Дискурсивное (не)признание «женской власти» в постсоветский период

Приведенная выше цепь рассуждений может быть приме­нена и к анализу российского гендерного порядка. Именно в отношении современного российского общества при обсужде­нии гендерной и феминистской тематики часто звучит тезис о нерелевантности западных дискурсов и практик. Нерелевант­ным считается и понятие «патриархат». Выдвигается следую­щий аргумент: женский вопрос у нас решен, у женщин и так слишком много власти и прав. Приведем только одно выска­зывание журналиста Л. Никонова из передачи «К барьеру: А. Никонов — М. Арбатова». «Какого вам еще равноправия не хватает?...Я не люблю коммунистов, но они сделали две хоро­шие вещи: всеобщая грамотность и окончательное решение женского вопроса. Раньше, чем Европа и Америка и т. д. Хо­чешь за трактор — за трактор садись. Хочешь в космос — запу­стим. В Верховный совет — пожалуйста... Хочешь шпалу потас­кать? Вот шпала — бери, таскай» (Никонов 20056).

Российский дискурс изобилует также ностальгией по есте­ственному геидерному порядку, утраченному в ходе насиль­ственной модернизации советского образца. Т. Барчунова отмечает, что «вариации на тему "естественного" порядка властных отношений многообразны, но, как правило, сводят­ся к трем основным сюжетам: утверждение доминирования мужчин над женщинами; манипулирование мужчинами, осу­ществляемое со стороны женщин; приравнивание женской эмансипации к сексуальной распущенности...» (Барчунова 2002). Таким образом, естественный порядок видится как ле­гитимный патриархат, предполагающий неизбежно особую женскую власть-манипулирование.

Такие утверждения слышны на фоне общеизвестной стати­стики о более низких заработках женщин, об отсутствии жен­щин в политических органах на федеральном уровне, в круп­ном бизнесе, среди высокооплачиваемых финансовых работников и хай-тека. Среди руководителей органов власти и управления всех уровней число женщин составляет 39 %, среди работодателей — 35 %. Отношение заработной платы женщин к заработной плате мужчин — 64 % (2003 год) (Жен­щины и мужчины 2004: 95, 97, 108). Другой контекст — это до-

Патриархат и «женская власть»

машнее и сексуальное насилие, трафик, проституция и повсед­невный сексизм. Таким образом, сохранение в нашем обществе наиболее значимых патриархатных структур в сфере экономи­ки, политики и приватной жизни сочетается с непризнанием феминистской повестки дня.

Что это означает для нас, социологов феминистской направ­ленности? Как мы можем интерпретировать данный феномен? Идет ли речь о коллективном непризнании патриархата, необ­ходимом для его «спасения», или о каких-то других, более сложных процессах? Попробуем ответить на поставленные вопросы, обратившись к контексту позднесоветского гендерно­го дискурса. В советском обществе государство осуществляло авторитарный проект гендерной модернизации. Наиболее мо­дернизированной при этом становилась публичная сфера, с которой связаны ресурсы экономической независимости, в значительной степени определяющие социальный статус ин­дивида и группы. Социальный статус женщин во многом оп­ределялся ее позицией в сфере оплачиваемого труда и в про­фессионально-должностной стратификации.

Однако основным пространством так называемой женской власти — власти, основанной на легитимном праве осуществ­лять заботу и вызывать страсть, — оставалась более традицио­налистская приватно-семейная сфера, сфера интимных от­ношений или катексиса. Легитимная власть или авторитет женщин в приватной сфере поддерживались советским госу­дарством с одной стороны, инфраструктурным дефицитом — с другой, культурными нормами гендерной поляризации — с третьей. В приватной сфере женщина как мать, жена или сек­суальная партнерша обладала (и до сих пор обладает) монопо­лией на принятие и исполнение решений; она может подчинять своей воле других зависимых. В этой сфере осуществляются особые типы «женской власти». Именно здесь женщина чер­пает дополнительные ресурсы, связанные с властью так назы­ваемого сексуального объекта, вызывающего страсть и ста­вящего в зависимость от себя, или с властью заботы как ответственного отношения, предполагающего контроль и под­чинение близких.

