Восьмой рассказ

(Версия)

Эти два рассказа, сродственные даже по размеру, представляют собой дилогию. Содержательно оба – о маньяках, только противоположного, так сказать, полярного рода.

Московский комсомолец.

У Лагерквиста было два произведения под общим названием «Карлик»: роман и рассказ. В одном – карлик злой, в другом – добрый.

Сырой осенний лес. Часть листьев облетели, оставляя дыры. Посередке – пологое полуголое взгорье, как сцена или пробор. Лес – на обе стороны ее. Снизу вверх – полутропа, полуколея, раскисшая и разъезженная. На самом лбу, поперек, – телефонный кабель, по земле протянутый солдатиками. Мелкие местные учения, или маневры. Сами солдатики прячутся в кустах на склоне, наблюдают, замаскированные. Над кабелем наклонилась нестарая крестьянка, лет 35, подол цветного платья подоткнут; сапоги, телогрейка, платок концами назад. Собирает змеей кабель в руку – для белья. В стороне за ней – двуручная сумка, видны продукты, купленные на станции. Да, еще шум поезда.

Из-за кручи вырастают два чудища, желто-зеленые и со сборчатыми хоботами. Пугается, что забывает кричать, бросив провод, пятится. Но там уже тоже один такой же. «Черти за мной!» – думает. Первые два спешат за ней сверху. Хватают под руки, один зажимает рот, темные глаза мечутся. Втроем катятся вниз, скользя и хрюкая. Подхватывает сумку и бежит за ними. Втроем упали в мокрый ржавый лист. Один по-прежнему держит рот, вдавливая голову в листья, другой – руки. Подбегает, пригибаясь с сумкой. Полуголые ноги в сапогах возятся. Тот, что со ртом, – старший. Показывает на пальцах: ты – туда – их – сюда. Бежит, возвращается, оставляет сумку и неловко бежит опять, похожий на Ганешу. «Черти! – думает она, хотя уже опомнилась и понимает, кто это. – Убить мало!».

Возвращается еще с троими, тоже уже в противогазах. Заученно окружают место. Один из них на пальцах: а – тех – не – звать? Нет – потом расскажем – там сержант, отвечает так же старший. Большой палец вверх. Кивает. Темные глаза смотрят поверх ладони. Быстро присев перед ней, придерживает бьющиеся ноги, другой споро спускает до сапог длинные белые трусы. Третий уже расстегнул ширинку, ложится сверху, слегка пихнув. Некоторое время молча возит по мягкой раскисшей листве. Поднимается, застегивается, пока ложится второй, возит, поднимается, третий. Теперь ждут его. Он качает слоновьей головой, пятясь. Толкают, и он падает на нее. Чьи-то руки из-за спины рвут пуговицы. У него сейчас же встает. Он возит и валяет ее в липнущей листве. Старательно.

Двое тем временем уже побежали наверх поправить и разобрать кабель. Не возвращаются, сгинув в полуголых деревьях. Они меняются местами. Теперь он держит ей рот, а второй – руку, другую он придавил телом. А те двое ложатся по очереди на нее. Потом все разбегаются в разные стороны, растворяясь среди деревьев. Он бежит, мотая хоботом, в ушах отдается дыхание. Еще некоторое время лежит, переворачивается на живот, поджимает колени, встает на них, натягивает, ворочаясь, трусы. Поднимается, берет сумку и лезет по склону поднять оброненный платок. Но всего этого Андрей уже видеть не может, он так себе представляет.

…………………………………………………………………………………………..

Другая сцена. Утро, серо. Мокрый, в лужах, плац. На плацу – 70 человек, рота. Построены повзводно, в линию. Перед ними прохаживается раздраженный невыспавшийся капитан, стараясь скрыть то и другое. Иногда снимает фуражку, взглянув вверх, надевает. Низкого роста, плотный, левая сторона лица обожжена. Он готов расстрелять их всех за позор, но без свидетелей. Для посторонних у него в роте подонков нет. Три взвода, с каждым – молодой встревоженный лейтенант. Угрюмые сержанты оглядывают, озираясь, ряды. Во взглядах – ничего хорошего.

