Хозяйка Дома Риверсов 30 page

— Ваша милость, — с этими словами я склонилась перед королем в реверансе.

— Вот и Жакетта подтвердит, что герцог Йоркский — наш враг, и мы должны готовиться к войне с ним, — заявила королева. — Жакетта подтвердит, что с нашей стороны все готово, и мы непременно победим. Жакетта по первому моему повелению принесет вам весть о том, что Йорк уничтожен и все наши беды остались позади. А он должен быть уничтожен, он наш враг!

— А, так он француз? — спросил король голосом маленького мальчика.

— Боже мой, — тихо пробормотал Ричард.

Я заметила, как королева прикусила губу, с трудом сдерживая раздражение.

— Нет, — спокойно произнесла она. — Он предатель.

Этот ответ на какое-то время вполне удовлетворил короля, и он уточнил:

— А как его зовут?

— Герцог Ричард Йоркский.

— По-моему, кто-то говорил мне, что предателем является герцог Сомерсет, и теперь его заперли в Тауэре.

Столь неожиданное упоминание об Эдмунде Бофоре, да еще из уст самого короля, оказалось для Маргариты чрезвычайно болезненным. Я заметила, как сильно она побледнела. Она быстро отвернулась, однако ей потребовалось всего несколько секунд, чтобы вновь овладеть собой. Судя по всему, за это лето в ней весьма окрепли решимость и мужество; собственно, она сама воспитала в себе эти качества, сама выковала из себя могущественную, властную женщину. Она всегда обладала железной волей, а теперь, когда король был так болен и страна охвачена мятежами, ей пришлось найти в себе силы, чтобы стать истинной защитницей своего мужа и самостоятельно править королевством.

— Нет, вы ошиблись. Эдмунд Бофор… герцог Сомерсет никогда не был предателем. И потом, он давно мертв. — Она сказала это очень тихо и довольно спокойно. — Он был убит в сражении при Сент-Олбансе. И убил его подлый приспешник герцога Йоркского граф Уорик. Он умер как герой, сражаясь за нас. И мы никогда не простим этого нашим врагам. Вы же помните, как мы поклялись, что никогда им этого не простим?

— Ох, нет… э… Маргарет. — Генрих покачал головой. — Мы должны прощать врагам нашим. Мы должны прощать врагам нашим, если хотим, чтобы и нам было даровано прощение. Так он француз?

Она пристально посмотрела на меня, и я поняла, что на моем лице явственно читается охвативший меня ужас. Затем, ласково потрепав мужа по руке, Маргарита встала, спустилась ко мне и вдруг, плача, рухнула в мои объятия — мне пришлось утешать ее, точно мою младшую сестренку, которая упала и немножко ушиблась. Успокаивая ее, я отошла с ней вместе к окну, предоставив Ричарду возможность подойти к трону и спокойно побеседовать с королем. Маргарита бессильно прислонилась ко мне и невидящим взором уставилась за окно — на чудесные, залитые солнцем сады, разбитые внутри толстых крепостных стен и похожие на обрамленную мощной рамой искусную вышивку.

— Мне приходится теперь одной всем командовать, — тихо пожаловалась она. — Эдмунд мертв, а король и сам себя не помнит. Я так одинока, Жакетта! Я чувствую себя вдовой, не имеющей рядом ни одного надежного друга.

— А совет? — спросила я.

Хотя я догадывалась, что совет тут же снова назначил бы Йорка лордом-протектором, если бы увидел, как болен и хрупок наш король.

— Я сама выбрала членов совета, — ответила она. — Они сделают так, как я прикажу.

— Но люди станут говорить…

— Что они там, в Лондоне, станут говорить, нас здесь, в Кенилуорте, совершенно не касается.

— Когда нужно созвать парламент?

— Я созову его в Ковентри. Там меня любят, а короля почитают. Мы не вернемся в Лондон, Жакетта. И на заседание парламента я приглашу только тех людей, которые меня чтят. Никого из последователей Йорка там не будет.

