Тайны Упокоения

На следующее утро Лили к завтраку не сошла. Передала с Дунканом записку для детей, сослалась на расстройство желудка – она, дескать, набирается сил в ожидании их следующего визита (и надеется, что таковой ждать себя не заставит). Я придержала язык; мистер Уотли «отсалютовал» мне бокалом, глядя на меня через стол с дьявольской ухмылкой, что словно бы навеки приклеилась к его грубо вытесанной злоехидной физиономии. После трапезы мы задерживаться не стали.

На подходе к Эвертону я так глубоко ушла в себя, что не заметила мистера Дэрроу; он стоял в дверях, дожидаясь нас, а я, с тех пор как по нечаянности вторглась в его сон, даже не успела толком подготовиться к нашей встрече.

– Привет, ребята! – Мистер Дэрроу подхватил Джеймса с земли, а свободной рукой взъерошил Полу волосы. – Что, Шарлотта надумала вас развлечь?

– День такой чудесный! Я подумала, неплохо бы прогуляться, – отозвалась я, прежде чем мальчики нашлись с ответом. Взрослые лгут куда более умело, чем дети.

– Отличная идея! Жаль, меня с собой не позвали. А меня вот прямо за письменным столом сон сморил. – Мистер Дэрроу посмотрел на меня и вспыхнул до корней волос, поймав мой взгляд. И тут же сосредоточил все внимание на детях. – Вы с уроками уже покончили?

В груди у меня стеснилось. Уроки казались частью какого‑то иного, далекого мира. Да что же я за гувернантка такая? Я выбранила себя, но не слишком сурово. Мои подопечные еще дети, они быстро восполнят все пробелы в своем образовании – следствие визитов к матери. Есть вещи более важные, чем арифметика, – например, общение с затворником‑отцом.

– Да, думаю, на сегодня все.

Мальчики ликующе переглянулись, с трудом веря нежданному счастью. Генри захлопал в ладоши.

– Отлично! Мы, кажется, договаривались прогуляться к озеру?

Мальчишки умчались на велосипедах далеко вперед, с упоением трезвоня в звонок на руле при виде каждого прохожего, а я держалась рядом с мистером Дэрроу. Мы проехали мимо булочной и мясной лавки, мимо кузницы и кондитерской, где продавались столь любимые мальчиками карамельные ириски, мимо церкви Святого Михаила и домика священника. И катили все дальше, пока облетевшие осенние деревья‑«спицы» не заслонили от нас деревню Блэкфилд. Мы отыскали поросшую травой полянку с видом на озеро. На другом берегу четко просматривался Эвертон.

День выдался теплый не по сезону, словно лето решило совершить свой последний выход, прежде чем наступит зима. Я сняла с багажника корзинку для пикника и начала распаковывать ленч, но стоило мне отвернуться, как мальчишки разделись до трусов и прыгнули в воду.

– Вы простудитесь насмерть! – встревоженно крикнула я, но мистер Дэрроу лишь рассмеялся и уселся на одеяло.

– Значит, нам больше достанется!

Я подняла глаза и смущенно улыбнулась.

– С вами все в порядке? – спросил он.

– Да. Боюсь, я просто не высыпаюсь в последнее время.

– Вы слишком много работаете, а это никому не на пользу. Особенно детям.

– В них энергия бьет ключом.

– Поэтому мне бы и хотелось побольше с ними общаться, вот как сегодня. Проводить время вместе, получше их узнавать. Стать им отцом, а не какой‑то абстрактной фигурой, что вечно запирается в своем кабинете и там дрыхнет. – Он снова улыбнулся.

Я попыталась не думать о том, как он чертовски обаятелен, – да только ничего не получалось.

– Вот почему мне так приятно у вас работать, мистер Дэрроу. Вас действительно заботит благополучие ваших детей.

– Меня зовут Генри.

– Сэр?

– Можете звать меня Генри, если хотите. Мы не дома. Тут большинство правил не действует.

– Мистер Дэрроу, я все еще у вас на службе.

– Чушь. Вы – член семьи. И поскольку я могу называть вас Шарлоттой, это будет только справедливо.

– Хорошо, Генри.

– Шарлотта.

