Вступление от героя. Разговор с самим собой – 1 6 page

– И с подпиской о неразглашении? – не сдержался Легат.

– Не без того, не без того… – засмеялся Очкарик. – Принцип старый, как мир: доверяй, но проверяй. Да и кто поверит им или вам, если вы попробуете кому‑то в вашем времени всерьез рассказать о нашем соглашении? Фантастика, верно? Так что не беспокойтесь об этом. Беспокойтесь о деле, которое вам будет поручено.

Приехали!

Вопрос, правда, остался прежним: на кой ляд им агент Конторы в Завтра? Даже в после‑после‑после‑Завтра? Пусть даже легальный. Очкарик толком ничего не объяснил… У них и сегодня для своих шпионов дел невпроворот. Запад строит козни. Восток строит куры. Юг строит планы для переворотов и партизанских войн. Один Север ничего не строит, потому что холодно… И зачем шпионить в Будущем? Да еще в сговоре с очень будущей властью? Или им нужна информация о том, что случится, чтоб, значит, заранее предотвратить? Например, Переделку. Убить Пятнистого, например. На кой хрен? Пресловутый «эффект бабочки» из рассказа Большого Фантаста, которую в Прошлом нечаянно раздавили и в Будущем все на фиг поменялось?..

Почему бы, наконец, всем этим любителям менять детали в паровозе Истории не понять, что единица как раз – вздор, что личность в Истории случайна, а ход Истории неизбежен и от конкретной личности не зависит, не одна личность будет, так другая, не Передельщик, к примеру, так ка кой‑нибудь Перебежчик…

Оба‑на! Как славно и вовремя термин выскочил – Перебежчик! Это ж прямо про него, про Легата. Это он перебежал через сорок лет – в прошлое. А теперь его готовят к прыжку назад – в будущее. Помнится, какой‑то фантастический фильм так назывался…

А у нас – никакой фантастики, тем более – научной! У нас – ворота с орлом и Харон с моторкой. Рутина.

– А что за ситуация с Гумбольдтом? – Легат позволил себе полюбопытствовать.

– Он хорошо работал, но полагаем, что он устал.

– Так помогите ему отдохнуть.

И снова Очкарик рассмеялся. Смеялся он и впрямь странновато: как будто стесняясь. Пальцами рот прикрывал. Хотя скрывать было нечего: все зубы целы и, не исключено, здоровы. Спецполиклиника, спецраспределитель, спецмашина, спецдача, спецжизнь.

– Вряд ли он согласится на нашу помощь. Он – человек гордый. Да и наша помощь, как я знаю, ему не нужна. Ему очень хочется, чтоб нас вообще не существовало. Увы ему, это – фантастика. Мы есть. Но мы и вправду поможем ему тем, что освободим его от теперь уже ваших обязанностей. И бегать от нас в будущее ему не придется. Полагаю, он будет рад.

– А как он пробегает мимо Харона?

Очкарик недоуменно взглянул на Полковника.

Тот мгновенно напомнил:

– Харон – это лодочник, начальник пристани напротив Парка. Ну, там, где…

– Я помню, спасибо, – кивнул Очкарик. – Это хороший вопрос, Легат. Но не ко мне. Вот к товарищу Полковнику – в самый раз. И я его о том все время спрашиваю, а ответа все нет и нет.

Полковник сидел молча, скулы ходили. Но не оправдывался. Выходит, он виноват.

– Видите, нет ответа, – сыграл грусть Очкарик. – Нас уже двое недоумевающих. Не многовато ли, товарищ Полковник?

– Только вчера пришло оборудование. Спецзаказ все же. Монтаж уже идет, товарищ Председатель. Докладывают, что это недолго. К утру закончат.

– Ай‑яй‑яй, – буднично сказал Очкарик, – а как же господин Легат домой вернется? Вы уж его пропустите, он теперь у нас вольный человек. И объясните ему, что и как. А то ж его всякий раз ваши люди хватать будут и – в застенок.

Забавное чувство юмора, подумал Легат, но не осудил. Чувство юмора может быть любым – лишь бы имелось.