Я смотрела на нее, потрясенная до глубины души.

— Но рано или поздно вам все-таки придется поехать в Лондон, ваша милость. Провести здесь лето — это замечательно, но нельзя же навсегда перенести сюда из столицы и королевский двор, и парламент. И кроме того, вы не сможете исключить из правительства сторонников Йорка.

Она тряхнула головой.

— Я ненавижу жителей Лондона! А они — меня. Лондон полон болезней и мятежных настроений. Лондонцы примут сторону парламента и Йорка. Они против меня. Они всегда называли меня иностранкой. Однако я — королева и буду править ими на расстоянии. Я королева, но в Лондоне они никогда меня не увидят. И не получат от меня ни гроша, ни капли моего покровительства, ни одного моего благословения. Кент, Эссекс, Сассекс, Гемпшир, Лондон — все это мои враги. Все они предатели, и я никогда их не прощу.

— Но король…

— Ему станет лучше, — решительно перебила меня Маргарита. — Просто сегодня у него плохой день. Так бывает не всегда, в некоторые дни он вполне сносно себя чувствует. И я непременно найду возможность окончательно его исцелить; у меня есть врачи, которые постоянно работают над новыми способами лечения. Я дала разрешение алхимикам, и они готовят для него дистиллированную воду.

— Но король не любит ни алхимию, ни подобные ей науки.

— Мы должны найти лекарство! И я буду выдавать лицензии алхимикам, чтобы они продолжали свои исследования. Мне приходится с ними советоваться. Теперь это законно.

— И что говорят ваши алхимики? — осведомилась я.

— Они говорят, что король ослабел потому, что ослабело его королевство; но обещают, что он возродится к новой жизни и обретет прежнюю силу, и тогда наше государство ждет полное обновление. По их мнению, король, пройдя сквозь очищающий огонь, станет чистым, как белая роза.

— Белая роза? — потрясенно отозвалась я.

Она покачала головой.

— Они вовсе не Йорков имели в виду! Ну, хорошо: чистым, как ясная луна; чистым, как прозрачная вода или как свежевыпавший снег. В общем, сравнения не так уж и важны.

Я склонила голову в знак согласия, а сама подумала, что смысл сравнений все-таки очень важен. Оглянувшись на Ричарда, я обнаружила, что он стоит возле короля на коленях, и тот, склонившись к нему, о чем-то доверительно ему рассказывает, а Ричард ласково кивает, словно беседуя с кем-то из наших маленьких сыновей. Я заметила, как сильно трясется у короля голова, как он запинается на каждом предложении. А мой муж, взяв Генриха за руку, произносит слова так медленно и осторожно, как обычно добрый человек общается с безнадежным идиотом.

— Ах, Маргарет, моя Маргарет! Как же я сочувствую вам! — вырвалось у меня.

Ее серо-голубые глаза наполнились слезами.

— Я осталась совершенно одна, — промолвила она. — Никогда в жизни я еще не была так одинока. Но я не позволю колесу Фортуны сбросить меня вниз! Я не упаду. Я буду править этой страной и сделаю так, что король выздоровеет, и придут времена, когда мой сын унаследует трон.

Ричард считал, что править страной из Центральных графств Маргарита не сможет; но наступило и миновало лето, ласточек, по вечерам сновавших над крышами Кенилуорта, становилось все меньше, они собирались в стаи и улетали на юг, однако королева и не думала возвращаться в Лондон. Она правила из Кенилуорта исключительно с помощью приказов; не было даже намека на какие-либо дискуссии. Королева просто распоряжалась советом, членов которого сама же и назначила, совет делал то, что она велит, и никогда с нею не спорил. Она не созывала парламент — точнее, не созывала палату общин, которая непременно выразила бы желание увидеть короля в столице. Лондонцы, разумеется, тут же начали жаловаться, что «эти иностранцы», и без того отнявшие у них торговлю, назначают для них, англичан, завышенные цены, и все это результат правления королевы-иностранки, которая ненавидит Лондон и никогда не станет защищать честных английских купцов. Затем французские корабли стали все чаще заходить в наши воды и совершать налеты на прибрежные города и селения, а порой французы проникали даже в глубь страны, куда раньше забираться не осмеливались. Войдя, например, в порт Сэндвич, они разорили город и обчистили его буквально до нитки, унеся с собой все сколько-нибудь ценное, а потом еще и рыночную площадь подожгли. Конечно, в этих набегах все винили только королеву.

