В сухом климате Альта-Грасии

Джон Ли Андерсон

Че Гевара. Важна только революция

Посвящается Эрике, а также памяти моей матери Барбары Джой Андерсон (1928–1994).

Благодарности

Хотя биографию обычно пишет один человек ему никак не обойтись без посторонней помощи. Есть немало людей, которых следовало бы поблагодарить за помощь в этой работе, растянувшейся на целых пять лет. Кое-кто из них, возможно, не одобрит того, что получилось в итоге. Им я могу сказать только одно: в этой книге я выступаю исключительно от имени самого Че Гевары, стараюсь высказать то, что, как мне кажется, было именно его, а не чьей-то точкой зрения. Но, чтобы успокоить иных читателей, я хочу заявить: всю ответственность за содержание книги несет ее автор и только он.

На Кубе, где прошла большая часть моей жизни и где в основном я проводил свои исследования, есть один человек, которому я обязан особо: это вдова Че Гевары Алейда Марч; эта женщина рискнула выйти из тридцатилетнего затворничества и открыть свои двери настырному «янки», сующему нос в чужие дела. Я знаю, что для нее это был непростой шаг и что многие отговаривали ее от этого. Я очень благодарен Алейде Марч за проявленную смелость и за то, что она не стесняла меня в возможности самостоятельно делать выводы на основе полученной от нее информации. Я крайне признателен Марии дель Кармен Арье, ближайшей помощнице и другу Алейды — быть может, лучшему в мире специалисту по Че Геваре. Орландо Боррего, протеже и близкий друг Че, щедро поделился со мной богатейшими сведениями и, за что я навеки останусь ему благодарен, отнесся ко мне как к другу. Мануэль Пиньейро Лосада, он же «Рыжебородый», глава кубинской разведки и хранитель государственных тайн в последние тридцать пять лет, вышел из тени, дабы раскрыть некоторые секреты, окружающие подпольную деятельность Че, и я очень признателен за эту невероятную честь, оказанную мне. Также я хотел бы поблагодарить Алейду Пьедру, моего преданного друга и помощницу, которая практически стала членом нашей семьи.

Кроме того, особое спасибо Денису Гусману, члену Центрального Комитета Коммунистической партии Кубы, который содействовал тому, чтобы мой запрос по поводу исследовательской работы на Кубе был одобрен, и затем помогал сгладить шероховатости, случавшиеся на первых порах нашего пребывания в его стране; Марии Флорес; Роберто де Армасу; покойному Хорхе Энрике Мендосе, который изначально должен был меня курировать, но с которым, как это ни прискорбно, мне почти не довелось поработать; Хулии Мартин и ее отцу Лионелю Мартину, замечательному человеку и прекрасному другу, который поделился со мной своими воспоминаниями, гипотезами и связанными с Че документами из своего личного архива. Я также благодарю Мануэля, Алехандро, Катю и всю семью Гато; Лорну Бердсол, Паскаля и Исис Флетчер, Лизетту, Рона Риденора, Веронику Спасскую, Роберто Саласа, Энкарну, Фернандо, Лейли Бэррел, Лео и Мичи Акоста, Микаэлу и Фернандо, Мигеля и Таню, Хулио и Оливию, Марту и Кармен, Исаака и Ану, Диноса и Мирабель Филиппос, Анхеля Аркоса Вернье, Хуана Гравалосу, Тирсо Саэнса, Гарри Вильегаса, Кристину Кампусано, Альберто Кастельяноса, Альберто Гранадо; Освальдо де Карденаса, Ану Марию Эрра, Марию Элену Дуарте, Эстелу и Эрнесто Браво, Мариано, Густаво Санчеса, Хесуса дель Валье, Пако Усальяна, Марту Виторте, Кари и Маргариту. Педро Альварес Табио дал мне допуск к вожделенным архивам Че в Государственном совете Кубы, а там мне очень помогли Эфраин Гонсалес, а также Эберто Норман Акоста. Историк Андрес Кастильо Берналь предоставил мне экземпляр своего исчерпывающего исследования по истории кубинской революции и другие документы.

В Аргентине мне оказали помощь Калика Феррер, Карлос Фигероа, Чичо и Марио Сальдуна, Пепе и Чучи Тиссера, Роберто и Селия Гевара, Хулия Констенла, Рохелио Гарсиа Лупо, Рейнальдо Сьетекасе, Эктор Жюв, Альберто Корн, Эктор «Тото» Шмуклер, Оскар дель Барко, Бенхамин и Эльза Элькин, Нелли Бенбибре де Кастро, Эмилисано Акоста, Татьяна и Хайме Рока и вся «Группа судебной антропологии Аргентины»: Анахи, Патрисия, Дарио и Мако, и в особенности Алехандро Инчаурреги, которого я теперь считаю своим добрым другом. Также благодарю Роберто Баскетти, Хулио Вильялонгу, Марию Лауру Авиньоло и Клаудию Король.

Моя особая благодарность тем, кто помог мне в Боливии: Лойоле Гусман и Умберто Васкес Вианье. Спасибо также Розе и Натали Апькоба, Мартину и Матильде; Ане Уркиэта, Хуану Игнасио Силесу, Чато Передо, Рене Рокабадо, Карлосу Сориа, Кловису Диасу, Мигелю Анхелю Кинтанилье и Тане из отеля «Копакабана». Мои лучшие пожелания — Экипо де Балонсесто Андерсон из Вильягранде. Огромное спасибо генералу в отставке Реке Терану, щедро уделившему мне время и предоставившему документы и коллекцию трофейных фотографий.

В Парагвае мне оказали поддержку Сокорро Селич и ее дочери, из которых особо хочется поблагодарить Сорку, отнесшуюся ко мне с доверием и открывшую секреты покойного полковника Андреса Селича, принимавшего непосредственное участие в событиях последних часов жизни Че Гевары. Я говорю им спасибо за теплоту и гостеприимство. А также благодарю Тилина за то, что он помог мне сделать копии магнитофонных записей и переснять фотографии тридцатилетней давности.

В Мексике мою исследовательскую работу координировал и направлял Фил Гансон, превосходный журналист, специализирующийся на Латинской Америке, и просто хороший друг. Я чрезвычайно обязан ему за терпение и неустанную помощь в поиске различных людей и архивных документов в Мехико, Гватемале, Никарагуа и Панаме.

Мои коллеги в Великобритании Ричард Готт и Джон Ретти поделились со мной важной информацией, подсказали, к кому обратиться, и в целом оказали поистине бесценную поддержку. Еще я хотел бы сказать спасибо Данкану Грину и Ракель из издательства «ЛАБ». Благодарю также Педро Сардуя и Джина Страббса; Нолла Скотта, Лендона Темпла, Мухаммада и Хелену Полдерваартам, Карлоса Карраско, Ашока Прасада и Питера Моллоя.

В Москве мне помогали Ирина Калинина, Анатолий, Эсперанса, Володя, Марио Монхе и Александр Алексеев; в Испании — Генри Лернер, Кармен Гонсалес Агилар и ее покойный брат Пепе, который уделил мне свое время, уже находясь при смерти; в Швеции — Сиро Бустос, открывший в ходе долгих бесед передо мной дверь в свой дом и собственное сердце; в Каире — Кароль Бергер, которая, оставив собственные дела, разыскивала для меня нужных людей; в Германии — Петер Мюллер, он помог мне получить доступ к архивам «Штази» и оказал поддержку во многом другом. Швейцарский кинорежиссер Рихард Диндо щедро поделился со мной всевозможными сведениями о Боливии.

В Вашингтоне мне помогали Питер Корнблу из «Архива национальной безопасности», Скотт Армстронг, Девид Корн, Серго Микоян и Фил Бреннер. Я очень благодарен моим друзьям из Майами, которые проявляли благожелательный интерес к моей книге и мукам творчества: Рексу и Габриэле Хендерсон, Девиду и Инес Адамс, Хосе и Джине де Кордова.