Очкарик встал.

И Легат встал. И Полковник тоже.

– Жду вас здесь максимум через три дня. Лучше раньше. И с решением наших коллег о новом посреднике. Так я понимаю, что вы покидаете нас сегодня?

Легат кивнул: мол, и рад бы, но…

Очкарик протянул руку:

– Успеха. Мы, как говорится, за ценой не постоим.

Легат руку пожал, поклонился учтиво, пошел к двери вслед за полковником. У двери обернулся. Очкарик стоял уже у своего стола и смотрел в окно.

– Любопытно, за сколько ж это я продался?.. – сам себя спросил Легат.

И вышел в приемную вслед за Полковником.

Обратно шли молча. Легату, если честно, хотелось засыпать полковника вопросами, но Полковник был почему‑то мрачен, даже из вежливости и гостеприимства не прокомментировал – хоть как‑то! – государственной важности спецзадание Легата. Обет молчания…

Пришли в так называемую комнату отдыха, где два замечательных спутника Легата плюс два не менее замечательных офицера Службы молчаливо, но азартно резались в преферанс. Молчаливо – потому что скудный набор реплик, выловленных Легатом и Полковником, состоял из терминов типа «пас», «вист», «рука», «мизер» и уж совсем непонятно как относящееся к картам: «падаю стремительным домкратом»…

Это Диггер сообщил коллегам по игре. И тут же его падение было прервано Полковником, негромко сказавшим:

– Всем встать! Смирно!

Ах, это восхитительное чувство команды!

Все, естественно, вскочили, вытянулись, особенно ладно это вышло у офицеров, а вот штатский разгильдяй Диггер даже карт из руки не выпустил. С ними и стоял. Вальяжно и нагло.

– Седьмой и десятый – двое суток без права выхода из здания. Нале‑во! Пошли отсюда… – последние непроизнесенные два слова – от сердца, а не по уставу.

Офицеры немедленно исчезли, а полковник сел за стол, не приглашая, впрочем, Легата, налил себе в чистый стакан минералки под неумирающим, по‑южному тягучим брендом, выпил залпом и сказал:

– Всем сесть. Даю установку.

Все сели. Даже наглый Диггер сел и аккуратно так уложил свои карты рубашками вверх – на всякий пожарный: вдруг да и удастся закончить партию. А и то: офицерам, партнерам по преферансу, из здания выходить не велено, а про передвижения внутри оного – ни слова.

Легат тоже сел – рядом с Полковником.

– Товарищи, – начал Полковник. Повеяло ностальгией. – Вашему товарищу… – он положил свою ладонь на руку Легату, – поручено серьезное задание. Времени на подготовку – до темноты. Ваше дело – всемерно помочь товарищу Легату…

– Чем? – невежливо встрял Диггер.

– Всем! – столь же невежливо ответил Полковник. – Чем сможете, тем и поможете.

– А суть задания разъяснить нам темным – никак? – не отставал Диггер, хотя и сам Легат кроме сути ни фига не знал.

– Суть задания проста, как валенок, – устало, но доходчиво объяснил Полковник. – Сидеть и ждать. Как раз это и поможет товарищу Легату больше всего. Он не станет грузить себя мыслями типа: а что там с моими товарищами? Живы ли, здоровы ли?.. Короче. Пейте, ешьте, гуляйте и думайте о возвышенном. Например, о миссии господина Легата. От нее много зависит в нашей общей работе. И – точка! В тоннель уйдет он. Один! И у него будет максимум три дня! Всего! А вы останетесь здесь на всем готовом, отдохнете, хорошие книжки почитаете, плохо ли?

– Оба‑на! – сказал немногословный Бур. – А у меня послезавтра жена с югов прилетает. И как?

– А никак, – сообщил несентиментальный Полковник. – Ей Легат позвонит и скажет, что вы – в командировке от его Службы. Например – на Дальнем Севере. Там с телефонами плохо.

– Какой плохо! Какой плохо! – с акцентом голимого гастарбайтера заорал Бур. – Это у вас плохо! А у нас там на каждого чурку по две мобилы! Говори хоть с пингвинами на Южном полюсе!..