Мы глядели друг на друга – безмятежно, молча, чувствуя себя как дома в обществе друг друга. Но тут на одеяло плюхнулись мальчишки, мокрые, как собаки.

– А поесть тут дают?

– А что я вам говорила про полотенца? А ну, немедленно вытритесь! – возмутилась я.

– Но я же мокрый как рыба! – Джеймс втянул щеки между зубов и выпятил губы. – Пффии?

Я схватила ближайшее ко мне полотенце и решительно пустила его в дело, крепко зажав головы мальчиков под мышками. Генри потрясенно наблюдал за нашей борьбой.

– Ну вот! Сойдет на первый случай. – Я выпустила своих пленников и отвернулась разлить чай из закупоренной фляги. За спиной у меня раздался хохот – и ожидаемые два всплеска. Я оглянулась на Генри. – Вы никак не могли их удержать?

– А мне хотелось еще раз полюбоваться, как вы их вытрете. Впечатляющее было зрелище! – Он озорно улыбнулся и побежал к кромке воды, на ходу выкликая: – Ленч! Ленч подан!

Когда мистеру Дэрроу наконец удалось заставить сыновей вылезти из воды, он собственноручно растер их полотенцем (я помогать отказалась!) и повел их обратно, не сводя с меня глаз. Я остро чувствовала, как сердце трепещет и бьется в груди, и радовалась, что Генри оказался за пределами досягаемости, – а то я, чего доброго, разыграла бы наяву сцену из его сна и выставила бы себя дурочкой на глазах у детей.

Что за облегчение – снова погреться на солнышке после стольких часов, проведенных в Сумеречье! Аккуратно расправив вокруг себя юбку, я сидела на одеяле, всей грудью вдыхая мягкий озерный воздух. Генри снял шляпу и опустился рядом, блаженно вздохнул, улыбнулся краем рта – измученное, страдальческое выражение в кои‑то веки исчезло с его лица.

– Как насчет покататься по озеру? – обронил он, не открывая глаз.

– Что за чудесная мысль! Вы тогда займитесь лодкой, а я разниму детей.

Выбравшись из воды, мальчишки затеяли драку, и растащить их оказалось непростым делом. Пол уже успел с силой ткнуть брата кулаком в плечо и в бедро, и тот жаждал возмездия. Я пригрозила утопить обоих как никчемных котят, и они, поверив мне на слово, притихли и мирно устроились в разных концах лодки. Генри оттолкнулся от берега, и мы заскользили по воде.

Вокруг озера высились холмы и тут и там росли купы деревьев. Вдалеке виднелась колокольня церкви Святого Михаила, над трубами деревенских домиков поднимался дым и стелился по ветру, разливая в воздухе аромат свежевыпеченных пирожков и жареных орехов. Лодка лениво покачивалась, подхваченная неспешным течением.

– Ну, расскажите, мальчики, что вы узнали от Шарлотты?

– Что если мы не выучим уроков, она с нас шкуру спустит, освежует, точно индийских тигров! – взахлеб принялся рассказывать Джеймс, в восторге от сравнения с грозным хищником.

Генри широко улыбнулся и, не удержавшись, расхохотался во все горло.

– С детьми необходима твердость, мистер Дэрроу.

– О, безусловно! – Он ненадолго умолк, пытаясь отдышаться. – Я и не подозревал, мальчики, что обрушил на вас такой катаклизм! То‑то довольна была бы ваша мама!

– Пап, так она в самом деле очень довольна! – воскликнул Джеймс прежде, чем Пол или я успели остановить его.

Пол вскочил на ноги и накинулся на брата. Лодка опасно накренилась и перевернулась совсем. Падая в воду, я инстинктивно схватила Генри за руку; мы с громким плеском плюхнулись в холодное озеро, подняв фонтан брызг. До берега было все еще недалеко; но я на всякий случай подтащила к себе Джеймса и зашлепала по дну, выбираясь на сушу, ни дать ни взять крыса‑утопленница. Одежда неприятно липла к телу, с каждым хлюпающим шагом из карманов выливалась вода. Все вчетвером мы рухнули на траву. Генри достал было носовой платок, убедился, что и он мокр насквозь, и отбросил его в сторону.

– Пол, да что, ради всего святого, на тебя нашло?

