Восточный фронт

Хотя, казалось, собор уже принес достаточно разрушений, на его второй сессии 22 августа работа продолжалась и принимались новые решения. Собор низложил некоторых важнейших восточных епископов – это было стремление избавиться от всех тех, кто недостаточно возмущался Несторием. Так, были низложены Домн Антиохийский, а также Феодорит Кирский, Ива Эдесский и Ириней Тирский. А затем собор занялся друзьями и родственниками Иринея и прочими врагами, которых обвиняли в чародействе, ереси, двоеженстве и во всем, что мог породить воспаленный ум знойным средиземноморским днем. Снова были торжественно приняты «Двенадцать анафематизмов» Кирилла, решительно осуждавшие любой уклон в сторону двух природ. Были поставлены новые люди, которые должны были вводить новый александрийский порядок. Преемником Флавиана в Константинополе стал Анатолий, который никогда бы не получил этого поста, если бы не устраивал Диоскора и Евтихия. Александриец по рождению, Анатолий исполнял роль apocrisarius Диоскора, то есть его посланника при дворе. Затем Анатолий (незаконно) поставил одного из константинопольских клириков епископом Антиохии[297].

Затем собор занялся друзьями и родственниками Иринея и прочими врагами, которых обвиняли в чародействе, ереси, двоеженстве и во всем, что мог породить воспаленный ум знойным средиземноморским днем

Кроме атаки на Константинополь собор нанес удар по престолу Дорилея, так что Евсевий был низложен и заключен в тюрьму. Ему удалось оттуда убежать и добраться до Рима, где он присоединился к растущей коалиции противников собора, которую возглавлял папа Лев. Кроме того, собор повел войну против Антиохии и Эдессы, Тира и Харрана, Библа и Теллы – это звучит как заголовки справочника по историческим церквам и местам восточной части империи. В одну только епархию Кира входило восемьсот приходов. Затем Диоскор – точнее, собор, которым он командовал, – разослал свои постановления восточным церквам, требуя, чтобы они их подписали, если не хотят сделаться очередной жертвой. На Востоке эта чистка не затронула только Ювеналия Иерусалимского, который поддерживал Диоскора и был готов пойти на все, чтобы его любимая кафедра обрела статус патриархата. Второй Эфесский собор пожаловал ему этот статус, а также позволил отобрать часть территории у Антиохийской церкви[298].

Чистка среди восточных епископов не была таким безумным делом, как это может показаться. При большинстве восточных престолов существовали мощные фракции сторонников единой природы, которые на протяжении ближайшего пятидесятилетия будут доминировать в этих регионах, включая саму Антиохию. У Диоскора здесь было немало союзников, которые могли обеспечить дальнейший рост этого направления. Проблема заключалась только в средствах, которыми он пользовался вместе со своими подручными, откровенно попирая законность и чувство справедливости.

Современные американцы называют «маккартизмом» и куда менее значительные вещи в политике, а здесь данный термин точно соответствует происходящему. На Втором Эфесском соборе о конкретных епископах вспоминали на том основании, что они дружили с только что низложенным епископом N, а потому сами должны быть низложены, даже если они и не подозревали, что их в чем-либо обвиняют. Феодорит жаловался папе Льву:

Также и меня [Диоскор] убил своей писчей тростью заочно, не вызвав меня на суд, не предъявив мне обвинений лично, не спрашивая меня, как я понимаю воплощение нашего Бога и Спасителя. Даже когда судят убийц, осквернителей могил и прелюбодеев, судьи не выносят приговора, пока не услышат признания обвиняемого либо пока их не убедят в его вине другие. Но нас, находящихся на расстоянии тридцати пяти дней путешествия, он, хотя и наставленный в божественных законах, осудил по своему произволению[299].