Эти и другие друзья и родственники по всему миру помогли сделать так, чтобы мой труд, растянувшийся на несколько лет, не ощущался как тяжелая обуза. Среди них Ванадия Сендон-Хамфрис, Дорин Кунрад, Девид Хамфрис, Джонатан Гленси, Мишель, Тина, Мейм, Нохад аль-Турки, Ник Ричардс, Кристофер и Моника Максвелл-Либби, Колин Пиз, Девид Ридд, Саймон Такер, Рос Бейн, Лори Джонстон, Кети Бут, Тим Голден, Джефф Расселл, Чак и Бекс, Мишель Лабру, Берта Тайер, Майк и Джоан Карабини-Паркер, Дженет и Терри Паркер, Мария Елена, Матильда Стоун, Мартин и Ева Баррат, Ингрид Вавер, Колин Лизьери, Йос и Кьен Шройрс-Тиммерман.

За эти пять лет ушли из жизни многие близкие мне люди. Им я говорю последние слова благодарности. Моя мать, Барбара Джой Андерсон, первый мой наставник и ближайший друг, скоропостижно скончалась, когда я находился на Кубе. София Гато, бывшая няня детей Че, помогла растить и моих детей тоже и очень скоро стала нашим большим другом. Она умерла год назад и всем нам очень и очень ее не хватает.

Мне кажется на редкость удачным то обстоятельство, что эта книга была опубликована в издательстве «Гроув пресс», которое впервые познакомило американского читателя со многими работами Че Гевары. В офисах издательства прогремели взрывы, после того как один из издаваемых им «радикальных» журналов, «Эвегрин», вышел с тем же изображением Че на обложке, какое украшает и эту книгу. Мой издатель Морган Энтрекин поддерживал меня в течение всех пяти лет. Хотя он никогда об этом не говорил, я уверен, что временами он был отнюдь не в восторге от моих планов, и я благодарен ему за то, что он никогда не делился со мной этими мыслями. То же самое относится и к моему литературному агенту Деборе Шнайдер. Я благодарен Карле Лалли и Элизабет Шмиц за все их усилия, предпринятые ради меня; кроме того, большое спасибо Антону Мюллеру, Кенну Расселлу, Мюриэл Йоргенсен, Миве, Джуди и всем сотрудникам «Гроув пресс», которые старались создать для меня максимально комфортные условия: Джоан Эрику, Джиму, Скотту, Лорен, Лиссе, Эми, Кирстен, Тому, Лее и Бену. Отдельное спасибо Патти О'Коннелл, откорректировавшей мой путаный синтаксис и исправившей ошибки в испанских словах и предложениях, а также моим издателям из «Трансуорлд», «Эмесе», «Бальдини и Кастольди», «Лист» и «Обхетива» за их поддержку и терпение.

Мало какой писатель может похвастать тем, что при создании книги в качестве редакторов выступили его брат и близкий друг. А вот мне повезло: Скотт Андерсон и Франсиско Голдман оказались критиками, и весьма придирчивыми, моего непомерно раздувшегося сочинения. Если книгу можно теперь спокойно читать, то за это в первую очередь следует поблагодарить их.

Во время моей «одиссеи имени Че» неизменным спутником, поддерживавшим все мои начинания, была моя жена Эрика. Она приняла переезд из Оксфорда в Гавану с подлинно британским спокойствием и занялась обустройством нашего нового дома, не обращая внимания на начинающийся в стране развал. Эрика без жалоб переносила мои многочисленные заграничные поездки, которые подчас длились по нескольку месяцев, и благодаря ей я всякий раз по возвращении находил свое семейное гнездо исполненным здоровья и веселья. Для наших детей — Беллы, Рози и Максимо — эта книга оказалась неотъемлемой частью их жизни. Для всех них Че Геварa стал первым человеком вне нашей семьи, о котором они узнали. Первым языком Рози и Максимо стал испанский, а Белла начинала каждое утро с пения гимна «Seremos сото el Che» — «Мы будем такими, как Че».

Введение

Почти буднично произошло это откровение — во время долгой беседы за чашкой кофе в ноябре 1995 г. Сидя в саду своего дома в предместье боливийского города Санта-Крус, отставной генерал Марио Варгас Салинас посвятил меня в секрет своего участия в тайных похоронах человека, за которым он охотился двадцать восемь лет назад: уроженца Аргентины революционера Эрнесто Че Гевары.

Признание генерала пролило свет на одну из самых главных загадок в истории Латинской Америки. После того как в октябре 1967 г. человек являвшийся правой рукой Фиделя Кастро, был пойман и убит боливийскими военными в присутствии агента ЦРУ, труп его исчез. И вот теперь, сидя в своем саду в Санта-Крусе, Варгас Салинас рассказал, как принимал участие в ночных похоронах, когда тело Че — без кистей рук, которые были ампутированы, — вместе с телами нескольких его товарищей было захоронено в братской могиле недалеко от взлетно-посадочной полосы у маленького городка Вильягранде в Центральной Боливии. Военные, одержавшие победу над самым известным в мире партизаном, не хотели, чтобы его могила стала местом паломничества. Они надеялись, что, если Че Гевара исчезнет, легендарности его придет конец.

Однако легенда о Че Геваре росла и ширилась, не зная преград. Миллионы людей оплакивали его уход. Поэты и философы слагали в его честь хвалебные речи, композиторы посвящали ему сочинения, художники изображали его в тысячах героических поз. Революционеры-марксисты в азиатских, африканских и латиноамериканских странах шли в бой под его знаменами. Когда молодые люди в США и Западной Европе восставали против общественного порядка, против войны во Вьетнаме, против расовых предрассудков и социальных условностей, символом их пылкого, хотя и во многом неудавшегося, бунта был пламенный образ Че Гевары.

Каким же был он, этот человек, в тридцать шесть лет оставивший жену и пятерых детей, а также пост министра, пренебрегший статусом почетного гражданина и высоким офицерским чином в революционной Кубе — в надежде разжечь «континентальную революцию»? Что заставило выходца из аристократической аргентинской семьи, выпускника медицинского факультета попытаться изменить мир?

На эти вопросы я пытался найти ответ. Я заинтересовался Че в конце 1980-х годов, когда писал книгу о современных партизанах. Я обнаружил, что и в Бирме, и в Сальвадоре, и в Западной Сахаре, и даже в мусульманском Афганистане Че остается культовой фигурой для партизан всех мастей. Его работы по военному делу и, прежде всего, его революционные принципы, воплощением которых он являлся, — самопожертвование, честность и преданность делу — прошли через времена и идеологии, они питают и вдохновляют новые поколения борцов и мечтателей.

Я искал книги про Че Гевару. Мало что было напечатано, а серьезных биографических исследований и вовсе не имелось. В основном это были либо официальные «жития святого», вышедшие на Кубе, либо, напротив, попытки представить Че Гевару в черном свете — произведения его идеологических врагов, не менее, впрочем, скучные. Вскоре я понял, что жизнь Че Гевары еще только предстоит описать, ведь многие факты его биографии были покрыты тайной. Казалось, что, если разрешить эти загадки, удастся пролить свет на значительнейшие события эпохи «холодной войны», остающиеся при этом наименее изученными: поддержку кубинскими революционными властями партизанских движений в других государствах и разжигание Востоком и Западом войн в странах третьего мира.

Я посчитал, что ответы на большинство вопросов нужно искать на Кубе, куда и отправился в 1992 г. Это было смутное для Кубы время: только что распался СССР и закончилось его тридцатилетнее покровительство режиму Фиделя Кастро. Кастро был потрясен, но не сломлен; он по-прежнему гордо держал флаг социализма, хотя казалось, что корабль государства тонет под его ногами.

Во второе свое посещение, в том же году, я встретился с вдовой Че, Алейдой Марч, и она сказала, что посодействует мне в написании биографии ее покойного мужа. Это оказалось весьма кстати, так как чиновник, от которого я вначале получил разрешение и который должен был являться моим официальным помощником, вскоре совершил самоубийство, пустив себе две пули в грудь. В начале 1993 г. я вместе с семьей переехал в Гавану и остался там почти на три года. С помощью Алейды Марч — и проводя дополнительные исследования в Аргентине, Парагвае, Боливии, Мексике, России, Швеции, Испании и Соединенных Штатах — я попытался выяснить, что за человек был Че Гевара и что происходило в его жизни. Прежде всего я хотел понять, какова была реальная личность, стоявшая за легендарным образом революционера. В результате моих пятилетних усилий и появилась эта книга.

Любопытно, что фигура Че Гевары по-прежнему способна и увлекать, и порождать споры, а также становиться причиной политических беспорядков. Сведения, которыми поделился со мной генерал Варгас Салинас, повлекли за собой целый поток новой информации, касающейся не только смерти, но и жизни Че Гевары. Все это взбудоражило Боливию.