— Неужели они и в самом деле подозревают, что это я приказала французам совершить налет? — не скрывала она своего возмущения в беседе с моим мужем. — Они что, с ума сошли? С какой стати мне отдавать французам подобные приказы?

— Нападением на Сэндвич руководил один из ваших друзей, Пьер де Брезе, — сухо заметил Ричард. — У него имелись карты всех отмелей и речного русла — английские карты, ваша милость. И людям, понятное дело, интересно, откуда они у него, если не от вас? Люди говорят, что вы помогаете ему, потому что вам, возможно, понадобится его помощь. А еще вы когда-то клялись, что непременно накажете Кент за поддержку, которую он оказал Уорику. А знаете, какую веселую шутку учинил де Брезе? Он притащил с собой мячи и ракетки и сыграл в теннис на городской площади Сэндвича. Жители города были оскорблены до глубины души и сочли, что это вы попросили его и он намеренно их оскорбил. Они говорят, что, мол, таков ваш французский юмор, но англичанам это вовсе смешным не кажется.

Маргарита, прищурившись, взглянула на моего мужа и тихо произнесла:

— Надеюсь, вы еще не стали йоркистом? Не хотелось бы думать, что вы переметнулись на сторону врага. Это разбило бы сердце Жакетте. Да и мне неприятно было бы наблюдать за вашей казнью. Вы ведь сто раз смотрели в глаза смерти, Ричард Вудвилл, но все же остались живы; мне, право, было бы жаль вынести вам смертный приговор.

И Ричард, не сводя с нее глаз, сказал:

— Вы сами задали вопрос, почему люди вас обвиняют. Я просто пояснил, ваша милость, почему это происходит. Но это вовсе не значит, что я и сам так считаю. Хотя, признаюсь, меня несколько озадачило то, откуда у де Брезе эти карты. Я всего лишь честно доложил вам, как обстоят дела. Более того, предупреждаю: если вы не наведете порядок в прибрежных районах и не заставите уйти оттуда эти пиратские корабли, то граф Уорик выведет из Кале свой флот и сделает это вместо вас, но тогда уже все станут прославлять его как героя. Вы ведь не его репутации вредите, позволяя пиратам де Брезе хозяйничать в проливе и совершать грабительские налеты на Сэндвич, а своей собственной. Южные города должны быть защищены. И короля нужно показать людям — пусть это послужит ответом на вызов врага. Ваша милость, необходимо сделать Пролив безопасным для английских судов. Даже если вы не любите Кент, он все равно остается главной прибрежной территорией вашей страны, и вы должны его защитить.

Она кивнула; весь ее гнев моментально испарился.

— Да, я понимаю. Я действительно все поняла, Ричард. Я просто не подумала о южном побережье. Не набросаете ли вы для меня план того, как нам следует его защитить?

Ричард спокойно и с достоинством поклонился.

— Подобное поручение — большая честь для меня, ваша милость.

Замок Рочестер, Кент, ноябрь 1457 года

— Ну, я, например, не в восторге от твоего плана, — заявила я мужу.

Мы находились в старом сыроватом замке Рочестер, построенном в широком и влажном эстуарии Медуэй; стоял ноябрь, один из самых серых и холодных месяцев в Англии. Замок этот был возведен норманнами для обороны, а не для удобства, там было слишком промозгло и отвратительно, поэтому я не могла допустить, чтобы и мои дети жили в таких условиях, и оставила их дома, в Графтоне. Сделанная Ричардом подробная карта южного побережья была разложена перед нами на его рабочем столе; те города, которые, по его сведениям, были особенно уязвимы, он обвел красным кружком и теперь размышлял, как бы укрепить и защитить их, не имея ни оружия, ни людей.