Легат счел необходимым вмешаться:

– Ты типа забыл мобилу, Бур. У меня в кабинете и оставил. А в мобилах у всех северных аборигенов из‑за нежданного резкого похолодания сели батарейки. Так надо, Бур. Они нам не очень верят и, думаю, правильно делают. Вы – заложники. Я – тайный агент под прикрытием. Тоже поневоле. Прикрытие – я сам. То есть моя должность. Думаю, полковник, что трех дней мне не понадобится. За день, максимум два управлюсь. И вернусь. Я вас не брошу, ребята…

Повисло молчание. Иначе: тихий ангел пролетел.

– Да‑а, – прогнал ангела Диггер, – попали… А у меня, блин, послезавтра как раз встреча с Городским Головой, на которой он мне должен, по идее, подписать разрешение на застройку в почти самом Центре. Место – обвальное, год его себе выбивал…

– Кому позвонить? – спросил Легат. – Хочешь, Голове позвоню, скажу, что Служба в моем лице послала тебя… куда?.. ну, скажем, на тот же Дальний Север. Он поверит.

– Лучше я тебе телефончик дам заместителя моего. Предупреди. Пусть он сходит. Он сможет. А ты, кстати, позвони, позвони: пусть Голова знает, что я – на спецзадании от Службы. Тоже полезно…

– И твоей жене, Бур, тоже позвоню. Пусть вы оба на Север улетели…

Складывалось ощущение, что ребята приняли условия игры, предложенные, а точнее, навязанные Конторой. То ли они такие, с позволения сказать, толерантные соглашатели, то ли былой авторитет Конторы – а здесь и не былой вовсе! – сохранился в целости. Через годы, через расстояния…

Парадокс! Живем сорок лет спустя, а боимся сорок лет назад.

И еще – к слову: а совмещение эпох в грязном тоннеле‑канале – это вам не парадокс?!

– Короче, – подбил бабки Полковник, – время дорого. Точнее – его вообще нет. Пошли ко мне для начала. Расскажу историю…

И они пошли в кабинет Полковника, встречая на пути разный конторский люд, который не без изумления глядел на почти инфернальное шествие трех бомжей (термин из будущего) во главе с бравым и, главное, чистым‑бритым‑подтянутым начальником. То ли на расстрел бедолаг ведут, то ли на вивисекцию. Где уж тут понять, что эти бомжи – ценнейшие тайные агенты!..

Общий стол в кабинете Полковника был девственно чист – ни бумажки, ни карандашика.

– Чаю? – вежливо поинтересовался Полковник.

До ужина еще было неблизко.

– С печеньицем, если найдется, – сказал Диггер.

– И с вареньем можно, – обнаглел Бур.

Но Полковник вежливой гостеприимности не утерял.

– Варенья, извините, нет, а вот мед – в наличии.

– Сойдет, – позволил Бур.

Помощник Полковника, вошедший вместе с ними в кабинет, вводную принял и пошел отдавать распоряжения. А они уселись за стол – как давеча сидели в комнате для гостей: Легат с Полковником по одну сторону стола, Диггер с Буром – по другую. Двое надвое. Это – Контора. Здесь не шутят, даже когда шутят. И люди для них, для спецов, как были материалом при царе‑косаре, так и при любимой Партии остались, и при всенародно избранном Верховном – тоже, и так будет всегда, при любом режиме – хоть трижды гуманным и человеколюбимым. Ребята фрондируют по привычке, хотя и осторожненько, ума хватает, а Легату сам Бог велел играть на обе руки. Или иначе: играя на стороне Конторы, вытащить свою игру. И всем вернуться домой целыми и невредимыми. Или – уж чего там! – просто вернуться домой…

Вошел помощник, но принес не чай, а три картонных папки с тесемочками, хорошо известные Легату папочки: он в них складывал свои повести, еще на пишущей машинке настуканные, и нес их в издательство, в журнал – ну, всюду, где его печатали, когда он был писателем. А печатали его в разных местах и с приязнью. Пригляделся, увидел знакомое тиснение на картонных обложках: «Для бумаг». Ну – точно они!