С капитаном – та женщина, в углу рта запеклась кровь. Капитан (молодцевато и вежливо): Выбирайте, кто?.. … сударыня, продолжает кто-то сзади. Кто-то нервно хихикает. Капитан гневно оглядывается. Сержанты угрюмо озирают молчащие ряды. Но в этот раз на ней туфельки, осторожно переступает в них лужу. Под руку ее поддерживает муж. Чуть поодаль – брат. То краснеет, то бледнеет, растерянно оглядывая густые ряды. Вытянутые лица, поднятые подбородки, глаза прямо перед собой. В глазах – пустота, неулыбающиеся рты. – Но они были в этих… – неуверенно крутит рукой. Капитан (вполголоса, но слышно): Пусть оденут. – Одеееть противогазы, – повторяют лейтенанты. Солдатики быстро распаковывают и натягивают указанное.

Тетка проходит по рядам, оступаясь и подвертывая в непривычных туфлях. Что за мутными плошками очков, когда они знают, что их никто не видит? Издевка, равнодушие, сочувствие, все вместе? В противогазах они вовсе неразличимы. Оглядывается, понимая, что это уже почти насмешка. Но капитан невозмутим. Она пожимает плечами. Капитан: Что же я могу сделать… гражданка? (превентивно взглядывая в сторону неизвестного шутника). Видите, их у меня. (Машет на роту рукой. Сняяять противогазы! – стонущая команда.) А вы говорите, их было пять. – Шестеро, – робко поправляет женщина. – Все равно. Сами понимаете, – разводит руками, – укажете, накажем. А так… (Она оглядывается на мужа. Он тоже выглядит беспомощным и злым.) А хотите, жалуйтесь выше, пусть проведут следствие. Но я помочь вам не могу. Все… Всем вернуться к занятиям. И пошел, размахивая рукой.

Рота расходится. А по-моему, ей понравилось, – тот же голос. – Вон как оглядывается. (Смущенный смех.) – Ррразговорчики в строю. Кузнецов, не смотреть по сторонам. Это ему. Муж догоняет капитана. – Нет, мы жаловаться не будем. (Пока брат ее уводит, обнимая за плечи. А она оглядывается. Их глаза встречаются.) Но можно вас на минуту? – Капитан задерживается: – Что вы хотите? – Нам не нужен суд, шум, – качает головой муж. – Дайте нам их на час, и мы уж сами. Живы останутся, не повредим. Мы понимаем – молодые. Но накажем. – Кого дать-то?.. И я не имею права. – Вы знаете. – Капитан багровеет. – Да вы что, милый человек, идите, идите скорее. Вы этого не говорили, а я не слышал.

Но всего этого Андрей уже слышать не может, он так себе представляет.

Голос сержанта: – Черти! Заморыши! Придурки! Ну я вас всех… Нестройный хор в ответ: Так точно, товарищ гвардии сержант. – Изуродую, замордую, будете у меня с утра до ночи… – конец фразы пропадает. Нестройный хор: Рады стараться, товарищ гвардии сержант. Хрипя и задыхаясь, он переворачивается на живот, поджимает колени, встает на них, трясет опущенной на руки головой, хобот качается. Просыпаясь. Оказывается, он спал на спине, запрокинув с подушки голову. В горле до сих пор саднило. Снизу оглядываясь из-за плеча. Диваны стоят буквой «г», почти соприкасаясь. С другого на него, подняв голову, смотрит мать. – Ты что опять? – А? – Снилось опять что ли? – А, нет. Попью пойду. Встает и, идет, пошатываясь, в кухню.

На холодильнике дырой вверх – его каска, взятая как сувенир. Большое желание набрать в нее и так пить. Сдерживает себя, берет стакан. Пьет, стуча зубами. Шесть, он посмотрел. Через час все равно вставать. Готовит себе завтрак. Достает яйца, сыр, масло, вареную картошку, разогревает сковородку, за стеной шевеление, сейчас же напрягается, настораживается, но мать не выходит, льет в сковородку масло, режет картошку, заливает яйцами (везде – паузы), сверху трет сыр. Сейчас он там расплавится. Закрывает крышкой. Этому блюду его научил приятель, еще до армии, надо бы повидаться. С работы опять уволили, но мать пока не знает. Или знает, но не говорит. Перекладывает все это лопаткой в тарелку и начинает жадно есть. После службы никак не наестся. У нее это всегда непонятно. Но каждое утро в одно и то же время выходит из дому и шляется до двенадцати, никуда не заходя, экономя деньги. В час у него Оксанка.

Встает и смывает тарелку. 6.30. Полчаса. Он еще спит. Идет одеваться. Проходя по коридору, говорит вполголоса – так, что, если не спит, услышит, а если нет, то не разбудит: «Пойду прогуляюсь. Я уже не буду заходить». Одевшись, выходит, осторожно прикрыв дверь. Когда замок щелкает, в коридор в накинутом халате выбирается мать.