Трансформация в 1985—2000 годах привела к структурным изменениям гендерного порядка в России. Однако достигну­тое в тоталитарную эпоху равенство женщины и мужчины в

Глава 1. Теоретические подходы в гендерных исследованиях

общественной сфере (преимущественно уровень образования и занятости, а также экономическая независимость женщины в результате массового вовлечения в производство) — это, по сло­вам Н. Римашевской, «то колесо российской истории, которое не только трудно, но практически невозможно безболезненно повернуть назад» (Римашевская 2002: 255).

Публичная сфера была и остается гендерно асимметричной, женщинам систематически не хватает ресурсов реальной леги­тимной власти в публичном пространстве. Ренессанс патриар­хата, возникший как социальное следствие структурных ре­форм (речь идет о 1990-х годах), выражается в усилении неконкурентоспособности женщин на рынке труда, приводит к снижению их трудовой занятости в общественном производ­стве и соответственно к падению их социального статуса (Там же: 255). Дефицит возможностей, вызванный в том числе не­стабильностью и «дикостью» «правил игры», восполняется непрямой властью. Непрямая власть неуловима, косвенна; она порождена патриархатом и поддерживает его. Важность дан­ной власти в контексте российской трансформации особенно велика в связи со значимостью социального капитала (сетевых ресурсов), определяющего стратегические возможности дей­ствующих лиц. Те, кому не хватает ресурсов, определяют прак­тики социальных взаимодействий как «подковерные игры», к которым они не допущены. Они компенсируют неопределен­ность «правил игры» дикого капитализма и фиктивной демок­ратии мобилизацией неформальных персонифицированных отношений, что создает основания для реализации власти-ма­нипулирования. Такая власть предполагает наличие практи­ческой компетентности, использование практического знания типа метис. Такое знание «впечатано» в микрофизику гендер­ного дисплея. Так, например, женское кокетство может прояв­ляться непроизвольно, как естественный дисплей, сформи­ровавшийся в процессе гендерной социализации. Однако кокетство может служить достижению определенной цели, например легитимации присутствия женщины в мужском со­обществе в качестве псевдосексуального объекта. Особенность власти-манипулирования связана также с тем, что, будучи пуб­лично непризнаваемой и лишенной авторитета, она не предпо­лагает публичной ответственности за результаты своей реали­зации.

/;.-. Патриархат и «женская власть»

В российском обществе (и не только в нем) манипулирова­ние другими является эффективной стратегией. Ею пользуют­ся как мужчины, так и женщины. Однако в российском патри-архатном дискурсе признается, что женщины по природе своей обладают преимуществами в использовании манипулятивных средств. Ориентацию на отношения и способность к управле­нию считают необходимой чертой женской идентичности. «Настоящая женственность» предполагает внимание к друго­му, эмпатию, инвестиции в эмоциональную работу, осуществ­ление заботы, способность к пониманию и поддержке. Но «на­стоящая женственность» предполагает также сексуальную привлекательность и востребованность женщины как сексуаль­ного партнера. Ресурсы заботы и сексуальной привлекательно­сти составляют основания власти-манипулирования, их значи­мость усиливается эффективностью социального капитала в трансформационном контексте. Примером осуществления та­кой власти является использование обаяния, эротизация и сек-суализация формальных отношений, апелляция к традицион­ной женственности, требующей снисхождения и защиты. В условиях, когда невозможно добиться чего-то «по правилам», когда женщины оказываются структурно исключенными, они прибегают к гендерно маркированным стратегиям достижения целей. Если женщин вытесняют из публичной сферы, они ин­тенсифицируют ресурс «катектичного» влияния. В постсовет­ское время публичная эротизация женских образов расшири­ла рамки для интерпретации сексуальной привлекательности как средства манипулирования.