А Полковник подвинул их к себе, развязал тесемки на верхней и достал оттуда стопку фотографий. Бросил на стол – они рассыпались – как карты.

– Это Гумбольдт. Фотографии сравнительно свежие.

– В смысле? – уточнил Легат.

– Одни‑два года назад сделаны, другие – год, а эти вот… – выбрал из двух десятков фоток три, – эти совсем недавние.

С фотографий на Легата смотрело мучительно знакомое лицо человека лет сорока – пятидесяти – шестидесяти – ну, размыт возраст, как размыты и сами фотки, словно их исподтишка щелкали! – лицо человека, которого Легат где‑то видел, когда‑то встречал…

Где и когда?..

– Чем вы его фотографировали? Валенком, что ли?

– Моментальный снимок, – объяснил Полковник. – Он моим людям не позировал.

– А с чего вы взяли, что он жив и у нас? – спросил Диггер, рассматривая «слепую» фотку. – Может, он все‑таки у вас – жив, а у нас – дуба дал? Я вот слышал от наших, что его уже лет как пять, а то и шесть не видели. Ну, три – уж точно…

– Не может, – ответил Полковник. – Я лично видел его и говорил с ним три месяца назад. А между нашим и вашим временем – ровно сорок лет. И если три месяца назад он был жив здесь, значит, три месяца назад он был жив у вас. Не исключаю, что за три месяца все могло случиться, но только – за три. А не за годы. Да и то не случилось! Он не хочет с нами работать – на здоровье, мы не изверги… Так откуда вы взяли шесть лет? Забудьте эту цифру, товарищ Диггер. Она фальшивая. Видимо, так захотелось Гумбольдту – исчезнуть из вашего мира. Но он – там. И здесь – наскоками.

– А почему не там наскоками? – резонно спросил Легат. – Здесь скрыться легче: страна‑то побольше…

– Он говорил… Сейчас вспомню поточнее… – Полковник улыбнулся краешками губ. – Вроде бы так: здесь спрятаться – больше места, но больше глаз, там спрятаться – меньше места, но больше дураков. Впрочем, он бывал здесь, мы фиксировали его приходы. Но, увы, не успевали за ним…

– Эка он о нас! Впору и обидеться… – удивился Диггер.

А Бур сказал:

– На что обижаться? Он прав. Прятаться надо на виду, старое правило. Помнишь: где прятать лист? В лесу. Классика… А уж дураков у нас – известно чем ешь…

Столь длинного и хорошо выстроенного пассажа, да еще с толковой цитатой, Легат от Бура не ожидал. Но, как говорится, друзья познаются в беде. Беда – вот она: они – здесь, вся жизнь осталась в сорока годах впереди.

Странно звучит, но – правда.

– А реально он и здесь и там, – не без печали произнес Полковник. – Только он знает, волчара, что мы его пасем. И дома не появляется. Хотя должен…

– Кому должен?

– Себе, наверно…

– И давно он от вас бегает?

– Как раз три месяца. Он в свое время сказал мне, что устал, что пора завязывать. Я сказал: найди достойную замену. Он ответил: достойную – вряд ли, а хорошую – попробую. И пропал… Ни его, ни замены. Ничего, новая система опознания в тоннеле его зафиксирует.

– Зачем такие страсти? – удивился Легат. – Замена‑то уже есть в итоге…

И мгновенно вспомнил. Вдруг. Загадочная штука – память!.. На мутноватых фотокарточках, которые показывал полковник, был запечатлен никакой не Гумбольдт, а тот самый Раб, посланник Осы, кто на Главной Площади элегантно обул Легата по самые уши, всучив ему сигаретную пачку с орлом и ключи от ворот. И в придачу, о чем не предупредил, гондон старый, легко всучил в башку Легата эту чертову идею с путешествием из Столицы в Столицу, на которое с ходу повелся умненький и разумненький Легат.

И ведь как красиво все придумал и выполнил! Вот сигареты, вот ключик, ах, я пошел, ах, меня уже нет…

И впрямь его нет. А Легат здесь.