Оксанка – это маленькая девочка, но она уже ходит в первый класс. К часу они уже вернутся, переоденутся, поедят, и тут он придет. Надо будет купить подарок. Он всегда говорит себе: «сегодня Оксанка» или «еду к Оксанке», а не, например, Лена, к Лене, ее матери, как кто-нибудь другой на его месте.

Он очень медленно идет до метро, потом – до следующей станции. Садится в метро и проезжает несколько остановок до центра. Там ходит, сидит на скамейке. С любопытством смотрит то на фонтан, то разглядывает прохожих. Вода льется, это удивительно, можно смотреть бесконечно, и всегда другая. После возвращения он полюбил наблюдать. Иногда загадывает, куда идет тот или эта. Но никогда нельзя проверить, угадал ли. Или как складывается их жизнь. Но никогда нельзя. Очень много хорошеньких девушек. И женщин постарше тоже. Ему они все нравятся. Иногда идет за ними. Девушка оглядывается. Иногда испуганно или улыбается. А что, он симпатичный парень. Иногда на него нападает страсть знакомиться. Тогда он подходит и заговаривает. Иногда его посылают, чаще – нет. Он думает, что это потому, что на самом деле ему от них ничего не нужно. Иногда отношения продолжаются, они еще встречаются два-три раза. Он никогда не делает им ничего плохого. Ему кажется, что они его должны помнить добром. Странное выражение, откуда взялось. Но чаще – нет. Просто провожает ее, разговаривая, до работы, до дому, в зависимости куда, прощается, иногда чмокает в щеку. Она смеется. Почему они всегда смеются, когда целуют в щеку? Но не сейчас, думает он, и это звучит как цитата. Не сейчас.

Сегодня весь день занят и расписан. Ему приятно, что сегодняшний день такой полный. В одиннадцать опять хочется есть, но он знает, что еще не скоро. До четырех он терпит, в кафе придется потратиться. Он заходит в магазин и проходит в детский отдел. Там покупает куклу с длинными белыми волосами и долго выбирает пазл, так что продавщица начинает нервничать. Останавливается на городе с башенками.

Дверь открывает Оксанка, бросается на шею. Лена показывается в двери с полотенцем через плечо и опять скрывается. Оксанка тащит его в комнату, а он, оступаясь и ошибаясь, снимает ботинки нога об ногу, она толчется рядом. Босиком проходит за ней, достает из сумки. Куклу прижимает к груди, целует, но сразу и откладывает на диван. И он понимает, что это из вежливости. Почти совсем женщина, только очень маленькая. В длинном домашнем клетчатом платье и с длинными волосами, как у куклы. Подобраны с боков заколками. Он их трогает незаметно. Но она все равно отстраняется недовольно. А в пазл вцепляется. Куклу можно было и не покупать. Садится на пол, высыпает из пакета разноцветные кусочки. Он присаживается рядом. Тяжело проносится Лена. «Есть будешь? – что тоже цитата из старого почти советского фильма. – Мы уже.» – «Нет.» Есть очень хочется, но он старается не есть у них. Лена работает в детском саду, и с деньгами у них тоже туго. Старше его на четыре года, и она огромная. Очень высокая, и у нее все большое: ноги, очень крупный зад, большие тяжелые груди. Рядом с ней он кажется маленьким и щуплым. Он думает, что, может, поэтому и привязалась. А может, не поэтому. И длинное, крупное, грубоватое лицо, с бугристым носом и широкими губами. Но она все равно собирает на стол. Чай, печенье. – Ты надолго? – Он качает головой. – Скоро пойду. У меня еще встреча, с друзьями. Не виделись давно, – не может остановиться в объяснениях, потому что врет. И говорит виновато. – Садитесь давайте. – Сейчас, сейчас, мама, – включается с полу Оксанка. – Мы тут еще надо. – Она ловко соединяет один вырезной кусочек с другим, оглядит с обеих сторон, взгляд на картинку, на то, что сложено, и уже ставит. Он помогает ей, но у него плохо получается. Он думает, что вообще туповат в этом отношении. Подолгу разглядывает и вертит непонятный клочковатый кусочек, не зная, куда пристроить, пока она не отнимет, взглянув с укором, и не воткнет сама.