— Я-то надеялась, что твой план поможет тебе получить по крайней мере пост командующего гарнизоном в Тауэре; тогда мы могли бы провести Рождество в Лондоне; это устроило бы меня гораздо больше.

Он рассеянно улыбнулся; он был слишком поглощен собственными мыслями.

— Да, я знаю, любимая, что ты хочешь в Лондон. Прости.

Я внимательней пригляделась к тому, над чем он трудился. Полной карты побережья никто прежде не составлял, так что Ричарду все пришлось складывать по кусочкам, извлекая сведения как из собственной памяти, так и из судовых журналов и отчетов морских капитанов. Даже рыбаки присылали ему зарисовки небольших участков береговой линии: каждый из них хорошо знал и свой залив, и свой причал, и все ближайшие рифы и отмели.

— Королева пришлет тебе достаточно оружия? — осведомилась я.

Муж покачал головой.

— Она получила довольно большие средства от парламента, чтобы собрать лучников и купить пушки для обороны от французов, но мне пока ничего не досталось. А как я могу укреплять южные города, не имея ни солдат, ни пушек?

— Действительно, как? — поинтересовалась я.

— Придется подключить тамошних жителей. Кроме того, в прибрежных городках живут матросы и шкиперы. Если, конечно, удастся убедить их записаться в армию. Но всех их надо научить хоть как-то вести оборонительный бой на суше.

— Но что же королева сделала с этими деньгами? — спросила я.

Ричард внимательно и как-то очень сурово посмотрел на меня и ответил:

— Она и не думает защищать нас от Франции. Она вооружает в Лондоне своих сторонников. По-моему, она намерена обвинить в измене графа Уорика, графа Солсбери и герцога Йорка, доставить их в Лондон и предать суду.

У меня перехватило дыхание.

— Так ведь сами они никогда туда не явятся!

— А она считает, что явятся. И если они все-таки действительно явятся в Лондон, то наверняка приведут с собой и свои войска, и войска своих вассалов. Вот тут-то королеве и понадобятся эти тринадцать сотен лучников. — Ричард совсем помрачнел. — Скорее всего, Маргарита готовится к войне.

Вестминстерский дворец, Лондон, зима — весна 1458 года

Нас, как и прочих представителей аристократии, призвали в Лондон холодным зимним днем сразу после Рождества. Город выглядел на редкость темным и подозрительным. Мы вскоре узнали, что король и не думает кого-то обвинять и наказывать, а, напротив, готов, вопреки воле королевы, всех простить и праздновать всеобщее примирение. Судя по всему, под воздействием некого видения он вдруг воспрянул духом, почувствовал себя вполне хорошо и прямо-таки сгорал от нетерпения воплотить в жизнь свой план, который, по его мнению, мог разрешить конфликт между двумя величайшими Домами страны. Он хотел, чтобы йоркисты заплатили штраф за чрезмерную жестокость, проявленную в сражении при Сент-Олбансе, и построили часовню в честь павших, а затем дали клятву прекратить кровавую междоусобицу и не преследовать наследников своих прежних врагов. Королева же упорно требовала покарать графа Уорика за предательство. Однако король не внимал ее желаниям и намеревался его простить как раскаявшегося грешника. Лондон напоминал бочонок с порохом, вокруг которого бегает дюжина ребятишек с горящими ветками, от которых так и сыплются искры, а король по-прежнему бормотал себе под нос «Отче наш» и чувствовал себя совершенно счастливым благодаря посетившей его идее о всеобщем примирении. Мстительные наследники Сомерсета и Нортумберленда разъезжали по всей стране и, размахивая мечами, клялись продолжать междоусобную войну еще в течение по крайней мере десяти поколений; да и йоркисты отнюдь не раскаивались — слуги графа Уорика щеголяли в роскошных ливреях, а сам Уорик, которого лондонцы считали воплощением щедрости, похвалялся, что Кале и Пролив уже у него в руках, и вряд ли кто-то осмелится противоречить ему и другим сторонникам Йорка. А лорд-мэр, вооружив каждого дееспособного лондонца, приказал во что бы то ни стало хранить в городе мир и порядок — то есть, собственно, создал еще одну, и весьма немалую армию.

