Опыт 25. Взгляд в душу

Посмотрите в зеркало. Что вы видите? Зеркало отражает зеркало. Частицы отражают свет. Свет отражает цвета. Цвета отражают звуки. Звуки становятся предметами. Предметы отражаются... становятся пыльными... становятся пылью... пыль отражает свет...
Посмотрите на свои глаза в зеркале. Посмотрите на глаза в зеркале, глядящие на вас. Вы видите глаза, но что видят эти глаза? Напишите, что они видят.
Прикоснитесь к своей руке. Почувствуйте, как одна рука прикасается к другой. Какое чувство испытывает рука, к которой вы прикасаетесь? Опишите это чувство в своем блокноте.
Облизните губы. Почувствуйте прикосновение языка к вашим губам. Что вы испытываете? Напишите об этом.
Сделайте глубокий вдох. Воздух, попадающий в ваши легкие, имеет запах. Это ваш запах. Что вы чувствуете? Дайте ему имя. Запишите это имя в блокноте.
Прошепчите свое имя. Прислушайтесь к звукам букв этого имени. Услышьте, как ваш голос произносит их. Что вы слышите? Что ваше имя говорит вам о себе? Напишите об этом.
Снова посмотрите в зеркало. Загляните в свои глаза. Прикоснитесь к своей руке. Облизните губы. Почуйте свой запах. Произнесите свое имя.
Вы — это вид, прикосновение, вкус, запах и звук Вселенной. Вглядитесь в свое «я», и вы откроете свою душу. Откройте свою душу, и вы Узнаете Все, Что Есть.
Душа выражает свою природу через физическое тело и разум. Все, что усвоено вами в процессе жизненного опыта, принимается душой и запечатляется в духе.

ОТКРЫТИЕ ЦЕЛИ ДУШИ

Главная цель органической жизни заключается в выживании и росте, то есть в процветании и развитии, в непрерывности и разнообразии индивидуального восприятия. Рост и развитие органичны, а значит, естественны, и устремлены к бесконечному расширению возможностей восприятия. Существует также конкретная цель вашей нынешней жизни: особая причина вашего рождения в определенном месте и в определенное время. Когда вы установите ее, ваша жизнь станет более осмысленной и плодотворной и вы сможете найти объяснение многим загадкам, которые сейчас кажутся вам неразрешимыми.
Некоторые коренные американцы, желавшие узнать свое жизненное предназначение, отправлялись в так называемый Поиск Видения. Уходя в дикую глушь на три-четыре дня и соблюдая пост все это время, они надеялись через контакт с Природой и близость к собственной душе обрести видение, которое позволит им хотя бы смутно осознать, к чему следует стремиться в нынешней жизни. Однако Поиск Видения был не единственным способом духовного просветления. Такой же результат можно получить и в шаманском путешествии, через прямой личный контакт с душой. Нашему духовному «я» известна цель нашей жизни, так как оно существовало в измерении до того, как физическое тело появилось на свет. Оно определило качества физического и ментального тел для этой конкретной земной «миссии», точку восприятия в соответствии с местом вашего рождения на Колесе Года и пол — женский или мужской, а родители заложили основу вашего физического облика.
Опытный шаманист может получить наставление о своем жизненном предназначении через путешествие в Верхний Мир. Еще один метод, дающий указание о цели вашей души, приведен в следующем опыте, который надлежит выполнять дома, в тихом и спокойном месте. Однако следует подчеркнуть, что полученные результаты будут лишь указанием. Вам понадобятся свеча в подсвечнике, спички, курительная палочка или смесь для окуривания, керамический горшок и писчие принадлежности.

^ Опыт 26. Указание на цель души
Сначала окурите комнату и себя. Потом удобно сядьте за столом или перед плоской поверхностью, на которой стоит свеча в подсвечнике. Положите рядом ручку и записную книжку.
Зажгите свечу и пользуйтесь пламенем как фокальной точкой для концентрации внимания и символом света вашего духа. Задумайтесь о своей жизни. Какие навыки и таланты вы сумели проявить? Перечислите их в записной книжке.
Какие занятия доставили вам наибольшее удовлетворение? Перечислите их тоже.
Какие переживания в вашей жизни доставили вам величайшую радость? Опишите их.
Теперь объективно изучите написанные ответы. Представьте себе, что вы анализируете впечатления незнакомого человека. Прослеживается ли в них какая-то закономерность? Если бы речь шла о незнакомом человеке, то какое дело, на ваш взгляд, лучше всего подходит для него? На что вы посоветовали бы ему обратить особенное внимание? Чем ему следует заниматься, чтобы наиболее полно раскрыть свои способности?
Вы ответили на эти вопросы? Отлично. Так за чем дело стало — можно начинать прямо сейчас. Теперь у вас есть указание о том, как нужно строить свою жизнь, чтобы она была осмысленной и приносила удовлетворение.
Погасите свечу и выразите безмолвную благодарность за то, что вы сделали еще один шаг на пути самосовершенствования.
Под самосовершенствованием я понимаю совершенствование человеческого духа через интеграцию с физическим телом, разумом и душой для обретения целостности своего существа. Когда мы в чем-то совершенствуемся, дело не обходится без ошибок, но окончательный результат может превзойти самые смелые ожидания. Шамаиистика предоставляет нам возможность полнее раскрыть себя, проявить свой творческий потенциал и улучшить качество жизни, отпущенной нам на Земле. Теперь давайте перейдем к изучению природы человеческого духа.

Путешествие в навь

57. Освоить кудесничество невозможно только на основе теоретического материала. Для этого надо кудесить. Это бывает удачно или не удачно: предсказать заранее удачу трудно. В моей практике было несколько удачных случаев. Пожалуй, один из самых удачных — это путешествие под землю к Марье Моревне, во время праздника Морены поздней осенью 2001 г.

Думаю, что мой переход в третью реальность выглядел со стороны пугающе дико. Мне пришлось взломать несколько каких-то мрачных звериных клеток, и самому уподобиться зверю. Потом же оказаться перед ней в человеческом обличие.

Тогда Она сидела в белом, во мраке, на пустующем троне Кощея. Она спросила, зачем я пришел. Я осмелился попросить Ее дать мне почувствовать внутренний мир богов. Она сделала рукой жест согласия. Я вернулся вверх, к костру и снегам, и несколько минут, опираясь телом о ствол дерева, с интересом следил за собой — как возвращается мое восприятие объективного мира. Как возвращаются привычные геометрические понятия, как пространство становится евклидовым, а сила тяжести обретает направление.

Потом во мне появилось чувство свежести, ясности ума, силы, благодати, всепрощения и снисхождения к людям без оскорбления их, и каких либо негативных реакций на все мыслимые людские безобразия. Так продолжалось сутки. Утром следующего дня, преисполненный божественной благодати, я с отстраненной улыбкой понимал, что не могу жить своей обыденной жизнью, ибо делаю то, что недостойно богов. Я общаюсь с теми, к кому боги не станут подходить по их грязи, вступаю в отношения совершенно недостойные. Проблемы обнаруживались в самых простых делах; например, зайти в магазин, взять в руки деньги, или заговорить с кем-либо. За день я устал быть богом, и Марья Моревна отпустила меня обратно в люди. Слава Тебе!