Мальчик, явно занервничав, покосился сперва на меня, потом на отца.

– Боюсь, это моя вина, мистер Дэрроу. В последнее время Джеймс частенько привирает, – Джеймс открыл было рот, чтобы оправдаться, но я сурово воззрилась на него, недвусмысленно веля умолкнуть, и малыш прикусил язык, – и я пытаюсь отучить его от этой дурной привычки. Пол просто переусердствовал, помогая мне.

– Понятно. Ну что ж, тогда, думаю, нам стоит вернуться в дом и переодеться, пока никто из нас не подхватил простуду. – Мистер Дэрроу протянул мне руку, помогая подняться с земли, но, встав на ноги, я ее уже не выпустила.

Мною владела пренеприятная смесь эйфории и ужаса. Не стану отрицать, что мне лестно было идти под руку с Генри Дэрроу. Позабыть своего покойного мужа я никогда не смогу, однако благодаря Генри мне стало легче смиряться с утратой Джонатана. Рядом с моим работодателем моя неизменная боль преображалась в нечто иное. Он дарил мне надежду на возможность нового счастья.

С другой стороны, в ушах моих все звучало эхо разговора с мистером Уотли. Что я за негодяйка, если смею проявлять интерес к мужчине, чья жена умерла никак не больше года назад – если слово «умерла» к ней вообще применимо. Я никогда не считала себя ни интриганкой, ни соблазнительницей, но сравнение напрашивалось само собою. Брак с мистером Дэрроу сулит мне, мягко говоря, немалые выгоды. А опереться я могу лишь на сильную руку, что сейчас продета сквозь мою; и я держалась за нее крепче, чем, возможно, следовало бы. И гадала про себя, а заметили ли это мальчики, что молча плелись следом за нами.

Когда мы вернулись в Эвертон, обнаружилось, что в кухне меня дожидается Лайонел Ларкен – изо всех сил стараясь ненароком не угодить между поварихой и судомойкой. Миссис Малбус, сжимая в руке нож для фруктов, грозно тыкала им в сторону Дженни и бормотала что‑то себе под нос насчет царапины на сотейнике. Вид у гостя был осунувшийся и усталый. Я обсохла, переоделась, и мы расположились в гостиной потолковать по душам.

– С Сюзанной неладно.

– Что стряслось? Неужто на нее снова напали? – От моего лица отхлынула кровь.

– Да, точно. Не совсем понимаю как. Не уверен, что она и впрямь спала. Позапрошлой ночью я пробудился и вижу – у нее сна ни в одном глазу, расхаживает по дому туда‑сюда. В окно выглядывает, и взгляд такой странный. Спрашиваю, что такое, – не говорит. Я кое‑как убедил ее вернуться в спальню, так она все тени в комнате перещупала, проверяла, не прячется ли кто среди них.

Но это еще не самое худшее. Вчера вечером заходила миссис Уиллоби. Рассказывает, днем в мастерской на мою жену что‑то такое нашло. Хозяйка опять оставила ее одну после полудня, ушла отнести готовые заказы, а вернулась – в мастерской царил разгром. Сюзанна говорит, ей в куче лоскутных обрезков крыса, что ли, померещилась. Она подошла посмотреть, что там такое, да и выгнать ее за порог, но никакой крысы не обнаружила. Вместо того – повторяю ее же словами – куски ткани принялись сами собою стягиваться вокруг ее горла, душить ее, затыкать нос и рот, обматывать запястья, чтобы она сопротивляться не могла. Сюзанне удалось высвободить одну руку и поднести к горлу горячий утюг. Что бы с нею ни происходило, все тут же прекратилось, а она на всякий случай сожгла обрезки тканей за домом. Господи, Шарлотта, вы бы видели, на что похожа ее шея! Доктор Барберри уверяет, за неделю‑другую все пройдет, но я за бедняжку страшно беспокоюсь.

– А вы верите в эту историю?

– Я верю, что моя жена в нее верит, а моей жене ума не занимать. И излишней суеверностью она никогда не отличалась. И если уж говорит, что видела нечто сверхъестественное, то я ей и впрямь верю. Но что прикажете делать с человеком, который за призраками по ночам гоняется?

– Такое случается, только когда она остается одна. Следите за ней, ни на минуту не спускайте с нее глаз.

