фактографическая первоначальная краткая летописная повесть и остропублицистическая пространная летописная повесть, наполненное воинской героикой, отзвуками фольклора, подробно освещающее все события «Сказание о Мамаевом побоище» — таков состав памятников Куликовского цикла.

Вопрос 22

Епифаний Премудрый. Биографические сведения о Епифании весьма скудны и в значительной степени предположительны. Родился он в Ростове в первой половине XIV в. В 1379 г. принял пострижение в ростовском монастыре Григория Богослова. В дальнейшем подвизался в Троицком Сергиевом монастыре. Он бывал в Иерусалиме и на Афоне, вероятно, путешествовал по Востоку. Умер Епифаний в 20-х гг. XV в. За свою начитанность и литературное мастерство он и получил прозвание «Премудрый». Перу Епифания принадлежат два жития: «Житие Стефана Пермского», написанное им в 1396—1398 гг., и «Житие Сергия Радонежского», написанное между 1417—1418 гг.Киприан в авторском вступлении к «Житию Петра», как отмечалось выше, говорит, что житие святого должно служить украшением святому. Особенно ярко именно эта цель жития — словесная похвала — проявилась в епифаниевском «Житии Стефана Пермского». В этом памятнике агиографии, как отметилв свое время В. О. Ключевский, Епифаний «больше проповедник, чем биограф».⁶¹Обычные слова не в силах выразить величие подвижника, но автор рассказа о святом — земной человек, и, призывая на помощь бога, уповая на покровительство святого, деяния которого он описывает, агиограф стремится в своем творении так пользоваться обычными средствами языка, чтобы у читателя создалось представление о необычности святого по сравнению со всеми остальными людьми. Поэтому языковая вычурность, «плетение словес» — это не самоцель, а средство, с помощью которого автор может прославить героя своего повествования.Одной из типических черт агиографического жанра, что особенно бросается в глаза в памятниках панегирического стиля, является крайняя степень самоуничижения агиографа. В одной из такого рода тирад Епифаний пишет: «Аз бо есмь груб умом и словом невежа, худ имея разум и промысл вредоумен, не бывшу ми въ Афинех от уности, и не научихся у философов их ни плетениа риторьска, ни ветийскых глагол, ни Платоновых, ни Аристотелевых бесед не стяжах, ни философиа, ни хитроречиа не навыкох, и спроста отинудь весь недоуменна наполнихся».⁶²Авторское признание в своей неучености, невежестве, в своей простоте противоречит остальному тексту произведения, в котором ученость проявляется в обилии цитируемых источников, а «риторские плетения» представлены более чем обильно, — искусный литературный прием, направленный все к той же цели: прославить, возвеличить святого. Если автор Жития, блещущий в своем произведении и ученостью и риторским искусством, не устает говорить о своем ничтожестве, то читатель и слушатель Жития должны были чувствовать себя особенно ничтожными перед величием святого. Кроме того, авторские признания в своей неучености и литературной беспомощности, противоречащие действительному тексту, написанному этим самым автором, должны были создать впечатление, что все написанное — некое божественное откровение, наитие свыше.В «Житии Стефана Пермского» Епифаний достигает настоящей виртуозности в своем словесном восхвалении Стефана. Выбор поэтических средств, композиционное построение текста — строго продуманная, тщательно отработанная литературная система.⁶³ Традиционные поэтические приемы средневековой агиографии у Епифания усложнены, обогащены новыми оттенками. Многочисленные амплификации, нанизывание одних сравнений на другие, перечисление в длинных рядах варьирующихся традиционных метафор, ритмика речи, звуковые повторы придают тексту особую торжественность, приподнятость, эмоциональность и экспрессивность. Вот, например, одна из характеристик героя, начинаемая с авторского самоуничижения: «Да и аз многогрешный и неразумный, последуя словесем похвалений твоих, слово плетущи и слово плодящи, и словом почтити мнящи, и от словес похваление събираа и приобретаа и приплетаа пакы глаголя: что еще тя нареку? — Вожа заблужьдшим, обретателя погыбшим, наставника прельщеным, руководителя умом ослепленым, чистителя оскверненым, взискателя расточеным, стража ратным, утешителя печальным, кормителя алчющим, подателя требующим, наказателя несмысленым ...» (с. 106) и т. д.«Плетение» похвалы святому — основная цель и задача «Жития Стефана Пермского». Но все же в этом пышном похвальном панегирике просветителю Пермской земли встречаются и жизненные зарисовки, и исторически конкретные факты. Они появляются в описании быта пермяков, в рассказах об их идолах, об их охотничьем искусстве, в рассуждениях Епифания об отношениях между Москвой и Пермью. Центральная, наиболее обширная часть Жития — рассказ о борьбе Стефана с пермским волхвом Памом — имеет сюжетный характер, насыщена бытовыми зарисовками, живыми сценами.Следует отметить оригинальность заключительной похвалы в «Житии Стефана Пермского». Похвала эта состоит из трех плачей — пермских людей, пермской церкви и автора, «инока списающа». Подобного рода житийная похвала, в форме плачей народа, церкви и автора, встречается только у Епифания. Ничего похожего мы не найдем ни в переводных житиях, ни у русских агиографов до Епифания и после него.⁶⁴ Плачи эти носят книжно-риторический характер, но создавал их Епифаний под влиянием народных плачей. Он сам сравнивает плач пермской церкви со вдовьим причетом: «[Церковь] не хотяше утешитися, но и утешения не приимаше, глаголющи: не брезете мене, не брезете, да ся наплачю; не дейте мене, да ся насыщу плача, обычай бо есть вдовам новоовдовевшим плакатися горко вдовьства своего» (с. 93). Некоторые обороты из плача церкви перекликаются с мотивами устного народного причета: «Увы мне, свете очию моею, камо заиде ... вмале повеселихся с ним ... к кому же привергуся, да сотворит ми увещание, еже от печали утешение» (с. 94—96).⁶⁵Второе сочинение Епифания Премудрого, «Житие Сергия Радонежского», вскоре после составления его Епифанием было переработано Пахомием Логофетом. Текст пахомиевской редакции «Жития Сергия» дошел до нас в многочисленных списках, разных редакциях и вариантах, и четкого представления о том, каков был вид епифаниевского текста этого жития, у нас, по существу, нет. В общих чертах мы можем утверждать, что это Житие, написанное Епифанием, носило более повествовательный характер, чем «Житие Стефана Пермского», стилистически было более спокойным и строгим, более насыщенным фактическим материалом. Целый ряд эпизодов «Жития Сергия» имеет своеобразный лирический оттенок (рассказ о детстве отрока Варфоломея — будущего Сергия, эпизод, повествующий о просьбе родителей Сергия не уходить в монастырь до их смерти, чтобы было кому помочь им в старости, и т. п.).Если в «Житии Стефана Пермского» Епифаний показал себя виртуозом-стилистом, то в «Житии Сергия» он представал мастером сюжетного повествования. Не боясь впасть в преувеличение, мы с полным основанием должны назвать Епифания Премудрого великим писателем русского средневековья.