Королева пригласила меня к себе, когда зимний день уже сменялся сумерками.

— Сейчас вы пойдете со мной, — заявила она. — Хочу познакомить вас с одним человеком.

Мы надели плащи и опустили капюшоны как можно ниже, скрывая лица.

— Кто он? — уточнила я.

— Мы навестим одного алхимика.

Я остановилась и замерла, точно косуля, почуявшая опасность.

— Ваша милость, Элеонора Кобэм тоже всего лишь советовалась с алхимиками, и ее на одиннадцать лет заперли в темнице! Она там, в Пилкасле, и умерла.

Маргарита тоже остановилась и посмотрела мне прямо в глаза.

— И что с того?

— Я вовсе не желаю закончить свою жизнь так же, как Элеонора Кобэм.

Некоторое время мы обе молчали. Затем на лице ее вспыхнула улыбка, она с явным облегчением рассмеялась и воскликнула:

— Ах, Жакетта, уж не хотите ли вы сказать, что тоже являетесь ведьмой — безумной, безобразной и злой?

— Ваша милость, у каждой женщины в душе живет безумная, безобразная, злая ведьма. И я, например, всю жизнь стараюсь это скрыть. По-моему, каждая женщина должна это отрицать. Вот главная задача каждой из нас.

— Что вы имеете в виду?

— Наш мир не позволяет процветать женщинам вроде Элеоноры Кобэм или меня. Он вообще нетерпимо относится к женщинам, которые способны думать и чувствовать. К таким, как я, например. Когда мы даем слабину или просто стареем, этот мир обрушивается на нас с силой водопада. Мы не можем принести в дар этому миру свои способности, ведь он не потерпит того, чего ни понять, ни объяснить не может. В этом мире не только ведьма, но и любая умная женщина вынуждена скрывать свои таланты. Элеонора Кобэм обладала пытливым умом. Она тянулась к знаниям и встречалась с учеными, которые также познавали природу всего. Она постоянно чему-то училась, постоянно искала наставников, которые помогли бы ей расширять кругозор. И ей пришлось заплатить за это ужасную цену. Да, она была честолюбива. И за это ей тоже пришлось заплатить. — Я выдержала паузу, желая убедиться, что Маргарита понимает, о чем речь; но ее хорошенькое округлое личико выглядело озадаченным. И я просто добавила: — Ваша милость, вы подвергнете меня страшной опасности, если попросите применить мои способности.

Она повернулась ко мне лицом. О, она хорошо знала, что делает!

— Жакетта, я вынуждена просить вас об этом, даже если вам и будет грозить опасность!

— Вы требуете слишком многого, ваша милость.

— Ваш муж, герцог Бедфорд, требовал ничуть не меньше! Он ведь и женился на вас для того, чтобы вы с вашими талантами могли послужить Англии.

— Герцогу Бедфорду я обязана была подчиняться, он был моим мужем. И он, безусловно, всегда мог меня защитить.

— Но он был совершенно прав, вынуждая вас именно таким образом помогать ему спасти Англию. И теперь я прошу вас о том же. Я тоже сумею вас защитить!

Я покачала головой. Я прекрасно понимала: через какое-то время Маргариты вполне может и не оказаться рядом со мной, а мне придется предстать перед судом, и этот суд будет состоять из одних мужчин — как и тот, который вынес приговор Жанне д'Арк и Элеоноре Кобэм; и судьи сумеют отыскать и письменные документы, и иные улики против меня, а также найти свидетелей, которые, поклявшись на Библии, выступят против меня. И никто меня тогда не защитит.