– Наверняка можно сделать еще что‑то.

– Предоставьте это мне.

В ту ночь, готовясь ложиться спать, я достала из корзинки «Тайны Упокоения». Я помнила о предостережениях Лили и о том, как книги подействовали на меня в библиотеке, но ярость и подозрение возобладали над чувством самосохранения. Няня Прам умерла насильственной смертью; погибнет и Сюзанна, если только я не сумею разгадать намерений мистера Уотли. Чтобы успешно с ним бороться, нужно для начала понять это существо. Я села на кровати и открыла книгу.

Я начала читать о странных, нечеловеческих персонажах – и тут порыв ледяного ветра рванул за подол моей ночнушки. Я поднялась закрыть окно, да только я была уже не в собственной спальне в Эвертоне, а стояла перед полуразрушенным замком: башни его обвалились, а подъемный мост выглядел так, словно от него сбоку откусили здоровенный ломоть. На противоположной его стороне высилась видавшая виды дверь – и дверное кольцо, сделанное из цепей толщиной с мою шею.

Я все еще держала в руках открытую книгу. Теперь я захлопнула ее, заложив указательным пальцем, чтобы сохранить связь с этим местом, однако ж чисто поверхностную, на случай если здесь подстерегает опасность. Дверь отворилась внутрь, не успела я даже постучать, и навстречу мне вышло мерзкое, явно помешанное существо, с виду – маленькая девочка. Волосы ее лохмами торчали во все стороны, а на месте глаз в серой плоти лица зияли две крохотные черные замочные скважины – и обе сочились какой‑то темной вонючей жидкостью (о том, что это такое, я предпочла не задумываться). Я изумленно охнула; она лязгнула на меня черными, гнилыми зубами, едва не укусив за руку, – но цепь, обмотанная вокруг ее шеи, рванула ее назад.

Девочка осталась лежать, раскинув руки и ноги. Цепь от ее шеи тянулась через весь пол из необработанного камня и до половины лестничного пролета и обматывала затянутое в перчатку запястье какой‑то женщины, одетой в обветшалое бальное платье, неопрятное, обтрепанное по краям; сквозь дыры проглядывала нижняя юбка, а на поясе позвякивала связка старинных ключей. При всем при этом женщина держалась с невозмутимой безмятежностью, почти величественно, а когда заговорила – голос ее оказался глубоким и мягким, как бархат, неодолимо властным, всецело сознающим свою способность вразумлять и направлять.

– Ты не отсюда, – тихо проговорила женщина. В другой руке она сжимала искореженный подсвечник; над свечами подрагивали крохотные синие язычки пламени. Я застыла на пороге. После столкновения с неприятной девчонкой меня все еще била дрожь, и все внутри замирало от страха.

Это была ошибка. Я уже подумывала захлопнуть книгу, вернуться в Эвертон, забиться под одеяло, а Уотли пусть себе вытворяет все, что хочет, – но как же Сюзанна, как же семейство Дэрроу? Я вдохнула поглубже – воздух был спертым и затхлым – и вступила в замок.

Синее пламя свечей отражалось в звеньях цепи, что незнакомка удерживала в руке. Цепь не только служила привязью для странной девчонки, которая встретила меня так негостеприимно, но уходила дальше, тянулась во все углы комнаты – к ней были прикованы бессчетные забившиеся в тень создания, все – тощие, изможденные; одни ползали по полу, других кандалы удерживали в стоячем положении вдоль стен.

– Ты не отсюда, и все‑таки ты вошла.

– Мне нужно кое‑что узнать.

– За вопросы придется заплатить.

– У меня нет денег.

– Я веду дела в иной валюте, – холодно улыбнулась женщина.

– В какой же?

– Ответы за вопросы. Мистер Уотли – не единственный коллекционер в Упокоении.

– Откуда вы…

– От тебя за версту разит Сумеречьем. Сюда. – Женщина спустилась вниз по лестнице и поманила меня в комнату за драной, истрепанной шторой. Связка ключей на ее поясе монотонно звякала при каждом шаге. Я следовала за ней, стараясь держаться подальше от стен, чтобы не задеть остальных детей: те бессильно повисали на своих цепях, глядя в пространство пустыми скважинами глаз, – вот уж воистину жизнь, подобная смерти!