Сука, Гумбольдт! Всех развел! Включая Контору.

Действительно, сам нашел себе достойную замену, сам эту замену облапошил, купил ее за пачку сигарет и смылся… Замена даже не поняла, что ее развели, как сопливого детеныша… А ты еще себя суперумным числишь, Легат, когда есть и поумнее особи… Интересно, Оса в курсе была или с ней он тоже – втемную? Скорее всего втемную. Хочется верить людям, хотя и напрасно…

Впрочем, обижаться – глупо и непродуктивно. За что боролись, на то и напоролись. Как там жена говорит: в эту игру ты еще не играл. Вот и еще новая игра, вот и поиграем, будь оно неладно! Если партия и правительство дадут добро…

– Я попробую, конечно, поискать Гумбольдта и сообщить ему приятное известие, – подвел итог Легат. – Правда, три дня – не срок, но…

– Что за известие? – заинтересовался Диггер.

– Он больше не является шпионом семидесятого в наших днях, – подробно объяснил Легат. – Официально свободен. Вышел в отставку… Хорошо бы, конечно, сказать ему об этом, если он и вправду у нас. Только где его там искать?

– Я тебе кое‑какие телефоны спишу, – сказал Диггер. – Ты созвонись. От меня. Ребята тертые, что‑то могут знать. Да и не иголка ведь он…

В Легат думал злобно: знал бы заранее, там на Площади и повязал бы. И в застенок, в пыталово! Ан – не знал. И в итоге жопу рвать придется ему, Легату доверчивому.

Рвать ее – дело привычное. В Службе как в Армии: приказ исполняется, даже если он неисполним. Командир говорит:

– Или ты делаешь, или до свидания.

«До свидания» – фигура речи. Командир имеет в виду жесткое «прощай», но, будучи хорошо воспитанным и чутким к слову, он не впадает в крайности без особой на то нужды. Нужда есть – он тебя так фигурно отматерит, что ты, отматеренный, три дня ходишь в восхищении: искусство мата – это именно Искусство. Если проводить всякие театральные параллели, то тогда перед тобой – Мастер жанра. А Командир – Мастер. Поэтому на четвертый день, отвосхищавшись, ты несешь ему заявление об уходе по собственному желанию и, как в песне, долго будет чего‑то там сниться…

Уходить из Службы по собственному никто не хочет, поэтому все живут с рваными жопами и прекрасно себя чувствуют.

А тут и чай принесли – со всем заказанным. Помощник на двух подносах и принес. По очереди. Расставил. Разлил. Пожелал приятного аппетита. Поблагодарили. Приложились к чашкам…

– Ладно, проехали, – сказал Легат. – Сколько у меня времени на документы?

– Вы уйдете… – Полковник посмотрел на часы, – через полтора часа, в девятнадцать ноль‑ноль. У вас есть час, чтобы наскоро просмотреть отдельные документы, а потом вас отвезут к Харону. И проведут к воротам. А то там сейчас все до утра оцеплено, вы же слышали…

К Харону – это хорошо, подумал Легат. Значит, он будет дома вечером, а завтра утром – на работе. Без опозданий. И – к Командиру. Но…

«Но» было неодолимым!

– Допустим, до ворот я доберусь – с помощью Харона. Войду, ключиком ворота запру, а дальше? Да я без Бура в этих катакомбах потеряюсь навеки!

– Не потеряетесь, – спокойно объяснил Полковник. – За тот же час, что вы будете читать документы, товарищ Бур вместе с нашими специалистами‑картографами сделает вам подробный и четкий план маршрута от ворот метро к выходу на поверхность. Господин Бур уже дал согласие, картографы его ждут.

Легат взглянул на Бура: тот ухитрился одновременно успокаивающе кивнуть (мол, не бзди, брат, все будет тип‑топ) и обреченно развести ручищами (мол, извини, брат, мы все здесь – люди подневольные).

Сказал:

– Там просто. Я все нарисую на плане, у них план есть, а они мой маршрут на план и перенесут, дурак разберется.