Они с Леной смеются, она сверху, он – сидя и наклонив, покачивая, голову. – Глупый такой, да? – Нет, не глупый, – рассеянно говорит Оксанка, – просто не видит. – Мне кажется, сразу ты все равно все не сделаешь. Может, потом продолжите? (Вытирая чашки и расставляя их.) – Да, да, сейчас. Погоди, – ловко подсовывая еще один кусочек. И сразу вскакивая. – Ну, пойдем (взгляд с сожалением на уложенный пол). Ты останешься? (Будто не слышала.) – Нет, я скоро пойду. – Ладно. тогда я одна. А завтра? – Приду. – Он тебя будет ждать, я не стану убирать. – Тебе не понравилась кукла? – Очень понравилась, ты что. (Обернувшись, тянется к дивану, хватает куклу и усаживает на колени.) – Что за друзья? – спрашивает Лена. – Да, так. (Он не знает, что сказать.) – Армейские? – Да, – обрадованно кивает он. – Забыл бы ты это все. – Да я уже, почти. Просто позвонили. Неудобно. Они проездом. (Виновато.) – Приходи вечером, – говорит из-за чашки. – Понимаешь, я маме обещал. – Мама, мама. (Раздраженно.) – Рано прийти. – Ну, смотри.

Маму Лена не любит. Считает, что она отнимает его у нее, стоит между ними. Но это же не правда. Просто мама – это всегда. – Хочешь, я завтра останусь? – Взглядывает на него из-за чашки, добрея. – Хочу. (Кокетливо.) Е:сли других дел у тебя не будет. – Да ладно тебе. Он гладит ее руку, и она, перевернув ее, хватает за пальцы. Они держатся за руки. Оксанка (смотрит на них, усмехаясь): Вы что, любите друг друга? – Совсем добрая Лена: А вот это уже совсем не твое дело (вставая, собирая со стола). – Он (взглянув на часы): У меня еще полчасика. – Тогда скорее, да? Вскакивая. Садятся на пол к пазлу.

Андрей действительно остается у них, но раньше делал это чаще. А теперь – раза два в неделю. И старается не реже, а уходит всегда под предлогом, чтобы Ленка не обиделаь, не заподозрила, что это самая обременительная часть для него. Здесь две комнаты, в одной – Лена с Оксанкой, в другой стелет ему. Когда Оксанка засыпает (или делает вид, у нее тоже это непонятно), Лена приходит к нему, в длинной широкой ночнушке. А он уж ждет. Вскинув локти, снимает с себя в темноте. Ложится, тесня. Сначала они просто лежат рядом, привыкая, а потом он долго, сосредоточенно ласкает ее теплое, тяжелое тело, стараясь делать это получше. Она тихо стонет, чтобы не разбудить, обнимает и крепко прижимает к себе. То, как она прижимает, сдавливая, – раздражает. Но он старается подавить это чувство. Потому что она же не виновата.

Однажды, когда они уже лежали опять рядом, без движения, Лена сказала ему, что может выйти за него, если он хочет. – Ты хочешь? – В темноте блестели ее глаза. – Да. – Ты же любишь Оксанку. – Да. – Это было правдой. Потом они еще несколько раз заговаривали об этом, пока не перестали. Но на заднем фоне их общения с тех пор оставалось, что со временем они поженятся. И он привык так думать и думать об этом с обреченностью и покорностью, что это, может быть, для нее было бы лучше всего.

В начале четвертого он встает. Оксанка, не отрываясь от игры: – Все, пошел? – Да, надо. – Ну, иди. До свидания. – Она, не глядя, протягивает ему вверх руку, он пожимает ей пальцы.