Хозяйка поджидала меня в небольшой гостиной, за столом у окна. В окне обозначился ночной пейзаж: горы, втиснутые в бледную плоть луны. Незнакомка дернула за цепь, обмотанную вокруг ее запястья. Мальчик‑слуга с грязными ногтями поставил перед нами два хрустальных кубка и наполнил их багряной жидкостью из пыльного бочонка. В воздухе разлился аромат ежевики и сухих лепестков розы, но попробовать напиток я не рискнула.

– Я дам тебе три ответа, три ответа – и не более.

Я открыла было рот, чтобы возразить, но задержала взгляд на цепи, обмотанной вокруг запястья хозяйки, и спорить передумала. А та сняла с пояса связку ключей, отцепила три из них и выложила перед собой на стол. Мальчик с бочонком по‑прежнему стоял перед нами, уставив в окно замочные скважины глаз.

– Твой первый ответ. – Женщина взяла ближайший ключ, весь – потемневшая медь и погнутая бородка, и вставила его в крохотную темную замочную скважину, что заменяла ребенку правый глаз. Я, передернувшись, отвернулась. Металлический стержень провернулся в кости с характерным щелчком. Мальчик заговорил – высоким, андрогинным голоском:

– Хозяина Сумеречья ты остановить не сумеешь, даже и не надейся. Придуманные им игры создаются на протяжении веков и закончатся только тогда, когда будут сыграны до конца. Самое большее, на что ты можешь рассчитывать, – это обернуть результат в свою пользу.

Мальчик договорил. Я обернулась к женщине.

– Но я же не задала вопроса.

– Ты получишь те ответы, в которых нуждаешься, а не те, которые хочешь услышать. Следующий ответ. – Она взяла второй ключ и вставила ребенку в левую глазницу. На сей раз мальчик заговорил пронзительно‑дребезжащим голосом старика.

– Мы – те, кто не знает смерти, мы рождены закончиться вместе с миром, но не ранее. Мы ваши боги и ваши чудовища, равнодушные и ненасытные, мы ждем завершения, которое, возможно, никогда не наступит. Упокоение, Упокоение: ткутся во мраке ночные видения. Это – обитель Не Знающих Смерти. Пышны дворцы их и сумрачны залы; ждут они, ждут наступленья финала, ждут окончанья мирской круговерти.

Женщина коснулась шеи мальчика, оттянула замызганный воротничок, плотно прилегавший к цепям, – и у самого основания шеи обнаружилась третья замочная скважина. К ней подошел третий ключ. Мальчик заговорил голосом, более подходящим к его внешности – тонким и тихим, заунывно‑напевным.

– Есть только мертвые и проклятые. Помни об этом, когда человек в черном явится за тобою. Он скоро придет, Шарлотта, скоро!

На этом женщина собрала ключи и снова привесила их к металлической связке на поясе.

Мне казалось, меня сейчас стошнит. «Он скоро придет», но мальчик не сказал, когда именно, – и не скажет. Только три ответа, только три. Я глядела прямо перед собой так же немо и отрешенно, как и чумазые дети вокруг, не видя хозяйку замка, – пока она не вложила мне в руки конец холодной металлической цепи, что обвивала шею мальчишки с грязными ногтями.

– Моя плата, – объявила она.

– Я не понимаю.

Не удостоив меня ответом, она вернулась в прихожую, сдергивая со стропил и волоча за собою по полу вопящих детей на цепи, вверх, вверх по лестнице, в потаенные глубины замка, озаренные лишь синим отблеском свечей в подсвечнике.

– Ответы за вопросы. Ты заберешь его с собой – чтобы он смотрел, слушал. И запоминал.

Еще чего не хватало! Я отшвырнула цепь прочь.

– Даже и не подумаю!

Но хозяйка меня даже не услышала. Мир перевернулся сам собою – и я вновь оказалась в своей комнате в Эвертоне. Голова у меня шла кругом. Я кое‑как восстановила равновесие – как раз вовремя, чтобы заметить, как конец цепи скользнул за открытую дверь моей спальни: мальчишка с замочными скважинами вместо глаз шмыгнул в коридор. Плотный ковер глушил лязг металла.

Дети!

