Способы словесного воздействия 4 page

Повод для приказа или просьбы воспринимается человеком, который всегда так или иначе уже ориентирован в данном человеческом окру­жении или хотя бы вообще в человеческом обществе, где ему всегда, в большей или меньшей степени, свойственно либо ощущать свое право, свое превосходство, свои преимущества, либо, наоборот, ощущать отсут­ствие прав, превосходства и преимущества.

В первом случае оценка перейдет в «пристройку сверху» и приведет к приказу, во втором случае — в «пристройку снизу» и приведет к прось­бе.

Приказ всегда завершается ожиданием выполнения с уверенностью в том, что оно последует. Приказывают преимущественно глаза — губы только произносят слова приказа.

Таким же ожиданием выполнения завершается и просьба. Она столь же категорична как и приказ; просят также преимущественно глаза, а речевой аппарат также только произносит слова просьбы.

Но пристройка приводящая к просьбе — самая яркая пристройка «снизу». В просьбе, как таковой, все целесообразно подчине­но одной цели — получить, хотя прав на это просящий не ощущает. По­этому он стремится всячески облегчить выполнение своей просьбы.

Поэтому пристроившийся к партнеру, чтобы просить у него, во-первых, готов мгновенно получить просимое, завладеть им; во-вторых, готов выполнить любое желание партнера немедленно; в-третьих, стре­мится избежать всякой назойливости со своей стороны, в той мере, в какой это не мешает готовности немедленно получить просимое. Просящий тянется к партнеру, ловит его взгляд и всякое иное проявление его воли, но он в то же самое время осторожен и мягок. Чем активнее просьба, тем яснее сочетается в ней предельная настойчивость с предельной мяг­костью и осторожностью.

Родственность приказа просьбе и просьбы приказу обнаруживается, между прочим, опять в том, что они часто уступают друг другу место. Если просящий или приказывающий и его партнер по субъективному ощущению соотношения сил находятся в примерно равном положении, то «просящий» легко превращается в «приказывающего» и обратно. Так часто воздействуют друг на друга близкие родственники, товарищи, если одному из них нужно, чтобы другой сделал что-то немедленно, а тот медлит.

Впрочем, приказ легко переходит в просьбу (и обратно) и независи­мо от субъективного ощущения сил, в случаях крайней срочности дела и крайней заинтересованности в нем.

Просить и приказывать относительно легко короткой фразой, одним словом и даже одними междометиями. Длинной фразой, сложным и распространенным предложением, включающим в себя перечисления, противопоставления, пояснения и т.д., совершать эти действия в чистом виде, наоборот, невозможно. Для этого потребовалось бы разделить та­кую фразу на ряд отдельных коротких фраз.

В просьбе и в приказе действует преимущественно смысл не слов и не фразы как таковой (как это имеет место при воздействии на мышление, память и воображение), а интонация, с которой они произносятся. Поэто­му, в частности, с просьбой и особенно часто с приказом, обращаются к детям, не умеющим говорить. Поэтому оказывается возможным воздей­ствие словом на волю животных, то есть воздействие непосредственно, «прямо» на их поведение. Но воздействовать на животное «снизу», оче­видно, нелепо — поэтому никто всерьез не просит собак, лошадей и кошек, а приказывают им.

Хорошим примером «пристройки» приказывать может служить скульптура Е.А. Лансере «Святослав» (Третьяковская галерея); яркую «пристройку» просить можно видеть в правой фигуре на фреске Джотто «Мария и Елизавета», так же как и в фигуре провожающей женщины на картине А.Л. Юшанова «Проводы начальника» (ее мы упоминали и в чет­верной главе в качестве примера «пристройки снизу»).

По своему лексическому составу и грамматическому построению фраза может быть вопросительной, повелительной, может объяснять, ут­верждать и т.д. Это облегчает соответственное произнесение фразы — способ действования ею.

В повседневном общении людей в момент оценки возникает конкретная ближайшая цель; значит, в этот же момент рождается и способ действия и видения, которые затем воплощаются в определенном подборе слов и в построении из них определенных словосочетаний. Таким образом, звучание фразы лишь дополняет, уточняет и обогащает тот ее смысл, который выражает содержание слов и построение фразы. Иначе говоря, в выражении мысли словами способ действия ими играет лишь вспомога­тельную и второстепенную роль. Как уже говорилось, его отсутствие в письменной речи с успехом восполняется контекстом.