Осаждаемый прессой, боливийский президент издал приказ, предписывающий военным найти и эксгумировать тело Че Гевары и двух десятков его товарищей-партизан, «исчезнувших» вместе с ним. За этим последовало весьма колоритное действо: бывшие партизаны, солдаты, судебные эксперты копали землю в окрестностях Вильягранде, вокруг стояли толпы зевак репортеры вовсю упражнялись в красноречии. Открылись многие старые раны страны. Возникла угроза, что на поверхность всплывут еще более мрачные подробности события многие годы считавшегося государственной тайной. Военные Боливии подчинились президентскому приказу, но поступок Варгаса Салинаса сочли предательством и надавили на генерала, чтобы тот держал язык за зубами. Он приехал в Вильягранде и заявил, что не может «точно» вспомнить, где был похоронен Че. Генерал вернулся домой, где был помещен под временный арест. Затем он надолго уехал за границу и впоследствии высказывался очень сдержанно. Поиски в Вильягранде продолжались, но, так как точное место для раскопок было неизвестно, вести их становилось все труднее. Тем не менее через несколько недель были найдены тела четырех партизан. Однако это не помогло взять след. К началу 1997 г. поисковые группы так и не достигли конечной цели: найти могилу со скелетом человека без кистей рук.

Часть первая

БЕСПОКОЙНАЯ ЮНОСТЬ

Глава 1

Плантация мате в Мисьонес

I

С гороскопом дело обстояло неясно. Если знаменитый революционер Эрнесто Че Гевара родился 14 июня 1928 г., как указано в его свидетельстве о рождении, то он был Близнецами — причем довольно бесцветной личностью. Знакомая матери Че, астролог, еще раз сделала все подсчеты: куда закралась ошибка? — но результат оказался тот же. Че выходил неприметным, несамостоятельным человеком, прожившим не отмеченную яркими событиями жизнь. Вариантов было два: либо астролог права, либо она плохой астролог.

Когда матери Че показали этот унылый гороскоп, она рассмеялась. После чего поведала секрет, который хранила тридцать с лишним лет. Ее знаменитый сын на самом деле родился месяцем раньше, 14 мая. Он был не Близнецами, а своевольным и решительным Тельцом.

Мать объяснила, что им пришлось прибегнуть к обману, так как, выходя замуж за отца Че, она была на третьем месяце беременности. Сразу после свадьбы молодожены уехали из Буэнос-Айреса в удаленное местечко в джунглях, Мисьонес, где приобрели плантацию мате. Она вынашивала ребенка вдали от любопытных глаз столичного общества. Когда пришло время рожать, они поехали по реке Парана в город Росарио. Там она разрешилась от бремени, и врач, их друг, изменил дату в свидетельстве о рождении, сдвинув ее на месяц, чтобы избежать скандала.

Когда сыну исполнился месяц, молодые родители известили родственников, сообщив, что собирались приехать в Буэнос-Айрес, но в Росарио у Селии начались преждевременные роды. В конце концов, семимесячный ребенок не такая уж редкость. Возможно, у родственников и друзей и возникли сомнения, но историю эту и официальную дату рождения ребенка они приняли спокойно и вопросов в последующие годы не задавали.

Если бы этот младенец не стал впоследствии знаменитым революционером Че, то тайна его родителей могла бы уйти с ними в могилу. Вероятно, Гевара — один из немногих известных людей нашего времени, у кого поддельным является и свидетельство о рождении, и свидетельство о смерти. Но, наверное, так и должно было случиться, что жизнь человека, которому предстояло посвятить себя подпольной деятельности и погибнуть, осуществляя секретную операцию, началась с обмана.

II

Когда в 1927 г. Эрнесто Гевара Линч познакомился с Селией де ла Серна, она только что закончила в Буэнос-Айресе Католическую женскую гимназию для аристократок, Сакре-Кёр. Это была эффектная двадцатилетняя девушка с орлиным носом, темными волнистыми волосами и карими глазами. Селия была начитанна, но наивна, набожна, но пытлива. Иными словами, готова к романтическому приключению.

Селия де ла Серна была чистокровной аргентинской аристократкой, ведшей происхождение от испанской знати. Один из ее предков был наместником испанского короля в колониальном Перу, другой — знаменитым аргентинским генералом. Ее дед по отцу был состоятельным землевладельцем, а сам отец — известным профессором юриспруденции, конгрессменом и послом. И он, и его жена умерли, когда Селия была еще ребенком, и девочка вместе с шестью братьями осталась на попечении строгой и очень религиозной тетушки. Однако, несмотря на ранний уход родителей, у семьи сохранились доходные земельные владения, и по достижении двадцати одного года Селия должна была получить солидное наследство.

В свои двадцать семь Эрнесто Гевара Линч был высок ростом и красив, лицо его отличал волевой подбородок. Очки, которые он носил из-за астигматизма, делали его немного похожим на клерка, но это было обманчивое впечатление, так как он обладал кипучим, общительным нравом, горячим темпераментом и редким воображением. В его роду также были не последние в Аргентине люди: он являлся правнуком одного из крупнейших богачей Южной Америки, среди предков его значились представители знатных испанских и ирландских фамилий. Но с течением времени семья Эрнесто во многом утратила свое положение.

Эрнесто Гевара Линч был шестым ребенком в семье Роберто Гевары Кастро и Аны Исабель Линч. В XIX веке, когда власть в стране захватил диктатор Росас, отцы Роберто и Аны, наследники богатых семей, бежали из Аргентины в Калифорнию, зараженные «золотой лихорадкой». Там и родились их дети. Когда они вернулись на родину, Роберто и Ана Исабель поженились. У них родилось одиннадцать детей. В целом жизнь супругов была благополучной, хотя они и утратили статус крупных землевладельцев. Муж работал землемером, жена растила детей в Буэнос-Айресе. На лето они переезжали в простой деревенский дом, оставшийся от старых фамильных владений и отошедший к Ане Исабель по наследству. Чтобы подготовить сына к трудовой жизни, Роберто Гевара послал его в государственную школу, напутствовав словами: «Единственная аристократия, в которую я верю, — это аристократия талантливых людей».

Но Эрнесто по праву рождения сохранял принадлежность к элите аргентинского общества. Он был воспитан на историях матери о жизни в Калифорнии и на леденящих кровь рассказах отца о нападениях индейцев и гибельных опасностях андского высокогорья. Поразительное, полное приключений прошлое его семьи бередило душу. Ему было девятнадцать лет, когда умер отец. Поступив в университет, Эрнесто стал изучать архитектуру и инженерное дело, но ушел, не закончив курс. Мечтая о приключениях и богатстве, он решил пустить скромное наследство отца на достижение своей цели.

К тому времени, когда Эрнесто встретил Селию, он (на пару с одним богатым родственником) вложил большую часть денег в яхтостроительную компанию «Астильеро Сан-Исидро». Некоторое время он сам проработал там в качестве контролера, но вскоре это стало ему неинтересно. Тогда Эрнесто загорелся новой идеей: друг убедил его, что можно разбогатеть на выращивании мате — растения, из которого делается традиционный бодрящий напиток, любимый миллионами аргентинцев.

В то время можно было дешево купить землю под плантации в провинции Мисьонес, расположенной в тысяча двухстах милях от Буэнос-Айреса по реке Парана, на северной границе с Парагваем и Бразилией. Первоначально эти места были освоены миссионерами-иезуитами, которые в XVI веке обратили в христианство индейцев гуарани. К Аргентине Мисьонес была присоединена лишь за пятьдесят лет до описываемых событий и теперь была открыта для поселенцев. Туда хлынули спекулянты землей, искатели приключений и бедные эмигранты из Европы. Гевара Линч отправился туда, чтобы посмотреть на обстановку собственными глазами, и оказался захвачен «лихорадкой мате». Его собственные деньги были вложены в компанию «Астильеро», но на приданое Селии они могли бы купить достаточно земли под плантацию. Он рассчитывал, что «зеленое золото» сделает их богатыми.