Типа Легат. Остальные – умники.

– Ладно, Полковник. Что смогу, как говорится… По‑любому – сам вернусь. В связи с этим – вопрос. Полагаю, последний. Прошу не врать, не финтить. Ответьте честно, вслепую я не работаю, не умею… На кой хрен вам так позарез нужен Гумбольдт или, в противном случае, я personally? Поздравления к праздникам носить туда‑сюда? Не накладно ли? Это ж любой может…

Полковник молчал, смотрел в стол.

И все молчали. Этакая минута молчания в память героя‑пионера Легата, идущего прикрывать чью‑то амбразуру собственным ценным телом.

Наконец, Полковник оторвался от изучения личного отражения в полированной крышке стола и посмотрел на Легата. Изучающе так. Как на возможного противника. Но и как на потенциального союзника. Этакий микст. И все же ответил:

– Гумбольдт был не просто курьером, он несколько лет осуществлял регулярную оперативную связь между нашими и вашими службами безопасности. Регулярную! А сейчас она оборвалась… Вы что, не поняли, что Председатель объяснял?

И умолк. Все сказал. Все дозволенное.

– Ну, ни фига себе! – изумился Легат. – Распалась связь времен! Или в другом переводе: век вывихнул сустав… Про связь‑то я понял, не бином Ньютона, даже вроде подписался на нее… А поподробнее – никак? Зачем вам регулярная связь? Что и кому она дает? Мы – вам или вы – нам?

– Поподробнее – когда вы вернетесь. Больше пока сказать не могу. И задача у вас предельно локальна и гуманна – постараться найти человека и убедить вернуться, если он жив. Объяснить, что он может спокойно и без опаски жить здесь и сейчас. И заботиться о тех, кто здесь и сейчас, не свыше того… А если он и вправду умер или погиб, – хотя это сказка его же авторства, – тогда вернуться одному и принести нам какие‑либо доказательства его смерти.

– Частицу праха? Горсть земли с могилки? Последнее «прощай»? Копию свидетельства о смерти из районного ЗАГСа?.. Что вы называете доказательством, товарищ полковник?

– Копия свидетельства подойдет, – спокойно, не замечая ерничества Легата, ответил Полковник.

– Полковник, дорогой мой, мы живем в другой стране. Она ничуть не похожа на вашу, даже называется по‑другому, и земли в ней поменьше, и людей тоже. Но зато в нашей стране можно легко и недорого купить любой документ – от удостоверения генерала вашей Конторы до свидетельства о смерти любого человека, пусть он даже живее всех живых! Я схожу в ЗАГС и куплю такое свидетельство. И вы мне поверите?

Полковник молчал и смотрел на ерничающего Легата. Спокойно смотрел. Спокойно и ответил:

– Мне придется поверить. Я даже проверять не буду, потому что технически – не в силах. Но у меня останутся ваши друзья и появитесь вы. Мне хватит. Может, это будет и не лучший вариант, но все же – вариант. Замена Гумбольдту. Хоть какая‑то…

И Легат заткнулся. Фигурально выражаясь.

А буквально сказал:

– А ведь это – шантаж, полковник…

– А вы, значит, искреннее и невинное дитя… Смешно. Нет, господин Легат, вы тоже – шантажист. Только вы еще и порядочный человек, как мне представляется, и вряд ли бросите своих друзей… э‑э… – поискал слово, – в далеком и невозвратном прошлом. А у них, как я понимаю, семьи. Дети. Застройка вон в Заречье…

Повисло молчание.

Полковник явно выигрывал партию.

– Ты это… – начал Диггер, – ты, Легат, кончай шутки шутить. Ты свистнул – мы пошли с тобой. И что на «спасибо»?..

Легат засмеялся. Легко засмеялся, хорошо, будто тяжесть с плеч там или с души упала.

– Все тип‑топ, парни. Вернусь я, не бздите. С Гумбольдтом или один, но – вернусь. Где наша не пропадала?