Вероятно, именно поэтому способы действия словом, если и изуча­лись, то чрезвычайно мало, как, впрочем, и процесс действия, как таковой.

Между тем, технология актерского искусства должна специально Изучать именно способы действия словом. Ведь то, что во всех случаях, кроме сценического искусства, рождается как предпосылка лексического и грамматического строения фразы, то, что нигде не фиксируется кроме воспоминаний, что существует только в момент произнесения фразы, — это же самое актер создает своим творческим воображением на основе данных ему автором пьесы слов и словосочетаний, то есть с обратного конца. Это — процесс действия; он может быть таким или иным и в зави­симости от этого произведение актерского искусства также будет таким или иным.

Связь между лексикой и грамматикой, с одной стороны, и способом словесного действия, с другой, совершенно очевидна и бесспорна. Но при упрощенном представлении об этой связи, актер легко поддается наивно­му предположению, будто смысл произносимых им слов до конца и раз навсегда предопределяет способ действования ими или способ их произ­несения. Если, например, в тексте написано «я тебя предупреждаю», то надо, мол предупреждать; если написано «я очень рад» — надо уверять Партнера в своей радости и т.д. и т.п. Такое «игранье текста», «игранье слов» (в противоположность действованию на основе подтекста или кон­текста роли и пьесы в целом) есть, по существу, отказ актер» от его прямых и первейших обязанностей.

Причина всякого рода попыток «играть текст», раскрашивая слова роли, чаще всего лежит в игнорировании сложности вопроса о зависимости способа действия от смыслового содержания текста, в примитивности представлений об этой зависимости.

В действительности зависимость эта чрезвычайно сложна и к тому же совершенно не изучена. Что она отнюдь не прямолинейна, можно подтвердить бесчисленными примерами.

Так, бранные слова зачастую употребляются с целью приласкать, выразить любовь, нежность и т.п. (например, между близкими людьми, в обращении к детям, животным); так, ласкательная по содержанию слов фраза часто бывает угрозой; самая экспрессивная и энергичная по смыслу слов — иногда произносится вяло и безразлично и, наоборот, — самая, казалось бы вялая, невыразительная я даже неграмотно построенная и малопонятная фраза—в целенаправленном и энергичном произнесении оказывается совершенно ясной по смыслу и весьма выразительной.

М. Горький в пьесе «На дне» дал Костылеву слова ласкательные («братик», «милачок», «старичок») и речь его построил, как благостно-поучительную, но это отнюдь не говорит о благостности и доброжелательности его намерений.

А.Н. Островский в комедии «Волки и овцы» дал Анфисе Тихоновне речь почти что косноязычную («Да, уж бы, чайку бы уж...», «А что же... уж... как же это, уж?..», «Ну, ну уж вы... сами, а я... что уж!» и т.д.), Между темиграя эту роль, и народная артистка СССР М.М. Блюменталь-Тамарина, и народная артистка СССР В.Н.Рыжова были так целеустремленны, так подлинно озабочены хлопотами Анфисы, так ярко действовали, что речь ее в их исполнении приобретала ясный смысл и чрезвычайно ярко выражала своеобразный внутренний мир образа.

Подобных примеров можно привести сколько угодно. Они говорят о том, что казалось бы второстепенный и вспомогательный фактор сло­весного общения между людьми — способ действия словом — оказыва­ется иногда чрезвычайно выразительным: в нем обнаруживаются много­численные индивидуальные особенности человека произносящего слова и особенности его взаимоотношений с окружающими людьми; благодаря способу действия относительно бесцветная по смыслу слов фраза, может ярко выражать характер человека и сама стать содержательной и яркой; богатая Содержанием речь может стать еще богаче и содержательнее.

Этих, самых общих, соображений уже достаточно для категорического утверждения: актер, стремящийся совершенствовать свое уменье действовать словом, должен заботиться не о том, как бы заранее ограни­чить выбор возможных способов действования каждым данным текстом, а о том, чтобы этот выбор максимально расширили.