Итак, в постсоветском гендерном пространстве женская власть-манипулирование осуждается как власть «стервы», но признается как распространенная стратегия. С одной стороны, эгалитарные тенденции делают ее в некоторых ситуациях ме­нее востребованной и менее легитимной. С другой стороны, она усиливается из-за структурной неопределенности, коммерциа­лизации социальных отношений, из-за недостатка демократи­ческой правовой культуры. Тенденции разрушения социаль­но-экономического патриархата сочетаются с усилением культурного патриархата — андроцентризма. Несмотря на ре­альное доминирование женщин в организации семейной жизни, его характеризует дефицит легитимности. В частности, О. Здравомыслова показывает, что главенство женщины в со-

Глава 1. Теоретические подходы в гендерных исследованиях

временной московской семье готовы признать нормальным единицы опрошенных (Здравомыслова 2003:101 —103). В при­ватной сфере женщина способна принимать решения и подчи­нять им окружающих. Она осуществляет практики социально­го контроля. Однако у такой власти не хватает авторитета и легитимности; она описывается как манипулятивная, как не­нужная женщинам и притесняющая мужчин, особенно когда она выходит за пределы семьи.

Свою власть в приватной сфере женщины воспринимают как вынужденную и избыточную. При этом мужчины полагают, что женщины пользуются такой властью целенаправленно: они по­давляют, исключают и репрессируют других (мужчин и детей). В современном повседневном и научно-популярном дискурсе данная тенденция выражена в категориях «стервологии» (в со­временных пособиях «по эксплуатации мужчины»). В россий­ском обществе не существует конвенции по поводу гендерного порядка, для него характерен гендерный конфликт: конфликт тенденций и конфликт интерпретаций (см.: Здравомыслова 2003). Такой конфликт выражается, в частности, в том, что жен­щины считают свою власть вынужденной, отождествляют ее с дополнительной нагрузкой и эксплуатацией. Однако мужчины считают, что женщины добровольно и сознательно монополи­зируют власть в семейной сфере. Так или иначе, признается избыточность «власти женщин». При этом эта власть имеет низкий или даже морально неприемлемый статус, часто рассмат­ривается как злоупотребление или обуза, особенно когда она выходит за пределы интимной сферы.

В настоящее время наблюдается дифференциация гендер­ных контрактов и столкновение эгалитарных тенденций с тен­денциями усиления андроцентризма. С одной стороны, в российском гендерном пространстве существуют сегменты эга­литарного уклада, при котором нет необходимости в манипу-лятивных стратегиях, с другой — очевидно присутствуют тра­диционно организованные социальные среды, для которых характерен культурный сексизм, усиливающий значимость ме­тиса «женской власти». По всей видимости, в основном на традиционалистские взгляды рассчитаны многочисленные пособия «по эксплуатации мужчин» и «эротическому манипу­лированию», пособия «как найти богатого мужа», «по стерво­логии» и т. д. Обе обозначенные нами тенденции (тради-

Патриархат и «женская власть»

ционалистская и эгалитарная) прослеживаются в этих научно-популярных руководствах, которыми изобилует дискурсивное пространство. Смысл этих текстов реконструируется нами следующим образом. Во-первых, признается, что женщинам, чтобы добиться позиций в публичном пространстве, нужно мобилизовывать самые разнообразные ресурсы — от мудрос­ти и профессионального опыта до способности обольщать; во-вторых, одной из стратегий достижения цели является «дрес­сировка» мужчин и манипуляция ими.

Итак, патриархат как система господства предполагает оп­ределенную диалектику контроля. Структурное исключение женщин сочетается с формированием женских стратегий ма­нипулирования. В современном российском контексте андро-центризм (или культурный патриархат) воспроизводит «жен­скую власть» как стратегию действия и как дискурсивную конфигурацию, но дефицит ее легитимности свидетельствует о разрушении классических патриархатных структур. Мы по­лагаем, что власть-влияние, власть-манипулирование, пред­ставляет угрозу для достижения идеала гендерного равенства. Она воспроизводит патриархатный гендерный порядок и по­рождается им в силу того, что существует барьер включенности женщин в «правила игры» на равных. С нашей точки зрения феминистская критика должна противодействовать усилению патриархатного дискурса и «женской власти». Разрушение «скрытой власти» будет способствовать эгалитаризации гендерного порядка и росту публичной власти женщин. В этом мы согласны с Н. Фрезер — есть различия, с которыми нужно бо­роться, ибо они являются непредвиденными следствиями пат­риархата.