Тогда я не оставил дневниковых записей, и могу воспроизвести этот рассказ лишь в таком кратком виде. Во время другого большого и во многом удачного камлания, старался запоминать все, уже с литературными целями. События фиксировались утром следующего дня. Получившийся рассказ имеет самостоятельное значение, но он приводится как часть этой книги, поскольку может служить и учебным пособием.

58. Итак, для примера — как практиковать шаманизм, здесь описывается двухдневняя экспедиция, в которой участвовали автор этих строк Велимир и ученица Людмила.

Целью экспедиции было постижение духов Бородинского городища, которое находится на правом берегу реки Колыч, вблизи Можйского водохранилища. До городища можно добраться от села Горки, идя верх по Колычи или со стороны Нового Села, перебравшись через Колыч на лодке. Указал на это городище мой друг Дима Баранов, который имеет рядом с городищем землю. Просьба не путать его с известным язычником.

До Можайска добрались на поезде. По стечению обстоятельств, утро первого дня было посвящено изучению языческих надгробных плит, сохранившихся в Лужетском монастыре (Можайск), а с вечера — осмотру городища. Ночь — камланию. Второй день — подведению итогов и отъезду.

Приехав в Можайск и переночевав у реки, нам понадобились дрова для приготовления завтрака. Поскольку на городском берегу все дрова сожжены, я пошел в монастырь поискать доску, которую можно было бы благополучно вынести и порубить на щепу. При этом в монастыре обнаружились экспонаты, имеющие прямое отношение к теме экспедиции. Пришлось провести там два часа и в результате остаться без завтрака.

История Лужецкого монастыря официально начинается с пятнадцатого века. Поставлен он на красивом месте, над Москвой — рекой, и надо думать, что место это задолго до основания монастыря было капищем.

История первых веков христианства на Руси покрыта глубочайшим мраком и ложью официальной церкви. Свидетельством этого являются хранящиеся в монастыре белокаменные, скорее всего, надгробные плиты, на которых трехгранной резьбой выполнен орнамент. Орнамент различный, но в любом случае он несет образ звезды, стоящей на толстом луче или столпе. Из звезды рождаются еще два луча, которые сперва идут оба вверх но потом расходятся вправо и влево и упираются в края плиты. Все вместе напоминает греческую букву гамма. В единственном случае из центральной звезды выходит не два луча, а четыре, и два из них не достигают края плиты — так же оканчиваются звездами.

Плит с такими изображениями много. Основная их часть оказалась под фундаментом древнейшего собора, который на сегодня разрушен. Плиты уложены плашмя и между ними — слой раствора. На боковых гранях некоторых плит есть письмена. Использованы кириллические и местами глаголические буквы. Причесть текст не удается. Один из текстов мы просто раскопали — руками освободили от осыпавшейся известки. Вероятно, они никому не интересны.

Вообще же, как свидетельствуют искусствоведы, плиты покрывались восковым слоем, чтобы не разрушались от контакта с воздухом. Камень привозили из под села Тучково.

Плиту с аналогичным изображением я видел в Москве, в Андронниковском монастыре. В плитах поражает то, что выполнены они техникой трехгранной резьбы. Резьба эта сакральна, но не целесообразна для камня, в силу того, что в него нельзя воткнуть нож и нельзя сделать подрез — для этого камень недостаточно эластичен как, например, дерево. Здесь же видно, что в более поздних плитах (на которых есть и текст) от трехгранки отказались, заменили ее плетеной резьбой, но основную композицию при этом сохранили.

Что означает эта композиция, подобная букве гамма, очень похожая на распад элементарной частицы в пузырьковой камере? Почему ее упорно старались вырезать на могильных плитах? Почему плиты сперва делали для обозрения, но потом их все собрали и спрятали в фундамент собора в 1405 году? Вспомним, что в Новгороде и Пскове в стены вмуровывали кресты, но выставляли их из стен напоказ. Здесь же плиты прятали. Тогда почему их не могли просто разбить, если они не нравились?

Некоторые ответы можно дать сразу. Плиты эти действительно языческого содержания, что с некоторого момента перестало нравиться церкви. Плиты не разбили. Вспомним, например, что принесенные на капища стеклянные кольца, женщины не просто отдавали нави вместе со своими недугами, а ломали их, и потом разносили как можно дальше по капищу, оставляя фрагменты в разных местах.

Сжечь плиты нельзя. Поступать по язычески — разбрасывать по территории будущего монастыря фрагменты заклятых плит, монахи не решились. Просто собрали их в кучу и использовали для основания храма, решив, что их навсегда покроет и задавит «истинная» вера.

Давить капища церквами — дело совершенно типичное. Так и поступили. И, хотя экскурсоводы убеждают посетителей монастыря, что захоронение плит делалось в целях обережения храма, мы видим, что эти обереги безжалостно заливали раствором, который на наше счастье оказался не очень качественным:

59. Я нашел две коротких доски, благополучно вышел из монастыря и порубил их на берегу. Костер развести не успел — приехал на машине Дима и увез нас к своему городищу.

Время наивысшего летнего жара — 5 июля. Конец Купалы. Готовимся к переправе. Едим землянику. Накачиваю лодку. Наконец грузим и за два раза переправляемся на другой берег. Оставляем лодку в высокой траве. Людей здесь нет. На горе в лесу городище. Туда нет подступов. Нужно пробираться через болотистую старицу, кусты и травы, что на заливном лугу по пояс.

Подымаемся в гору, куда указал Дима, и попадаем в мало проходимый лес. Снимаем рюкзаки и идем вглубь — начинаем поиск.

Слева вниз уходит крутой обрыв. Внизу ручей. Черная земля разрыта кабанами. Берем вправо. Через 70 метров нам преграждает дорогу вал. Мы на городище?! Здесь же в окопе заброшенное жилище бомжа. В десяти метрах за валом — второй вал. Идем вправо по валу. Он закругляется и выводит нас к берегу Колычи. Внутри городища, чуть ниже валов, черная грязь засосала родник. Ручеек бежит вниз к Колыче. Изучаю его русло — камешки и не одного черепка. Городище не велико — с учетом валов диаметр около 100 метров, между валами 10–15 метров. Глубина между валами до 4 метров. Почти строго на юг поперек валов есть проход. Городище ископано блиндажами и окопами. С северо-запада на городище ведет тропа, там же есть небольшая терраса, она ниже на треть высоты основной площадки.

Нетрудно понять, что внешний вал очень помог бы осаждающим. Он появился за счет вынутой изо рва земли, которую было бы целесообразно всю поднять на внутренний вал, который должен был быть единственным. Это соображение заставляет думать, что мы оказались не на городище как постоянном месте жительства, а на капище, которое как оборонительный объект не создавалось. Таким образом, нам предстоит ночное камлание на капище.

Жалею, что не взял лопату. Облагораживаю родник — черпаю глину с черной землей плоскостью топора. Над родником дубы. Рублю сухой упавший дуб для мостика и осознаю, что это проща.

Проща — слово языческое, взятое в христианский оборот. В данном случае это сухой дуб над родником, что берет на себя людские страдания. На него молятся — отдают их ему, он сгнивает, его обкладывают ветками и поджигают. Касаться руками его нельзя — все беды на себя возьмешь. Но теперь этот обычай забыт и на прошу никто не молится, можно рубить смело.

Тут же вспоминаю про другую «Черную грязь» — Царицино, где так же бьет родник из под горы с курганами. Здесь курганов не заметно. Центр капища несколько приподнят над краями. Он сильно зарос кустарником.