Ничего удивительного, что родственники Селии приняли в штыки столь «несолидного» жениха. Селии не исполнилось еще двадцати одного года, и по аргентинским законам ей требовалось согласие родных для заключения брака и вступления в наследство. Однако согласия получено не было. В отчаянии, особенно из-за того, что она была уже беременна, Селия бежала с Эрнесто, пытаясь силой добиться разрешения на брак. Они поселились в доме ее старшей сестры. Побег возымел нужный эффект. Разрешение на свадьбу было получено, но для отвоевания наследства Селии пришлось обратиться в суд. В итоге молодой женщине удалось получить часть того, что ей причиталось, в том числе имение с хозяйством, включавшим пашни и скот, в центральной провинции Кордова, а также кое-какие облигации — достаточно для того, чтобы купить плантацию мате в Мисьонес.

10 ноября 1927 г. состоялась их с Эрнесто свадьба. Неофициальная церемония прошла в доме ее замужней старшей сестры Эдельмиры Мур де ла Серны. Газета «Ла-Пренса» в Буэнос-Айресе сообщила об этом событии. Сразу после свадьбы новобрачные уехали из Буэнос-Айреса в глухомань провинции Мисьонес, унося с собой тайну. «Мы вместе решили, как устроить свою судьбу, — писала Селия позже в мемуарах. — Мы оставили позади все сожаления и притворства вместе с тесным кругом родственников и друзей, хотевших расстроить наш брак».

III

В 1832 г. английский натуралист Чарлз Дарвин стал свидетелем тех страшных жестокостей, которые учинил по отношению к коренным аргентинским жителям — индейцам — предводитель гаучо Хуан Мануэль де Росас. По поводу увиденного Дарвин заметил: «От краснокожих индейцев страна перейдет в руки белых дикарей гаучо. Те имеют небольшое преимущество в образовании и куда меньшую приверженность моральным принципам».

Однако в Аргентине появился свой пантеон национальных героев, начиная с генерала Хосе Сан-Мартина — освободителя страны от испанского владычества — и заканчивая Доминго Сармьенто — журналистом-борцом, просветителем и, наконец, президентом, приведшим Аргентину к ее нынешнему состоянию территориального единства и приверженности республиканскому строю. В своей книге 1845 г. «Факундо»[1]Сармьенто обратился к соотечественникам с призывом предпочесть путь приобщения к цивилизованному человечеству и отвергнуть жестокость, воплощенную в гаучо — жителях пограничных территорий Аргентины.

При этом сам Сармьенто не преминул прибегнуть к авторитарному способу управления страной, и после его смерти аргентинский культ вождя, каудильо, никуда не исчез. На протяжении следующего столетия он оставался важным фактором государственной политики: сменяя друг друга, страной правили то каудильо, то демократы. Словно бы отражая резкие контрасты ландшафта гигантской территории, оказавшейся под властью аргентинцев, характер их объединил в себе непреодолимые противоречия, находясь в постоянном поиске равновесия между склонностью к дикости и стремлением к просвещению. Необузданные, переменчивые, склонные к национализму, аргентинцы в то же время воплотили в себе такие черты, как открытость, веселый нрав, гостеприимство. Эта парадоксальность способствовала расцвету культуры. Ее выразили такие классические литературные произведения, как «Дон Сегундо Сомбра» Рикардо Гиральдеса и эпическая поэма о гаучо «Мартин Фьерро» Хосе Эрнандеса.

Начиная с 1870-х годов страна обрела некоторую стабильность. И с окончательным завоеванием южных пампасов, сопровождавшимся санкционированным властями истреблением местного индейского населения, новые обширные территории стали открыты для колонизации. Пампасы были пущены под пашни и выпас скота; повсюду возникали новые города и промышленные предприятия; активно прокладывались грунтовые и железные дороги, строились порты. На рубеже веков население страны утроилось за счет притока более миллиона эмигрантов из Италии, Испании, Германии, Великобритании, России и с Ближнего Востока, наводнивших богатую, обещающую процветание южную часть страны, — и этот поток не ослабевал.

Всего лишь сто лет назад Буэнос-Айрес был унылым поселением колонизаторов в широком устье Ла-Платы. Теперь же он напоминал раскаленный плавильный котел. Главной культурной приметой новой действительности стала страстная музыка танго, а вестником зарождающегося чувства национальной гордости был бархатистый голос темноглазого эстрадного певца Карлоса Карделя. Население города говорило на собственном креольском диалекте под названием «лунфардо» — своего рода аналоге лондонского кокни, богатом на каламбуры, рождающиеся из смеси слов языка индейцев кечуа, итальянского языка и диалекта гаучо.

Городской порт ни секунды не стоял без дела: одни корабли отправлялись в Европу, груженные аргентинским мясом, зерном, кожей; другие везли в Аргентину американские «студебекеры», граммофоны и последние новинки парижской моды. Жители Буэнос-Айреса гордились своей оперой, биржей, превосходным университетом, рядами величественных общественных зданий и частных особняков в неоклассическом стиле, ландшафтными парками с раскидистыми деревьями и площадками для игры в поло, а также просторными бульварами, украшенными монументальными статуями и причудливыми фонтанами. Трамваи с шумом и звоном проносились по мостовым мимо элегантных «конфитерий» и «вискерий» с бронзовыми дверьми и золочеными надписями на витринах. Изнутри они были украшены зеркалами и отделаны мрамором, а надменные официанты в белом готовы были устремиться к столику по первому знаку клиента.

Однако, хотя культура столичных жителей была вполне сопоставима с европейской, большинство простого народа по-прежнему прозябало в косности, застряв в XIX веке. На севере провинциальные деспоты-каудильо жесткой рукой правили огромными территориями с плантациями хлопка и сахарного тростника. В рабочей среде по-прежнему были распространены такие болезни, как проказа, малярия и даже бубонная чума. В андских провинциях туземные племена индейцев койя, говорящие на языках кечуа и аймара, жили в условиях крайней нищеты. Женщины еще не получили права голоса, да и официальные разводы были разрешены значительно позже. Линчевание и кабальная зависимость оставались обычным делом для большей части мест, удаленных от крупных городов.

Политическая система Аргентины явно отставала от изменений, происходивших в обществе, в ней наблюдался застой. В течение десятилетий две партии — Радикальная и Консервативная — определяли судьбу страны. В период, который нас сейчас интересует, президентом был радикал Иполито Иригойен, человек пожилой и чудаковатый, который, окружив себя аурой тайны, редко выступал и появлялся на публике. Рабочие были практически бесправны, их забастовки нередко подавлялись с помощью оружия и полицейских дубинок. Преступников отправляли на кораблях к местам заключения — в холодные пустынные места Южной Патагонии. Но иммиграция и прогресс XX века принесли новые политические идеи. В обществе зазвучали голоса феминисток, социалистов, анархистов, а вскоре и фашистов. К 1927 г. политические и социальные перемены в Аргентине были уже неизбежны, но еще не начались.

IV

На деньги Селии Гевара Линч купил двести гектаров джунглей вдоль побережья Параны. На крутом склоне с видом на кофейного цвета реку и густые заросли леса на парагвайском берегу они построили просторный деревянный дом на сваях с открытой верандой и туалетом во дворе. От комфортной жизни Буэнос-Айреса их отделяло очень большое расстояние, но Гевара Линч был в восторге. Острым взглядом предпринимателя смотрел он на джунгли, раскинувшиеся вокруг, и видел заманчивые перспективы.

Похоже, он верил, что сможет, подобно своим дедам, в новых и неизведанных землях «восстановить» пошатнувшееся благосостояние семьи. Но, даже если Эрнесто и не имел прямого намерения повторить опыт предков, ясно одно: для Гевары Линча жизнь в Мисьонес была сродни приключениям на Диком Западе. Для него это было не аргентинское захолустье, а потрясающее место, полное «свирепых животных, опасной работы, грабежей и убийств, лесных циклонов, бесконечных дождей и тропических болезней».