И поймал от соратников типовой ответ – хором:

– Наша нигде не пропадала…

Тут общая часть совета в Филях завершилась, подельников развели по разным кабинетам. Бур с Диггером устроились у картографов (а почему, к слову, не топографов?) план обратного маршрута чертить, а Легат поселился в чьем‑то пустом кабинете‑пенале, сел за видавший разные виды стол и открыл папку – одну из трех, то есть ту, которая его вниманию и предназначалась.

Там были блиц‑фотографии, на которых трудно было опознать человека. Но трудно не значит невозможно. Легат таки опознал. Там было что‑то вроде служебных записок Гумбольдта: о каком‑то Снапе, встреченном в метро; об отчете строительного управления номер тринадцать, строящего подземный объект на Великой Реке; об увольнении некоего Ливня, что, по мнению Гумбольдта, категорически неправильно и Ливня надо восстановить… И т. д. и т. п. Полная рутина! И – никаких зацепок. Более того, судя по этим запискам, Гумбольдт ни фига серьезного не делал. Если вообще что‑то делал. Сведений – на рупь, а хипежа – на миллион. Зачем он вообще нужен, этот Гумбольдт?..

Но тут Легат вытянул худо‑бедно занятную записочку. Почему‑то на бланке Специального медицинского управления Гумбольдт писал:

«Сообщаю, что Шутник доставлен в хирургическое отделение Загородной больницы с диагнозом: „воспаление легких“. Гастролер – в курсе. Новые сообщения – по прежнему каналу».

Итак, два вопроса полковнику: кто такой Шутник и кто такой Гастролер? То есть кто именно скрыт за данными псевдонимами? И могут ли они привести Легата к Объекту? И где произошло указанное событие: здесь, в прошлом, или там, в будущем?

А вот еще донесеньице: «Сообщаю, что буду через неделю (примерно). Связь обычная. Бегун на контакт не выходит третью неделю».

Еще вопрос – про Бегуна. И что означает: «связь обычная»?

Больше ничего интересного для себя Легат не нашел.

Собрал все в папку, тесемочки завязал и пошел к полковнику. Часа ему не понадобилось, хватило тридцати пяти минут.

– Полную фигню вы мне подсунули, товарищ Полковник, – сообщил Легат с порога. – Такое ощущение, что этот Гумбольдт ничего не делал. И ни с кем не встречался. Как я буду его искать? Где? Через кого? Кто такие Шутник, Гастролер и Бегун?.. Я ж не волшебник, товарищ, я ж даже не учусь, – перефразировал известную цитату.

И получил ответ:

– А я всю жизнь учусь и тоже пока не волшебник. Я даже не знаю, кто конкретно скрывается за псевдонимами: Гумбольдт не раскрывал свои связи Там. Судя по всему, Шутник – некто, имеющий отношение к госслужбе. К какой – не ведаю. Гастролер – кто‑то из прямых агентов Гумбольдта. Имеет отношение к искусству. Музыкант, кажется… Бегун… Вот Бегун – это какой‑то персонаж в вашей Конторе… У Гумбольдта были разные связи, он умел их заводить.

– Полковник, дорогой, я все сделаю, я не только свою жопу, но и все пасти порву, если станут мне мешать. Но скажите мне, ради Бога, на кой хрен вам… да и нам тоже эта гребаная связь времен? Ну, вам – еще худо‑бедно понятно: интересно, что произойдет, от чего оберечься. Типа того. А нам‑то это на кой? Мы все про вас и так знаем. Жили мы, понимаете ли, в ваше время. Я вот жил. Диггер жил. Бур тоже, хотя он еще маленьким был… О вашем времени историки мильон диссертаций защитили! Книги издали! А вы через тоннель с каким‑то проходимцем связываетесь: Шутник заболел, Гастролер обосрался, Бегун избегался!.. Зачем, зачем, зачем?

Полковник обладал фантастическим терпением.

Выслушал легкую истерику, глазом не моргнул, спокойно и негромко ответил:

– Мое дело – осуществлять связь вашего периода и нашего. Зачем это нужно – вопрос не моей компетенции. И, полагаю, не вашей. Пока. Хотя, не исключаю, что впоследствии вы будете посвящены в суть дела значительно глубже, чем я. Но это – компетенция других людей, – и указал пальцем на потолок.