В четыре у него встреча с двумя девушками, и он уже немного опаздывает. Он спешит. Бежит по переходу, потом – выйдя в город. Вот это кафе. Он немного запыхался. Хотя и думает, что если немного подождут его, то тоже ничего. Но их еще нет. Он садится и заказывает кофе, чтобы так просто не сидеть. Девушки приезжие, он надеется, что они найдут. Он им все объяснил очень подробно и рисовал схему. Познакомились вчера. В своей обычной прогулке он решил не заворачивать к фонтану, а продолжить путь. А когда показалась голубая развалина вокзала, свернул к нему. Они стояли с вещами и растерянно озирались. Видно было. Подошел, подхватил чемодан и спросил, какие проблемы. Одна сразу испугалась, с ней и дальше так будет, а другая бойко принялась рассказывать. Он их так и прозвал для себя: одна побойчее, другая поскромнее. Имен не помнил, говорили же. Лида, Люба, Лиза, в общем, на «л». А у другой – совсем простое. Может, Таня. И похожи на сестер. А оказалось – нет, просто подруги, из одного города. Хотя одна – светлая, а другая потемнее, и у которой светлые – заплетены в косу. Она ее иногда перекидывает с одного плеча на другое. А у второй распущены, и очки на макушке. Одного роста, обе невысокие, худенькие. Они приехали к тетке одной из них, которая давно в Москве, чтобы сначала у нее, но когда они устроятся работать, то станут вместе снимать, а адрес вот, только они теперь ничего не знают, лопотала без умолку черненькая и бойкая, пока он переглядывался с ее подругой, а она отворачивалась, усмехаясь, и эта ее беспокойная коса. Он предложил их проводить. Беленькая с косой все посматривала на чемодан в его руке. Довез до тетки, это оказалось просто, и договорились сегодня встретиться. Пообещал им помочь. – Как? (беленькая). – Не волнуйся, все устроим, – хотя сам еще не знал. – А за что? (черненькая, лукаво). – Просто. Потому что понравились. (Обе не верили.) Ну, мы же должны помогать друг другу? (Попробуй возрази.) Поцеловал в щеку. Черненькая сама коротко подставила, а беленькая увернулась.

Они показались совсем не с той стороны, что он ждал. – Ой, простите, простите. – Ничего, и мы же «на ты». – Да, прости, пожалуйста, заплутались немного. Тут столько ходов разных. Смеясь. Усаживались, толкая друг друга и поглядывая на него наперебой, не зная, кто ему больше, и уже ревнуя и не зная, кому он достанется. Он бы хотел обеих, но только еще не знал как. Но все устроится само, наверное. – Что? (черненькая, настороженно. Сказал вслух?) – Что все будет хорошо, вот увидите. – Конечно (уверенно). Ты же не бросишь нас? – Теперь ни за что. (Согнутый официант, меню, соседи глазеют, в просторное окно видны машины на приколе, прохожие в два потока, почти не путаясь, как это происходит, что все упорядочено? двое остановились, случайная встреча? о чем, интересно, разговаривают?) Перебивая друг друга, выбирали угощение. – Как тетя? – Хорошо, – пожав плечами (обе).

Одна в красной кофточке и джинсах, пуговка под грудью расстегнулась, другая – в платье, в больших розовых цветах, глядя на которое он испытывал неловкость. И стало понятно, что тетка особенно счастлива не была. (Меню, официант, отдать, те двое разошлись, пожав руки, а на них уже никто не смотрит.) – Это все временно. Мы вас устроим, будете жить отдельно. – Мы, это кто? (черненькая). – Увидишшшшь, – прошипел, как в известной юмореске с пластинки матери, хотя сам волновался и не был уверен. – Но у нас нет денег. – Я заплачу. – Я не об обеде (все – черненькая). – А, жилье! Ну, значит, сначала работа. (Обед уже! Но должно хватить.) – А есть варианты? (деловито). Взял ее руку: – Ты мне веришь? (заглядывая в глаза). Вырывалась, хохоча.

В платье она кажется плотнее и покрепче, чем в брюках, как вчера. У ее подруги маленькая, почти невидная грудь, а у этой потолще и поупругей. У обеих – ломкие плетения ключиц, тонкие длиненькие шеи, носатенькие, но у одной весело вздернут, а у другой длинный кончик спущен, серые и коричневые глаза одинаково расширились, раскисли от еды. Они были похожи на маленьких волнистых разноцветных попугайчиков. С удовольствием смотрел, как они едят. Себе взял совсем немного, только салат. Совсем юные, приезжие, откуда-то, где у них была неизвестная ему короткая жизнь. Хотя моложе его всего года на три. Но ему 22, а это много. Вспомнил, что еще позвонить Томке. Не забыть бы, обидится, и он обещал. Она снимала маленькую комнатенку с двумя соседями. И соседи тоже – беда. Оба пьют, муж и жена, шумят. И у нее был сын, которого она пока не привозила. Она из Казахстана. Вот там, в Казахстане, у бабки. Но мечтает взять к себе, когда все устроится. Тамара красивая. Он любил женщин с детьми. Можно жениться на Тамаре.

Расплачиваясь, с удовольствием думает, что еще дня на два, на три. А потом занимать. Мать даст, конечно, но не сейчас, не сейчас. Знает или нет? И как спросишь? – Ну, тронулись? (вставая). – В смысле? (неугомонная черненькая). Рассмеялся. – В смысле пошли. У нас еще дела. – Насчет работы? (деловито). – Типа.