Он писал: «Тут, в загадочной провинции Мисьонес… всё притягивает к себе и пленяет сердце. Притягивает — ибо таит опасность, и пленяет сердце — ибо исполнено страсти. Тут нет ничего привычного, всё незнакомо: почва, климат, растительность, джунгли, полные диких зверей, даже местные жители… Стоило нам ступить на эту землю, и тут же стало понятно: чувство безопасности здесь дает только мачете или револьвер в руке…»

Их усадьба находилась в месте под названием Пуэрто-Карагуатаи, что на языке гуарани означает очень красивый алый цветок. Правда, тамошний «пуэрто» (порт) представлял собой не более чем маленькую деревянную пристань. У них ушло два дня на то, чтобы доплыть до Карагуатаи из старого торгового порта Посадас — на «Иберии», почтенном викторианском пароходике с гребным колесом, который до того верно служил британским колонистам на Ниле. Ближайший «аванпост» находился в Монтекарло — крохотном немецком поселении в пяти милях от них. В то же время у супругов Гевара обнаружился приятный сосед, живший всего в нескольких минутах ходьбы через лес, — Чарлз Бенсон, ушедший на покой английский инженер-железнодорожник и заядлый рыболов, он построил для себя чуть выше по реке белое приземистое бунгало с ватерклозетом, заказанным аж в Англии.

В течение нескольких месяцев молодожены приятно проводили время, занимаясь обустройством дома и исследованием окрестностей. Они рыбачили, плавали на лодке, катались на лошадях вместе с Бенсоном, а порой ездили в Монтекарло в коляске, запряженной мулами. В восприятии восьмилетнего Гертрудиса Крафта, чьи родители владели маленькой гостиницей в Монтекарло, супруги Гевара были «богатыми и красивыми людьми», внушающими восхищение, а их простое жилище на берегу реки казалось мальчику особняком.

Идиллия медового месяца, однако, длилась недолго. Спустя некоторое время все-таки пришлось вернуться к цивилизации: рожать ребенка следовало в более подходящих и безопасных условиях. Супруги отправились вниз по реке и прибыли в Росарио — портовый город, где жило триста тысяч человек. Здесь и появился на свет их первенец — Эрнесто Гевара де ла Серна.

Его свидетельство о рождении, выданное местными властями 15 июня, было заверено двумя свидетелями — родственником Гевары Линча, жившим в Росарио, и бразильским таксистом, по-видимому приглашенным в последнюю минуту. Документ гласит, что ребенок родился в 3 часа ночи 14 июня в доме 480 по улице Энтре-риос.

Супруги Гевара решили остаться в Росарио, пока Селия полностью не оправится после рождения Эрнестито. Они снимали просторную квартиру с тремя спальнями и комнатой для прислуги, расположенную в новом фешенебельном доме недалеко от центра города по адресу, указанному в свидетельстве о рождении. Им пришлось продлить срок пребывания там, поскольку ребенок вскоре после рождения заболел бронхопневмонией. Мать Эрнесто, Ана Исабель Линч, и его незамужняя сестра Эрсилия приехали, чтобы помочь в уходе за младенцем.

Если родственники супругов что-то и подозревали, то хранили молчание. По утверждению младшего брата Че — Роберто, — мать говорила ему, что «Эрнесто родился в клинике в Росарио 14 июня 1928 г. Адрес, указанный в документе, обозначает дом, где он прожил первые месяцы своей жизни, но не тот, где появился на свет. Вероятно, подлинным местом рождения был дом какого-то их друга, а то и дом таксиста, подписавшего свидетельство…»

Как Селия позже поведала Хулии Констенле де Джуссани (той самой женщине, которая передала данные Че их знакомому астрологу для составления гороскопа), на самом деле сын ее родился на месяц раньше, 14 мая, причем накануне в ходе забастовки был смертельно ранен портовый рабочий по кличке Дьенте де оро (Золотой Зуб).

В архиве ежедневной городской газеты Росарио хранятся пожелтевшие старые номера, и они подтверждают эту историю. В мае 1928 г. забастовка портовых рабочих в Росарио спровоцировала вспышки насилия. Почти каждый день происходили поножовщина и стрельба, в основном «благодаря» вооруженным штрейкбрехерам, нанятым подрядчиками докеров из конторы «Сосьедад патрональ». В четверг, 13 мая 1928 г., в 17:30, двадцативосьмилетний портовый грузчик по имени Рамон Ромеро, по прозвищу Золотой Зуб, был ранен в голову в стычке, разгоревшейся в пригороде Росарио — Пуэрто-Сан-Мартин. На следующий день, 14 мая, он скончался в больнице «Гранадерос-а-Кабальо» в Сан-Лоренсо, примерно в двадцати километрах к северу от Росарио.

V

Чета Гевара приехала в Буэнос-Айрес и, совершив бесчисленное количество визитов к родственникам, чтобы показать малыша, вернулась на ферму в Мисьонес.

Гевара Линч взялся за плантацию всерьез. Он нанял парагвайца-управляющего, «капатас», по имени Куртидо. Тот руководил расчисткой земли и первыми посадками мате. Но когда ему потребовались рабочие, Гевара столкнулся с системой трудового рабства, все еще широко распространенной в тех диких краях.

Лесорубы и плантаторы в Мисьонес обычно нанимали индейцев-гуарани, которые кочевали с места на место в поисках работы. Таких называли менсу. С ними заключали контракты и сразу давали аванс наличными. Затем менсу получали плату по низким ставкам за объем выполненной работы — причем не наличными, а талонами, по которым они могли купить лишь самое необходимое в магазинах при плантациях, где цены были непомерно высоки. Фактически это означало, что они никогда не смогут погасить свой первоначальный долг. Вооруженные охранники, капангас, бдительно следили, чтобы никто не сбежал, и нередко случалось, что кого-то жестоко убивали мачете или выстрелом из ружья. Те же менсу, которым удавалось бежать от капангас, попадали в руки полиции и неминуемо возвращались к своим хозяевам. Гевара Линч тоже нанимал менсу, но, шокированный этими историями, платил своим работникам наличными. Благодаря этому он стал весьма популярен, и много лет спустя его по-прежнему вспоминали в этих местах как «доброго человека».

Гевара Линч трудился на плантации, а сын его в это время учился ходить. Чтобы помочь ему в этом, отец посылал малыша на кухню: отдать повару баночку с мате. Эрнестито постоянно спотыкался, но упорно продолжал путь. Еще одна каждодневная забота была связана с наводнявшими Карагуатаи вредоносными насекомыми. Каждый вечер, когда сын спал в колыбели, Гевара Линч и Куртидо тихонько заходили в детскую. Отец светил фонариком, а Куртидо с помощью горящего кончика сигареты изгонял клещей, которые успели за день впиться в плоть малыша.

В марте 1929 г. Селия вновь забеременела. Чтобы присматривать за Эрнестито, которому не исполнилось еще и года, она наняла молодую няню-галисийку. Кармен Арьяс вскоре стала для Гевара членом семьи; она прожила у них восемь лет, пока сама не вышла замуж, и на всю жизнь осталась дружна с ними. Освободившись от необходимости постоянно следить за ребенком, Селия стала каждый день плавать в Паране. Пловчихой она была хорошей, но однажды, когда она купалась, будучи на шестом месяце беременности, ее стало уносить течением реки. Селия, вероятно, утонула бы, если бы двое лесорубов ее мужа, работавших неподалеку, не заметили женщину и не вытянули на берег, бросив ей лиану.

Гевара Линч нередко с упреком припоминал Селии такие опасные эпизоды, случившиеся в первые годы их брака. Уже тогда наметилось несоответствие их очень разных натур. Она была замкнута, нелюдима и как будто ничего не боялась, он же постоянно нуждался в людях, был тревожно-мнителен, его живое воображение всегда преувеличивало опасности, таившиеся, как ему казалось, повсюду.

Но, хотя первые признаки их будущего семейного разлада были уже налицо, до разрыва было еще далеко. Супруги Гевара устраивали семейные походы: на лошадях по лесным тропинкам (Эрнестито сидел спереди на отцовском седле) или речные прогулки на «Киде», деревянной лодке с каютой на четыре койки, которую Эрнесто построил в «Астильеро Сан-Исидро». Однажды они плавали к знаменитым водопадам Игуасу на аргентинско-бразильской границе и смотрели, как над ревущей коричневой водой, каскадами падающей с покрытых девственными джунглями утесов, поднимается пар. В конце 1929 г. семейство вновь собралось в речное путешествие — в Буэнос-Айрес. Земля для посадок была уже расчищена, и ее начали засевать, но Селия вот-вот должна была родить второго ребенка, а Геваре срочно требовалось приехать в «Астильеро Сан-Исидро». Там за время его отсутствия дела пошли неважно и один из инвесторов вышел из игры. Поездка предполагалась недолгая — всего на несколько месяцев, — но они так и не вернулись в Пуэрто-Карагуатаи всей семьей. Время, которое Эрнесто Гевара Линч вспоминал как «трудные, но очень счастливые годы», закончилось.