— Но почему вам понадобилось это именно сейчас? — вздохнула я.

— Просто мне кажется, что король околдован и уже в течение нескольких лет находится под воздействием магических чар. Герцог Йорк, или герцогиня Сесилия, или король Франции, или кто-то еще — откуда мне знать, кто именно? — явно постарался, чтобы наложенное на Генриха заклятие превратило его либо в вечно спящего короля, либо в доверчивого младенца. Я должна быть уверена, что мой муж никогда больше не впадет в этот неестественный сон и не будет беспомощно лепетать, точно младенец. Только алхимия или магия могут оградить его.

— Но ведь сейчас-то король не спит!

— Да, сейчас не спит, но ведет себя как только что проснувшийся ребенок, которому снился некий чудесный добрый сон, исполненный покоя и гармонии, а потому он готов в любую минуту снова задремать с нежной улыбкой на устах.

Между нами повисло молчание. Я понимала, что Маргарита права. Король действительно то и дело ускользал в некий потусторонний мир, а нам он был нужен здесь, в мире реальных живых людей.

— Хорошо, я пойду с вами. Но если мне покажется, что ваш алхимик — шарлатан, я с ним никаких дел иметь не буду.

— Именно по этой причине я и позвала вас с собой, — заявила она. — Чтобы выяснить, кто он на самом деле. Однако же идемте, нам пора.

Мы, держась за руки, прошли по темным улицам Вестминстера, не взяв собой ни одной фрейлины и ни одного охранника. На мгновение я даже зажмурилась от ужаса, представив себе, как ругался бы мой муж, если б узнал, какому риску мы с королевой себя подвергаем. Путь Маргарите, впрочем, был хорошо известен. Она уверенно следовала по грязным улочкам за нашим провожатым — парнишкой, который освещал нам путь горящим факелом. Наконец мы свернули в какой-то переулок, упиравшийся в стену; в стене виднелась дверь.

Я потянула за висевшее рядом с дверью железное кольцо, и в ответ раздались громкий звон колокола и лай собак где-то на заднем дворе. Привратник, подняв решетку, задал вопрос:

— Кто здесь?

Маргарита шагнула вперед и произнесла надменно:

— Доложи своему хозяину, что явилась госпожа из Анжу.

Дверь тут же распахнулась. Королева поманила меня за собой, мы переступили порог и оказались в настоящем лесу. Здесь, за высокими стенами в самом центре Лондона, росли могучие ели, когда-то, видимо, посаженные в обычном саду, но теперь — наверное, под воздействием неких чар — необычайно разросшиеся и выглядевшие весьма впечатляюще. Я быстро посмотрела на Маргариту, и она понимающе улыбнулась, явно предвкушая заранее, какое сильное впечатление произведет на меня это место: это был маленький тайный мир, заключенный внутрь мира реального; и, возможно, из этого внутреннего мирка можно было попасть и в мир иной.

Под сенью высоченных деревьев вилась тропка, она привела нас к маленькому домику, который, казалось, вот-вот раздавят темные стволы могучих елей и сосен; их сладко пахнувшие ветви цеплялись за скаты крыши; каминные трубы с трудом пробивались к небу, посыпая колючие иглы пеплом и сажей. Я принюхалась: в воздухе отчетливо ощущался запах кузнечного горна — тонкого дымка, поднимавшегося над раскаленными углями, — и знакомый запах серы, который я никогда не смогла бы забыть.

— Значит, вот где он живет, — промолвила я.

Королева кивнула.

— Вы сейчас его увидите. И сможете судить сами.

Мы подождали, присев на каменную скамью перед домиком; вскоре низенькая дверь распахнулась, и на крыльце появился алхимик в накинутом на плечи темном плаще. Вытирая руки о рукава, он поклонился королеве, а на меня уставился пронзительным взглядом и осведомился:

— Вы из Дома Мелюзины?