Делаем стоянку над лисьими норами. Родник остался левее, к нему от нас ведут еле заметные ступеньки. Все это в западной части капища, со стороны Колычи.

Расчищаем место. Заговариваюсь: оборачиваюсь еще одной мысленной заговоренной рубахой. На меня одевают ее мои духи. Начинаю говорить с ними, настраиваюсь на их ощущение. С их согласия говорю о них несколько слов.

Теперь мне служат четверо: Лядна, Дед, дед Кандраш и Мотыль. Лядна много лет назад явилась мне сама на озере в Белоруссии и дала мифологический текст, который удалось записать. Она как бы моя жена в мире духов, так и не найденный на земле идеал. Раньше она активно мне помогала, теперь только следит за ситуацией. Дед — мой родной дед, после смерти, кажется, так никуда и не уходил. Он почти ничего не говорит, но как бы носит потенциал мудрости, на который в критический момент можно опереться. Кандраш — много знающий дед, еще в детстве разобравшийся с христианством — покойный сосед из дер. Лядно. Стал помогать последнее время по собственной инициативе. Сегодня он самый активный мой помощник. Мотыль — поймался давно при первых попытках к полету. Он облегчает путешествия и проникает туда, куда мне не удается попасть.

С ними вместе обхожу капище с бубном против солнца по валу. Постукиваю, слушаю, вникаю в духовную атмосферу, осматриваюсь. Мы остановились в добром месте. В диаметрально противоположном конце, где жил бомж — место просто зловещее. В груди беспокойство. Ежит какая-то тайна. Тянет с обрыва вниз. Упасть тут нельзя, но хочется спускаться. Спустился. Хочется идти по руслу вверх. Сделал по руслу несколько шагов. Какая-то ловушка. Капищный сток — уводит с горы все лишнее, и меня тоже. Вновь поднялся на капище. Собираю весь разбросанный бомжем мусор и прячу в окопе. Становится чуть уютнее.

60. Вечереет. Ужинаем. Осматриваем наше место — камлать здесь будет трудно — везде деревья. Насколько возможно расчищаем себе полянку. Капище наполнено разнообразными непроизвольными звуками: шорохами, треском. Гнилые деревья падают нарочито громко. Просидев здесь уже несколько часов удивляешься — как много разных шумов. Этого ничего не будет заметно, если капище пройти, например, в поиске грибов.

Солнце садится, лучи скользят над землей. Одеваю рубаху. Снова обходим капище, уже вшестером, с Людмилой. Подходим к входу и начинаем приглашать предков на трапезу. Идут, не идут? Такое ощущение, что все были здесь уже заранее. Кто-то прошел, но той бархатистой упругости, которая здесь присутствует, не прибыло. Значит основные навьи уже тут. Запираем вход. Заклинаем и запрещаем вход упырям, нарушителям родовых законов и духам, себя не помнящим. Запираю пространство ударами бубна. Закладываю дорогу поленом.

Зажигаем дубовую краду. Благодарим всех за приход и предлагаем принять участие в трапезе. Кладем в огонь хлеб, льем вино, бросаем кусок лосося. Что сами едим, тем и предков угощаем. Объясняю, что мы пришли сюда их выслушать — пусть они скажут нам что хотят.

Даю бубен Люде и предлагаю ей начать камлание. Она стучит и что-то произносит. Я смотрю внутрь себя. Техника подстраивания к камалающему шаману и получение его образов у нас не развита, и я не могу описать ее видения целиком. Люда заканчивает. Первое камлание кратко. Рассказывает, что видела, как сюда с песней шли дети женщины, старики и вообще люди всех возрастов в белом.

Кажется, почин сделан. Можно попытаться рвануть всерьез. Несколько часов уже себя настраиваю. По рукам как бы бежит вода, она стекает вниз с пальцев на землю и заставляет легко дрожать холодеющие руки. Вода понемногу обессиливает меня, ослабляет связь с этим миром, зовет одновременно к движению и к дремоте. Пора.

Надеваю маску. Стучу, реву, сзываю всех. Бубен не жалею. Зажимаю край с рваной кожей, чтобы не создавал неверный дребезг. От самого себя ощущение как от ракеты при старте. Грузное, но неотвратимое. Мы не на земле, но и не над деревьями. Где-то в промежутке.

Осматриваю своих духов. Здесь полная тьма. Теперь они в полноте видения. Всех называю, расспрашиваю о здоровье. Все в форме, но говорят, что голодны. Видать сговорились. Обещаю трапезу после дела, а сейчас вперед. Нам надо войти в Навь. Увидеть предков. Передать свой привет и расспросить о тайнах бытия. Кандраш обещается быть экскурсоводом. Ну, значит, указывай путь.

Взвиваемся над капищем уже легко. Вокруг неоглядные леса. Нас несет в западную сторону, на берег небольшой речки. Почему так — не знаю. Солнце уже село, но все равно здесь значительно светлее, чем нам на городище, где ревет и блудит среди стволов мое тяжелое тело. Для него нет прямой угрозы, поэтому пусть поживет бесконтрольно.

На берегу собрались старики. Все в одинаковых рубахах. Костер — не костер, дымок без пламени. Мы предстаем перед ними на высоте метров семь, над водой. Открыто демонстрируем себя, какое-то время ждем, чтобы нас заметили, но только зря тратим время. Я не знаю как тут себя вести, как представиться и вообще, а перед кем же я оказался? Здесь сошлись старцы. Уж, не с картины ли Рериха? Нет, у него иначе, и здесь никто не одет в шкуры. Плотные, очень плотные льняные рубахи. Красное очень тускло. Головы седые, шапок нет. На ногах какие-то обмотки.

На нас, наконец, смотрят. Кланяюсь. Говорю, что я — Велимир, прибыл к ним от потомков. Обещаю донести и передать потомкам их слово. Но старики молчат, и, похоже, не очень довольны моим появлением. До меня доходит, что Навь не говорит! Это молчание нави охраняет меня в яви. Слышать голос нави живому опасно. Эту же мысль тут же повторяет мне Кандраш, и обещает разговорить стариков по-своему. Он направляется к ним. Сам я ощущаю, что мне к ним нельзя, между нами как бы толстая прозрачная граница. Воздух такой же тяжелый, как и три часа назад на капище.

Наконец, вероятно в результате дипломатии Кандраша, один из стариков подымает дубовую доску, резанную так же, как я видел в Можайске. Одновременно узнаю по не звуковому каналу, что изображенная форма родственна форме прялки. Собственно и традиционная русская прялка имеет свою форму отнюдь не обусловленную какими-то функциональными особенностями. Но эта форма прялки содержит в себе начало и конец жизни.

Нити с кудели, закрепленной на прялке, скручиваются в нить и уводятся пряхой вниз к веретену. Это есть момент рождения в руках богини Роженицы, которая одновременно и пряха. Нить процесс жизни. Место свивания нити — обозначено и в настоящей прялке и на Можайских плитах — резным сиянием. Одновременно это сияние можно рассматривать как соитие, а сводимые к ней воедино сверху вниз два луча как женское и мужское начала.

Мысленное движение по доске в обратную строну, снизу-вверх, означает смерть. Оно есть расплетение нити, расхождение единства души и тела, которые на доске снизу, до сияния, были едины, а после целостность безвозвратно разрушилась.