VI

В Буэнос-Айресе Гевара Линч снял для своей семьи бунгало, находившееся во владениях его сестры Марии Луизы и ее мужа. Новое обиталище было расположено удобно: в Сан-Исидро, вблизи претерпевающей трудные времена яхтостроительной компании.

Вскоре, в декабре, Селия родила второго ребенка, девочку, которую они назвали Селией. Некоторое время, пока Гевара Линч улаживал дела на верфи, главными событиями в семейной жизни были посещения яхт-клуба «Сан-Исидро», находившегося недалеко от места, где реки Парана и Уругвай, сливаясь, образуют залив-эстуарий Ла-Плата.

Гевара Линч обнаружил, что его компания находится на грани банкротства, виной чему, предположительно, была нехватка делового чутья у его троюродного брата и партнера Германа Фрерса. Для Фрерса, не стесненного в деньгах чемпиона парусной регаты, это было просто хобби. Он хотел создавать шедевры яхтостроения и тратил огромные деньги на дорогие импортные материалы и высококлассных мастеров. Эти расходы были, как правило, выше заранее оговоренной стоимости произведенных лодок. Вложения Гевары Линча вот-вот могли испариться. Мало того, вскоре после его приезда на верфи разгорелся пожар. Лодки, дерево, краска — все погибло в пламени.

Если бы верфь была застрахована, пожар мог бы оказаться ее владельцам даже на руку. Но Фрерс забыл сделать страховой взнос, и Гевара Линч в одну ночь потерял свое наследство. Все что осталось — это «Кид». Чтобы частично компенсировать Геваре убытки, Фрерс отдал ему «Алу», двенадцатиметровую моторную яхту.

Так что не все было потеряно. За «Алу» можно было кое-что выручить, и у них еще по-прежнему имелась плантация в Мисьонес, управление которой Гевара на время своего отсутствия передал в руки друга семьи. Вскоре, как супруги надеялись, урожаи мате принесут прибыль. А пока что можно было жить на доходы от имения Селии в Кордове. К тому же у них было много родни и друзей. Голод семейству Гевара не угрожал.

В начале тридцатых годов Гевара Линч определенно не был обеспокоен своим будущим. Несколько месяцев он весело проводил время: уик-энды с друзьями на борту «Алы», пикники на островках в дельте. Жарким аргентинским летом (с ноября по март) семья проводила целые дни на пляжах яхт-клуба «Сан-Исидро» или гостила у богатых родственников в их загородных «эстансиях».

Однажды, в мае 1930 г. Селия с маленьким сыном пошли в яхт-клуб купаться, но погода стояла уже почти зимняя: холодная и ветреная. В тот вечер у мальчика случился приступ кашля. Врач диагностировал астматический бронхит и прописал обычные в таких случаях средства. Но приступ не утих, а, напротив, продлился несколько дней. Вскоре стало ясно, что у юного Эрнесто хроническая астма, что болезнь эта будет сопровождать его до конца дней и что она коренным образом изменит течение жизни всей семьи.

Вскоре приступы возобновились и стали еще тяжелее. Хрипы страдающего от удушья сына приводили родителей в отчаяние. Они повсюду искали врачей и безуспешно пытались лечить Эрнесто всеми известными лекарствами. Атмосфера в доме стала тягостной. Гевара Линч корил Селию за неблагоразумие, проявленное ею в тот день на пляже, и говорил, что в болезни сына виновата она.

Однако Гевара Линч сильно заблуждался. Селия сама была подвержена аллергии и страдала от астмы. По всей вероятности, она передала Эрнесто эту предрасположенность. Позже у некоторых его братьев и сестер тоже обнаружилась астма, хотя ни один из них не страдал от болезни так жестоко, как он. Холодный воздух и вода, вероятно, лишь послужили толчком для проявления ждавшей своего часа болезни.

Какова бы ни была причина, астма Эрнесто сделала невозможным возвращение во влажный климат Пуэрто-Карагуатаи. Даже в Сан-Исидро, расположенном у Ла-Платы, было слишком влажно для астматика. И в 1931 г. семья Гевара вновь переехала, на этот раз непосредственно в Буэнос-Айрес. Они сняли квартиру на шестом этаже здания, расположенного недалеко от парка Палермо. Теперь они обитали совсем близко от Аны Исабель, матери Гевары Линча, и его сестры Беатрис, старой девы, жившей с ней. Обе женщины были страстно привязаны к болезненному Эрнестито.

Третьего ребенка Селия родила в мае 1932 г., и это тоже был мальчик. Назвали его Роберто, в честь деда-калифорнийца по отцовской линии. Маленькой Селии исполнилось уже полтора года, она начала ходить, а четырехлетний Эрнесто учился ездить на велосипеде в парке Палермо.

Однако переезд в Буэнос-Айрес не помог ему излечиться от астмы. Для Гевары Линча болезнь сына оказалась просто проклятием: «Наши решения стали зависеть от состояния здоровья Эрнесто. Каждый день налагал все новые ограничения на свободу наших передвижений, и с каждым днем мы все больше оказывались в зависимости от прихотей этой окаянной болезни».

По совету врачей, рекомендовавших для укрепления здоровья Эрнесто сухой климат, родители стали возить сына в центральную, гористую, часть провинции Кордова. В течение нескольких месяцев они ездили туда-сюда между Кордовой и Буэнос-Айресом, ненадолго останавливаясь в отелях и арендованных на краткий срок домах. Приступы у Эрнесто то утихали, то возобновлялись с новой силой, причины чему были неясны. Гевара не мог ни заниматься дальше своим бизнесом, ни начать какое-то новое дело и все больше погружался в тоску. Он чувствовал, «будто потерял опору под ногами, оказался в пустоте, стал ни на что не способным».

Затем врач порекомендовал им пожить в Кордове хотя бы четыре месяца — это обеспечило бы выздоровление Эрнесто. Друг семьи предложил им остановиться в Альта-Грасии, маленьком курортном городке в предгорьях Сьеррас-Чикас, небольшой горной цепи недалеко от Кордовы. Там был прекрасный, сухой климат, и место это пользовалось большой популярностью у страдающих туберкулезом и другими респираторными заболеваниями. Супруги Гевара последовали этому совету. Они ехали в Альта-Грасию ненадолго и даже не подозревали, что останутся там на одиннадцать лет.

Глава 2

В сухом климате Альта-Грасии

I

В начале тридцатых годов Альта-Грасия была симпатичным курортным городком с населением в несколько тысяч человек, окруженным фермами и не испорченными цивилизацией сельскими районами. Воздух там был как в горах: свежий, чистый, бодрящий.

В Альта-Грасии Эрнесто стало лучше, но приступы астмы по-прежнему случались. Сначала семья остановилась в «Де-ла-Грута» — санатории, который принадлежал выходцу из Германии и находился на холме на выезде из города. Большинство его постояльцев страдали легочными заболеваниями, название же свое санаторий получил от находящихся рядом часовни и грота, где особо почиталась Богоматерь Лурдская и куда стекались паломники в надежде на чудо.

В этом пасторальном окружении жизнь Селии с детьми была похожа на затянувшиеся каникулы. Они ходили купаться, ездили на мулах, начали общаться с местным населением. Но Гевара Линч не участвовал в этом праздном времяпрепровождении. Их семейный капитал начал таять, и его разочарование в своих силах как предпринимателя теперь граничило с отчаянием. Он чувствовал себя одиноким, вид окружающих гор стал давить на него, его настигла бессонница. Проводя долгие ночи без сна, бедняга все больше впадал в депрессию.

Забота супругов Гевара о здоровье Эрнесто, приведшая их в Альта-Грасию, продолжила определять пути их семьи и дальше, являясь важнейшим фактором их жизни. Очень скоро они решили остаться в Альта-Грасии на неопределенный срок, так как за несколько месяцев, проведенных в «Де-ла-Грута», почувствовали заметное улучшение состояния Эрнесто. Сухой гористый воздух действительно «утихомирил» его астму. Здесь приступы случались лишь время от времени, ничуть не напоминая то страшное хроническое заболевание, которое мучило ребенка в Буэнос-Айресе. Несмотря на астму, он был теперь живым и своенравным пятилетним мальчуганом, своим человеком в «барра» — стайках местной ребятни, которая то играла в войнушку или в полицейских и грабителей, а то носилась на велосипедах по холмистым улочкам Альта-Грасии.