— Мое имя леди Риверс, — холодно представилась я.

— Давно уже хотел с вами познакомиться. Я знал мастера Форте, который когда-то работал у вашего первого мужа, герцога Бедфорда. Форте утверждал, что у вас есть дар предвидения, это правда?

— Во всяком случае, мне пока не довелось предвидеть ничего такого, что имело бы хоть какой-то конкретный смысл.

Я по-прежнему держалась с ним холодно.

Он кивнул.

— Я бы хотел, чтобы вы заглянули в будущее.

— А что, если я увижу в зеркале нечто противозаконное? — заколебалась я.

Алхимик вопросительно посмотрел на королеву.

— Я же сказала: теперь все разрешено. Все, что угодно, — заверила она.

Он ласково ей улыбнулся и снова обратился ко мне:

— То, что отразится в зеркале, увидим только вы и я, и я обещаю сохранить это в тайне. Как на исповеди. Кстати, я ведь имею сан священника. Святой отец Джеффрис к вашим услугам. Никто и никогда не узнает подробностей того, что именно вы увидели. Это будет известно только нам с вами. Ее милости я сообщу лишь некую, если можно так выразиться, расшифровку увиденного вами.

— Но вы решились на это, действительно желая исцелить короля? Действительно желая найти для этого нужное средство? Вы действительно хотите ему помочь? Действительно хотите сделать доброе дело?

— Именно так. Я уже приготовил для него кое-какие водные растворы, и, надеюсь, ваше присутствие в момент дистилляции также окажет на эти снадобья благотворное воздействие. Сейчас король неплохо себя чувствует и может довольно долго пребывать в состоянии бодрствования, но, по-моему, душе его была нанесена некая глубокая рана. Он так и не сумел по-настоящему оторваться от матери и стать взрослым мужчиной. Ему необходимо перемениться. Необходимо пройти тот путь, что отделяет ребенка от взрослого. Это алхимия личности. — Он выдержал паузу. — Вы долго жили при дворе, вы знали короля в течение многих лет. Вы разделяете мое мнение?

И я вдруг неожиданно для себя самой произнесла:

— Он связан с луной. Такой же холодный и влажный. Милорд Бедфорд часто повторял, что нашему королю необходим огонь. — Я кивнула в сторону Маргариты. — Мой покойный муж полагал, что молодая королева сумеет привнести в его жизнь этот огонь, сумеет пробудить в нем мужскую силу.

Лицо королевы исказилось; казалось, она вот-вот расплачется.

— Нет, — обронила она печально, — у меня это не получилось. Напротив, скорее это он потушил мой внутренний огонь. Он превратился для меня в непосильное бремя. С ним я словно насквозь промерзла, застыла, я почти утратила собственную душу. И рядом со мной больше нет никого, кто мог бы хоть немного мою душу отогреть.

— Если король холоден и влажен, страна неизбежно утонет в пучине слез, — с серьезным видом заметил алхимик.

— Умоляю, Жакетта, сделайте то, о чем вас просят, — шепнула мне Маргарита. — И мы все трое дадим клятву, что никогда и никому не проговоримся о нашем визите сюда.

— Хорошо, — согласилась я.

Отец Джеффрис поклонился королеве.

— Не угодно ли вам подождать здесь, ваша милость?

Она посмотрела на полуоткрытую дверь его домика; ей явно до смерти хотелось туда заглянуть. Но пришлось подчиниться его правилам.

— Ладно, я подожду.

Закутавшись в плащ, она присела на каменную скамью.