В практических занятиях удобным материалом для тренировки в этой области могут служить басни. Например, «Кот и повар». Произнося первую фразу повара «Ах, ты, обжора! ах, злодей!» — очевидно, легче всего упрекать, тем более что Крылов прямо пишет: «Ваську повар укоря­ет». А нельзя ли, произнося эти слова, угрожать? Бесспорно, можно! Можно ли предупреждать? Тоже можно! Можно даже просить, можно ободрять (!), разумеется, не в «чистом виде», а в самых различных сочета­ниях и с разнообразными оттенками. Таким же образом, произнося, например, фразу: «Бывало, за пример тебя смиренства кажут...» — можно и объяснять, и упрекать, и приказывать, и просить, и удивлять, и предуп­реждать, и узнавать, и утверждать, и отделываться, и ободрять, и при том подлинно, по-настоящему.

Мастерство владения словесным действием тем выше, чем содержательнее и ярче видения актера, чем лучше он умеет лепить фразу и чем свободнее он в выборе способов словесного действия. Если актер одной и той же фразой, одним и тем же словом может совершать какие угодно действия, применяя все возможные способы действия словом к любому тексту — он превращается из раба слова и фразы в их господина.

Все это, разумеется, отнюдь не значит, что совершенное владение способами действия словом делает актера независимым от авторского текста. Актер, по природе своего искусства, зависит от драматургии, а значит и от авторского текста (зависимость эту мы рассмотрим в последу­ющих главах), но он должен зависеть не от отдельных слов или фраз роли (такая зависимость как раз и есть рабское «игранье текста»), а от роли в целом, точнее — от пьесы в целом, от ее идейного и художественного содержания.

Поэтому способ, который надлежит применить, чтобы действовать любой данной фразой роли, нужно искать не в этой фразе, а в логике дей­ствий образа, которая, в свою очередь, выясняется из контекста речей я поступков действующего лица и событий пьесы в целом.

Актер тем свободнее в воплощения сквозного действия, сверхзада­чи и подтекста, чем меньше он связан наивным представлением, что дан­ной фразой, раз она состоит из таких-то слов, можно совершать только такое-то действие. Значит, овладевая техникой словесного действия, ак­теру необходимо всемерно бороться с этим наивным представлением: признавая связь между способом действия и смыслом произносимых слов, он стремится расширить сферу своей деятельности и преодолеть эту связь, в той мере, в какой это практически возможно.

Мера эта для каждого актера своя и зависит она от уровня его мастерства: данным словом и данной фразой (каковы бы они небыли) актер может совершать столько и таких действий — сколько и какие действия он может совершить подлинно, продуктивно и, целесообразно. Чем их больше и чемони разнообразнее, тем выше техническая оснащенность каждого данного актера.

Тренировка в овладении способами действия — простыми словесными действиями – требует активной работы воображения, то есть сочинения и учета в своем поведении самых разнообразных предлагаемых обстоятельств.

Для того, чтобы данным словом (или фразой) совершить все одиннадцать простых (опорных) словесных действий, нужно поставить себя в одиннадцать разных ситуаций; каждая из них слагается из определенных предлагаемых обстоятельств. Одна комбинация предлагаемых обстоятельств логически потребует совершения данным слогом (или фразой) действия укорять, другая – действия ободрять, третья – действия предупреждать, пятая – просить и т. д.

Так, можно взять любое имя существительное и представить себе, что оно — прозвище человека, который вам очень нужен, которого вы не­ожиданно увидели, но который вас не замечает; тогда этим существитель­ным естественно будет подлинно, продуктивно и целесообразно звать.

Если представить себе, что это же слово ваш знакомый где-то весь­ма неудачно и не к месту «брякнул», повредил тем и себе и вам, то этим словом будет легко подлинно укорять.

Если это же слово ваш партнер боится, не решается произнести, а произнеси он его, — и его и ваше положение сразу облегчится, то этим же словом легко подлинно, по-настоящему ободрять.

Если это слово — название, которого не знает ваш партнер, а вам важно, чтобы он его усвоил и запомнил — им легко и естественно объяс­нять.