Таким образом, на доске изображен факт смерти конкретного человека, означающий, что доска — гробовая или надгробная. Вместе с этим доска свидетельствует и означает естественную, правильную смерть человека, душа которого верно покинула его тело и вернулась к Роду Небесному. Она не застряла где-то в иных телах по воле малых божеств, как, например, это бывает по воле водяного деда, когда говорят об утопленниках — заложенных покойниках, которые надолго выбыли из родового кругообращения душ, вступив в иные круги воплощений.

Наших предков заботило не только рождение новых детей. Их заботил весь правильный кругооборот душ с их верностью миру великих богов и восхождением души в ирий. Ибо ежели душа в ирий не попадет, то и обратно оттуда в род не вернется. Тогда появляется проблема возвращения ее туда из иных, по человеческим меркам, второстепенных и чужих циклов бытия. И поэтому знак прялки, который показывали мне старцы на доске, означал не только символ и не только говорил о том, что это гробовая доска. Он еще был оберегом, охраняющим правильный посмертный путь души в ирий и обратно.

Тем не менее, этот оберег и символ одновременно вырезался не только языческими волхвами, но и первыми русскими волхвами — монахами, если допустимо такое новое сочетание слов. Эти волхвы-монахи думали, что они христиане, и твердо были уверены, что истинный бог небесный, тот, что есть где-то за ирием, и есть их бог, которому нынче ставят храмы.

Они не замечали, и их разум возмутился бы, если кто-то сказал, что на деле они поклоняются не Христу, а языческому Роду, которого так же звали Богом. Для них было недопустимо наличие двух верховных богов, не являющихся одним и тем же.

Так прошли столетия. Плиты из дубовых стали каменными. С чтением Библии образ Саваофа мало-помалу вытеснил образ Рода. А значение символики частично забылось, частично стало вызывать подозрение. И плиты резать прекратили. Ни историческое резюме всего этого таково, что были на Руси места, где по недоумению христианство подменило язычество без глубокого конфликта.

Так деды из нави растолковали мне значение и историю Можайских плит. И это поучение. Этим вопросом я невзначай озадачил себя, и он то и оказался спрошенным у нави первым.

Ответ показался исчерпывающим. Ответ без слов, но навьей мыслью, безусловно доброжелательной, но не персонифицированной. Хотя и видел я конкретных дедов, не знаю, кто мне отвечал.

Получив ответ и поблагодарив дедов, дождались мы возвращения Кандраша, и полетели обратно, и опустились у костра в ночи, где я осознал себя и перестал стучать за ненадобностью. Тут же исполнил обещанное — положил в костер духам моим пряников и полил вином. Пригласил всех поименно на трапезу к огню и столу, и мы поели и выпили.

61. Отдыхаю, прихожу в себя. Людмила берет бубен и просит принять участие в ее камлании, дабы оно было совместным. Она хочет обратиться к местным берегиням и призывает их. Я ввожу себя в состояние русальных игрищ. Несколько поздновато, можно сказать последний день, когда и русалок то можно еще провожать. Но тут такое за последние пятьсот лет наверняка первый раз происходит. Поэтому можно не думать о датах. Ну, вперед, пляшем. Духов своих не вызываю, глаз не закрываю. Пляшу и приглашаю дев с поймы.

Кто-то наполнил пространство белым, как случается это с яблоней или с вишней в период цветения. Людмила, стучит в бубен, говорит, что берегини пришли, что они охраняют нашу лодку на берегу. Я все это тоже знаю и вожу за руки белых дев. Их много, но им не тесно. Они плывут через деревья и не задевают их. Единственное — облетают костры, вероятно боятся пламени. Костры сушат влагу, а им нельзя высыхать досуха. Странно. Вилам нельзя мокнуть, ибо они тогда тяжелы и не танцуют, а эти наоборот… Какое бархатное развлечение! Как насыщенно красное вино, когда смотришь через стекло на костер. Надо всех их хоть немножко да угостить. Увлекся, и упустил Людмилу из поля внимания.

По окончании Людмила рассказала, что к ней поднялись трое: мать в белом, девочка и еще третья берегиня, которую она хорошо не рассмотрела. Девочка легко и просто подошла к ней и подарила колосок. Взрослые и серьезные — долго не подходили, но потом пригласили ее к себе вниз на луга, где они танцевали вместе. Берегини назвали свои имена, которые Людмила решила мне не говорить. Сказали они ей и ее истинное имя, которое она вполне справедливо, сообщать мне тоже не стала. Она побывала на дне прозрачной и полноводной реки, где двигаться было так же свободно как и на воздухе. Потом берегини проводили ее обратно на гору. В качестве подарка они передали ей какую-то мысль или состояние души, которое запало в Людмилу, но не раскрылась сразу, а разворачивалось потом в течение многих дней, доставляя радость. Через несколько дней, именно этот дар берегинь и заставлял ее думать, что пережитое было не просто игрой воспаленного воображения, а чем-то большим, действительным прикосновением к миру благих духов.

62. Снова беру бубен. Что-то тянет вниз. Там, внизу я бывал и ранее, но всякий раз нижний мир оказывался иным. Это не будет перемещением в горизонтальном пространстве, как я двигался полтора часа назад. Нечто иное. Навь посылает мысль, что она не показалась мне в своей сути. Посмотрим — что за суть? Стучу, опять вызываю духов. На этот раз перед глазами тьма.

Идем вниз, на северо-запад по тропинке, которая проходит прямо через нашу стоянку. Лесная тьма. Вот мы совсем внизу, чуть подолее тропу пересекает ручей. Кондрат говорит, что здесь надо отвернуть камень. Дед что-то сомневается. Он всегда благоразумен. Отворачиваю камень. Под камнем дыра. Кондрат говорит, что это путь навный. Вниз от дыры уходит гранитный гребень. Пролезать на него не удобно, особенно всем разом. Протиснулись. Гребень чуть виден. Верхний свод земли сразу неограниченно расширился вверх. Ниже вода, у нее нет берегов. Она скорее ощущается, чем видится. Море, но без приливов и волн. Ветра нет. Воздух абсолютно неподвижен. Идем. Гребень плавно понижается, подводя к воде. На конце гребня какой-то черный силуэт. Это живое существо, чем-то напоминающее бегемота, часть тела которого в воде. Мы остановились, и он зарычал. Сказал, что он Ящер, и что для движения в навь должен я залезть в его пасть. После этого он раскрыл пасть. Запаха из нее не было, но была в ней глубочайшая тьма.

Я останавливаюсь в нерешительности. Известно, что влезание в пасть зверя есть знахарская инициация. А тут что предлагается? Лезь — рычит пасть. Ищу глазами Кандраша, впиваюсь. Он отчаянно мотает головой и хочет, чтобы я этот его жест увидел. А пасть приближается.

Покажи глаза, требую я от пасти. Покажи мне глаза! Пасть немного прикрылась и стали видны выпученные, напряженные от внутреннего давления глаза. Поразительна была пустота этих глаз. В них было абсолютное бесстрастие. Эти глаза едва ли когда-то выражали хоть какие-то временные переживания. Они запечатлели лишь одно единственное действие, которое бесконечно повторяется, потому абсолютно бессмысленно и ничем не предотвратимо. В них покой без течения времени. В них невозможность выбора. В них отрицание всякого знания. Лишь вечная пустота и небытие были сродни этим глазам.