Суд над Ивой ярко демонстрирует удивительную злобу судей и их дух, который в нашем сознании ассоциируется с инквизицией или охотой на ведьм. В предыдущие годы в процессе богословских споров Иву обвиняли в различных преступлениях, в основном – финансового характера, хотя ему ставили в вину и несторианство. Домн отстаивал его невиновность. Затем его противники потребовали у императора назначить новый суд, который снова вынес решение в его пользу[300]. Поэтому собор в Эфесе должен был обвинять его с утроенной силой. После чтения отчета епископы продемонстрировали хорошо подготовленную волну протеста. Во время чтения послания Ивы епископы начали возмущенно восклицать: «Это пачкает наши уши… Кирилл бессмертен… Сжечь Иву публично в Антиохии… Ссылка не поможет. Сожжем Иву вместе с Несторием!» Где-то на протяжении последнего десятилетия идея сожжения еретиков вошла в мысли людей[301].

После этого бурного месяца Диоскору предстояло разрушить еще один мост, и он это совершил, пока вместе со своими египетскими клириками торжественной процессией приближался к Константинополю в 451 году. Остановившись в Никее, городе, имевшем глубокий символический смысл, он вместе со своими египетскими митрополитами осудил и отлучил от общения папу Льва.

Сам же папа был глубоко возмущен всеми этими событиями, тем более что они были для него полной неожиданностью. Перед собором он, обращаясь к Флавиану, просил его проявить милосердие в том случае, если Евтихий признает свои ошибки и покается. И вот новый ересиарх разгромил своих противников, опираясь на могущественную поддержку империи. И он использовал самые недостойные средства, что особенно возмущало Рим. Теперь папа Лев мог услышать отчеты своих посланников, которые «[убежали] от жестокости александрийского епископа, захватившего всю власть». Под давлением Евтихия многие вынуждены были подписаться под несправедливым решением, «зная, что их будут терзать, если они не послушаются его повелений… он же, нападая на одного человека, изливал свою ярость на всю церковь». Папские делегаты никогда не согласятся с положениями собора, «ибо они полностью разрушают всю тайну христианской веры… пока это омерзительное нечестие, превосходящее все богохульства прошлого, не будет устранено»[302].

Папа Лев справедливо осудил Latrocinium, собор разбойников и бандитов. Если бы он знал, что Флавиан уже умер, он отвечал бы еще резче, но ужасная весть о его смерти дошла до Запада лишь несколько месяцев спустя. Он представил общую картину всех тех злодеяний в своем письме к Пульхерии:

В Эфесе собрались не судьи, но разбойники; главари собора не пожалели ни тех братьев, что им противостояли, ни тех, что их одобряли, но ради разрушения кафолической веры и укрепления мерзкой ереси они лишили одних их законного положения, а других вынудили осквернить себя участием в неправом деле[303].

По мнению папы Льва, сторонники Диоскора хуже поступили с теми, кого принудили встать на свою сторону, чем с теми, кого они избивали и преследовали. Когда они нападали на Флавиана и Евсевия, эти их жертвы хотя бы сподобились славы пострадать за веру. Куда печальнее было положение тех, кто из-за страха или денег пошел на компромисс в своей вере и «расстался с невинностью»[304].

Папа Лев призывал Феодосия провести новый собор в надежном удаленном месте, где бы не было места заговорам и лукавству. Пусть епископы соберутся в Италии, где можно будет избежать подобных беспорядков. Туда смогут приехать все восточные епископы, где они смогут примириться с церковью, если это возможно, а если нет, подвергнутся отлучению. Затем с подобной просьбой папа обратился к царственным женщинам – Пульхерии и Галле Плацидии[305].