Светка их ждала. Он ей вчера сразу позвонил (и не только ей). И она пообещала спросить, повздыхала, конечно, сначала.

– Ох, ты? (будто не знала). Рада видеть. Ей под тридцать, красивое, маленькое, хорошо оформленное тело. Гладкое, как у собаки. И одета, как и положено при такой работе, черные, коротко стриженые волосы и крупное кукольное лицо: глаза, нос, губы, все ярко очерчено, не без косметики, но ей идет. На мгновение он забывает о своих спутницах, увлекшись. – Что не заходил? Не надо было? (Целуясь.) – Да ладно. Нет, конечно. – И с девушками? Опять? (Вспомнив, он отступает к своим подопечным.) Подождите, спрошу пойду. И убежала легкая на ногу.

Девушки оглядывались в женском раю. Платья, платья, юбки, штаны, блузки, футболки, свитера, он в этом ничего не понимает. – Красота какая! (беленькая). – Погоди, еще надоест. – Мы? Мы здесь будем? ты думаешь? – Но Светка их разочаровала. – Увы, увы, увы! – еще издали. Оказывается, уже взяли. – Мне не сказали ничего... Но не расстраивайтесь (глядя на вытянувшиеся лица), звоните. У нас постоянно меняется, вот он знает. (Протягивая визитку.) Ты-то позвонишь? – Позвоню, позвоню. (И уже убегая.) – Эй! Я буду ждать (вдогонку).

Перед дверью магазина. – И что теперь? Он (весело): – Еще не вечер. Есть варианты. Беленькая: Не получится у нас ничего (грустно). Обнял ее: Ты это брось, ты должна верить. Посмотри на меня. (Посмотрела.) Ну, пошли? Здесь недалеко, пешком пройдем. А вы смотрите пока. Пока шли, обе вертели головами во все стороны, удивляясь. Подумал, что есть моменты, когда он чувствует себя совершенно счастливым.

Просторное гулкое помещение со стеллажами вдоль стен. Ах, ах! – взялись за руки. Они такое и не видели никогда. Сережка – за пультом. Вскочил, увидев их. – Замени пока, – стройной сумрачной девице рядом. Села, оглядев их недображелательно. Ну погоди, погоди! Ему стало совсем весело. – Какие люди! (Серега, обнимая). Проходите… сударыни, чувствуйте себя… Помнишь, нет, ты помнишь? – Серега смеялся, просто помирал от смеха. – Ну капитана нашего. Зверь был. А так подумаешь, даже скучаю маленько. Оказывается, хороший мужик был. Сударыни! – Не помню. – Как же нет, ну, эту, в сапогах. – Нет. – Смеху было. Ну ладно. (Быстро взглянув.) – Это не он тогда сказал. – Хорошо, хорошо. Подождите пока, я скоро. (И ушел, качая головой.)

Он сразу угас, увял сразу лицом. Не надо было приходить. – Что-то случилось? – она взяла его под руку, другая осторожно озиралась. – Нет, все в порядке. Здесь одна девушка уволилась, – объяснил. – Сергей говорил. Чем черт, а? – Мы? сюда? – Почему нет? – Ой, да я не смогу, – с ужасом на непонятные страшные аппараты. – А ты? – Я, наверное тоже. Мы же не знаем из этого ничего. – Подошел Сергей. – Сейчас прискачет. Ты в порядке? (Зорко оглядев.) – В полном. А что? – Знаешь, что я тебе скажу. Выбрось ты это из головы, а? Давно было. – Уже выбросил. А они вот боятся, говорят не полууучится. (Скорчил харю.) – Они – и боятся? Да ладно, девчонки. Тут же знать ничего не нужно, вон эта моя, – показав на черноволосую, – знает что? нет. Вы же здесь будете только для вывески. Красивые девушки! Молодец! (это ему). А что для нас самое главное? Вот это.