Это был лишь миг, но он поразил меня. Интуиция мгновенно подсказала, что в эту пасть можно сдать все, что угодно. Но пасть эта бездонна, и это будет лишь проволочкой времени. Вот для таких случаев и надо таскать с собой всякую всячину. Иные шаманы вешают на себя десятки килограммов железа, и оно бы сейчас пригодилось. Есть нож, но не идти же с ним на этого зверя! Да и не платить ему дань добром. На, на, бери! Вспомнил все, что есть во мне больного. Сам себя осмотрел — пустой, не из чего почитай и не состою, но что, каких инородных зверей в себе во тьме нащупал — слизняков, мерзких букашек, гадов, что меня глодают: теперь-то всех их хорошо видно. Кричу резко — вот, на, держи в свою пасть! И пошвырял в нее с себя всяких паразитов, которыми облип яко летучий мышь. Их выдирал — себя драл, больно.

И как пасть на время прикрылась, так и двинулись мы быстро по гребню назад к дыре. Кандрат тут дар речи вновь обрел. Рассказывает, что тот никакой не Ящер вовсе, что много на себя берет, а что он простой Глот из нави, каковых не мало, но в пасти его можно кануть бесследно.

Вышли мы на верх, и камень привалили. Опустился на землю весь в ознобе. Говорю — вольготно же мне в навь ходить! Людмила присела ко мне и начала обнимать и греть, дабы вернуть к реальности. Хорошая ученица.

Успокоился и лег неподвижно, глаза закрыв, но не долго пролежал. Шевелится кто-то на склоне, куда огонь костра не доходит. Себя сразу не показывает. Потом видно, что тело без головы.

Вот те на! В своем мире у костра, а и тут нежить прет. Страх в разных мирах обладает разным качеством. Тут боишься иначе, чем там. Нашел палочку. Постучал ею в бубен, да и швырнул в безголового. Исчез. Поднялся. Гляжу: через костер в ветвях сидит здоровенная толстая бабища.

Кабы она встала, то была бы метра на четыре. Ухмыляется: «Я и есть толстая баба — бесова угодница.» Есть заговор с такими словами, теперь я ее доподлинно вижу. Между нами костер, и я ее не боюсь, да и чего бояться, к ней парни да девки веками обращались. Уйди, говорю ей уставшим голосом. Беру Людмилу за талию. Прижимаю к себе. Стоим. Замечаю, что деревья вокруг начинают светиться своим естественным светом, как и полагается от костра. А до этого не понимал, что они были освещены иначе.

Кажется я, наконец, действительно на месте. Спрашиваю Кандраша — в чем дело? Он объясняет, что мы оставили камень отваленным, когда ходили Глота смотреть. Вот всякой чертовщины из нави и повылезало.

Пришлось помахать головешками, понакладывать во всех странных местах огненных крестов. Вроде все угомонились. Но сил что-то совсем больше нет. Это опасная ситуация, когда духи могут получить надо мной власть. Нужно быть настороже.

Людмила наоборот — полна сил. Она берется за бубен с целью увидать своих первопредков. Я стою прислоненный спиной к березе, с головой заброшенной назад. Так как-то правильнее стоять во время ее камлания. По крайней мере, теперь меня точно никуда не унесет случайно.

На подоле городища появились волк и олень. Людмила бросила хлеб. Олень подошел и взял его. Звери ходили кругом и потом Людмила обнаружила себя частью и того и другого, оленеволком. Разные части тела принадлежали разным животным. Позднее она сказала, что это так же оказалось для нее духовным открытием.

На следующий день проснулись мы в двенадцатом часу. Стояла жара. Как могли быстро сготовили завтрак и собрались.

С другого берега Колычи, который не виден за деревьями, послышался автомобильный гудок. За нами приехал Дима. Я крикнул ему, чтобы он подождал. Мы спустились вниз, и подобрали хранимую берегинями лодку. Переправились через реку, погрузились в машину, и благополучно добрались до Можайска. Без приключений поезд довез нас до Москвы, откуда, как нам казалось, мы уехали давным-давно. Теперь каждому предстояла большая аналитическая работа по осмыслению пережитого.

Можно сколько угодно заявлять, что мы дурачили себя на городище безудержными фантазиями, разбавленными красным вином. Но если при этом появляется мистический опыт и новые знания, ставятся новые вопросы, которые ранее не возникали, то значит кудесничество оправдано как путь развития духа.

Велеса

63. Шаманом не становятся, стуча в бубен в городских парках. Шаманом становятся в мире без людей, в дороге, полной риска и неожиданностей. В дороге появляется время для раздумий. Дорога просветляет разум. Дорога сама тихо рассказывает о путях, которые не были пройдены тобой, но которые прошла твоя душа.

Велеса… Есть земля, желанная для всех путников. Многие искали ее. Многие и находили. Русские люди странствовали в поиске чудесной священной земли — Беловодья, или как открылось мне однажды — Велесы. Русское Беловодье находили на Алтае, южнее Белухи, где текут реки: Берель, Бухтарма и Белая. Туда долгое время не могла дотянуться рука государевой власти. И туда уходили те, кто имел в душе закон, и хотел жить этим законом.

Шаман имеет в душе закон и волю следовать ему. Хотя вольной земли сегодня не осталось, у нас сохраняются такие места и такие двери, из которых открывается путь в иные миры, иные духовные измерения. Там востребован закон и воля шамана.

Таких дверей нет на исхоженных тропах. Но они обнаруживаются — порой достаточно свернуть лишь немного в сторону от проторенного маршрута. Они притягивают к себе желающих дерзнуть и имеющих шаманское предназначение — тех, кто, в конце концов, найдет свой мир и свою священную землю. Вхожи в такие миры не многие. Путь туда бывает тяжел и рискован. Но тот, кто оказался вхож — становится счастлив…

Есть такая дверь к северо-западу от Кен — озера. Там лежит вход страну Велесу.

От Почи идти двадцать километров на восток и еще на север два километра до Глубокого Озера. Стоит там деревня — пяток домов. Деревня нежилая. На горе — кладбище — ниже в ста метрах дома. Лишь в доме у озера живет дед, ловит рыбу.

— Как выйти через лес на реку? Дед долго кряхтел, соображал и потом почему-то сказал, что в этой деревне жили колдуны. Жили очень не дружно, и сейчас никого не осталось. В лесу у них были какие-то свои места. А мне надо идти по дороге дальше. Там и речка будет… При этом дед так долго возвращался к реальности и так медленно говорил, что я не стал ничего уточнять: с чего это он стал говорить про сосну, когда спрашивал я его про реку? Поблагодарил и пошел дальше.

Дорога прошла через деревню и снова ушла в лес. Потом дорога повернула к западу, и от того же места на север уходила чуть заметная тропа. Как указал дед — нужно идти прямо. Через двести метров на этой тропе, среди мелколесья, обнаружилась первая не вырубленная сосна. Сосна эта всех выше, но подходить к ней не надо. Перед ней другая — поменьше, с заостренной кроной как у кедра. Эту малую сосну вдруг очень захотелось обойти три раза, касаясь ее рукой и закрыв глаза. Будто какая-то истома взяла. Снял рюкзак. Чувствую — правильно поступаю. Взялся за ствол — опять правильно — как кто-то согласие дает. Гляжу — большая сосна вся вокруг заросла. А эта вся вокруг чистая — мох лежит, а чуть подальше — ручеек. Не это ли дедова река? Смотрю на небо. Чего-то сделать хочется. Обойду дерево, рукой держась. Вдруг глаза сами закрылись. Пошел кругом — три раза и сказал слово, которое сперва и не понял, да и сейчас только догадываюсь — что же оно обозначает. Трижды сказал: Велеса, Велеса, Велеса. И когда так три раза обернулся, глаза открыл, то как-то не по себе стало — неуютно. Как будто душа к телу не так приклеена. И лес тот, и рюкзак мой лежит, а что-то не так. Замечаю — свет какой-то чуть другой, не такой, как был. Сейчас обед, а тут как вечереет, темноты стало чуть больше. Вдруг еще понял: комаров не стало и тишина удивительная. Сам — слова боюсь сказать. Вроде бы ничего особенного не произошло, а страшно.