Я выронила книгу и кинулась прочь из спальни. Странное создание направлялось в сторону, противоположную детской, – рысило по коридору на четвереньках, да так проворно, что и не угонишься! Вот он кинулся вниз по лестнице: цепи хлестали по перилам, будя глухое эхо: чего доброго, этот шум всю усадьбу перебудил!

Я настигла чужака в кухне и крепко схватилась за цепь.

– А ну стой! – прошипела я. Вместо ответа мальчишка прижался к стене и начал погружаться в нее, словно в ванну с водой. Широко ухмыльнулся мне, обнажив ряды гнилых зубов, – и вот уже и лицо его полностью погрузилось в стену дома. Я тянула и дергала за цепь, обмотанную вокруг моей руки, но, несмотря на все усилия, звено за звеном уходили вслед за мальчишкой в стены Эвертона, выскальзывали из моих пальцев, пока наконец не осталось последнее кольцо, на котором болтался тоненький медный ключик. Бородка ключа пропорола мне кожу – и от жгучей боли я разжала руку.

Я была на кухне одна. Ну как тут не разрыдаться от бессилия!

Парализованная усталостью, я сделала то единственное, что пришло мне в голову: заварила себе чашку чаю. И теперь молча сидела в темноте, прихлебывая его маленькими глотками и пепеля взглядом стену: вот еще одна проблема, которую я понятия не имела, как решать. Та женщина вроде бы сказала, что мальчишка просто станет наблюдать за нами, но можно ли ей довериться? Что я натворила? Да я хуже Лили, упрямица неразумная, свято уверенная, что справлюсь с чем угодно и перехитрю всех и каждого! Именно эта убежденность, по‑видимому, уже привела к дурным последствиям: я впустила в Эвертон какое‑то зло.

Интересно, чувствует ли Лили то же самое?

За окном приусадебный парк тонул в лунном свете: ни дать ни взять – Дом‑Сумеречье. Размышляя об этом загадочном месте, я поставила чашку на блюдце с такой силой, что она отскочила от стола и разлетелась на дюжину осколков. Шепотом выругавшись на саму себя, я опустилась на колени и принялась собирать керамические кусочки, настолько во власти отчаяния и уныния, что даже не заметила, как надо мною склонился Генри.

– С вами все в порядке?

Я встала, судорожно стиснув в кулаке острые осколки.

– Да. Надеюсь, это не я вас разбудила? – Я вновь покосилась на то место в стене, где исчез чумазый мальчишка, а затем встретила взгляд ласковых сапфировых глаз Генри. И сей же миг все тревоги, сомнения, страхи, что нарастали в моей груди, улетучились, словно эфир.

– Что вы, я не спал. Я велел заварить чаю, да только никто не пришел его со мной разделить.

– Какой вы предусмотрительный.

– Я рассчитывал на ваше общество.

– Простите, я не знала.

– А откуда бы вам знать? Мне следовало сказать об этом напрямую.

Он осторожно забрал осколки чашки у меня из рук – и пальцы его задержались в моих чуть дольше, чем следовало. И даже когда он наконец отстранился – я чувствовала, как все мое существо каждой клеточкой отзывается на его прикосновение. Я тихо охнула, отшатнулась, но мистер Дэрроу, не выпуская моей руки, притянул меня ближе, припал губами к моим губам. Если от одного его касания во мне родилась песня, то теперь загремел целый хор чувств, а темнота вокруг нас заискрилась незримым светом. Мы отпрянули друг от друга – и я склонила голову ему на плечо, пытаясь отдышаться.

– Генри…

При звуке собственного имени он словно оцепенел, выпустил меня и сбивчиво забормотал:

– Мне страшно стыдно… сам не знаю, что на меня нашло… я оскорбил вас…

– Ничуть не бывало. – Я попыталась завладеть его рукой, но он резко отдернулся.

– Я злоупотребил вашим доверием. Вы у меня на службе. Дети… – Он попятился назад, качая головой. – Простите, я совершил страшную ошибку.

Мистер Дэрроу стремительно развернулся и выбежал из комнаты, оставив меня одну с осколками разбитой чашки в раковине, – и осколки эти были совсем не так остры и не причиняли столько боли, как те, что засели у меня в сердце.