Не прискакала, а плавно явилась полная высокая дама с бликующим бейджиком, на котором никак не удавалось. Сергей извинился: У меня работа, – под уничтожающим взглядом бежал, как под обстрелом. Черноволосая уступила ему, сел. Дама их рассматривала. – Это за вас мне Сергей ручался? – За нас, за нас. – Оглядывала с недоверием. – Двух нам не нужно. Кто? – Андрей наобум ткнул и вытолкал вперед. Черненькая! – Как тебя зовут? – Рада. (Вот как, оказывается.) – Рада, значит. У нас вообще-то ушла одна, мы были ею очень довольны. А ты – ну, не знаю. Но можно попробовать. Москвичка? – Нет. – Это хуже. Сережа не говорил. – Он не знал, – попытался Андрей, но дама и не посмотрела на него. – Снимаешь? – У тети живем. (С готовностью.) Она – москвичка. (Что не совсем правда, кажется.) – Ладно, раз уж так выходит (каким-то своим расчетам). Пойдем. Сережа тебе все объяснит и покажет. А завтра заступай. Пока без оформления. Две недели, поняла? – Да. – А там посмотрим. – Они отошли вдвоем. Рада оглядывалась, Сергей вставал, дама что-то объясняла ему. – Пойдем? – они вышли на воздух.

С возвышающейся площадки, где находилось заведение, длинные ступени вниз, как с бастиона, открывался вид на мельтешащую и снующую улицу. – Не упади. – Она хихикнула. – Вот и пристроили твою подружку. Рада? – И засмеялся совпадению с именем. Она поняла, засмеявшись тоже. – Очень. Спасибо вам. – Тебе. – Кивнула. – И тебя пристроим. – И быстро зашагали. – Куда теперь? – Увидишшшь.

Зина была на месте. Дождавшись очереди, он нагнулся к окошку. – Привет! – О, привет! – Отклонившись, высматривала за его плечом соискательницу. – Ее же надо будет учить (задумчиво). Молодая больно. Подождите, я заведующую позову, пусть глянет. – Над окошком зажглась надпись: Извините за доставленные неудобства и т.д. – чтоб пользовались другими окнами. Они ждали. Девушка переминалась, тревожно оглядывая гудящий толкающийся зал. – Ты чего? – Что ж я, Радка будет с телефонами блистать, а я за кассой? – Попугайчик был обижен, даже нос обиженно вытянулся. – Вот в чем дело? Ну тогда пошли. – Они выходили, торопясь и расталкивая. Дорогой думает: Зинке объясню потом, жалко, конечно, она ж старалась. Вот дура! – разозлившись. За дверью почти побежали, будто гнались. – Еще одно местечко, и домой, да? – Она не ответоила, кивая. Взглянул на нее. Под глазами покраснело, лицо осунулось. И, кажется, не от их беготни. – Устала? – Немного. Кофе хочешь? Пойдем тогда (открывая дверь).

Официант, меню, я заплачу (неожиданно). Он даже вздрогнул. – Уверена? – Да, у меня есть. Но я есть не хочу. А вы, ты? – Нет. – Заказал два кофе. И вдруг берет ее за руку. Не отняла. – Или хватит на сегодня? – Да, хватит. – Мы оба устали. – Внимательно слушает, кивая. – А завтра продолжим. – Вдруг Радка не удержится? – Да как не удержится! И ты не должна так думать. (Повторил?) Она же красивая? – Она красивая, – как в трененге говорит девушка. – Слышала, что Сергей сказал? Ну вот! Это главное. – Берет второй рукой тоже, накрыв. – И у меня есть еще идея. – Девушка усмехается. – Идея? – Он думает, что тогда его однажды перестанет преследовать один и тот же сон. – Я думаю, ну что тебе к тетке. Думаешь, ей это надо? – Она – радкина. – Вот видишь. – И он будет совершенно свободен. – А у меня тебе будет удобно, а, что скажешь? – У тебяяя? – Ну что? – Взгляд из под ресниц, потом в сторону. – Ну? Поехали? – Поехали.

Мать открыла дверь, пропустила. Улыбалась доброжелательно. – А я так и знала, что ты не один. – Чего это? (Манерно произнося «ч», почти «ц».) – Почувствовала. (Та же игра: «ч» – «ц».) Мать же ж все-таки. (Глядя на, как ее все-таки: Катю–Таню–Риту..) Мать, она всегда почувствует. У вас дети есть? – Нет, что вы! (Испуганно.) – Мам, ну ты не видишь, что она молодая ишшо? (Помогая раздеваться.) – Все я вижу. А вот будут – узнаете. Поедите? – Нет, мы уже. Или ты хочешь. – Нет, нет. – Тогда пошли? (усмехнувшись). – Пошли.