Когда человек один в лесу, то оживает внутри него какой-то сторож. Но дай этому сторожу волю, — и не будет покоя. Все будешь оглядываться, всматриваться, вслушиваться. Вот малина спелая, но мятая. Не человечье это дело — так малину бестолково мять и так плохо собирать. Ну-ка посмотри вокруг — а нет ли того, кто ее тут мял, прежде чем самому в тот же малинник лезть…

Ручей. Вода журчит по гальке. Нагибаюсь и осматриваю камешки, и вдруг обнаруживаю самородок. Золото! Торчащий наружу бочек камушка омыт водой и отдает табачно-желтоватым цветом. Трогаю его лезвием ножа, и он начинает испускать красно — желтое сияние. Долго соображаю, и наконец чувствую как внутренняя сила заставляет поискать таких камушков — капелек еще и еще.

Самородок был только один, зато табачного цвета чешуек в песке оказалось видимо — невидимо. Они осаживались на дно кружки, стоило поболтать в ней песок с водой очень недолго, а потом слить верхний слой…

Жесткая мысль остановила всю внутреннюю жадность и всю подчиненность желтому металлу. — Осторожнее. Этого не должно быть. Друг с Чукотки говорил — золото лежит там, где люди не живут. Здесь, на хоженом месте не может быть такого клада! Эта жила должна быть уже давно опустошена. И если я нахожу ее нетронутой, то это означает, что здесь до меня никого не было… Наверное, эта находка была моим испытанием. Но эта земля действительно изобилует драгоценными камнями и металлами.

Мой путь лежал дальше на север. Тропа вела через лес к двум озерам, связанным каменистой протокой. По описаниям здесь в пятидесятых годах рубили лес. Но лес выглядел таким, будто по нему и за сто лет нога человеческая не ступала; не было ни зарубок, ни пеньков. Нижние ветви елей тут никто не ломал. У толстых елок сухие веточки начинались от самой земли, и они были обтерты лосиными боками. Внизу под ними чернела тропинка со следами копыт. Она вывела к заливу с черной водой. Прямо напротив меня в воду уходила гранитная скала, по которой к небу взбегали тонкие и высокие сосенки. Дальше за ней стоял вековой бор.

Здесь на берегу стал готовить обед. Подкладывая в костер веточки, вдруг выяснил, что могу держаться за горящую их часть. Пальцы не обжигались. Казалось удивительным держать ладонь в пламени, которое чувствовалось как поток теплой воды, только снизу вверх. Когда край куртки задымился, только тогда, испугавшись, выдернул руку из пламени. Осмотрел ее, окунул в воду, плеснул водой в костер и он зашипел, как полагается. Тогда еще раз зачерпнул воды, уже двумя руками и плеснул воду себе в лицо.

Вода была как и огонь — комфортной температуры. Мысль, что я не горю — вновь помутила разум. Еще раз осмотрел руку. Снова стало появляться ощущение, что мое тело — не мое, а чужое. Еще и еще раз споласкивал лицо и волосы, окунал голову в воду, и обтирал полотенцем. Потом обтер руку насухо и с опаской: сперва чуть — чуть, а потом смелее взял в руку уголек. Он тлел у меня на пальцах. Дымил, светил изнутри красным, но не жег. Растер его. Чувства ожога по-прежнему не было.

Многим из моих знакомых доводилось ходить по углям. Хаживал и сам. Но когда уголек застревал между пальцами ног — начинало жечь. Тут же это явление было доведено до своей крайности. И эта крайность уже не умещалась в разуме. «Бред. Не может быть» — твердил разум. Можно повторить — предлагал я ему. Еще раз осмотрел пальцы: видимых признаков ожога не было.

Наконец, устав от этого феномена, стал осматриваться. Велеса, Велеса, Велеса… Золото. Отсутствие людей. Нет комаров. Над озером — ни ветерка, как будто я в кой-то огромной комнате. Огонь не обжигает, но кипятит воду и сжигает куртку. Зато суп потребовалось охлаждать… Рту и языку было горячо от ложки и от супа. Стоп! Вот это надо проверить: выискал еще один горячий уголок и поднес к языку. С опаской положил его на высунутый язык и держал с мысленным счетом. Раз, два, три, четыре, тять… Тьфу. Уголек не жег ни языка, ни губ. Это был конец всякой логики. Стало по настоящему страшно.

Что таит в себе этот лес, если в него не ходят люди? Он черный и пугающий. Что произошло со мной, что я буду делать, смогу ли быть прежним? Безумие? Может быть, сейчас со мной происходит совсем что-то иное, не то, что я вижу или слышу. К стати, я ведь, ничего и не слышу. Нет ветра, нет и шумов, кроме тех, которые я сам произвожу. Может, искупаться? Но кто сидит в этом озере? Сейчас вылезет Крокодил или местное чудище, захочет меня сожрать, и что я буду делать?

Да нет, чушь, не раскачивай воображение. Не выпускай из самого себя Крокодила. Можно оснастить удочку и поймать окунька. Все здесь объяснимо. В брюхе-то прибыло. Значит, был обед, и все как надо.

Все, да не все. Сам все видишь и знаешь. Молчи. Лишнего не думай, умнее будешь… Через силу лезу в воду. Купаюсь, не отплывая далеко от берега. Боязно. Волей сдерживаю то неведомое, что таится в озере. Наконец, понял, что будет не стыдно перед собой, если вылезу. Вылез, осмотрелся, обтерся. В голове туман. Мысли куда-то ушли. Думать не хочется, и это, наверное, к лучшему. Яснее не стало, но появилось внутреннее убеждение, что это не сон, а все же явь. Все встанет на свои места. Все будет хорошо, только надо подождать, и не делать ничего такого, о чем потом пожалеешь. Надо поверить себе, что настоящий «Я» в безопасности, что это такая особая явь, и тот «я», который сейчас рассуждает, ответственен только за этот сон на яву. Надо принимать его как есть. Лучше этот «я» ничего сделать не сможет. И хватит логики, хватит экспериментов. Здесь что-то не так, но масштаб того «не так» грандиозен. Передо мной какая-то новая реальность. У нее есть свои законы, но пока она меня принимает. Надо быть ей за это благодарным, и успокоиться.

Так я рассуждал, и шел по своей карте. На ней были изображены те два озера, что остались сзади. Лес стал реже, стало легче идти. Мох пружинил. Попадалась морошка и черника. Уже перезрелые, но вкусные. Хотелось пить. Взошел на холм, и с него вниз открылось километра на два гладь нового озера. Крутые берега местами уходили к воде скалистыми берегами, местами лес стоял у самой кромки воды. Этого большого озера на карте уже не было.

Дно было песчаным, а вода прозрачной, и кишела бесчисленным множеством мальков. Когда вошел в воду, то рыбки побольше стали тыкаться в ноги. Казалось, их можно было ловить руками.