Гевара Линч подыскал свободную виллу на улице Авельянеда по соседству с виллой «Карлос Пеллегрини», всего в пяти минутах ходьбы от роскошного «Сьеррас-отеля», претендующего на сходство со знаменитым отелем «Радж» в Калькутте и являющегося своеобразной гордостью Альта-Грасии. Вилла «Чичита» представляла собой трехэтажный коттедж в готическом стиле, который Гевара Линч находил похожим на маяк. Хотя сама вилла была окружена засаженными полями, из ее окон можно было видеть с одной стороны горные цепи, с другой — открытые желтые равнины, растянувшиеся в сторону Кордовы.

В январе 1934 г. Селия родила четвертого ребенка. Дочь назвали Аной Марией в честь бабушки по отцу. Маленький Эрнесто, нередко враждовавший с Селией и Роберто, окружил заботой самую младшую сестру. Едва лишь Ана Мария научилась ходить, он стал водить ее на прогулки, развлекая разными историями. Когда мальчик уставал бороться с одышкой, то опирался на плечо сестренки.

На семейных фотографиях Эрнесто Гевара предстает круглолицым коренастым пареньком с бледной кожей и непослушными темными волосами. На нем всегда одни и те же короткие штаны, гетры и сандалии, а на голове — самые различные шляпы, защищающие его от горного солнца; вид у Эрнесто несколько замкнутый и напряженный; ясно, что фотографу нелегко ухватить его настроение. На снимках, сделанных двумя годами позже, мальчик более худой, а лицо его немного землистое и вытянутое — очевидно, следствие затяжных приступов астмы.

Когда Эрнесто исполнилось семь лет, семья Гевара переехала из виллы «Чичита» в новое, более удобное место прямо напротив. Вилла «Нидия» представляла собой двухэтажный коттедж, стоявший под навесом высокой сосны, в ней имелись три спальни, кабинет и комнаты для прислуги, в общей сложности она занимала один гектар земли. Арендная плата, хотя и не столь «незначительная», как за виллу «Чичита», все равно была довольно небольшой — всего лишь семьдесят песо в месяц (примерно двадцать долларов).

Много лет прожив в Альта-Грасии, они потом переезжали еще несколько раз, с одной виллы на другую. Однако на вилле «Нидия» они прожили дольше всего и именно это место в наибольшей степени воспринимали как дом. Хотя арендная плата за жилье была очень низкой, Гевара Линч, в основном сидевший без дела, постоянно испытывал трудности, когда подходило время платить.

Он был в тупике. Вернуться в Буэнос-Айрес было нельзя из-за здоровья Эрнесто, но и тут работы не находилось. Главные надежды отец возлагал на плантации в Мисьонес, но цены на рынке мате стремительно падали, а доходы Селии от имения в Южной Кордове заметно сократились вследствие продолжительной засухи. В Альта-Грасии, по крайней мере, жизнь была сравнительно дешевой, а дети были здоровы.

В течение следующих лет семья Гевара продолжала жить на доходы от своих земельных владений, однако доходы эти зависели от климатических условий и колебаний цен на рынке и потому были нестабильными и, в общем, незначительными. Если верить словам родственников и друзей Селии, именно на ее деньги, предположительно оставшиеся от продажи принадлежавших ей облигаций, семья и существовала в тридцатые годы. «Времена были тяжелые, — признает Гевара Линч. — …В денежном отношении было много трудностей. Дети росли, Эрнесто по-прежнему страдал от астмы. Мы много средств тратили на докторов и лекарства, приходилось платить и за помощь по дому, поскольку Селии было не управиться в одиночку с четырьмя детьми. А ведь были еще школа, плата за жилье, траты на одежду, еду, поездки. Деньги все время на что-то уходили, прибыли же было очень мало».

Однако, если уж говорить начистоту, ни он, ни Селия не отличались бережливостью, они стремились поддерживать образ жизни, на который у них уже не хватало средств. Супруги давали званые обеды, пользовались рессорной двуколкой и автомобилем, устраивали себе летние каникулы, держали дома штат прислуги из трех человек. Каждое лето, в зависимости от того сколько денег у них было, они ездили или на Мар-дель-Плата, шикарный курорт на атлантическом побережье, популярный у аргентинских богачей, или в имение бабушки, Аны Исабели, в Санта-Ана-де-Иринео-Портела.

Родители Эрнесто Че Гевары были своими людьми среди постояльцев «Сьеррас-отеля». Пусть у них не было денег, но они принадлежали к правильному сословию, имели правильные манеры и подходящие фамилии. Все, кто их знал, соглашались с тем, что супруги Гевара обладают «стилем». Видимо, им было свойственно то чувство внутренней уверенности, которое присуще людям, рожденным в богатой среде, — уверенности в том, что все в конечном счете будет хорошо. Так обычно и происходило. Когда же все складывалось иначе, их выручали друзья и родственники.

Весьма показательную историю припоминает Карлос Калика Феррер. Беззаботный сын преуспевающего в Альта-Грасии врача, специалиста по легочным заболеваниям, он тесно подружился с Эрнесто и даже ездил на летние каникулы вместе с семьей Гевара. Во время одной из поездок все сели в поезд, отправляющийся в Буэнос-Айрес, и тут отец Эрнесто понял, что у него нет при себе денег. Тогда он попросил Калику одолжить ему карманные деньги, которые родители дали сыну в дорогу.

Этот случай произошел за некоторое время до того, как Гевара Линч смог извлечь некоторую выгоду из своих связей в Альта-Грасии и найти высокооплачиваемую работу. В 1941 г., воспользовавшись дипломом архитектора, имевшимся у его брата Федерико, и собственным удостоверением «организатора работ и подрядчика», он получил контракт на расширение и улучшение площадок для гольфа «Сьеррас голф корс». Эта работа стала неплохим источником дохода, но ни о каких иных заработках Гевары Линча во время долгого пребывания его семьи в Альта-Грасии нам неизвестно.

II

По причине астмы Эрнесто до девяти лет не мог регулярно посещать школу, и Селия терпеливо занималась с ним дома, учила читать и писать. Без сомнения, именно в этот период те особые отношения, которые существовали между ними, укрепились еще более.

Эмоциональная связь между матерью и сыном с годами становилась все крепче, как видно по огромному множеству писем, которыми они обменивались вплоть до смерти Селии в 1965 г. и в которых не скрываясь изливали друг другу душу. Уже в пятилетнем возрасте у Эрнесто стали проявляться черты характера, которыми он сильно напоминал свою мать. Так, оба они любили опасность, были по природе бунтарями, отличались решимостью и упрямством, а также выборочной интуитивной привязанностью к людям. Еще будучи ребенком, Эрнесто выбрал из двух родителей «любимого». Среди других родственников любимыми были его незамужняя тетя Беатрис и бабушка по матери Ана Исабель.

Бездетная Беатрис очень любила Эрнесто и баловала племянника подарками. Одно из первых его писем, в котором мальчик рассказывает тете Беатрис об улучшении своего здоровья, датируется 1933 г. Под текстом письма, написанным рукой одного из родителей, красуется тщательно накарябанная детским почерком подпись «Тэтэ». Это было ласкательное имя, придуманное Беатрис для Эрнесто и принятое всей семьей.

Астма Эрнесто по-прежнему очень беспокоила его родителей. Отчаянно желая выяснить причины заболевания, они принялись тщательно следить за всеми сторонами его жизни, включая влажность воздуха, одежду, которую он носит, и пищу, которую ест. В дневнике его отца об одном из «хороших дней» в жизни десятилетнего Эрнесто сказано следующее: «Среда, 15-е: немного облачное утро, сухо, он проснулся легко, чувствует себя хорошо. Спал с открытым окном. Не идет в бассейн. Ест с хорошим аппетитом, то же, что и в предыдущие дни. Чувствует себя прекрасно до полудня».