Очкарик, помнилось Легату, сидел как раз выше потолка. Не конкретно полковничьего, а вообще – в более широком смысле термина. И другие люди, равные Очкарику по рангу, тоже имели совсем другие потолки. Но кто‑то, кто начал эту «межвременную» игру, был пока не известен. Ни Полковнику, ни тем более Легату. Может, это Очкарик и был. А может, Очкарик тоже – исполнитель, а над ним… Но, блин, к слову, напрягся Легат: а кто у нас‑то, у нас в эту странную игру играет? Кому у нас понадобилось это время, эти люди, многие из которых давно похоронены на разного ранга кладбищах, а те, кто еще жив, давно выжил из ума, пардон за хамский каламбур?

Кто, кто… Контора, кто…

Но, притормозил Легат, с другой стороны, ты – жив и из ума не выжил. И какая‑то шишка во власти по имени Бегун – тоже жив, а раз во власти – так и ум при нем. И Гастролер небось гастролирует, а в перерывах донесения Гумбольдту строчит. И Шутник шутит. Да и сам Гумбольдт тоже – фигура любопытная! То ли умер, то ли нет… Как там старое присловье гласит: умер, шмумер – лишь бы был здоров.

Ладно, братцы‑по‑разуму, поищу я вам этого Гумбольдта. Расстараюсь. Выхода у меня нет, одни входы. Не Вильгельма Гумбольдта, философа и дипломата. И не брата его – Александра, естествоиспытателя и путешественника. Они оба мирно померли в девятнадцатом веке. А их однофамилец бегает между двадцатым и двадцать первым и на бегу заскочил в не очень спокойную, но прогнозируемую жизнь Легата. И сделал ее, похоже, безразмерной и непрогнозируемой.

– Яйца вырву! – в сердцах сообщил Легат, не поставив полковника в известность о своей цели.

Но Полковник понял. И мягко посоветовал:

– Не надо спешить с решениями. Непродуктивно. – И добавил к месту: – А между тем вам – пора.

– Ключик от ворот верните, – напомнил Легат.

– Разумеется, – сказал Полковник, открыл сейф, достал ключ, сказал: – С Богом!

А ведь атеизм в это время царил…

План возвращения Легату передал капитан, провожавший его до пристани Харона. План был хорош. Бур с картографами постарались: только полный идиот заблудился бы под Столицей, имея в руках такой подробный план – со всеми коридорами, поворотами, подъемами, с указанием расстояний в метрах и углов в градусах.

На причале копошились какие‑то люди, в тоннеле покачивались на катерке тоже какие‑то люди, осветительных приборов понавесили, понаставили, все горит и сияет. Не систему оповещения монтируют, а прям кино снимают. Красиво, однако.

– С Богом, – не в масть времени напутствовал его капитан.

А Харон завел моторчик, качнул лодку, повел ее к каналу.

– Чего так мало погостили? – спросил.

Легат хотел было честно ответить, что скоро вернется, но вспомнил о конспирации.

– Дела, – сказал он.

И не соврал.

Он без ошибок и довольно быстро проделал обратный путь – план был и впрямь точен и прост даже для Легата, не привычного к подземельям, – и выбрался из знакомого люка. В Столице был вечер. Можно было сразу позвонить Командиру, но Легат не стал. Командир по телефону – быстр и краток. Командир при встрече один на один – тоже немногословен и нетерпелив к чужому многословию. Но! Во‑первых, Легат давно научился быть лаконичным и точным. Во‑вторых, в личной беседе Командир дает собеседнику возможность быть достаточно подробным (ему, Командиру, достаточно) и сам бежит обычной телефонной скороговорки, позволяет себе легкую вольность в терминах и даже велеречивость. Если у него вдруг случилось лишнее время для собеседника. А вообще‑то он, когда ему надо, – отличный переговорщик, и на слова не скупится. Поскольку поход Легата был прямо благословлен Командиром, то – стоит полагать! – результаты этого похода тому небезынтересны.