Эти мальки означали, что и рыбу здесь толком никто не ловит. Вновь поднялся на холм, отыскал удобную сосну, и залез на нее. По ту сторону озера — в него впадала река. Она пенилась среди скалистых брегов. За озером, по холмам и лесам гуляли тени облаков. На горизонте лежали хребты голубых гор, и казалось, что на них есть ледники. Справа, у горизонта, к своему великому облегчению, увидел поля — большие зеленые проплешины в темном массиве леса. Засек их азимут. Компас здесь работал исправно. Двинулся вдоль берега, через лес, в сторону полей.

Начало вечереть. По другую сторону озера обнаружились группы курганов. Они стояли тесно друг к другу, и было ясно, что землю для них носили издалека. На них росли сосны. Вскоре за курганами обнаружились белесые избы. К избам не примыкали ни хлева, ни хозяйственные постройки, и стояли они странно, в беспорядке. Их стены местами подпирали сосны в полтора-два обхвата. Внешне избы не казались гнилыми или заброшенными. Крыши были покрыты слоем земли, иголок и мха, но все бревна и доски были целы. Наконец, между избами обнаружилась тропинка. Повертев руками посох и приготовившись воспользоваться им как двуручным мечем, вышел на самое открытое место этой странной деревни, и на полянке обнаружил седого деда в выцветшей одежде.

Более никого видно не было.

— Будь здрав, дедушка. Я здесь намного отдохну.

Дед не говорил, только смотрел и не шевелился. Потом увидев, что я снял рюкзак, медленно вымолвил.

— Ну, вот и смена пришла.

— Какая смена, дед? Расскажи лучше, как мне выбраться к Поче?

Дед долго смотрел, я тоже разглядывал его лицо, всего в морщинах, с седой бородой, и белыми волосами. И вдруг понял, что дед смотрит ясным и мудрым взглядом без удивления или недовольства. Вероятно, он знает: как я тут оказался, и ему не надо долго рассказывать, повторяя одно и то же.

Иногда надо подождать с вопросом. Кто этот дед, какая тут ему смена?

— Как ты, тут, дедушка, живешь? Вместо ответа, дед отвел меня к избе. Стекол в окнах не оказалось, хотя ставни были исправны.

— Вот, гляди, я тут присматриваю. Вдоль всей избы лежало длинное изваяние. Голова покоилась на лавке, прямо под окном, основание — уходило во тьму избы.

— Идол?

— Иные говорят — Идолище. Он к ночи — спит. А днем можешь спросить его, о чем пожелаешь. Он ответит. Но если пожелает чего-то от тебя, то это нельзя не выполнить.

Старик, видно, бредил.

— В других избах тоже идолы. У каждого здесь свой дом. Но тут они только до срока. И я, вот, жду таких как ты, молодых. Пришел бы ты сюда не один, то мы и отнесем их ближе к воде, и поставили. Они все вместе увидят друг друга, и окончательно оживут. Тогда мы и узнаем их действительные имена…

Как выяснилось, сам дед жил на поле, у озера. У него был не хитрый скарб и большое стадо коров. Уже со всем в сумерках, я сидел на своем спальнике в его избушке. Пил молоко, ел творог и пытался выяснить: куда, собственно, попал?

Стало ясно, что Велеса — остров, окруженный Океаном. На севере, на десятки километров простирались хвойные леса и пологие скалистые горы, между которыми лежали озера и болота. Там были редкие деревни. Собственно — это была та же Карелия, но упиравшаяся в Ледовитый океан. К югу так же лежали озера, и земля была равнинная. Но не на долго. Километрах в пятидесяти, за равнинами круто начинались темно-синие горы, вершины которых уходили в облака. Среди них есть кольцевые образования, скорее всего не доступные путнику без снаряжения. Там вечно лежат льды и снега.

За теми горами живут неведомые люди, которые говорят, что дед, их дальний потомок. Их язык плохо понятен. Зато у них есть увешанные золотом каменные столбы и ворота, среди которых они жгут огонь, и что-то говорят на солнечные лучи, которые проходят через дым. Якобы этим столбам тысячи лет. Некоторые из них так же как дед, хранят идолы богов, поднесенные им дары и рукописи на кожах и досках. Пасут они не только коров, но и коней. И есть у них еще какая-то другая земля, куда они уходят из своих гор, потому, что горы, да и сама Велеса, кажутся им тесной.

Многого из того, что они говорили, дед понять не мог. Получалось, что по их закону, сам он должен чуть ли не молиться на них.

Еще дальше на юг, горы становились совсем непригодными для жизни. С южной стороны Велесы, горы круто обрываются в Море. Удобных подступов к воде там почти нет. Море всегда волнуется, и много раз в день, с горных стен в воду сходят камнепады…

— Дед, а есть ли у тебя старые рукописи? Спросил я его с большой надеждой.

— Есть, есть такие, промолвил он.

— А посмотреть их можно?

— Можно, но не сейчас. Прямо сейчас ты не прочтешь в них ничего. Да и не на ползу их ворошить. Навь, она, ведь, может и не выпустить. Так и остановится для тебя жизнь на том, что было триста лет назад. Волхвы, ведь, и тогда еще писали… Но для тебя они не написали ничего. Все, что вам помнится — все нужно будет, ну а лишнего — знать не надо.

Ну, а что было написано — оно почти все и есть. Есть даже такое, что родится на Земле вторично. Только ты не должен читать этого здесь, ни единой строки. Иначе эта мудрость у тебя дома не появятся никогда.

Все же я не поверил. Подумалось, что дед разыгрывает мое незнание. И набравшись смелости, спросил:

— Почему огонь не обжигает мне губы, а суп был горячий? На это дед предложил достать зажигалку и попробовать ее огонь. Это огонь обжигал меня, но дед спокойно держал в нем руку.

— Вот и смекай, ответил он мне. — Суп свой ты принес с собой. И он, будучи в воде, и обжигал тебя. И огонь твой так же жжет тебя. Но пламя моего очага не тронет тебя, как твой огонь никакого вреда принести мне не сможет…

— Пойдешь завтра пасти моих коров? То ли спросил, то ли приказал он вдруг неожиданно.

— Пойду, вырвалось у меня, хотя надо было бы еще и подумать. Стадо просто так не доверяют первому встречному. Не подвох ли какой готовится?

— Оно, между тем продолжал дед, раньше и опасно было в лугах пасти. Все по лесу скотину водил, у коров кости через кожу торчали. Но, пришел вот однажды богатырь — такой, как вот ты, да и порешил гадов, что луга-то позанимали. Теперь покой. А ты, часом, сам не богатырь ли?… Ну, коли не богатырь, так и не ходи тут далеко. А то не по себе дело найдешь.

На вопрос: кто же выпивает столько молока? дед отвечать не стал, только буркнул, что есть до молока немало охотников, и лишнего не остается.

Это более всего мне и не понравилось. На утро погнал стадо в поле. Быка почтительно пропустил вперед, а сам пошел сзади коров с хворостиной. Поле оказалось не близко. Но скотина сама знала — куда идти, потому и гонять ее особо не понадобилось.

Поле лежало над красивым озером. Внизу стояла деревня в три дома, огороженная от поля деревянным забором. Сараев, подсобных построек и стогов там явно хватало. Деревня была не бутафорская. Из большого в два этажа, залитого солнцем дома, вышла старая бабка, и долго смотрела на меня и на гору, прикрыв глаза от солнечного света. Далеко, справа, на озерном берегу, все время в тени, протяжно стонали и плакали женские голоса, будто творился какой-то душераздирающий обряд. Голоса звали и манили страстным зрелищем. Но рассмотреть никого не удавалось.