Они входят в комнату, которую вдвоем с матерью редко используют. Только для гостей. – Устраивайся. – Осторожно присела на диван. Низкий столик перед ним. Уперлась коленками. – Музыки хочешь? – Да (шепотом). – Он нажал не глядя клавишу и что-то заиграло. Лирическое. То, что нужно. Присел рядом боком. – Как тебе у меня. (Вошла мать.) – Хорошо. (Поставила две рюмочки перед ними, которые прятала за спиной. Подошла к полкам, открыв бар, достала маленькую коньяка и поставила тоже.) – Это если будет настроение. – И вышла. – Никогда не понимал, откуда у нее всегда есть. – Посмеялись. – Будешь? – Да, – закивала. (Все-таки занятие.)

Разливая, взглянул на Катю-Риту. Робеет. Схватила рюмку пальчиками. – А почему твоя мама… – Что? – О детях, вообще. Ну, спрашивала. – Это она меня пристроить все время хочет. – А ты? – Ищу пока. (Покраснела.) Боится, что меня охомутает какая-нибудь. С детьми. (Нарочно говорил, чтоб она все больше краснела. А ему нравилось.) За что? (Поднимая.) – Чтобы нашел? (робко).– Нет, давай лучше за знакомство. Как положено. Мы же ведь и не представлены, – сказал догадливо. – Андрей. – Вера. (Вот как! Чокаясь.)

Небольшое напряжение, когда не знаешь, что сказать. Коньяк разливается внутри, размягчает тело, согревает, когда дойдет до кончиков пальцев, все немного изменится. Он видит, как девушка расслабляется, откидывается на спину, и рюмочка в руке. Он наливает по второй, и она сразу начинает торопливо глотать, горлышко бьется. Ее лицо розовеет, но это уже не та краска, что на улице, веселее. Тогда он берет ее за руку. – Ты не волнуйся, ты в надежных руках. – Она кивает, а он обнимает ее за плечи. Сначала упирается, а потом подается. Прижимает и осторожно, чтоб не напугать, целует ее. Стук в дверь, и они шарахаются друг от друга. Мама (заглядывая): Не помешала? Я вам у себя постелила. А ты (взглянув) уж тут. – Да, все в порядке. – Белье знаешь где. – Ничего, у меня есть.. – Выходит. Вера (быстро): Как зовут твою маму? – (Так же.) Любовь Андреевна. – Любовь Андрееевна! – (Так же.) Да? (сейчас же показавшись). – Меня Верой зовут (торопливо вылезая, стремясь, протягивая). Осторожно жмут друг другу. Заминка, толкотня в двери. Он наслаждается. Мама уходит. Вера возвращается. – Спать? – Я еще не хочу. (Нахмурилась, страшно!) – И начинает ей расстегивать пуговицы. – А как же мама? – Только в этом проблема? Она больше не придет. – Она мне там постелила (упрямо). – Это она для порядка. Свет выключаем? – Может, я лучше потом к тебе? – Хочешь? Ну, давай. – Он останавливается.

Она опять застегивает пуговицы. Они еще сидят, переговариваясь и не встречаясь взглядами. Слушают музыку. Выпивают еще по чуть-чуть. Потом убирает в бар. – А то пьяные будем. – Да. – Она уходит, и они церемонно кланяются друг другу. Осторожно притворяет дверь. Придет не придет? Он выключает свет, но с улицы вполне достаточно. Как под Новый год. Раскрывает диван и вываливает готовую смятую им постель. Уж не помнит, когда и спал здесь. Забирается в холодные, слежавшиеся простыни. И боится заснуть. Но сон, к счастью, не идет. Он слушает. Через полчаса – утиный переплеск босых ног. Подвигается, давая место. Забирается к нему, запыхавшись, обдав детским, карамельным теплом. Натягивает до горла одеяло. В темноте блестит угол глаза. Он думает, что мать не спит, а наверняка слушает. Преодолев жмущую резинку, нашупывает колкий лобок, а за ним горячие, вырезные, как у пазла, края.

…………………………………………………………………………………………..

Утро. Серо и зябко. Дверь закрыта, но из-за нее приглушенно доносится перезвяк посуды и голоса. О чем, интересно, могут говорить. Ему хорошо, и выбираться, как и прислушиваться, не хочется. Улыбается и трогает часть постели, где лежала Ритка. Потом ушла, и место остыло. Он перекладывается на него, согревая, выгибается, трется спиной. А о Тамаре опять не вспомнил. Он немного встревожен, но не настолько, чтобы прогнало блаженное состояние. Его рука долго тянется к телефону на стене.