Родители перепробовали все варианты постельного белья, включая подушки и матрасы с различными наполнителями, убрали ковры и шторы из спальни, регулярно протирали стены от пыли, не допускали в дом и сад никакой живности. Все впустую. В какой-то момент отец решил даже прибегнуть к «народным средствам». Кто-то сказал ему, что, если рядом с мальчиком будет спать кот, это обезопасит его от приступов. Гевара Линч принес кота и положил его в постель к Эрнесто, но с утра приступ астмы был ничуть не меньше обычного, а кот оказался мертв: по-видимому, он задохнулся придавленный спящим ребенком.

В конце концов родители поняли, что против болезни Эрнесто нет никакой четкой схемы лечения. Максимум, что они могли делать, — это пытаться сдерживать ее. Например, увидев, что астма несколько ослабевает после того, как мальчик поплавает, они стали ходить в плавательный бассейн в отеле «Сьеррас». Они также ввели ряд ограничений: Эрнесто запрещалось есть некоторые продукты, вызывавшие у него приступы, в частности рыбу, а при обострении болезни мальчику приходилось садиться на строгую диету. Эти вынужденные меры выработали в Эрнесто некоторые привычки, оставшиеся с ним до конца жизни. Еще ребенком он демонстрировал необычайную способность к самоограничению в связи с астмой и необходимостью соблюдать диету, но стоило приступам сойти на нет, как он с жадностью набрасывался на еду и мог за один раз поглотить огромное количество пищи.

Часто мальчику было тяжело даже гулять, и в течение нескольких дней он бывал прикован к постели. Долгие часы вынужденного одиночества Эрнесто проводил за чтением книг или игрой в шахматы с отцом. Любовь к обоим этим занятиям осталась с ним на всю жизнь, и позже Че Гевара признавал, что страсть к чтению зародилась в нем именно благодаря сидению дома из-за болезни в детском возрасте.

Однако в те благословенные дни, когда астма оставляла его в покое, Эрнесто стремился во что бы то ни стало доказать свою физическую состоятельность. Именно в этой сфере он впервые ощутил потребность к соперничеству. Мальчик погрузился в занятия спортом: увлекался футболом, настольным теннисом, гольфом. Он учился ездить верхом, стрелял в местном тире, плавал в бассейне отеля «Сьеррас» и в запрудах местных рек, бродил по горам и принимал участие в игровых сражениях между враждующими группировками барра.

Отец неодобрительно относился к этим занятиям, но мать была убеждена, что сыну надо позволить вести нормальный — насколько это возможно — образ жизни. Правда, порой последствия оказывались самыми удручающими, и не раз друзья Эрнесто приводили его в дом обессиленным и тяжело дышащим. Подобные эпизоды, однако, не могли заставить мальчика отказаться от активной жизни и в конце концов стали обычным явлением, и Гевара Линч ничего не мог с этим поделать.

Геваре Линчу никак не удавалось обуздать своего старшего сына, а Селия даже не предпринимала таких попыток. В результате Эрнесто становился все более диким и непослушным. Во избежание наказания за какой-нибудь проступок он запросто мог убежать из дома и спрятаться где-нибудь в зарослях кустарника, а возвращался мальчик только тогда, когда родительский страх за сына пересиливал гнев. Но, как считает Карлос Фигероа, друг и сосед Эрнесто, это «прятанье в кустах» было не чем иным, как попыткой убежать от ссор между родителями, которые, по его воспоминаниям, были «ужасными».

Неизвестно, провоцировало ли эмоциональное расстройство, вызванное этими ссорами, новые приступы астмы у Эрнесто, но и родственники, и друзья сходятся в том, что в Альта-Грасии между Селией и Гевара Линчем стали регулярно случаться скандалы. Оба обладали горячим темпераментом, и историям об их семейных ссорах несть числа.

Без сомнения, одной из причин конфликтов служило незавидное финансовое положение семьи. Впрочем, как утверждают ближайшие друзья Селии, трещина в их отношениях в действительности была вызвана романами Гевары Линча с другими женщинами, что не могло остаться незамеченным в таком маленьком месте, как Альта-Грасия. Но супруги продолжали жить вместе — то ли из-за того, что в Аргентине по-прежнему были запрещены разводы, то ли ради блага детей.

Настал день, когда вольной жизни Эрнесто в духе Гекльберри Финна пришел конец: к его родителям пожаловали представители властей Альта-Грасии, ответственные за образование, и потребовали отправить сына в школу. Эрнесто было уже почти девять лет, и Селии ничего не оставалось, как выполнить это требование. Благодаря ей сын уже умел читать и писать, поэтому ему было позволено пропустить подготовительный и первый классы школы. В марте 1937 г. Эрнесто поступил во второй класс школы имени Сан-Мартина, где оказался почти на год старше всех своих одноклассников.

Полученные им в 1938 г. оценки за третий класс можно охарактеризовать как средние: в аттестате стоят высокие баллы по истории, отмечается «устойчивый прогресс» в естественных науках, чтении, правописании, географии, геометрии, этике и основах гражданства и права, в то время как к рисованию, физкультуре, музыке и танцам Эрнесто явно не проявил большого интереса. Годовая отметка за поведение «хорошо», хотя в третьей четверти стояло «неудовлетворительно». Этот сбой совпал с резким снижением посещаемости. Если в первой и второй четверти мальчик пропустил только четыре дня, то в третьей число пропущенных дней возросло до двадцати одного, что, возможно, было вызвано продолжительным приступом астмы.

Эльба Росси де Овьедо Селая, директор школы и одна из учителей Эрнесто в третьем классе, вспоминает о нем как об «озорном, веселом мальчике, незаметном на уроках, но верховодящем на игровой площадке». Припоминая обучение в начальной школе, Эрнесто Че Гевapa позже рассказывал своей второй жене, Алейде, что Эльба Росси была строгим блюстителем дисциплины и регулярно шлепала его в наказание за шалости. Однажды, когда ему опять предстояла эта процедура, мальчик умудрился сыграть с учительницей шутку, положив себе в штаны кирпич. Она ударила его, но только ушиблась сама.

В начальной школе Эрнесто проявлял себя как неисправимый «пижон». В нем развился дух соперничества, заставлявший его выделывать такие рискованные фокусы, что взрослые пугались, а сверстники испытывали благоговейное восхищение. Одноклассники, всегда с охотой ожидавшие его выходок, вспоминают немало историй: то он выпивал чернила из бутылки, то съедал мел во время урока, то залезал на деревья во дворе школы, то повисал на каркасе подвесной железной дороги над расселиной, то исследовал полную опасностей заброшенную шахту, то играл в тореадора с весьма агрессивным бараном.

Однажды Эрнесто и его барра прошлись по улицам Альта-Грасии и разбили из рогаток несколько фонарей. В другой раз он и его друг Хуан Мигес поквитались с мальчишкой из враждебной группировки, нагадив на рояль его родителей (больше всего пострадали клавиши из слоновой кости). Еще одной знаменитой выходкой стал обстрел зажженными шутихами открытых окон соседского дома, как раз когда там шел званый обед, — гости, разумеется, страшно перепугались.

Проделки Эрнесто окружили семью Гевара ореолом своеобразной славы, но и родители вносили свою лепту. У них вечно царил веселый беспорядок, за что местная публика навесила на них ярлык — «богема». Атмосфера в их доме была вполне демократичная: если кто-то из соседской детворы приходил во время ужина или чаепития, его непременно усаживали со всеми за стол, а за обедом «лишние рты» присутствовали всегда. Дети Гевара заводили дружбу со сверстниками, не глядя кто из какой семьи, и часто играли вместе с сыновьями обслуги из гольф-клуба и отпрысками других обитателей бедных районов Альта-Грасии.

Главным оплотом вольнодумства была «мадре» Селия. По словам бывшей директрисы Эльбы Росси, именно Селия первой в тамошнем строгом обществе совершила поступки, прежде для женщины немыслимые: села за руль автомобиля и надела брюки вместо юбки. Другие вспоминают о том, что мать Эрнесто курила сигареты, бросая открытый вызов тогдашним нормам поведения.

Все это прощалось Селии потому, что она занимала высокое положение в обществе и отличалась щедростью. Сеньора Гевара регулярно возила своих детей и их друзей в школу и обратно на машине, которую они шутливо называли «Катрамина» («Колымага»). Это был здоровенный «максвелл» 1925 г. выпуска, с открывающимся верхом и откидным сиденьем сзади. На ее деньги в школе была введена так называемая кружка молока, чтобы дети из бедных семей имели возможность перекусить в течение