Дед не сказал — от кого тут беречь стадо? И потому так и проходил весь день с посохом и прутом от края до края горбатого поля, гоняя коровенок от кромки леса. Все же, когда-то пас стадо в две сотни голов, и потому кое-что в пастушеском деле разумел.

К вечеру, без каких либо неожиданностей, вновь пересчитал три десятка коровенок, и пригнал их обратно деду на луг. Дед показался немного удивленным. Видно, что-то должно было случится, да не случилось. Беседа у нас больше не клеилась. На мои расспросы — как выбраться отсюда, дед молвил, что надо пройти через поля и большую деревню.

Утром попрощался, поблагодарил, и пошел, в сторону полей.

Дорога шла чрез лес. Отметил, что по ней ездят телеги, а следов от камер — не обнаружилось. Уже на опушке, в чудном мху увидал шляпку боровика, стал осматривать округу — нет ли еще грибов, и остановился взглядом на кожных поршнях и белесом, выцветшем, как дедова рубаха платье. Поднял голову и застыл от удивления. На меня спокойно, доброжелательно и бесстыдно смотрела потрясающей красоты девушка. Затянутые в косу русые волосы, обрамляли необычно белое с пронзительно-розовым румянцем лицо. Она как будто полыхала огнем. Нос с горбинкой, справа и слева был оттенен чуть заметными рябыми пятнышками. Белесые глаза рассматривали меня и ждали. Следы на радужке говорили, что девушке выпадали немалые переживания, но — разбираться в них прямо сейчас было невозможно. Губы — большие, не способные к сокрытию внутренних переживаний, вероятно, никогда не знали косметики. Они казались слегка прозрачными. Зеленоватый камень: «куриный бог» на груди, в складках белой ткани, еще ниже — корзина с грибами, кисть руки. Вот это рука! А вот и вторая, свободная… Таких ручек у наших дам видеть не доводилось никогда.

Вновь прошелся взглядом по ее груди, вернулся к лицу, и подумал, что надо улыбнуться хотя бы, а то сейчас она убежит. Чем еще подтвердить свою доброжелательность?

Улыбнуться, наверное, получилось. Девушка не сбежала, но предложила положить грибы ей в корзину, и мы двинулись к дерене вместе.

Девушку звали Людмилой. Нас встречали только девушки. Подходя к дому Людмилы, мне было уже не по себе. Меня откровенно рассматривала целая толпа, которая обменивалась репликами, из которых я уловил лишь одну понятную фразу: «Он у деда коров пас». И дома и одежды — все тут было как положено — нашей Северной традиции, но все он несли следы времени. Ни новых построек, ни новых вещей вокруг видно не было.

Людмила предложила мне обед, а сама ушла и затопила баню. Мы парились в ней вдвоем, и мне довелось жить у нее пять дней.

В этой деревне девушки выполняют и мужскую и женскую работу. Своим топором я срубил несколько бревенчатых венцов, начав постройку амбара, и понял, что у меня это получается. Пробовал выходить в поле с плугом, но заваливал его — не мог удержать ровно. Мои борозды шли вкривь и вкось под смех собравшихся зрительниц. У всех у них, как и у моей Людмилы, были сильные руки и, как уже было понятно, развитые тела. Все они жили натуральным хозяйством, что невозможно при физической немощи. Все эти девушки ждали и ждут — когда за ними придет муж, который возьмет их в жены, в другую жизнь. Все они простого ясного нрава, не скрывают эмоций, не умеют врать и ждут от тебя простоты и правды.

— Возьми меня с собой, просила Людмила. — Выведи на верх. Мне хочется вместе с тобой увидеть тот мир и то солнце.

Я же, по малодушию своему молчал и думал:

— Куда выведу ее в свой мир? Где помещу, как устрою? Сможет ли она жить там, и понимает ли — чего просит? Ее жизнь тут — это вечная идиллия. Там ее ждет ад перемен. Смогу ли я сам быть таким, каков здесь? Ведь все то скверное, что рождается во мне там у меня дома — оно по-своему сильно. И поняв это, она же заклеймит меня как лжеца и двоедушного человека. Да и женат я в том мире. Как я объяснюсь со своими дочерями? Что вывел для себя ведьму из подземного царства, или проще — привез себе девку с Севера?

— Кто ты? Спрашивал я ее, пытаясь сжать руками ее плечи. Она не знала до конца — кто она есть, не помнила отца и мать, но рассказывала о бешеных танцах, о птицах, о полетах над огромными водами, о горах и бесконечных лесах, о горных лугах и водопадах, о красавицах, облаченных в перья.

И еще она сказала мне:

— Тот, кто однажды пришел в Велесу, тот обязательно в нее снова вернется.

— Как же, я буду тогда уже стар, ответил я, догадываясь о своей участи.

— Пиши, записывай сейчас на бумаге, что я говорю тебе, вдруг заговорила она ясным повелительным голосом. И тогда я стал писать.

— Если тебе дано, — значит, ты должен. Перейдя границу Велесы, ты все забудешь, и лишь то, что записал — то и сможешь вспомнить. Когда ты придешь сюда второй раз, душой ты будешь моложе, чем теперь. Это потому, что волхвы не умирают, и даже не стареют — остаются молодыми до последнего своего часа на том свете. Тот, кто не выгорает душой при жизни, тот и на этом свете останется молодым. Ты пришел сюда не в свое время. Вот потому ты и видишь себя таким, каким есть: не юным, но и не старым.

Когда ты пройдешь свой путь по тому свету, то возвратишься сюда таким, каким ты есть сейчас. Это потому, что я увидела тебя таким, и таким буду хотеть видеть тебя всегда. Мы будем жить не здесь, а по ту сторону — на том озере, в которое бежит шумная река, что берет начало среди гор. И мои подруги, и твои друзья будут приходить к нам. Ты подымешь ото сна богов, и мы будем слушать древние легенды. Но будет это не скоро.

А теперь уходи.

Мы прошли вместе до какой-то непонятной мне границы, где она сказала, что дальше я должен идти один. Там и обнялись в последний раз. Я уходил, а она смотрела мне вслед. Тогда я не жалел о расставании…

Дорога вновь вывела меня на поле, где я пас коров. Подошел к деревне в три дома и заговорил со старухой, которая была рада мне и приглашала в гости, попить чаю.

— Как выйти к Поче, бабушка?

— Туда вот и пойдете, махнула бабуля точно в ту сторону, откуда я выгонял дедовых коров. — Разве не из Почи вы пришли ко мне?

Бабуля явно пускала меня по проклятому бесконечному кругу. Но в глазах ее не видно было никакого злого умысла. Поежившись, еще раз спросил: нельзя ли как-то иначе добраться до автобуса на Конево?

— Отчего же нельзя? Можно перейти через брод на Филиповку, там и дорога.

Брод — слово впечаталось в сознание — это действие сейчас и было самым нужным. Уйти отсюда бродом, чтобы вернее привязаться к своему миру.

На озере протяжными голосами кричали гагары. В клапане рюкзака лежал исписанный дневник, прочесть который я с трудом нашел время лишь к зиме. Огонь в бабулиной печи обжигал руки.