К концу 449 года сторонники одной природы успешно совершили переворот, который изменил лицо всего христианского мира. Собор объявил их учение непререкаемой основой правой веры, более того, им удалось устранить всех тех епископов, которые мешали им господствовать единовластно. В тот момент сторонниками единой природы стали епископы Антиохии и Константинополя. Евтихий был оправдан, Диоскор всеми верховодил, а папе Льву пришлось спешно организовывать сопротивление, сражаясь при этом со сторонниками монофизитства в самом Риме. Не было бы великим преувеличением сказать, что Рим оставался последним оплотом не желавшего сдаваться меньшинства в христианском мире, которым правили монофизиты и где постоянно росла власть Александрии. Даже если такая радикальная перемена возмущала церкви Италии или Сицилии, они ничего не могли с этим сделать, пока у власти оставался этот император и пока во дворе верховодили сторонники монофизитства.

Можно вообразить себе такую альтернативную версию истории христианства после конца 449 года. Христиане прославляют великий Второй Эфесский вселенский собор. Знаменитые живописцы изображают святых Диоскора и Евтихия, одержавших судьбоносную победу над ересью диофизитов; рядом, в обличье бесов, мы видим злодеев Флавиана и Льва с раздвоенными языками, символизирующими злосчастную доктрину двух природ. Вероятно, самое знаменитое изображение такого рода находится в Александрии во дворце патриарха, верховного епископа христианского мира. Конечно, мы здесь исходим из предпосылки, что в том альтернативном мире изображать человеческую фигуру не воспрещается.

7. Халкидон

Споры о правильной христианской вере прекратились… Да исчезнут перебранки нечестивых!

Император Маркиан

Однако император скончался. В июле 450 года лошадь, на которой сидел Феодосий II, споткнулась, и император упал с нее крайне неудачно. Он умер 28 июля, не оставив наследника. Пульхерия вполне могла бы его заменить, поскольку она правила империей столь же долго, как ее брат, и не менее успешно, но женщины не должны были занимать царский престол. Ради блага династии и ради защиты христианского мира Пульхерия, которой тогда был пятьдесят один год, оставила свой пожизненный обет и согласилась вступить в брак с бравым воином Маркианом на том условии, что он должен будет уважать ее девственность. Так Маркиан взошел на трон, а империя получила в его лице одного из лучших и самых активных императоров из всех, бывших после Феодосия I[306].

Это событие потрясло сторонников теории одной природы. Коптский историк Иоанн Никиусский описывает это событие как зловещий переворот, когда на место прекрасного и благочестивого Феодосия II села его сестра, стоявшая за две природы. В конце концов, Пульхерия не согласовала свои действия ни с западным императором Валентинианом, ни с большинством сенаторов или важнейших государственных сановников. Как бы там ни было, политический мир изменился. Вожди церкви ждали перемен. В этом достойный наследник святого Петра папа Лев был, разумеется, крепок как скала. И здесь он нашел поддержку со стороны Анатолия Константинопольского, который занял свой пост благодаря Диоскору Александрийскому. Анатолий понимал, что Пульхерия куда более мощный союзник, к тому же обитающий рядом, а как враг она гораздо опаснее. Он также понимал, что религиозный переворот может навсегда укрепить позицию его патриархата, который станет вторым после Рима.

Прямым результатом всего этого стал Халкидонский собор, одно из самых представительных и важных собраний вождей церкви во всей истории христианства. Но это событие, вопреки опасениям его врагов, не стало очевидной победой определенной стороны или фракции над другой. Скорее он сразу повлек за собой политические перемены, ослабив тиранию александрийцев в церкви, но его богословские результаты не были столь однозначными.

Многие поколения христиан привыкли думать, что Халкидон был переломным пунктом в истории формирования христианской доктрины. Обычно студенты могли узнать примерно следующее: «Эфес, 431, отказ от разделения между человеческим и божественным во Христе; Халкидон, 451, учение о двух природах в единстве и победа над монофизитами. Этот мудрый компромисс положил конец христологическим спорам». Однако в те времена Халкидон скорее выглядел как попытка достичь равновесия между двумя позициями, где сторонники одной природы продолжали иметь огромное влияние. Значение собора, вызвавшего столь ужасные разделения, связано с его последствиями, которые в целом стали ясны только спустя много лет[307].