Алхимик жестом пригласил меня войти, я переступила порог и сразу же увидела справа огромный камин, в котором пылали угли, и над ним большой пузатый котелок с водой, в который был помещен еще один, тоже довольно крупный сосуд с тонкой серебряной трубкой, и из этой трубки, проходя через водяную баню, мерно капал некий эликсир. Жара в комнате стояла удушающая, но алхимик повел меня куда-то налево, в соседнюю комнату, где находился большой рабочий стол, на нем лежала огромная книга, а за книгой было помещено магическое зеркало. Все это было таким знакомым — и сладковатый запах «воды жизни», и запах горна, и блеск зеркальной поверхности, — что я на мгновение замерла, почувствовав себя вновь девственницей и, одновременно, мужней женой в нашем с герцогом Бедфордом парижском доме Отель де Бурбон.

— Вы что-нибудь видите? — с живостью поинтересовался алхимик.

— Только прошлое.

Он поставил передо мной стул и сдернул с зеркала покрывало. Теперь там отражалось совсем другое лицо — гораздо старше, чем лицо той девочки, которая некогда пыталась предсказывать будущее в одном очень богатом парижском доме.

— У меня тут есть кое-какие нюхательные соли, — сообщил отец Джеффрис. — Мне кажется, они могут вам помочь.

Он достал из ящичка в столе маленький мешочек, распустил стягивавшую горловину тесемку и протянул мешочек мне.

Внутри оказался какой-то белый порошок. Я осторожно поднесла раскрытый мешочек к лицу и слегка вдохнула. Меня мгновенно охватило головокружение, но потом оно почти прошло, я подняла глаза, однако собственного отражения в зеркале не увидела. Оно исчезло, а на его месте крутился снежный вихрь, крупные снежинки падали с небес, точно лепестки белых роз. На снегу шло сражение — то самое, которое я однажды уже видела в таком же зеркале: войско с боем преодолевало подъем по заснеженному склону холма. Затем в зеркале появился мост; под тяжестью множества людей этот мост закачался и рухнул, сбрасывая людей в воду, а снег на земле, обильно политый кровью, стал совершенно красным; и надо всем этим кружились, кружились, падая на землю, белоснежные лепестки… Затем возникло серо-стальное небо, какое-то необычайно широкое; это явно был самый север Англии, и там царили свирепые холода; вдруг из снежной круговерти выскочил, точно охотящийся лев, высокий молодой человек…

— Посмотрите еще внимательней, — донесся до меня голос алхимика, но его самого я почему-то разглядеть не смогла. — Что станется с нашим королем? Что способно исцелить его душевную рану?

Тут я увидела какую-то маленькую потайную комнатку — возможно, это была темница. Чувствовалось, что там очень жарко и душно, но самое страшное — в этой безмолвной темноте таилось ощущение смертельной угрозы. В толстых каменных стенах было только одно узкое окно-бойница, и темница освещалась единственным лучом света, падавшим из этого окна. Казалось, светлая полоска на полу — последний признак жизни в этой смертоносной черноте. Я стала всматриваться внимательней, и вдруг что-то заслонило от меня этот единственный источник света — как будто какой-то высокий мужчина встал и закрыл его своим телом, и зеркало погрузилось в темноту.

Мне было слышно, как отец Джеффрис вздохнул у меня за спиной, словно я шепотом описывала ему все свои видения. Словно он сам все это видел.

— Благослови его Господь, — тихо промолвил он. — Благослови, спаси и сохрани. — Помолчав, он обычным тоном спросил у меня: — А больше вы ничего не видите?

И у меня перед глазами предстал тот самый амулет в виде короны, который я когда-то бросила в глубокие воды Темзы. Тот самый амулет с привязанными к нему разноцветными ленточками, соответствующими каждому из времен года. Я считала, что амулет унесло водой, а значит, наш король никогда больше к нам не вернется, но оказалось, что амулет не утонул, его не унесло течением, и он по-прежнему болтается на леске примерно в том же месте, где я опустила его в реку. Затем я увидела, как кто-то достал его из воды, и амулет весело подпрыгивал на водной поверхности, точно маленькая рыбка, играющая в летнем ручье. И вытащила его моя дочь Элизабет! А потом она, радостно смеясь, надела крошечную корону на палец, словно обручальное кольцо.